Последний день

      Стоял июльский полдень. Нещадно палило солнце. Вездесущие воробьи попрятались от жары в тень деревьев и тихо сидели на ветвях, широко раскрыв клювики. На пустынной улице никого не было видно. Взрослые занимались домашними делами, мальчишки мокли в речке, а девочки, чем могли, помогали своим матерям. Среди дороги, на боку, мирно отдыхала здоровая собака и, услышав звук приближающейся машины, лениво уходила с проезжей части, чтобы потом снова вернуться на понравившееся ей место. От жары даже листочки на яблоньке повяли и стали сворачиваться. 
    На лавочке у калитки курил дешёвую сигарету седоусый дедушка. Одет он был не по погоде. На его голове красовалась старая кроличья шапка, а ноги были обуты во всё повидавшие на своём веку, треснувшие на сгибах и подшитые чёрной дратвой валенки. Удивительно, как они сохранились в наш век, почему не съела их моль и не выкинули на помойку, как отслужившие свой срок, его взрослые дети. На нём были тёплые, стёганые штаны и телогрейка, какие теперь показывают в хронике строительства великих строек прошлого века. Не жарко было ему сидеть на лавочке в этот солнечный день, вспоминая прожитую жизнь.
    Если бы возможно было прожить жизнь заново, как бы он прожил её? Совершил бы снова те ошибки в жизни, которые уже сейчас невозможно исправить или сумел как-то их обойти?
    Как сейчас, видел он перед собою свою первую любовь – хрупкую, тихую, всегда застенчиво улыбающуюся, при встречах с ним, девушку. Звали её обычным по тому времени именем – Муся.
    Ему было восемнадцать, да и ей, наверное, было столько же. Работали они на строительстве жилого дома, а по вечерам ходили в вечернюю школу, в десятый класс. Он специально выбрал в классе ряд и место за партой так, чтобы она всегда была у него на виду. Он любовался её нежными завитушками волос, вздёрнутым носиком и загадочной, милой улыбкой.
    Никогда не было у него девочек, и ему страшно было сказать Мусе о том, что она ему безумно нравится. Он испытывал огромное удовольствие от случайных прикосновений к её рукам при встречах в раздевалке и был безмерно счастлив, когда однажды, после занятий в школе, пошёл провожать Мусю до дома. Она что-то тихо говорила ему своим тоненьким голоском, а он, держа маленькую ладошку девушки в своих жёстких, от работы, руках, шёл рядом. Не рассказал он и уже никогда не расскажет о своих чувствах, о том, что боготворил её, души в ней не чаял, не успел обнять, нежно погладить, поцеловать.
    Работала Муся на бетономешалке, готовила раствор для бригады штукатуров и успела бы убежать от падающего прямо на неё башенного крана но, на беду, зацепилась комбинезоном за арматуру и упала. Только и успела, как ребёнок, закричать, - мама.
    Много раз за прожитую жизнь он уезжал из города, но всегда, когда возвращался, не забывал проведать могилу Муси и украсить холмик земли, рядом с крестом, цветами. Приходил даже тогда, когда был уже женат. Посещал всегда один, чтобы никто не мешал ему побыть с ней, Мусей, наедине.
    В тот трагический для него год он не захотел поступать в институт. Не было настроения ехать куда-то сдавать экзамены, да и не знал, чем будет заниматься в жизни.
    Осенью его призвали в армию, и три года жизни были отданы железнодорожным войскам МВД, охране едущих по этапу заключённых. Много пошлости и грязи пришлось повидать ему за время службы. До сих пор, особенно ночами, с чувством стыда и отвращения к себе, всплывают воспоминания, как целовал и мял груди изрядно подвыпившей молодой женщины.
    Она, с громадными, во всё лицо, серыми глазами, на маленьком полустанке, размазывая по щекам слёзы, рассказала о том, что ночью была ограблена и изнасилована в кустах привокзального парка группой пьяных подростков. Солдаты, бывшие в это время в наряде, пустили в вагон красивую, несчастную женщину до следующего города и, устроившись на нижней полке купе, она осталась у них до тех пор, пока, при очередной проверке, офицер комендантской роты не высадил её. 
    Вспоминал её - красивую, жадную до ласк, голой сидящей у него на коленях, её бархатную кожу, запах волос. Кольнуло сердце, но буквально через пару минут увидел он её, смеющуюся, на коленях товарищей по службе и стала она ему противна до омерзения. Много грязи обычной, липкой, связанной со службой, невольного общения с зеками, приходилось едва ли не каждый день с души смывать, а после этого случая легла на душу иная грязь: сальная и мерзкая, которую  ничем, никакой щёткой, невозможно соскрести...
    После армии завербовался он на целину, в Казахстан, поднимать целинные и залежные, (как писали тогда в газетах), земли. Там и случилась с ним история, которую невозможно забыть. Да и как забудешь, если её продолжением стала его долгая жизнь на этой земле.
   Там, в совхозе, работал на тракторе, пахал землю, выполнял и перевыполнял дневные нормы и там же приняли его в ряды Компартии.   Был он в то время молодым, красивым парнем, любил повеселиться, потанцевать в клубе, выпить в компании друзей. От девчат отбою не было, но не волновали они его почему-то. Может, Муся была в том виною, а, может - та женщина, из вагона. Сам себе объяснить не мог, но не тянуло его к женщинам, равнодушен к ним был.
   Ранней весной, перед посевной, послали его и ещё одного парня из совхоза, в районный центр на семинар, на курсы повышения квалификации. Поселились они в доме колхозника и в первый же день, изрядно подпив, пошли с товарищем вечером на танцы в районный дом культуры, где он и познакомился с Машей, курносенькой девушкой с грустным выражением лица. Почему-то тогда у него было огромное желание увидеть цвет её глаз, но.. они были опущены и внимательно что-то рассматривали на полу.
    Помнится, что в буфете они с какими-то парнями пили водку, а потом - танцевал с Машей. Потом его голова закружилась, и он очнулся только утром, в постели Маши, изрядно избитый, с переломанным носом, весь в синяках.
    – Как я попал к тебе, – удивлённо спросил он Машу, натягивая одеяло на голое тело.
     – Как? Да ты же драку затеял в доме культуры, при людях приставал ко мне, целовал. Местные ребята, тоже пьяные, заступились за меня. В это время прибыл наряд милиции. Его наш директор дома культуры вызвал. Я  поехала с милиционерами в районный отдел и рассказала им всё, что видела, о тебе. Они нас отпустили только потому, что нашли в кармане твоих брюк партийный билет. Я не знала, где ты живешь, и попросила милиционеров подвезли нас до моего дома. Не могла же я тебя в таком виде отпустить, – сказала она ему, подавая постиранную и выглаженную одежду.
    Синяки со временем прошли, но история на этом не закончилась. С Машей он встречался только тогда, когда его за чем-то посылали в район. "Доброжелатели" ему говорили, что к ней, уже не первый год, «похаживает» первый секретарь райкома партии. Но как он мог тогда в это поверить? Нельзя не верить в чистоту людей, которые стоят во главе партии. Ведь, если в это поверить в коварство первого секретаря, то рухнет уверенность в справедливости мира, вера в коммунистическую идеологию.  И, конечно же, сомнения эти навсегда большими вопросами засядут в голове. Нет, нельзя сомневаться в делах партии, в рядах которой состоял, в её непогрешимости. Он, как и весь народ Советского Союза, искренне верил тому, о чём вещали средства массовой информации по радио и телевизору. В Маше он тоже не мог сомневаться. Не видел причин. Она всегда встречала его с теплотой в лучистых глазах и добрая улыбка всё время, пока он был с ней, не сходила с её лица. Она ему нравилась.
    Вызвали его в райком партии после Нового года. Пригласили в зал, где шло заседание, самого последнего и предложили положить на стол партбилет. При этом сослались на заявление Маши, в котором будто бы она, Маша, писала, что он взял её силой, отказывается признавать ребёнка и не хочет брать в жёны. Было предложено исключить его из рядов партии за аморальное поведение. Потом его можно будет судить, уже как беспартийного, и тоже - за аморальное поведение. Но, сказали, что у него есть выход – взять в жёны Машу и признать сына. Он представил себе, как арестованного, его будут везти в вагоне с решётками на окнах, а в охране, вдоль коридора, с автоматами на плечах, ходить будут молодые солдаты, такие, каким он был когда-то, во время службы. Или жениться, или – тюрьма. Нет, только не тюрьма. Он выбрал второе.
    И сразу решилось множество проблем. Первый секретарь райкома партии избавился от любовницы с незаконно рожденным от него ребёнком, сохранил свою семью, свой партбилет и кресло. Он, после заседания парткома, расписался с Машей, не сел в тюрьму, приобрёл жену и сына, а Маша - уют, семью и мужа. Кажется, все были довольны. Только о его чувствах и настроении никто тогда у него не спросил.
    Прожили они с Машей всю жизнь, до тех пор, пока её не забрала к себе смерть. Он никогда не знал, была между ними любовь или не было. Только, со временем, не стал разводиться с ней, привык, наверное. Да и зачем? Маша была кроткой, ласковой, работящей, любящей семью и дом женщиной. Наверное, и его она любила. Согласие между ними было всегда. Он знал, что старший сын родился не от него, но никогда и словом не попрекнул, ни Машу, ни сына.
    Из партии его не исключили, и скоро он заочно окончил техникум и стал работать пусть и небольшим, но начальником. Был на стройке сначала бригадиром, потом мастером, прорабом, а за десять лет до пенсии доверили ему быть и начальником. Уважали его на работе но, как только ушёл на пенсию, все будто забыли о нём. Не с кем было ему и словечком перекинуться.
    За время совместной жизни родила ему Маша ещё двоих сыновей и дочь, младшенькую, очень похожую на Машу. Разлетелись сыновья по белому свету. Только и были в гостях, когда на пенсию уходил, да приезжали на похороны матери. Внуков и внучек привозили. Не помнит он, сколько их всего есть у него, внучат. Но все красивые, смышленые.
    А вот дочке не повезло в жизни. Несколько раз выходила она замуж, но не судьба – живёт одна. Удалась она характером в мать, кроткая, работящая, да, видно, сегодняшнему поколению молодых людей больше боевые да нагловатые нравятся, готовые кусок хлеба из горла вырвать, а тихоня, она и в Африке тихоня. Что с неё возьмёшь. Детей у неё не было, хотя мужики, которые с ней жили, при здоровье были. Или только на вид здоровые, а на самом деле – слабаки. Как у плохих конфет – бумажка блестящая, красивая, а начинка, содержание никуда не годится. Проверялась она в больнице, анализы различные сдавала, да только никаких отклонений в здоровье по женской части у неё не нашли. Скорее всего, не могла его дочь, без любви, детей рожать.
   – Дед, а дед, ты что заснул? Тебе не холодно, – смеясь, позвал его чей-то голос.
     – Ась? Да нет, не сплю я, сижу, думаю.
     – О чём думаешь, дедушка, если не секрет? А огонька, сигарету прикурить, у тебя не найдётся, – незнакомый мужик достал сигарету.
     – Как нет, есть. Ты, чей будешь, сынок? Не припомню я тебя. Приезжий, – спросил незнакомца дед.
     – Ага. После окончания института приехал домой. Работу ищу, а по специальности ничего не могу найти. Арсеньев я Пётр, помните, мы классом на стройку, на практику приходили, лопатами работали, территорию убирали.
     – Нет, сынок, не припоминаю. Стар стал, – грустно обронил он.
     – Ты, дедушка, не болей. И не грусти, – докурив сигарету, Петя встал.
     - Вечер скоро, шёл бы ты потихоньку домой. Может, помочь тебе, – предложил он.
     – Спасибо, сынок. Я как-нибудь сам. Не привык я, чтобы мне помогали. Да и посижу я ещё, на закат солнца посмотрю, пташек послушаю, людей, которых знал и с кем работал, вспомню. А ты, Петя, будет время, заглядывай ко мне, может, найдём тему, о чём поговорить.
     – Обязательно, дедушка, зайду, – помахал на прощание рукой Пётр.
    Но не суждено было больше увидеться Петру с живым дедом и поговорить. Увидел его на рассвете проходящий мимо сосед сидящим на лавочке. Удивился, чего это он так рано вышел, холодновато ещё.
     – Что так рано на солнышко вышел греться, дед, – позвал он его, но ничего не услышал в ответ. Подошёл, потрогал за руку и тихо промолвил, - вот и отмучился человек, надо последнюю квартиру ему готовить. Через минуту сосед шёл домой, чтобы по телефону вызвать милицию и скорую помощь.
    Через день деда хоронили. Мало людей шло за гробом провожать его в последний путь. Это к умершему в молодом возрасте человеку люди прощаться идут, жалеют, что рано он ушёл из жизни, оставил семью, жену, детей малых, дела незавершённые. А если умирает человек, проживший на белом свете до глубокой старости, то люди принимают его смерть, как само собою разумеющуюся. Никого не удивится ей. Пожил, пора и честь знать, пора на покой. Только помянут за столом, что жил такой человек, добрым словом, да выпьют за упокой стопку водки.
    На местном кладбище появилась новая могила с деревянным крестом. На перекладине масляной краской было написано, - Иван Семёнович Башков. Наконец-то, дед, тебя снова назвали, пусть и после смерти, полным именем, Иваном Семёновичем!
;