Мои курсантские флэшбэки

Иногда так бывает – едешь в пригородном экспрессе, прихлебываешь пиво, пялишься в окно на окрашенные розовым закатные облака. И хорошо так на душе, и кажется, будто ты волен, как ветер. И можешь мчаться куда угодно. И это чувство необъятной воли пьянит, распирает грудь, и хочется подпевать несущейся из наушников песне.

Но внезапно сквозь завесу хмельной беззаботности флэшбэками прорываются эпизоды из прошлой жизни, и накатывает стыд. Тебе казалось, что ты давно похоронил их в глубинах памяти, под грудой прожитых дней. Но они все же настигают тебя, острыми зубами лангольеров вцепляясь в мирно дремлющую совесть.

Вот так я вспомнил пару эпизодов из давно канувшего в Лету курсантского бытия.

Эпизод первый. Я – курсант второго курса пограничного института (только – только перешел). Мы на стажировке на заставе, в Выборгском погранотряде. Ходим в наряды, знакомимся с границей. Однажды в казарме на моих глазах маленький, крепко сбитый круглолицый сержант – «дед» бьет табуреткой по голове «молодого» с детским лицом и вечно удивленным взглядом - рядового Чайку (почему-то впечаталась в память фамилия). Кажется, он не так подшил ему подворотничок. И в наказание тот с разъяренным лицом опускает ему табуретку на голову. Мне кажется, что он бьет со всей дури, и Чайка, хлопая детскими глазами, пошатывается, белеет и чуть ли не теряет сознание. Но все же остается на ногах – удар смягчает облезлая зимняя шапка, которую на кой-то хрен обязывают носить «молодых» в июле. «Молодые» носят ее даже в казарме – иначе нарушение формы одежды.

Мы, трое «зеленых» курсантов, обалдело смотрим, и лишь потом бросаемся к нему, вместе с еще каким-то «дедом» - ну ты че, на хера его так ебнул, убьешь ведь… Тот уже остыл, и ему самому неуютно от своей вспышки ярости. Ну ты как, нормально? – нехотя спрашивает он «молодого». Тот, часто моргая, кивает. Свободен, долбоеб, хмуро бросает «дед». «Молодой», пошатываясь и держась за голову, выходит.

Это было первое проявление «дедовщины» на моих глазах. Тогда я думал рассказать все начальнику заставы. Или написать в прокуратуру. Но не сделал ни того, ни другого. Как-то не решился. Не хотел осложнять жизнь заставским офицерам. Да и самому себе.

И за это мне до сих пор стыдно. Если бы я вернулся в прошлое – наверно, поступил бы иначе. Но сделанного уже не переиграть.

Эпизод второй. Я уже – курсант пятого курса, без пяти минут лейтенант. Мы в далеком Забайкалье, где степь да степь кругом, с привкусом тоски по дому. Это наша последняя стажировка перед выпуском, и хочется, чтобы она поскорее уже закончилась. Вернувшись на заставу из одного изматывающего дозора, я узнаю, что один из «молодых» застрелился в наряде. Забрался на пограничную вышку, приставил дуло автомата к подбородку и спустил курок пальцем разутой ноги. Прошло много лет, и я уже не помню в деталях его лица. Помню лишь, что был он среднего роста, жилистый, белесый, с простодушным лицом деревенского парня. Всегда невесел, задумчив, углублен в себя. И я с ужасом вспоминаю, что за день до этого ходил с ним в дозор, и говорил с ним о службе на заставе. Подумать не мог, что всего через день этот парень до того возненавидит жизнь, что решится вышибить себе мозги.

Начальник заставы – выпускник нашего института. Всего на пару лет старше нас. Высокий, накачанный, улыбчивый. В нем ощущается офицерская жилка, и я думаю, что на таких людях держится граница. После самострела его не узнать. Он напоминает бледную копию себя, прежнего, от лучащейся оптимизмом улыбки не осталось и следа. И даже его выпирающие через камуфляж мышцы одрябли на глазах, словно из него выпустили воздух. К нам каждый день приезжают особисты, заместители командира отряда, сам командир – суровый коренастый дядька, который, как говорят, любит ****ить провинившихся офицеров. Начальнику заставы тяжелее всех – его «трахают» почти без передышки, орут, требуют поднять записи в педагогическом дневнике. И, конечно, проверяют месячный план воспитательных мероприятий. Эти люди всерьез считают, что если все пункты плана неукоснительно выполнять, никаких самострелов не будет. И еще мне говорят с укоризной – ну, что же вы, товарищ будущий лейтенант – не разглядели, не поняли вовремя. А мне не очень-то стыдно. Я понимаю, что слишком мало еще на этой заставе. Ведь я - всего лишь стажер, и с меня взятки гладки. И от этого понимания мной овладевает нехорошее такое, паскудное успокоение. Мне искренне жаль застрелившегося солдата. Жаль начальника заставы, совсем молодого еще, которому служить и служить. Но я ничем помочь ему не могу. И вроде как не при делах.

Кажется, у убитого потом нашли письмо от девушки, написавшей, что она ждать его больше не будет. Для командиров это хорошо – значит, не «дедовщина».

А вернувшись в институт, я опубликовал длиннющий очерк о славных воинах – пограничниках Забайкалья. Статью взяли сразу в институтскую газету и в центральную пограничную. Я написал, какие они там молодцы, как ревностно охраняют наши границы, как высок их патриотизм и крепок дух. По сути, я соврал. Потому что на самом деле солдаты считают дни до дембеля. И несут службу кое-как. И «старики» измываются над «молодыми», и ни о каком воинском братстве речи нет. Но мне очень нравилось видеть свои первые статьи в газете, со своей фамилией внизу. Кайф был необыкновенный.

Сейчас я понимаю, что должен был написать о застрелившемся солдате. Отправить в центральную газету. Не взяли бы – написал в какую-нибудь гражданскую. Не опубликовали бы – ну и хер с ним. Но хотя бы попытаться рассказать. Просто попытаться.

Но я не сделал и того. И сейчас мне за это стыдно.

Бывают такие моменты, когда хочется ворваться в прошлое – и все изменить. Поступить правильно. Чтобы не накатывали такие флэшбэки.

Но нельзя дважды войти в одну реку. Остается лишь надеяться, что в будущем никогда не случится ничего подобного, за что тебе потом будет стыдно.

Надо просто жить. И смотреть в окно, наслаждаясь ускользающим пейзажем.