Дракониана

  Матовые занавески с нарисованными чёрной краской ветками-лапками, прятали неухоженные стены маленького театра в подвале Старого города. По всему залу были беспорядочно расставлены столики, за которыми сидела самая разнообразная публика из считающих себя творческими и имеющих отношение к творческому вечеру поэта-юбиляра Милана. Небольшого роста, в свитере и красном шарфе «а ля НЭП», он, юбиляр, читал свои стихи, под стоны разгрызаемых крысой подмостков. Недорогая эмигрантская тусовка эмигрировавших не в пространстве, но во времени.
- Если крыса выбежит, я заору и вскочу на стол, - сказала темноволосая красавица Цебра, сидящая за моим столиком.
- Ты что, не можешь заколдовать крысу? – удивился я.
- Нет. Не умею входить в её психоэмоциональное пространство.
- А я могу, - отозвался услышавший нас юбиляр и, сняв ботинок, пошел за кулисы. Послышался свист летящего предмета и, в наступившей тишине вернувшийся из-за кулис полу босой Милан пригласил на сцену широкобёдрого поэта Гурьяна.
  Тот вышел в купленной, по случаю, парадной офицерской форме. Полились трогательные, сверкающие как дождинки на солнце, стихи о любви. По окончании, притихший зал разразился аплодисментами. Гурьян самодовольно показал публике свой кариес и, вихляющей походкой «возьми меня», покинул сцену.
- Среди нас сегодня находится художник, Ашот Дали! Он тоже пишет стихи и сейчас нам что-нибудь прочитает, - объявил Милан.
  Несколько изогнутый назад худощавый армянин с большими мечтательными глазами, был похож на большого дружелюбного кузнечика. Взгляд его заскользил по присутствующим. Вместе с веселыми скрипачками и пьяным писателем за столиком сидел рыхлый масонистый Попенко, мэр небольшого русскоязычного городка. По соседству возвышался огромный толстяк, редактор какого-то русского еженедельника, считающий себя знатоком всего, что касается искусства слова. Его заплывшие щёлки глаз выжидательно смотрели на кузнечика. Справа от него восседал со своей супругой вышколенный декан какого-то «левого» Вуза. Ближе к сцене расположились украинские бандуристы с инструментами, какие-то поэты и другие полуофициальные лица.
  Из верхнего левого через стену и потолок угла стал просачиваться крылатый дракон цвета седого тумана. По мере приземления он постепенно менял окраску и, наконец, опустившись на пол, превратился во вполне осязаемого белоснежного красавца с зелёно-золотыми  перламутровыми отблесками на всем теле. Художник ещё раз обвёл зал восторженным и несколько растерянным взглядом.
- Я забил, - сказал он, скромно улыбнувшись.
  Дракон радостно оскалился. Остальные, кто сочувственно, кто злорадно, подумали: «Забыл, наверно, и букву «ы» не выговаривает.
- Ой! В туалет хочу, - обрадовался кузнечик Ашот и мелкими прыжками стал удаляться со сцены.
  Справа появился второй дракон, а на сцену вышел рыжий революционер в коричневой кожаной куртке подбитой лисьим мехом и в таких же сапогах. Криво, но, широко улыбнувшись, он поднял автомат Калашникова и радостно резанул очередью поверх голов. Кто половчее, попадали на пол. Декан с женой нырнули под стол, опрокинув на себя кофе. Мэр притворился мёртвым, толстяк редактор как будто ничего не понял, но от него запахло испражнениями. Революционер прицелился по лежащим, но затем, видимо передумав, махнул рукой и вышел из зала в бар. Грянула протяжная украинская песня в сопровождении бандуристов.
- Хорошо поют! Шампанское гостям! – распорядился юбиляр и пригласил на танец стройную, как стебелёк, Цебру.
  Некоторые из присутствующих, тоже поднялись потанцевать, но тут внесли шампанское и мастера слова не удержались от соблазна принять участие в интересной беседе. Говорили, большей частью о высоком: о ценах, взятках, налогах. Редактор с полным ртом арахиса, рассказывал декану о преимуществах голубой чумы перед красно-коричневой. Он даже не предполагал, что этажом выше, заметно поголубевшая красно-коричневая чума отжималась на кулаках от пола, готовясь к демократическим выборам, в то время как голубая размахивала красно-коричневым членом перед лицом испуганного детдомовского мальчишки.
  Я достал револьвер и, опустив руки под стол, прицелился в кого-нибудь. Раздался выстрел, затем какой-то писк. Все удивлённо притихли. Наверно попал в крысу.
- Самурай! – донёсся из туалета голос Ашота. – Пойдём на улицу смотреть драконов. Сегодня их, похоже, больше обычного.
- Пойдём, - согласился я.
  Посреди дороги лежала вдавленная в асфальт шкурка животного. Я поднял её на руки и узнал мою любимую кенгурушку.
- Осторожно, - печально сказала она. Меня раздавил дорожный каток фирмы «Kill Steal и братва Абрамовичевых». Но ты не волнуйся, кости не раздроблены, а только сломаны во многих местах. Они быстро срастутся, и я стану такой же весёлой как раньше.
- Она будет смеяться уже сегодня, - подбежала к нам волшебница Цебра. - Прижми её к себе нежно.
  Ночью, на площади Свободы, искрящихся бело-золотых драконов было необыкновенно много. Одни взлетали, другие приземлялись, а третьи просто бродили, помахивая огромными крыльями. Как всегда, никто, кроме матерящихся автомобилистов, не обращал на чудесные существа, ни малейшего внимания. Площадь превратилась в светящуюся их светом сцену, на которой исполнялся магический драконовский танец. Мы взобрались на спину проходившего рядом крылатого чуда. Ашот достал лист бумаги и поликарандаш, который менял спектр красок и оттенков, одновременно с любым волевым импульсом художника. «Кузнечик» протянул перед собой лист бумаги и сделал над ним несколько взмахов карандашом. Лист стал расти, превращаясь в полотно всё больших и больших размеров, соответствующих разворачивающейся на нём картине. Мы с тёмноглазой Цеброй зарылись в гриву за левым драконьим ухом. Прозрачная тёплая свежесть просочилась в наши тела теплым пьянящим светом. Цебра свернулась в клубок и тихо колдовала. Совсем ожившая весёлая кенгурушка смеясь, забежала в картину Ашота и удобно расположилась там между трёх звёзд, которые засияли ещё ярче. Все были удовлетворённо спокойны. Только художник бегал по своему полотну и, размахивая карандашом, радостно восклицал:
- Да, я забил, на всех забил! Я человек Мира! Мне хорошо, даже тогда, когда другим хорошо! Мне хорошо, даже тогда, когда мне плохо! Потому что я забил, давно забил, на всех, на всех, на вас забил!



1998 г.