Лёша Нечаев

     Лёша Нечаев, русоволосый мужчина лет тридцати семи, обладал ясными голубыми глазами.
     Лёша уже давно работал в лаборатории. Молоденькие лаборантки называли его Алексеем Петровичем, но для большинства сотрудников он оставался Лёшей. Бывает так с человеком. Вроде бы и не юноша уже, в работе, как говорится – "зубр", в люди начал выбиваться, начальником каким-никаким стал, а его всё ещё детским именем кличут – Лёша. Нечаев, правда, не обижался – привык. На работе отрицательно это не сказывалось, а всё остальное Лёша просто не принимал во внимание.
     Старожилы лаборатории могли бы припомнить времена, когда Лёша впервые пришёл после окончания института. Молодой, шумный, напористый, он сразу влился в коллектив, и не без его участия жизнь лаборатории приняла те формы, когда говорят – дым коромыслом. Лёшу хвалили начальники. Словом, карьера Нечаева была стремительна, но в то же время – закономерна. За семь лет он прошёл все ступеньки инженерной иерархии и стал начальником лаборатории. Но всё, чего он добился, было плодом его собственных усилий и настойчивости. Лёша не гнался за должностями и окладом, он работал, но работал с какой-то фантастической одержимостью. Друзья шутя прочили его в академики.
     Вполне возможно, что так оно и было бы, но внезапно всё изменилось.
     После очередного отпуска Нечаева словно подменили. Вернулся он осунувшимся, потемневшим. На лбу и возле уголков глаз проступили морщины, плечи ссутулились, походка стала медленной и неуверенной. Но изменения коснулись не только внешности. Если прежде он был знаком едва ли не с каждым в институте и весь институт знал его, то теперь он отделывался простым кивком, где раньше на разговор ему  не хватало и десяти минут. Можно было бы даже сказать, что он стал сторониться старых знакомых.
     Лаборатория с удивлением наблюдала за Лёшей. Некоторые пытались вызвать его на откровенность, но он просто игнорировал чужое любопытство. В разговоры, если это не касалось работы, он не вступал – отмалчивался. Заметили, что он начал курить и в конце каждого часа исчезал в курилке, после чего возвращался нахмуренный и пропахший никотином. И ещё заметили, что по звонку, возвещавшему конец рабочего дня, Леша смахивал свои записи в стол и торопливо устремлялся домой.
     Всех занимала тайна его превращения. Строились всевозможные догадки, но никто точно ничего не знал.
     Когда странности повторяются изо дня в день, они перестают быть странностями. Начали привыкать и к Лёше такому, каким он стал. Мало ли встречается замкнутых людей?
     Но как-то в комнату зашла кадровичка - Света, которая когда-то прежде работала в лаборатории. Нечаев с утра был на оперативке, поэтому Света сначала спросила о нём, а потом разговор зашёл и о некоторых странностях начальника лаборатории. И тут кадровичка прояснила ситуацию, заявив, что у Нечаева случилась трагедия – погибла жена. Подробностей Света не знала, но и этого было достаточно, чтобы в лаборатории все прониклись сочувствием к начальнику.
     Большинство лаборатории, которой руководил Нечаев, составляли женщины. Работать с ними Лёше было и легко, и трудно одновременно. Легко – потому, что при разговоре с каждой умел он выбирать верный тон. Почти всегда его понимали с полуслова, ему не приходилось ни требовать, ни настаивать. Но это было и трудно. В лаборатории установилось какое-то молчаливое соглашение, по которому, что бы он ни просил, всё выполнялось.
     Любому начальнику, когда он руководит коллективом, требуется небольшое, разумное сопротивление. Эдакая пружинка, упругость которой показывает ему, насколько загружены сотрудники. Без такого сопротивления начальник лишён контакта с коллективом, он уже не может правильно руководить им. Коллектив работает тогда либо выше своих возможностей, то есть на износ, на развал, либо – вхолостую, с прохладцей.
     Нечаев вместо сопротивления встречал предупредительно внимательные взгляды женщин. Он замечал, что они относятся к нему как к тяжелобольному, капризы которого выполняются только потому, что он больной. Лёша обижался, но ничего не мог поделать. Ему сочувствовали. А против женского сочувствия у него было единственное оружие – замкнутость.
     Когда-то он представлял свою память огромным многоэтажным зданием с длинными коридорами, по обе стороны которых – комнаты, комнаты. И в каждой хранятся какие-то знания, факты, события. Мысль его бродит по этим коридорам, заглядывает в различные комнаты, проникает сквозь этажи, группирует эти факты, выстраивая их в какие-либо идеи или воспоминания.
     Теперь он возводил глухие стены, перекрывал этажи, чтобы мысль случайно не коснулась тех событий и фактов, в которых была – Она. Со временем ему удалось замуровать для мысли все проходы к Ней. Он знал, что Она живет внутри него, знал не мысленно – чувством, но воспоминания причиняли боль, боль реальную – боль сердца, и потому он позволял Ей приходить только во сне.
     Днём надо было работать. Днём Лёша был сосредоточен и молчалив. Работа требовала внимания, и он не позволял себе расслабляться.
     Пять лет понадобилось ему, чтобы втянуться в этот ритм. Может быть, это и было его спасением: оберегать свою рану даже от сочувствия и забывать боль, заставляя себя работать. За прошедшие пять лет он научился сдерживать свои чувства, когда вдруг подступало невыносимое отчаянье. За пять лет он научился спокойствию. На лице его исчезли следы угрюмости, он перестал сутулиться, голос утратил глухость, и лишь в глубине глаз по-прежнему мерцала грусть.
     В лаборатории он продолжал держаться обособленно. В совместных сборищах по поводу праздников и дней рождения участия не принимал, но деньги на подарки сдавал без лишних разговоров.

     Когда начальник отдела объявил, что в среду нужно провести "день здоровья", Нечаев попытался отказаться, но начальник сказал:
     – "День здоровья" проводится в рабочее время, а потому никаких отказов не должно быть. Только по освобождению от врача.
     Пришлось Лёше организовывать своих сотрудников и самому принимать участие в этом мероприятии. На стадионе всем отделом прыгали в длину, толкали ядро и бежали сто метров. Несколько человек, освобождённых по состоянию здоровья, так называемые больные, сидели на деревянных лавках трибуны и "болели" за своих.
     За два часа все своё отпрыгали, оттолкали, отбегали.
     – Ну, что ж, – заключил начальник отдела, подводя итоги, – всё очень хорошо. Я, если сознаться, даже не ожидал. Думал, что все постарели, растолстели, но все справились. Поздравляю. Но пока ещё рабочий день не закончен, а поэтому предлагается продолжить оздоровительное мероприятие, а для этого можно пройти на речку и там позагорать.
     Все радостно засуетились. Оказалось, что больные уже закупили всё, что надо для загара. Нечаев хотел было вернуться на работу, но начальник отдела ему заявил:
     – Или все на речку, или все на работу.
     Лёша посмотрел на лица сотрудников и понял, что коллектив сильнее. Вскоре все расположились на берегу речки. И Нечаев впервые за пять последних лет почувствовал себя свободным от работы и домашних забот...


     Лёша открыл глаза и долго не мог понять, где он находится. Прямо над ним ярко голубело небо. Чуть в стороне поблёскивала глянцевая листва юной осинки. Стрекотали кузнечики, пересвистывались какие-то пичуги.
     Нечаев приподнялся на локте и тут же услышал голос Марины.
     – Сам проснулся? – обрадовано воскликнула она. – А я уже собиралась тебя будить. Все уже ушли, а ты всё спишь.
     Лёша потёр глаза. Затылок наполняла непривычная тяжесть. Вдруг вспомнились две кружки какого-то сухого вина, потом – состояние непонятного блаженства, когда мысли стали мягкими и округлыми. Ему представлялось, что они перекатываются в голове, и от этого их перекатывания голова кружилась, но становилось легко и радостно. Как же случилось, что он заснул? Кажется, он присел на одеяло, затем прилёг, земля поплыла, и...
     – И как это меня угораздило? – вздохнул Лёша.
     – Жалеешь, что ли?
     – Нет, не то. Неудобно просто.
     – Что ж тут неудобного?  Ты же не буянил.
     – Ещё не хватало.
     Лёша замолчал, ему было досадно за свою слабость. Невозможность исправить случившееся лишь усиливало чувство стыда. Как сможет он войти завтра в лабораторию, как сможет посмотреть в глаза тем, кто сегодня видел его пьяным?
     – Что же теперь обо мне подумают? – вслух произнёс Нечаев.
     – Ну, выпил, ну, склонило в сон, чего ты переживаешь? – удивилась Марина. – Да никто, наверное, и не заметил. А если и заметил, то всем же всё понятно.
     – Что понятно? – насторожился Лёша.
     – Ай, Лёша. У нас все всё знают. Не будь наивным.
     – Что-то я в толк не возьму, – улыбнулся Нечаев, – спьяну, наверное. Ты о чём? Объясни, пожалуйста.
     – И объяснять нечего. Все знают, что ты давно с нами праздники не отмечал. Вот и отвык.
     Марина, отвернувшись, тщательно укладывала куртку в сумку. И почему-то Лёша решил, что хотела сказать она о чём-то другом. Задумавшись, он смотрел, как Марина сосредоточенно расхаживала по поляне, всем своим видом стараясь внушить, что у неё одна забота – не забыть бы что-нибудь. Походка была у неё мягкая, стелющаяся. Казалось, что стройная фигурка Марины скользит над землёй, почти не касаясь её.
     Подойдя ближе к Нечаеву, Марина вдруг бросила сумку и с неожиданной улыбкой в голосе спросила:
     – Ну, почему ты такой?
     – Какой? – не понял Лёша.
     – Противный.
     – Ты извини меня, – нахмурился Нечаев, – я, действительно, противный. И завтра я извинюсь перед всей лабораторией за всё.
     – Лёша! – закричала Марина, – ты издеваешься надо мной?
     Нечаев с удивлением посмотрел на неё. Марина стояла рядом, слегка наклонившись над ним. Её рыжеватые волосы волной спадали по сторонам лица двумя тяжёлыми шелковистыми занавесями, зеленоватые глаза блестели.
     – Марина, я, действительно, ничего не понимаю, – растерянно произнёс он.
     Марина внезапно опустилась на колени рядом с ним и, прикрыв лицо руками, расплакалась. Её слезы ошеломили Лёшу, он не знал, что делать.
     Все трагедии людские происходят от недопонимания одного человека другим. Нет двух людей, понимающих одно и то же слово одинаково. Нужна целая речь, чтобы другому стало понятно, что ты имеешь в виду. Каждое слово обладает множеством смыслов, и лишь соседство других слов как-то усредняет смысл сказанного. Трудно понимать другого человека, потому что его слова – лишь приближённое отражение его мыслей. Но ведь понимают же люди друг друга! Хотя бы иногда...
     Удивительно устроена человеческая память: каждое слово, жест, взгляд вызывают в сознании бессчётный рой ассоциаций, может быть, даже неосознанных. Эти ассоциации, переплетаясь, накладываясь, сливаясь друг с другом, процеживаются сознанием и выстраиваются в единый образ, множество разрозненных и, казалось бы, случайных фактов, деталей слепляются, и вдруг – рождается понимание...
     Лёша неожиданно припомнил давний разговор, который он, сам того не желая, подслушал в лаборатории. Женщины говорили не таясь, зная, что Нечаев никогда не слышит ничего, если увлечён работой. Лёша и сам знал это за собой, но сейчас в памяти всплыло неожиданное воспоминание.
Новая секретарша начальника отдела, крашенная блондинка с голубыми глазами под длинными, словно кукольными, ресницами говорила негромко, но внятно:
     – И что вы перед ним на задних лапках ходите? Не понимаю. И ты, Марина, напрасно увиваешься возле него. Он же тебя не замечает.
     – Молодая ты ещё, а потому – глупая, – перебила её Вера Астахова, признанная "мамаша" лаборатории.
     – Почему это? Разве я не права?
     – Права, права. Только глупая твоя правота
     – Вера, оставь её, – как-то устало проговорила Марина.
     На этом разговор прервался. Тогда он показался Лёше бессвязным, но теперь, глядя на вздрагивающие плечи Марины, он вдруг всё понял. Ещё и ещё мелькали какие-то обрывочные воспоминания, то какие-то слова, вернее, тон, которым эти слова произносились, то улыбка Марины, и всё это лишь подтверждало пришедшую мысль. Каким же слепцом он был, если до сих пор ничего не замечал. Он припомнил, что давно уже не приходится отвлекаться по мелким вопросам. Ему казалось, что всё решается само собой, но теперь-то он понимал – и здесь не обошлось без Марины. Она да Астахова тянули воз текущей работы.
     – Марина, прости меня, я не хотел тебя обидеть, – тихо произнёс Лёша, и осторожно коснулся её плеча.
     Она повернулась и уткнулась лицом в его грудь, продолжая плакать. Руки Лёши сами потянулись к её голове и пальцы скользнули по её волосам.
     – Не надо плакать, – успокаивал он её.
     Марина подняла лицо, на щеках её ещё блестели слезы, но губы, подрагивая, сжались в улыбку. Нечаев никогда не видел так близко её глаз. На мгновение ему стало не по себе, и в тот же миг что-то произошло – и он почувствовал, что губы их соприкоснулись.
     Это было как ожог. Лёша вскочил, почти оттолкнув Марину. Метнувшись в сторону, он обернулся, потрясённый происшедшим.
     – Нет, нет, – заговорил он быстро, – Только не это. Я поклялся. Я не могу нарушать своё слово... Марина, прости... Может, когда-нибудь потом я смогу относиться к тебе по-другому, но сейчас... Извини.
     Марина прикрыла глаза и вздохнула.
     – Ты сам себе не веришь, – она поднялась с колен и, подняв свою сумку, добавила, – Пойдём. Я уже устала. Нам пора.
     Солнце клонилось к западу, было ещё тепло, но уже чувствовалось приближение вечера. Колея, по которой они молча шагали, поросла травой, глина лоснилась от не просыхающей влаги и упруго подрагивала под ногами. Дорога выползла на холм и неторопливо потекла к городу, а вскоре, уткнувшись в асфальт, выплеснула их на окраину.
     За всё время пути они не произнесли ни слова. Каждый шёл, думая о чём-то своём. Вскоре они остановились перед калиткой у ограды детского сада. Марине нужно было идти дальше к автобусной остановке. Лёша смущённо произнёс:
     – Марина, ты извини меня за всё.
     – Не надо ничего говорить, – попросила Марина.
     Нечаев махнул рукой и, уже шагнув за калитку, спросил:
     – Хочешь, я покажу тебе своего сына? – и, не дожидаясь ответа, зашагал к веранде, возле которой играли дети.
     Вернулся он, ведя за руку худенького белобрысого мальчика. Сходство большого и маленького Нечаева не нуждалось в подтверждении.
     – А вот и мы с Андреем, – преувеличенно бодро проговорил Лёша, приближаясь.
     – Ну, иди сюда, Нечаев-младший, – Марина улыбнулась, протягивая руки навстречу мальчику.
     Тот остановился и нерешительно посмотрел на отца. Лёша похлопал его по плечу и подбодрил:
     – Иди, не бойся.
     Андрей шагнул вперёд, потом быстро оглянулся и, заметив отцовскую улыбку, вдруг бросился к присевшей навстречу ему Марине. Обхватив её руками, он прижался к ней и закричал где-то у неё за плечом:
     – Мама, мамочка! Ну, почему тебя так долго не было? Ты больше не уедешь в командировку?
     Марина, обнимая ребенка, ошеломлённо смотрела на Нечаева. Тот тоже застыл в удивлении.
     – Андрей, – позвал он сына, но тот ничего не слышал.
     – Мамочка, мама, – сквозь слёзы бормотал мальчик.
     Марина тоже плакала, обнимая и гладя белобрысую головку. Лёша растерянно улыбался, со страхом думая, что же теперь делать? Наконец, вздохнув, он проговорил:
     – Ну, чего вы разревелись посреди улицы? Пойдёмте домой...