Гошкино лето

 Не знаю у кого как, но в последнее время моё утро редко бывало добрым. После вчерашних возлияний и краткого тревожного сна идти на работу совсем не хотелось. Дешёвый мобильный телефон, будильник которого накануне был аккуратно поставлен на восемь, прыгал на тумбочке и навязчиво трезвонил. Я открыл один глаз и с ненавистью взглянул на него. Медленно вытянул из-под одеяла дрожащую руку и прихлопнул телефон, как назойливое насекомое. Мобильник с грохотом скатился на пол и затих.

 Из кухни доносились бодрящие запахи кофе и яичницы, а из ванной шум душа – Женька уже проснулся, поел и приступил к ежеутреннему омовению. И откуда у него только силы берутся? А ведь выпил вчера побольше моего и спать лег позже. Я опустил ноги на пол, поежился, ощутив ступнями бесчисленное множество мельчайших, принесенных с улицы песчинок, нащупал тапочки и поднялся с кровати. В голове будто разорвалась бомба, в висках застучало, но я, преодолев секундную слабость, потащился на кухню. Дверь в ванную была полуоткрыта (света там по неизвестной причине не было уже давно), во тьме мелькало голое Женькино тело, он фыркал и напевал что-то невразумительное. Я тактично проскользнул мимо и оказался на кухне. Мой взгляд жадно устремился к стоящему на подоконнике графину, полному воды. Внутри полыхала пустыня Калахари, и пламя нужно было срочно чем-нибудь залить. Стакан-другой, пламя слегка притушено, и вот я, довольный, с удивительно вкусной утренней сигаретой в зубах, жду возвращения Женьки из душа.

- Доброе утро, брат!  - Женькино лицо излучало апостольскую доброту, чистоту и смирение. – Покушай чего-нибудь! Вот омлет, очень вкусный. Поешь!
- Жека, я не могу! – Омлет внушал омерзение, хотелось пить чистую прохладную воду, прислушиваться к ритмам возрождающегося к жизни организма и знать, что впереди у тебя изумительно длинный день, посвященный оздоровлению, очищению и примирению с гнусной реальностью.
- Слушай, а ведь тебе на работу, - осторожно заметил Женька, снимая белоснежную сорочку с вешалки. Настроение мое и без того тошнотное упало ниже плинтуса. Я закурил очередную сигарету и мрачно раздумывал. Женька завязал галстук, одел ботинки и вальяжно, по-брежневски помахал мне рукой.
- До вечера! – Дверь за ним захлопнулась, и я остался наедине с бодуном и тяжелыми мыслями.

 Идти на работу? Я не мог. Самая мысль, что нужно одеваться, куда-то спешить, выслушивать бред Виталика на утреннем собрании, а затем долгие двенадцать часов что-то кому-то пытаться продать, внушала ужас. Можно притвориться, что сегодня выходной, выключить телефон, а завтра соврать что-нибудь, типа смены перепутал, простите великодушно. Бывает, такое срабатывает. Чем примитивнее ложь (главное, сделать честные испуганные глаза), тем большее доверие она вызывает. Главное сейчас – не позволить, чтобы до тебя дозвонились и застали врасплох. Выключить не выключить? Я смотрел на телефон, но проклятая нерешительность, совесть, остатки ответственности или что там еще мешали мне сделать первый шаг. Какого черта раздумывать? Позвонить и сказать, что не могу – и сразу наступит ясность. Или гора с плеч, или утренняя пробежка до работы. Я схватил телефон и набрал номер. Начальство не спешило, нескончаемые длинные гудки нервировали меня, наконец в трубке послышался тихий бесцветный голос директора.

- Алло, Виталий? Это Гоша. – Нужно было произвести впечатление, и я всеми силами изображал из себя умирающего лебедя. – Что? Нет, не приду. Пищевое отравление. Совершенно не в состоянии, надо бы отлежаться денек. Я понимаю, что тебе нужны работники, а не больные. Да-да, справка будет. Врача уже вызвал.
- Лечись, - ядовито прошелестел Виталик и повесил трубку.

  Ура! Свобода! Я едва не запрыгал от радости. Никакой справки я ему конечно же не принесу. Завтра и послезавтра у него выходные, затем по графику мой законный выходной. Все как-нибудь утрясется, забудется. Искуплю честным трудом.

 Я поставил чайник, и пока он грелся, бездельно слонялся по квартире, хотя все ее темные углы и неприглядности интерьера были мне давно уже хорошо знакомы. Квартира принадлежала какому-то забулдыге лет тридцати пяти. Я видел его раз или два, он не производил впечатление порядочного и благополучного человека. Какой-то потасканный, с перегаром и выпачканной побелкой спиной. И удивительно жадный: каждый месяц он неизменно поднимал арендную плату, кроме того клянчил в долг и требовал авансы.
 
 Квартиру уже несколько лет снимал Женька. Она находилась на первом этаже панельного пятиэтажного дома и обладала только двумя достоинствами – располагалась в центре, в пяти минутах ходьбы от турфирмы, где трудился Женька, и стоила относительно недорого (до тех пор, пока забулдыга, отбросив ложную скромность, не начал наглеть). Жилище моего друга было запущено до крайней степени. Порой я всерьез полагал, что прежние жильцы внезапно исчезли по неизвестной причине много лет назад, бросив всю мебель и нехитрые пожитки, и после них здесь никто никогда не жил.
 
 Вспученный линолеум в прихожей и следы потеков на стенах свидетельствовали о давнем потопе. Могло ли это стихийное бедствие пролить свет на причины исчезновения Женькиных предшественников? Не знаю. Вполне вероятно. Советские обои – унылое произведение какой-нибудь Вологодской фабрики – местами совершенно вытерлись, а местами висели клочьями. Первоначальный цвет полов определить было сложно – они были покрыты стойким слоем грязи, который в редкие дни влажной уборки не брала ни тряпка, ни щетка. Где-то постоянно капала вода, в туалете и ванной стояли мелкие лужицы, привлекая из подвального этажа рои маленьких мушек, неконтролируемое размножение которых пресекали лишь щедрые струи ядовитых аэрозолей. Электричество в квартире было капризным, свет  гас в самый неподходящий момент, в конце концов в ванной он и вовсе перестал гореть, что в общем-то мало нас беспокоило: очень скоро и мы, и наши многочисленные знакомцы, посещавшие квартиру в периоды отключения горячей воды, научились принимать водные процедуры в темноте.
 
 У нас была газовая колонка, прибор безусловно нужный и полезный, позволяющий не зависеть в начале лета от причуд городского ЖКХ. Но я боялся ее до ужаса. Она ревела как горн, издавала оглушительные хлопки, тухла и загоралась невпопад – я прятался в глубине квартиры и каждую секунду ожидал взрыва, смерти, нелепой и неизбежной. Женька смеялся, он обращался с ней на удивление легко, чувствовал рукоятку переключателя мощности (со стершимися от времени метками) легко и нежно, как медвежатник, вскрывающий сейф. Скоро и я научился. Все дело было в опыте: чиркнул спичкой, зажег фитиль, отрегулировал пламя и напор воды. Главное не бояться и не думать о бирке, где временем последней чистки значился конец семидесятых. Как сказал однажды мой друг, пришедший помыться в отсутствие Жени: «У нас же высшее образование. Включим уж и колонку как-нибудь».

 Тут стоит прерваться и объяснить почему я постоянно использую местоимение «мы», ведь квартиру снимал Женька, а я был так, сбоку-припёку. Дело в том, что в теплые июньские дни дал трещину и закончился мой долгий роман. Как это случилось? Я до сих пор задаюсь этим вопросом и не могу найти ответа. Я был молод, она еще моложе. Я очень редко и неохотно занимался вопросами семейного бюджета – она не интересовалась им вовсе. Я плыл по течению в непонятных грезах – она плыла вслед за мной, студентка психфака, неутомимый борец  и труженик, юная дева, всецело захваченная перевоспитанием трудных подростков и восстановительным правосудием. Мы устраивали дивные ужины с мясом и красным вином, дарили друг другу дорогой парфюм и золотые кольца, посещали модные фильмы из категории «кино не для всех» в городских кинотеатрах. Её веснушки, длинные русые волосы и огромные серые глаза преследовали меня во сне и наяву, я млел и таял, распадался на миллионы молекул. Мы любили друг друга до самозабвения, кричали в голос, рвали простыни, по очереди бегали по-маленькому и вместе – к холодильнику, уронить что-нибудь на зуб, а после продолжали до самого утра, смыкая веки, но не в силах разомкнуть объятья. Порой я вспоминаю классика и пресловутую «любовную лодку», но это не про нас. Быт был налажен, это был плохой, несуразный, кое-как скроенный быт, однако, он никогда не доставлял нам особых хлопот. Просто мы упустили что-то самое важное, не сумели создать настоящую семью, и, увлеченные каждый собственными делами, постепенно начали уставать друг от друга. Я уехал за границу добывать трудовую копейку, бывал дома наездами: уезжал, испытывая отвращение и ненависть к себе, а через месяц-полтора летел обратно словно на крыльях. Разлука дала отношениям какой-то толчок, но вернуть былое мы уже не смогли. Все закончилось легко и банально: мы приняли лицемерное решение временно пожить раздельно, при этом и я, и она где-то в глубине души ясно понимали, что возврата к прошлому скорее всего уже не будет. Так я оказался у Жени, старого друга, пригласившего меня пожить какое-то время.

 Чайник закипел. Я налил себе большую кружку крепчайшего чая, обильно посластил и, медленно мешая сахар ложкой, наблюдал в окно городские пейзажи. Летний день набирал силу, на безоблачном небе сияло солнце, пышно зеленели трава и деревья. По большому, усеянному одуванчиками пустырю, торопились на работу люди, сегодня я был не с ними, и это обстоятельство еще раз меня порадовало. Воображение рисовало утреннее собрание в магазине, унылое сборище невыспавшихся продавцов в одинаковых красных футболках и долговязого Виталика у стенда с указкой в руке. На стенде – цифры в процентах и длинные формулы, Виталий тычет в них указкой, неубедительно долдонит о необходимости выполнения дневного товарооборота, планах и обязательствах. Народ слушает в пол-уха, зевает и мечтает разойтись по отделам. Будут покупатели или нет, удачной ли выдастся торговля – все это не имеет никакого значения. Их ждет долгий рабочий день, мелочный контроль и придирки Виталика. Я же нахожусь дома, в полной недосягаемости руководства, преспокойно попиваю чаек и наслаждаюсь жизнью.

 Из окна было хорошо видно мою машину. Это была видавшая виды черная девятка, крашеная, уже основательно подгнившая и очевидно битая. Автолюбитель я был неопытный, покупкой машины загорелся сразу же после получения прав и, как следствие, переплатил за это чудо раза в полтора больше его красной цены. Она исправно служила мне полгода, возила по отечественным колдобинам и заграничным автострадам, а потом раскапризничалась и начала сыпаться как плохо свинченная поделка из детского конструктора. Каждый божий месяц я отрывал от кровно заработанных невеликих денег порядочный кусок и относил его в автомагазины, потом отправлялся к умельцам, которые бесконечно долго чинили мое сокровище, давали неосуществимые по своей стоимости рекомендации и выставляли немыслимые счета. Я ходил полуголодный, в рваных джинсах и стоптанных кроссовках, зато моя красавица сияла изнутри и снаружи, выхоленная дорогущими шампунями, пенками и полиролями. Машина платила мне черной неблагодарностью и однажды заглохла прямо на автозаправке. До сих пор со стыдом вспоминаю раздраженные гудки и насмешливые взгляды автолюбителей, объезжавших меня по немыслимой траектории. В конце концов каким-то чудом девятка все-таки завелась, я поставил ее под Женькины окна и с тех пор не тратил на нее ни копейки. Она служила складом для разнообразного хлама, которому не нашлось места в квартире, кроме того, в ней можно было переночевать, выпить пива и послушать музыку.

 Я отправился на прогулку. Погода радовала, было совсем тепло. В нос мне ударил ни с чем не сравнимый запах летнего городского двора, в котором смешались трава, кусты, пыльный асфальт и еще что-то кислое, вероятно, кошачья моча. Теплый ветерок приятно ерошил волосы, где-то чирикали воробьи, у песочницы орали дети. На скамейке три бабули в платках и каких-то долгополых одеяниях (даже в жару все известные мне бабули одеваются почему-то именно так) проводили меня подозрительными взглядами. Я пересек двор и вышел на улицу. Несмотря на будний день, народу было много. Женщины в легких платьях, мужчины в шортах и сандалиях на босу ногу. Все вышли из душных квартир и потянулись к солнышку. Интересно, кто же тогда работает? Такое чувство, что большая половина горожан с утра последовала моему примеру и, отзвонившись начальству, с легким сердцем наслаждалась нежданным выходным.

 Ноги привели меня к продуктовому киоску, ближайшему от дома и хорошо знакомому. Здесь мы покупали сахар, консервы и макароны, сюда же по ночам бегали за добавкой, когда водка неожиданно заканчивалась, а длинная задушевная беседа была только в самом разгаре. Я всегда испытываю сомнения и легкий стыд, когда крепко выпив накануне, беру что-нибудь слабоградусное утром – наверное, до сих пор не могу смириться с мыслью, что алкоголизм – это и про меня тоже. Обычно тревожные мысли исчезают сразу после первой выпитой бутылки пива, но сейчас, стоя в группе собравшихся у киоска страждущих, я опасливо косился на их небритые землистые лица. «Это наша с тобою земля, это наша с тобой биография» – всплыли в голове строчки советской песни. Я стряхнул с себя наваждение, решительно отодвинул в сторону чересчур медлительного алкаша и протянул в окошко красную бумажку:
- Четыре пива и пакетик пжлста!

 Какое же это блаженство – выпить холодного пива с похмелья в жаркий июньский денек! Всем пьяницам это чувство хорошо известно, но каждый раз им не перестаешь восхищаться. Громко булькая, я пил пиво из горлышка, прямо у киоска, под завистливыми взглядами алкашей. Один из них, тот самый, медлительный, которого я нагло обошел в очереди, как бы невзначай подкатился ко мне и, заискивающе взглянув в глаза, попросил три рубля. Я дал пять и легкой пританцовывающей походкой, позвякивая бутылками в пакете, двинулся по улице к шумевшему вдалеке проспекту.

 Людской поток вынес меня к университету. Здесь я когда-то учился, на этих ступенях нервно курил перед экзаменами, в этих дремучих зарослях кустов вдоль фасада праздновал успехи и оплакивал поражения. Прошли годы, все изменилось. Фасад перекрасили, кусты почти извели, на ступенях – курят молодые незнакомцы. Университет отгорожен от меня высокой металлической оградой, словно замок какого-то лорда, у которого я служил когда-то, а затем был выпровожен вон. Я смотрю на это здание, меня переполняют чувства, воспоминания, сожаления – осколки больших надежд и утраченных иллюзий. Гении прошлого все сформулировали задолго до моего рождения – я немало перечитал их в часы безделья, но только недавно, получив собственный опыт и имея возможность оглянуться назад, стал понимать то, что они пытались донести до меня. «Все фальшь и ложь, чему я верил свято. Надежды пролились ручьями слез». Жить прошлым, каким бы сладостным оно не казалось,  – безумие, надо идти вперед и пытаться наслаждаться настоящим, даже если это настоящее – три бутылки пива у тебя в пакете.

 Напротив университета – большой фонтан, окаймленный высоким гранитным парапетом. Фонтаны – визитная карточка нашего городишка, их понатыкали везде и всюду. Зачастую они символизируют что-то непонятное, настолько далекое от обывателя, что диву даешься. Скульптура университетского фонтана, например, являет собой большущий шар, сотканный из множества металлических треугольников. Что это – глобус, вселенная, абстрактное изображение мира знаний? Ассоциации даются с большой натяжкой. Лично мне шар напоминает клубок, место которому во дворе прядильно-ниточного комбината, какового в нашем городе, к сожалению, нет.

 Между тем, здесь довольно уютно. Журчит вода, пестрят цветами клумбы, мирно шелестит зеленая листва. На холодном граните примостились любовные парочки и компании бездельников. Рядом – троллейбусная остановка, полная народа. И ни одной скамейки. Несколько лет назад городская администрация признала их злом – рассадником пьянства и разврата, нарушающего ночной покой. Это нечто невообразимое, но так оно и есть. Нет ни скамеек, ни урн. И потому, стыдливо поставив пустую бутылку в тень, я сажусь на твердый холодный камень. Я пью пиво, оглядываюсь по сторонам, обозреваю кишащие кругом короткие прозрачные платьица и загораюсь желанием. Загорелые ножки и звонкие голоса притягивают словно магнитом, но я еще верен и потому держусь. Верен несбыточной надежде, что не все еще потеряно – вернется ко мне моя дева, и я должен встретить ее незапятнанным, словно не было ничего, и мы лишь пробудились после долгой спячки. Глупые мечтания, я разрушаю их, обратившись к воспоминаниям.
 
 …Помню, несколько лет назад мы с Женькой, юные и свободные, бросились в ночной загул. Непонятно, откуда взялись деньги, но мы всеми силами стремились их потратить. Долго спорили, что бы предпочесть, водку или нечто оригинальное. Пришли к выводу, что водка – это банально. В ночном магазине мы взяли большую бутылку армянского коньяка и несколько пластиковых стаканчиков. Возник вопрос, чем закусывать это экзотическое пойло. Я, взявший на себя непомерное бремя эксперта, почему-то посоветовал сыр. Толстая тетка в колбасном отделе отрезала нам внушительную краюшку, и мы бросились прочь. Бежали с гиканьем и улюлюканьем, размахивая бутылкой и замотанной в прозрачную пищевую пленку краюшкой. Пробежав таким образом квартал, спохватились, что нет ножа – грызть сыр зубами показалось неудобным и неприличным. Летом, даже ночью, в городе хватало туристов.  Мы цеплялись к каждой припозднившейся парочке, к каждой, внушающей доверие интеллигентной компании – и наконец получили нож. Разрезали сыр на десятки мелких кусочков и устремились к фонтану. Выпивали, болтали, сняли каких-то успешно поступивших абитуриенток из сельской местности. Коньяк они заливали в себя полными стаканами, так, что вскоре пришлось бежать за вином, сыр уписывали за обе щеки. Мы просто диву давались такому здоровому аппетиту. Мне приглянулась худенькая блондинка, стройненькая такая, фигуристая. Она смотрела на меня красивыми глупыми глазами, совершенно не противилась нежным поглаживаниям пониже спины и молола всякую чушь, в которой преобладала отборная колхозная матерщина – тогда это показалось милым и непосредственным. Женька вяло отбивался от энергичных порывов ее подруги, девицы мягко говоря не столь впечатляющей, однако весьма темпераментной и жаждущей внимания. По ходу действия выяснилось, что высокий и представительный Женька был совершенно вне конкуренции – блондинка коварно ускользнула из моих объятий и вцепилась в него острыми накрашенными коготками. Я было оскорбился, но взглянув на равнодушное и абсолютно пьяное лицо своего товарища, не смог сдержать улыбки. Подружки теребили его с двух сторон, как обезьянки в моменты груминга, кокетничали, что-то ласково шептали на ухо. Но Женька оставался вялым и безучастным. Внезапно он решительно отстранил девчонок, медленно поднялся и, слегка покачиваясь на нетвердых ногах, сонно произнес:
- Гоша, пойдем спать, а?

 Мы с легким сердцем покинули подружек и поплелись ловить такси.

 Солнце жарило немилосердно, пиво кончилось, хотелось отлить и куда-нибудь прилечь. Я ощущал легкую эйфорию, мысли стали длинными, тяжелыми и однообразными. Как железнодорожный состав. Люди плыли куда-то, исчезали и появлялись лица, ярко блестел ажурный шар университетского фонтана. Журчание воды действовало на нервы, назойливо гудели чужие голоса. Все вдруг стало пустым и скучным.

 Я медленно удалялся от проспекта, высматривая растительность погуще Как назло всюду сновали мамаши с детишками и благообразные старички. И откуда же вас столько взялось? Дома не сидится! Вот наконец вижу подходящее укрытие – огромный куст сирени в тени жилого дома. Я незаметно юркнул в заросли и надолго затаился там. Где-то совсем близко залаяла собака, в глубине двора высокий женский голос звал какого-то Колю, из открытого окна прямо над моей головой доносились звуки музыки. Черт бы вас всех побрал! Из-под куста на асфальт аллеи предательски выбрался узкий ручеек. Я вынырнул наружу, быстро огляделся по сторонам и, как ни в чем не бывало, продолжил свой путь.
 
 По дороге домой решил зайти в магазин и взять чего-нибудь перекусить. В магазине толпа народу, духота и смрад. С потолков свисают длинные ленты с налипшими мухами. Быстренько накидав в корзину разной снеди, я двинулся к кассе и встал в конец очереди. Люди двигаются невероятно медленно, неспешно выкладывают покупки на транспортер, копаются в кошельках. Душно, все ловят воздух открытыми ртами, пот катится градом. Слева от меня пивной холодильник. Я кладу в корзину несколько бутылок и широко зеваю. Меня распирает нетерпеливое желание расплатиться, выбраться на воздух и немного вздремнуть.

 Я не сразу смог вспомнить, почему проснулся в машине. Должно быть, квартира показалась мне слишком чужой и неуютной. Голова раскалывалась. Из динамиков негромко звучала музыка: Билли Джо Армстронг неустанно требовал новокаин, ему, видать, тоже было нехорошо. Интересно, сколько раз он успел пропеть эту песню и который сейчас час? Тонированные стекла девятки отражали низкое солнце. Я закурил и приоткрыл дверцу. Повеяло сыростью и прохладой. Наступил вечер.

 Женька  лежал на кровати в красной футболке и черных трусах. В руках его была книга в яркой обложке. Он с интересом читал, мусоля пальцы и шумно перелистывая страницы. На тумбочке стояла едва початая бутылка водки, стакан и лимонный тоник «Evervess». Я незаметно подкрался к нему и встал близко-близко, у самого изголовья. Он поднял голову, поправил очки и снисходительно посмотрел на меня.

- Снова отгул?
- Снова.
- Ну, и как?
- Нормально.
- Будешь?
- Буду.

 Мы переместились на кухню и распотрошили принесенный мной пакет с продуктами. На сковородке зашипела колбаса, тоник куда-то исчез, появились граненые стаканы, маринованные грибы и квашеная капуста. Дневной свет медленно исчезал в мутном окне, мирно гудела газовая колонка. Мы пили водку, хрустели капустой и все больше углублялись в былое. «А помнишь, как размотали пожарный шланг в общаге и пустили воду?» «А помнишь Лену? Ту самую, безотказную? Скольких парней она выпестовала!» «А наш домишко? Который снимали на окраине города? Наталью Ивановну и кошку Лизу?»

Я помню все. Мой друг, иногда мне так тебя не хватает. Я сижу за столом в очередной съемной квартире и вспоминаю это незабываемое лето. Наши посиделки, ругань, мою никчемную работу. Хэви-металл в три часа ночи и соседей, втихомолку выключающих пробки на лестничной клетке. Наших приятелей, сотрясающих квартиру неистовыми дикими воплями. Рок-фестиваль,  на который я не попал, и нашу прогулку по вокзалу: всех этих пьяных звезд, садящихся на поезд, пиво и фотографии на память. Твои первые серьезные отношения и последующую женитьбу. Мой окончательный развод. Много воды утекло с тех пор, но как твердо все сохранилось в памяти. Я помню все и благодарен тебе за это.