Медный Дон

                Пролог.

          Нам долго оформляли пропуска, сверяя паспортные данные со служебной запиской, пристрастно досматривали на КПП с металлоискателем и без, наконец, разблокировали двери и впустили.
          Сердцу становится тесно. Твоя новая звезда удачи неплохо трудится: так ты расширился и стал могуч.
          Через галерею в цеха. Алюминий тоненькой струйкой. Когда-то здесь были кустарные печи.
          Зал переговоров. На столах микрофоны и наушники – следы иностранных делегаций. Все-таки Лондонская биржа металлов или скупающие медь китайцы, которые, похоже, готовятся к третьей мировой?..
          Ты вошел, и мне показалось: хромаешь. Еще одна производственная травма?
          Конечно, узнал. Не смог сдержаться и заулыбался. В недоумении все слушали, как ты рассыпаешься в комплиментах (состоявшемуся мужчине ни к чему сдерживать чувства).
          Я робко начала разбирать пункты предстоящей сделки, а ты терпеливо слушал мою нестройную речь, пресекая попытки матерых юристов перебить меня. В завершение прений сказал, что твое широкое плечо – мой щит. И если надо – выразительный взгляд в сторону юристов – принесешь мне биту.
          Юристы притихли, осознав, что интересы бизнеса сейчас не аргумент. Неужели таким они тебя не знали?


                I.

          Когда заповедными тропами я пробиралась в эту мусоро-промышленную Тьмутаракань, я уже не сильно хотела тут работать, даже в самой заветной должности и с самой заветной зарплатой. Бомжи перетряхивали мешки с мусором, выброшенные из заезжих фур, собаки, беспокойно нюхая воздух, дожидались своей очереди.
          Колонна большегрузов. Все груженые медью и алюминием. Непривычно много мужчин и шума: лязга и уханья.
          Мой собеседник постоянно тер глаза и протирал очки, давая понять, что в упор меня не видит … Ну, не очень то и хотелось. Против такого бесполого мое обаяние – ноль, а опыта, жизненного и производственного, в нужном размере не собрала: слишком ветряная погода в голове.
          Уже собралась уходить, когда появился Дон. Маленький рост, вздымающиеся ноздри, черные глаза… И бесподобно громкий голос, сиплый и четкий. Я бы сказала: испанец. Поэтому Дон.
          Хозяин? Генеральный директор?.. Что же я трачу время на этого нудного очкарика?
          Я посмотрела на испанца так ясно, насколько позволял разрез моих глаз.
          - Представляешь, какое у нас здесь полымя? И не боишься?
          Дона мой опыт не интересовал, взглядом прощупывал стержень. Или черты?
          В целом заинтригован. Такие сюда бомжатскими тропами не приходили.
          Первый ревнивый взгляд – секретаря. Она растягивает слова, медленно разглядывая каждый сантиметр моего тела. Протягивает контракт –  теперь я твоя звезда удачи, Дон.



                II.

           Дон с великим почтением говорил о своем бизнесе:
           - За вторичными сплавами будущее. Чуешь разницу: сколько стоит забрать медь у земли, и сколько – у бомжа?.. Ты знаешь, какой процент заложил Дженерал Моторс вторичного металла? А российский автопром?
           Я, разумеется, не знала, но пыталась поддержать беседу:
           - Но зато, сколько криминала, сколько стрессов…
           - А ты думала?! Было бы гладко, все бы сюда полезли.
           Дон был не все… Старожилы бизнеса  рассказывали ужасные байки. Как Дон начинал свое дело, собственноручно роясь в мусорных кучах и в одиночку до обморожения разгружая первые машины с медью. Как бил проворовавшихся грузчиков, а потом сидел в следственном изоляторе за самоуправство. Как компаньоны в пьяном задоре запирали его в холодильнике, потому что он туда мог уместиться, а конкуренты резали в подъезде…
           И лицензия – билет на лучшие места в партере бизнеса цветных металлов – была как аттестат зрелости Дона.
           На руках шрамы от выплеснувшегося расплавленного металла из недостаточно сухих изложниц – Дон осваивал технологию плавки; контузия тяжелым предметом – пытался выжать запредельное из нового оборудования. Он чувствовал радиацию сокровенным лучше дозиметра: говорил, что все мужское начинало сжиматься и прятаться в тело.
           У нас не было медсестры, и когда приемщики сказали, что Дона зажевал пресс, я помчалась с автомобильной аптечкой по грудам меди к нему, побледневшему от боли в окровавленной робе.
           - Отделался одной фалангой, - сказал кто-то из мужиков, накладывая повязку.
           - Я бы тебе улыбнулся, - прошелестел Дон, - но больно… (мат-перемат)… Я ведь не медный.
           «Еще какой медный, - думала я, - бронзовый мой …  латунный...» 
           После травмпункта Дон сидел в зале для переговоров в завесе едкого дыма; я только заглянула, приоткрыв дверь,  – он заметил.
           - Люди гибнут за металл?.. – спросил устало – Стахановец…



                III.

           Неделя начиналась с планерки. Дон восседал во главе стола, вытягивая вперед шею и обозревая присутствующих испепеляюще-стимулирующим взглядом. Судя по тому, как безжалостно он отвинчивал запчасти от шариковой ручки, ему еле удавалось сдерживать бьющую артезианской струей энергию.
           Я сидела справа и чувствовала волны слов и жестов Дона каждой своей клеткой.
           Когда он начинал захлебываться яростью по поводу отсутствия такой же нормальной рабочей энергии у остальных, все запредельные децибелы обрушивались на меня шквальным ветром и практически смывали сознание, оставляя в растерянном полуобморочном состоянии.
           Я пробовала отсесть дальше, но мужчины, такие милые  и улыбчивые вне этого кабинета, проявили стойкость и прочную приклеенность к своим местам. И мне только оставалось научиться получать наслаждение от происходящего, рискуя оглохнуть на левое ухо.

           Однажды я сделала глупость. Я позвала знакомого молодого человека настроить какие-то программы на моем компьютере. Смутно догадываясь о возможных последствиях, я позвонила на КПП с просьбой впустить его на территорию. Юноша усердно ковырялся в проводах моего системника под столом, а я готовила нам кофе, когда вошел Дон. Он сдержанно поздоровался и вышел… докипать.
           Орал он на меня тет-а-тет, сгибаясь вперед всем туловищем, чтобы басы вышли чище. Странно, но сознание было ясным. И плакать не хотелось, хотя было обидно.
           И тут он выдохнул последнюю ключевую фразу: «Домой будешь любовников водить!..»
           Короче, обычная мужская ревность, а я то успела уверовать в правила пропускного режима…
           И все бы хорошо: я вразумилась, Дон остыл, юноша выдворен из королевства. Но ночью пытались взломать кассу со всем легальным и нелегальным содержимым. Кто-то во время рабочего дня успел перерезать провода сигнализации на потолке в коридоре и где-то на крыше.
           Почему-то меня не допрашивали. Измывались над секретарем, предполагая наличие у нее кошачьих способностей. Она плакала, демонстрировала всем свои сапоги с двенадцатисантиметровыми каблуками  и судорожно повторяла: «Вы попробуйте в них на крышу…»
           Дон критически осматривал ее обувь, выдавая мимикой серьезный мыслительный процесс, в итоге отправил охрану проверить, нет ли на крыше следов от шпилек.
           Все понимали, что вчерашний гость, неплохо разбирающийся в компьютерах, - первый подозреваемый.  Глядя на дырки от пуль в окне – следы буйных корпоративов, я старалась ровнее дышать и никоим образом не выдать сковавшее меня беспокойство.
           Но странно… Дон проигнорировал вопрошающие взгляды присутствующих и ушел, оставив после себя глубокое молчание. И тогда я поняла, что я ему дороже долларов.



                IV.

           Дон оберегал меня нежно…
           Когда лицензирующие органы разжигали страсти или приезжали обэповцы, и всех знающих прятали на складе, а незнающих отправляли беседовать с представителями власти, мне позволяли уйти…   На цыпочках, чтобы не стучать каблуками, я пробиралась к выходу тайными тропами, унося зеленые и деревянные.
           Дону нравились мои визиты на производственную территорию. Он отыскивал для меня медные колокольчики, самоварчики, бронзовых Дзержинских и Чайковских… Я расставляла весь этот раритет на своем подоконнике покрываться шлаком, летящим в форточку.
           Когда приезжали партнеры, Дон вызывал меня в кабинет то ли для демонстрации собственного вкуса, то ли для создания контраста: прожженные металлисты и нежная барышня в сарафане.
           И еще он любил разговаривать со мной по-японски близко – так, что мне приходилось склонять голову, чтобы смотреть в его глаза, ведь разница в росте с учетом каблуков была около тридцати сантиметров.
           В общем, он был беспредельно добр ко мне, ничего не требуя взамен…

           Справедливость Дон не любил: казнил и миловал в душевном порыве.
           Летом на территории базы появились новые дворники –  близнецы лет четырнадцати. Убирать производственную площадку пацанам быстро надоедало, и они вытаскивали шланг за ворота, где подрабатывали мойкой заезжих автомобилей. Дон, увидев грязь, которую они развезли на стоянке, загнал их обратно собирать мелкий металлический мусор.
           Тогда, маясь от скуки, они наполнили водой алюминиевый сифон и положили в кучу металла для плавки. Их возню заметил кто-то из грузчиков, за ухо привели одного из братьев к Дону.
           - Ты себе представляешь, что было бы, если б этот сифон загрузили в печь?! – слышала я через две стены бас Дона, - весь металл бы выплеснулся обратно на плавильщиков, и тебе, паршивцу, досталось бы… Выковыривали бы потом из тебя алюминий!.. Догадался! Это ж семи ПРЯДЕЙ во лбу надо быть!
           - Это не я, - хлюпал подрывник, - это брат…
           - Кто их разберет? – разводили руками грузчики, - они как две капли воды. Обоих выпороть.
           - Доброта хуже воровства, - констатировал Дон в своей манере перевирать пословицы, - потерпим как-нибудь до конца каникул.
           И дворников оставили.
           Спустя два дня один из них облил меня водой из шланга на глазах у всей утренней смены. Захлебнувшись эмоциями и ледяной водой, я молча прошла в офис мимо обалдевших грузчиков. Пока дрожащей рукой вставляла ключи в дверь кабинета, подо мной натекла лужа. Не знаю, кто рассказал Дону о моей насквозь промокшей репутации, но к обеду юных дворников уже рассчитали.         



                V.

           Иногда Дон уезжал в Питер, и делами управлял его младший брат. С тоской он отсиживал планерки и подписывал бумаги, не утруждаясь их просмотреть. Во второй половине дня он посылал охранников за водкой, напивался в одиночестве и ходил по кабинетам исповедоваться.
           Однажды братец сильно перебрал.
           - Если бы ты знала, с кем я живу, - говорил он мне, утираясь моим подолом. Не подумайте плохого: он просто ползал на четвереньках возле моего стула в приступе придурства, а юбки я ношу до середины икры, - Какая же она сука! Вот ты ее видела?
           Да, помню я эту бледную женщину с запавшими глазами в очень красивой и дорогой одежде...
           - Она мне тряпкой половой в лицо… и стекла все побила, изрезалась…, - кажется, он сморкается в мою юбку. Глажу его по голове: чокнутый брат Дона...
           - Выпьем, пойдем  выпьем. Все идем пить водку!!!
           И хотя было видно, что он свалится и уснет у меня на пороге через пару минут, обрадованные сотрудники быстро организовали стол в зале для переговоров. Младшего брата увели туда же, и я, повинуясь стадному чувству, покорно отправилась вслед.
           Младший разулся и уснул на кожаном диване. Полушепотом произносили тосты за Трудовой кодекс, чокались водкой и шампанским. Мы успели собрать и вымыть посуду, когда вошел Дон. Стойкий аромат спиртных напитков засвидетельствовал, чем мы тут занимались.
           - Кто пил во время рабочего дня, - свистела артезианская энергетика, - того депремирую (нахватался где-то).
           - Кто пил, тот отдыхает, - пробовал кто-то отшутиться, кивая на храпящего Младшего, но Дон посмотрел испепеляюще-стимулирующим взглядом, и, пьяные, мы работали до поздней ночи.



                VI.

           После этого случая Дон охладел ко мне, видимо, разуверившись в моей нравственности.
           Если раньше, проезжая мимо меня, он останавливался, чтобы подвезти, то теперь добавлял газу, выплескивая на меня содержимое луж. В субботник я со всеми мыла окна, а деловые встречи декорировала секретарь. Когда всем поставили кондиционеры, а мне оставили открытую форточку с летящим в нее шлаком, я решила уволиться.
           Но тут Дон заболел – простыл на сквозняках от кондиционеров. Съежившись от озноба, он сидел такой маленький за огромным столом в огромном кабинете, что мне захотелось взять его на ручки и покачать, потом отнести жене, чтобы она его качала и не отпускала больного на работу.
           - Садись, - указал он мне на стул.
           Я села и по запаху поняла, что он пьян. Дон не был алкоголиком, как брат, - он лечил свою простуду.
           При мне он догнался парой рюмок и совсем скис. Мне выпить не предлагал, думаю, все еще находясь в плену моего безгрешного идеала. Потом Дон закурил, уже не соображая, что я рядом почти задохнулась…
           И я впервые увидела его печальные глаза…напрочь лишенные энергетики…
           Только не говори мне, с какой сукой ты живешь! Я этого не переживу!
           И он не сказал. Он предложил мне такое, что никак не вписывалось ни в какие идеалы. Он не попытался, а именно предложил, словно выставил свое предложение на аукцион.
           - Ты просто не знаешь, от чего отказываешься, - сказал Дон, когда я поднялась уйти, - Я сделаю тебя счастливой.
           Счастье на пять – десять – пятнадцать минут? Ведь именно это он имел в виду.
           К тому же степень опьянения предполагала, что все счастливые моменты порастут быльем.

           Утром я долго думала, идти ли на работу. Закупорившись в глухую одежду, я все-таки поехала. Дон подъехал после обеда, заперся в кабинете.
           Через пару часов позвал к себе. С тяжестью на сердце (не от страха, а из-за неприятного разговора вчера), я поплелась в его чертоги.
           Такой же маленький и жалкий. Один в пустом кабинете.
           - Прости меня… Я приставал?.. Трогал тебя?
           Я закусила губу и покачала отрицательно головой.
           - Правда? – Он сам хотел в это верить.
           - Правда, не трогали…



                VII.

           Думаете, я прониклась ненавистью? Или отвращением?
           Комочек нежности внутри меня жалобно хрустнул, отзываясь печальной болью в горле,… и подрос.
           И желание взять Дона на ручки и покачать было сильнее любых непристойных предложений.

           С каждым днем в словах Дона я слышала все больше чужого шепота: он подозревал меня в амбициозности, гордости, черствости, неблагодарности. Любая моя фраза вызывала его раздражение. Когда от одного его появления я стала нервно вздрагивать, решила, что звезда удачи во мне погасла.
           Я уволилась, хотя мне и поставили кондиционер. Дон не отговаривал. Он с демонстративной легкостью подписал мое заявление, заставив отработать две недели.
           Две недели прощальных взглядов и струной натянутых разговоров по работе. В последний день я скопировала свои наработки на диск, через пару минут безопасники вывели меня за ворота под руки безо всяких наработок.



                Эпилог.

           В прошлом году я гостила у родственников в  Краснодарском крае. Их частный дом был окружен высоким забором. Калитка запиралась особым образом: сверху на нее надевалась алюминиевая скоба, другим концом цепляющаяся к забору. Такой запор не позволял выйти на улицу детям и собаке – ротвейлеру Фредди.
           Я впервые видела такое приспособление, очень распространенное в южном городке.
           Как-то утром обнаружилась пропажа алюминиевых запоров на всей улице. Глухо лая, свободный Фредди бегал за автомобилями. Родственники наивно недоумевали: кто так мог пошутить?
           А я вспомнила тебя, Дон. И наш последний разговор.
           - А если металл закончится?..
           - Пока его все больше и больше…