Звезды отраженный свет окончание

                3
             
               Отлилась дождями поздняя осень, потесненная жизнерадостными морозцами. И на сердце посветлело. В один из таких дней, когда душа вдруг обнаруживает себя томлением смутных перемен, Вера Львовна столкнулась в универмаге с Ритой.
              Та зачирикала еще издали, расплываясь в родственной улыбке:
              - Голу-убушка, Вера Львовна! Куда вы пропали?! Мы с Игорьком голову ломаем! И не звоните, и прямо как чужая! Я ужасно тороплюсь сейчас, просто не могу поболтать с вами – ждут. Но вы обязательно, слышите. Обязательно приходите на Новый год! Мне стукнет сорок, представляете?!
               Она умчалась, как сладкий розовый сон – уже давно Вере Львовне не снилось ничего подобного.
               И вот сегодня Вера Львовна собиралась в гости. Долго раздумывала, какое платье надеть, и выбрала . наконец, черное с кружевом благородной желтизны – под слоновую кость. Примерила перед зеркалом парадный парик – седая прядь на вороновом крыле. Красиво! Припудрила нос и щеки, снисходительно улыбнулась своему изображению, - и сейчас же забыла о нем.
               Теперь упаковать огромный торт. Безумие: принимают заказ, а коробки не дают. Пришлось убить полдня – сама мастерила футляр для торта. Попробуй теперь не поломать хрупкие шоколадные ёлочки под кремовыми мухоморами. Еще раз сняла крышку, полюбовалась, понюхала, осмотрела каждую завитушку надписи: «Милой Рите желаю счастья!»
               В кафе, где изготовили это чудо, подивились: « С Новым годом!» -  гораздо дешевле и актуальней, но если старухе некуда девать деньги… Они не знали            
               – это Новому году  просто посчастливилось родиться вместе с Ритой!
               Потом Вера Львовна приготовила для розовых гвоздик прозрачный кокон из хрустящей бумаги и привязала его голубой лентой к футляру.
Когда проходила мимо двери, где жил беззубый мальчик Саша, замедлила шаг и решительно вернулась домой за игрушкой.
               Дверь открыла девочка-подросток. Она была так хороша, что Вера Львовна забыла, зачем пришла: светлые волосы над карими глазами, тонкие брови вразлет, улыбнулась незнакомке – и показала ямочки.
               - Вам кого? – спросила вежливо.
               - Саша … спит уже?
               - Он в больнице, с мамой, ему позавчера операцию сделали. – Она потрогала пальцем свои ровные зубки, все так же приветливо улыбаясь.
               - Я вот ему в подарок самосвал купила. Возьмите… Передайте, пожалуйста, и, ради Бога, не обижайтесь. Я от души.
               - Чего ж обижаться? – сказала девочка просто. – Он давно просит. Да все то денег нет, то некогда. Конечно, ему скучно одному. Все в школу ходят, в садик… Красивая машина, он будет рад. А что сказать  - от кого  она? Я знаю, вы на четвертом этаже живете, а вот как зовут…
               - Скажите – от Деда Мороза.
               - Не поверит, - улыбнулась Сашина сестра. – Ему уже семь с половиной лет.
               - Меня зовут Верой Львовной. Да только… неважно это для него. Скажите, а вы что – в новогоднюю ночь – и одна?
               - Нет, бегу к тете Алле. Меня там ждут, до свиданья! Спасибо вам!
               По улице Вера Львовна шла, как девочка, впервые надевшая коньки, хотя призрачный снежок был безвредным – он умирал, едва коснувшись земли и растекаясь слезами  в лужицы.
               В троллейбусе она устроилась в уголочке, отвернувшись от праздничного гама к окну, и долго смотрела в него, отдыхая душой, готовилась…
               Дверь долго не отпирали, За соседними шумели, а эта убито молчала.
Когда она сообразила, что и не отопрут, распахнулась другая, рассыпав на лестничной площадке звонкое серебро молодого смеха.
               - Да они ушли-и! Они дома и не бывают на праздники, никогда!
               - Но меня пригласили, ; как-то беспомощно сказала Вера Львовна и встретила любопытный и в то же время сочувствующий взгляд девушки.
               - Нет, ушли, я сама видела…
               Вера Львовна опустила к ногам коробку с тортом – рукам стало тяжко от ненужного груза.
               - Им что передать? Вот это? Не беспокойтесь, передадим!
               Женский голос больно дрожал в ушах. Вера Львовна, забыв о лифте, побрела вниз. Ее подгоняла чужая невыносимая беспечность:
               - Девочки, смотрите, этой старухе Ритке еще цветочки дарят!
Обратного пути она так и не осознала. Дома медленно разделась, упорно глядя вниз, как будто стыдясь себя. Приняла две таблетки снотворного и тихо легла на левый бок, чтобы зажать отяжелевшее сердце. Казалось - если повиснет оно в гулком пространстве, то непременно оборвется, и хрупкая оболочка его, переполненная болью, не выдержит.
               Что-то происходило в нем независимо  от ее желаний и мыслей, и она не хотела знать, что. Хотела уснуть – и поскорее, поскорее.
…              Тут ее  Судьба  вдруг засовестилась, опомнилась, сделав последний драгоценный подарок – легкую смерть во сне. Правда, был момент боли – отчаянной, безумной, от которой она хотела проснуться, но не успела…
               На земле в этот миг было звонко и радостно, а Рита млела в объятиях чужого красивого мужа, не забывая о собственном. Тот танцевал неподалеку, зеленый от ревности доставляя ей этим дополнительное удовольствие. Рвался на Новый год к Невельским – пожалуйста! А какой скандал закатил ей неделю назад, чтобы только не сидеть дома на праздники! Она так хотела совместить Новый год со своим юбилеем, что приходился на десятое января. И выгодно – два раза тратиться не надо, и удобно – дома хоть выспишься после бессонного новогодья, не нужно тащиться к собственной постели через весь город! Так нет: хочу к Невельским! Игорь давно положил глаз на родную сестричку Жанки Невельской, а та возьми – и не явись на праздничек! Ха-ха-ха!
               - Я уже всем сообщила, что собираемся у нас! – сказала в тот вечер Рита, когда дело дошло до скандала.
               - А я перезвоню, еще не поздно, - упирался Игорь.
               - Но не у всех телефоны. Вот у Веры Львовны нет. Я и адреса ее толком не знаю.
               - Ка-ак?! Ты пригласила эту старуху?! – взвился супруг. – Ты что -  рехнулась?!
               - Чем она тебе не угодила? Или коньячок не той марки принесла в последний раз? – съязвила Рита. - Мне лично она не мешает. Культурная женщина и меня любит.
               - Ну и сиди  с ней вдвоем, а я ухожу к Невельским, - пригрозил Игорь мрачно.
                И ушел бы, пришлось уступить. А теперь вот – веселится… Так ему и надо! Жаль только – обидели  бедную Веру Львовну. Ну ничего, она женщина добрая, простит.
                ***

                Хоронили ее соседи. И было все, как положено: венки от двух домов – старого, где жила Вера Львовна прежде, и  нового. Были поминки.               
                Заправляла всем властная старуха и богомольная – Варвара Никитична, с которой всю жизнь, кроме последнего года, прожила Вера Львовна в одной квартире. Через Зинаиду и разыскали эту старуху. И хорошо сделали – Варвара Никитична знала все обычаи, чтоб душу христианскую не загубить.
                - Правда, была покойница безбожницей, царство ей небесное, ; сказала строго Варвара Никитична, когда ей принесли печальную весть.  - Но  законы общежития блюла: прибирала за собой всегда, угощала чайком гостей, за детьми смотрела, если попросишь. Мужиков не водила, хотя приваживала – одевалась не по годкам. Душой добрая, так что схоронить нужно по-людски.
                Она и участкового милиционера уломала, чтоб квартиру пока не опечатывать:
                - Я ей не сродственница, конечно, но и не чужая – вместе когда-то бедовали, куском последним делились. Ты давай мне ключи: вот схороним, помянем. Я их утречком тебе и снесу. Пока я здесь, ни одна душа к ее вещичкам не притронется. А мне они не нужны: книжки мне некогда читать.
                Варвара Никитична разослала расторопных девчонок по квартирам собирать деньги.
                - Скажите так: общество одинокую старуху хоронит, так что желательно по два рубля, а у кого нет – сколько могут.
                В морг за справкой и чтобы обмыли да обрядили как следует, послала самую строгую из женщин – ту, которая когда-то считала Веру Львовну сумасшедшей:
                - Хапуги там сидят, никого не боятся. Вот так губы подожми: вот, мол, я вам!
                Потом понятых выбрала – из особо любопытных, чтоб языком после не мололи.
                - Пойдем деньги у покойницы искать. Следить будете миром… Эх, раньше, бывало, хор церковный звали, сейчас алкоголиков этих: один раз дунут в трубу – плати пятьдесят рубликов, да еще выпить дай и закусить! А без музыки нельзя – покойница может запечалиться: уж очень она эту  самую музыку уважала. Все, помню, крутила и крутила. И все такое – хоть плачь!
                Искали сверху – стыдно было по полкам шарить. Нашли в сумочке ненадписанный конвертик с блестящей открыточкой – поздравлением какой-то Рите, и тут же – три новенькие десятирублевки.
                - Видать, в подарок. Ничего себе. Ну, Рита, не обижайся, это твоя доля… Разыскать бы, что-то не припомню такой.
                Больше часа простоял гроб у подъезда на двух табуретках в зыбком кольце любопытных. Вера Львовна с изменившимся лицом – строгим и недоверчивым – слушала, сколько хлопот принесла занятым и незнакомым людям. Говорили о том, как  кинулась соседка, что справа, заподозрив неладное, как дверь ломали, врача вызывали, потом обсудили меню предстоящих поминок…
                Никогда еще так пристально не рассматривали Веру Львовну и никогда не одаривали  таким вниманием. В черном платье с кружевным пожелтевшим воротничком (ничего приличней Варвара Никитична не обнаружила) никому она больше не казалась ресторанной певичкой на пенсии. Обыкновенная старуха.
                Хоронили и поминали молча, без слез.
                - Вежливая была, -  повторяли женщины, задумчиво разглядывая прозрачную водку в стаканчиках. – Культурная, всегда здоровалась.
                А те, что много лет прожили в одном дворе с покойной, сидели притихшие и старательно вспоминали свои редкие встречи с нею. Да, пожалуй, она была очень культурная.
                И только Варваре Никитичне было что вспомнить, да некогда: она разносила борщ. Пристально следя, чтобы кутю все пригубили, и чтоб водки всем хватило.
                Расходились поздно – прибрали все. Варвара Никитична дверь при женщинах заперла, спустилась вниз и тут обнаружила, что свою авоську с поминальными остатками (для кошки) на холодильнике оставила. Возвращаться – примета плохая, а баночку жалко и авоську новую – тоже.
                Поискала – и выхватила глазами девочку из кучки подружек, что толпились у двери, проход закрыли. Понравилось девочкино лицо, на иконку похожее. Попросила сбегать и все принести. Та согласно кивнула.
                - А не забоишься?
                И сразу увязались подружки.
                - Нет, - строго сказала Варвара Никитична, - не положено. ¬ И глянь там, балкон закрыт ли.
                Девочка метнулась по лестнице.
                На пороге шаг укоротила – все-таки боязно. Пошарила по стене, включила свет, постояла немного с бьющимся сердцем. Авоську нашла быстро, теперь балкон проверить…
                … Что-то томило ее с того вечера. Почему чужой женщине вздумалось машину покупать? Жалко стало Сашу? Почему тетя Алла не сделала этого? Вон их сколько у мамы – родственников , знакомых… С тех пор как папу сшиб грузовик, а Сашку покалечило, все они одолели маму советами, как жить дальше. А эта… просто пришла и принесла игрушку. Конечно, она не знала, что после папиной гибели мама выставила за дверь все Сашины машинки, даже крошечные, и тот прятал уцелевший случайно самосвал подальше от исплаканных маминых глаз. Как он будет рад этому подарку!
                Дверь на балкон все-таки не закрыли. Открыта была и крышка проигрывателя. Видно, кто-то хотел посмотреть пластинку. Девочка тоже захотела. Плотный конверт от пластинки лежал рядом, а на нем  - легкий абрис  женской головы с чистым лицом. «Глория», - прочитала девочка. – Как красиво: Вивальди. Глория»…
                Оглянулась на входную дверь, а потом быстро включила приемник. Она опустила иголку на диск, изрядно отступив.
                Тихий хор пел что-то торжественное. Музыка была незнакомо-странной – под нее не хотелось двигаться. Но выключить тоже не хотелось: голоса набирали высоту, крепли в могучей страсти,  мелодия ширилась, росла, заполняя пространство, а вместе с нею росло первое горькое смятение непроснувшегося сердца. Что это? Пели о маме, которая плакала ночами вот уже второй год; об отце – он умер во хмелю, так и не поняв, что это с ним произошло; о брате, который перенес уже две операции, и впереди ожидалась третья – чтобы он мог верно произносить свое простое имя; пели о странной женщине, которая недавно жила здесь… Они с девчонками передразнивали ее: идет, словно летит по воздуху, а лицом – старуха. И вдруг она явилась с подарком для брата, такая застенчивая… Это было позавчера, а сегодня  ее уже нет – осталась музыка о ней и обо всех, кому плохо.
                - Ты что ж это музыку играешь, греховодница?! – раздалось позади грозное шипение и тут же оборвалось обескураженно. – Церковное? Это можно… А я там жду-жду… Вот подняться пришлось. Ты что же – плачешь никак? Ну, поплачь. О ней так никто и не всплакнул сегодня. А надо бы…
                Девочка молча, не оборачиваясь, сняла пластинку,  медленно опустила крышку.
                - Пойдем, что ли? – сказала Варвара Никитична. – А ты, если музыка нравится, возьми себе, возьми! В память о покойнице. Ну, бери, чего тут думать: я позволяю. Она бы дала, я знаю. Теперь свет гаси.
                И словно вздох облегчения  послышался в темноте.
                Нет, Вера Львовна осталась бы довольна…

1980 г.

б