Образ старости

Переживания своего возраста у всех свое. Часто на года, на просто календарные годы в нашем сознании нанизываются социальные конструкты возрастов, которые проживают в массовом сознании и предписывают нам с вами разные возрастные игры. Дошколята смотрят на второклассников как на патриархов, на пятиклассников – как на недостижимый авторитет, а дальше – уже не воспринимаются образы возрастов, они слишком далеко. Родители ничего не понимают не потому, что глупые, а потому, что старые. Помню, студентами мы смотрели на наших преподавателей как на старые пыльные фолианты в Горьковке, и поверить, что они могут любить, ссориться, купаться в речке, пить пиво - было невозможно. И сегодня, пытаясь понять свой возраст, я пытаюсь прислушаться – слышу ли, вижу ли себя через 10 лет? Через 20? Через 30? И очень мешают образы возрастов, навязываемые мне массмедиа – кино, телевидением, рекламой, - вообще постоянно мелькающими перед глазами картинками, где изображен возраст. Кстати, возраст – один из самых мощных, пусть и подспудных, объектов на рекламе – что бы вам ни впаривали, от сигарет до моющих веществ, это всегда делается от имени какого-то определенного возраста. Я хочу сказать, что разные образы возрастов, и старости в том числе, порхают и плавают в попкультуре повсеместно. Наверное, это тоже важно для самоопределения человека, для его жизненного тонуса. Но речь идет о том, что случается в наших душах вне и помимо столкновения ходульных, массовых, стандартизированных возрастных клише.
Старость – и глубоко индивидуальное переживание, и, увы, совершенно неизбежное состояние. Не только тела, но и души. О теле мы не говорим. Телесные ограничения «по старости» напрямую не связаны с душевными состояниями. Конечно, больно отмечать, что взгляд сексапильных встречных прохожих больше не фиксируется на моей персоне, в лучшем случае равнодушно скользнет и не торопясь, не прячась, скользит по другим поверхностям. Конечно, просто отвратительно находиться рядом в метро или автобусе рядом с молодыми, красивыми, самоуверенными людьми, не отравленными пристальным вниманием к своим годочкам, которые смотрят на тебя, не скрывая мысли – может надо уступить вам место? Но это все уколы, а не раны. Ранит, отравляет и губит медленное, но верное вползание в душу вчера еще неведомой, часто неопознаваемой, но грозной силы – Танатоса. Это она вытесняет и крошит прежнюю субстанцию нашей жизни, нашей души – Эрос, и именно от нее нет избавления, и именно с ней мы и ведем самую отчаянную борьбу. И именно в этой борьбе, совершенно бесперспективной, обреченной на полное и окончательное поражение, мы и одерживаем самые свои значительные победы, и временно отвоеванные плацдармы становятся для нас самыми дорогими твердынями.
Как можно увеличить число и глубину побед? Нужно ли начинать по-раньше, чтобы умножить их заранее? Что значит «всему свое время» - фатализм в определении своих возрастных  самочувствий, внутреннее упрямство и сила - или покорное и смиренное поражение? Должны ли мы думать об этом как о философской проблеме? Как? Нужно ли следовать – и насколько – предписаниям мудрецов, древних и не очень, пытавшихся заглянуть за непрозрачную пелену времени?
Позитивное значение «второй стадии» жизни (по выражению Б. Фридан), возможно, с тем и связано, что ей открыта последняя черта, человек живет уже всерьез, потому танцевать и веселиться так беззаботно ему уже не дано. И если мы говорим, что любой возраст надо ценить как самодостаточный, что детство, например, это не просто будущая юность, а юность – не просто будущая зрелость, так разве можно считать, что зрелость и старость – это просто грядущая смерть? Разве страх, или что там – покорное безразличие, трепетное смирение, малодушное игнорирование - у всех свое, – закрывают саму возможность позитивно осмыслить власть Танатоса, предлагая идеологические, религиозные или суеверные суррогаты собственного, прямого, честного и осмысленного отношения к старости? Вообще-то мы уже умеем распознать и даже противостоять стандартам массового сознания, когда речь идет о нормах поведения, потребления, демонстрации внутренних состояний, - но с возрастом это не удается. Вспомните, как ранили нас в детстве дразнилки, - до слез, до драки, до полного разрыва закадычной дружбы. Как дружно мы курили, как дружно пробовали переступать запретные черты  - в языке, в выпивке, в любви, в чем угодно – но только и исключительно в признанной данным возрасте стилистике.  «Боже, как я могла надеть такую шляпку!»
Но освободиться от тенет возраста – под силу ли нам? Надо ли это делать: может быть, каждый возраст силен своими чарами? Старость – своими? Мудрость, очень дистанцированная и продуманная включенность в житейские ситуации, масштаб, выходящий за пределы наличной суетливой жизни – да мало ли в старости плюсов? Слово, весящее пуды, взгляд, как приговор, мысль, мудрая как змий – это чье, разве не старости приметы?
И еще один вечный мотив – а после меня, что будет с моей жизнью после меня, она кому-то что-то даст? И в этом ли моя задача, кому-то что-то давать, может надо брать побольше, там уже ничего не дадут? Надо ли вообще стремиться быть чем-то после жизни, если в жизни ничего путевого не вышло? Где баланс? Хорошо, если боги берут взятки (понятно, не только деньгами, денег у них и так хватает. Добрыми делами.). А то как бы мы могли рассчитывать на снисхождение?
Как надежнее спасти свою душу – по рецептуре православной ортодоксии? Мусульманства? Иудеев? Кришнаитов? На всякий случай по всем существующим рекомендациям? Строить церкви? Бежать в монастыри? Конфессиональная рецептура вряд ли может считаться «трансцендентальной». Спасти душу – это значит, как правило, просто найти замену жизни. Потому что в жизни  святоши видят только грех.
Чем же оправдана полноценная старость? Может, все-таки строить коммунизм? Или копить деньги своим кровным родственникам?
А.А. Воронин