Наставник

Гурген Аркадьевич Симонян в моей памяти
(к 100-летию со дня рождения)
*
Это всего лишь наброски о  случайных  эпизодах, которые вспоминаются сегодня, через тридцать лет после того, как его не стало.
*
Весной 1958 года адрес, указанный в газетной вырезке, привёл меня  на загородное Кахетинское шоссе  города Тбилиси к недостроенному трехэтажному зданию  с ещё  не застланными  коридорами, в которых по наброшенным доскам сновали строительные рабочие, не обращавшие внимания на осторожно переступающих через кучи мусора немногочисленных сотрудников  подрядившего их  учреждения.
Никакой наружной вывески на фасаде не было, но, судя по номеру дома, это и было, указанное в газетном объявлении, недавно организованное  Самостоятельное конструкторское бюро приборов и средств автоматизации (СКБ ПСА).
До полной  готовности строящегося здания было далеко и нетерпеливым его  владельцам приходилось довольствоваться лишь небольшой его частью.
А всего лишь два года назад у вновь созданного КБ не было и этого.  В то время его директора-организатора  Гургена Аркадьевича Симоняна  можно было видеть  на улице Читадзе у подъезда ЦК КП Грузии, откуда он выходил, теребя в руках бумажку о своём   назначении, ещё не зная, куда с ней идти и с чего начинать.
Тогда трудно было кому-нибудь, в том числе и ему самому, представить, что созданный им с нуля инициативный творческий  коллектив менее чем за пятнадцать лет под его руководством  станет головным предприятием крупнейшего в области аналитического  приборостроения - Научно-производственным объединением, включающим в себя  исследовательские институты, КБ и заводы, общей численностью свыше семи тысяч человек.
В тот первый  день, стоя  на улице с назначением в руках, он  думал только  о том, где взять толкового бухгалтера, чтобы открыть банковский счёт и с чего  начать осваивать первые, отпущенные ему  деньги.
*
Примерно в это же время, будучи причастным, к подготовке юбилейной экспозиции «25 лет ТбИИЖТу», где какое-то время мне довелось  служить  и учиться, я впервые услышал его фамилию.
На одном из стендов, посвящённом творческим связям института с паровозовагоноремонтным заводом, в подписях к фотографиям  рассказывалось о выпускнике этого института (1932),  инициативном начальнике цеха Г.А. Симоняне, неустанно совершенствующем организацию рабочих мест и внедрившем по этой части у себя в цеху  целый ряд оригинальных и полезных, им же придуманных  новшеств.
На  фотографии новатора, поражало  необыкновенное двойное   сходство его фамилии и внешности с  Константином Симоновым.
*
А спустя  два года с того времени, стоя перед новостройкой на Кахетинском шоссе, с газетным объявлением в руках, я ещё раз перечитывал его содержание.
Оно гласило, что созданное в Тбилиси  с союзным подчинением, быстро развивающееся, самостоятельное конструкторское бюро  приглашает на работу инженеров-конструкторов всех категорий.
С предлагавшими свои услуги лично беседовал директор-организатор КБ, принимавший претендентов в выделенной временно комнатушке первого этажа, где по обеим сторонам маломерного  письменного стола с трудом умещались два стула: для него, и  его собеседника.
Я узнал в сидящем передо мной, уже знакомого мне по стендовой  фотографии  Г.А. Симоняна.
Вживую, когда-то подмеченное его сходство с Константином Симоновым  бросалось в глаза  ещё больше.
Как в последствии мне стало известно, в тот год ему  было под пятьдесят. В отличие от своего прототипа, он не пил,  не курил и не засиживался перед сном. Был ухожен в одежде и разговаривал с собеседником, не отводя внимательного      взгляда карих глаз, которые выдавали незаурядный  природный  ум и жизненный опыт их обладателя.
- Ну, что скажешь, - начал он, без обиняков,  не затрудняя себя  обращением на «вы».
Я молча протянул ему  объявление, с которым пожаловал на собеседование.
- Ну, и что? – спросил он, отложив вырезку в сторону, - что ты этим хочешь сказать? Вообразил, что у нас не хватает людей, и мы берем, кого попало? Причём на высокие должности? Ошибаешься. Вакансии у нас бывают, но только рядовые. А сейчас их вообще нет. Анкету и заявление, конечно, оставь. Так, на всякий случай. К осени может быть, что-нибудь появится, и мы тогда сообщим. Но вряд ли.  А сейчас иди и не  бери  себе  в голову.
За время этого так называемого, собеседования  я не произнёс ни слова, хотя, готовясь к нему, собирался сказать, что занимаю сейчас должность ведущего конструктора, что имею уже несколько авторских свидетельств, что моя фотография, в числе молодых изобретателей города красуется на главной площади, и что, отслужив более пяти лет на срочной службе в армии, собираюсь без отставания в графике весной  защитить инженерный диплом.
Однако, поняв из одностороннего разговора, что личность моя ни в коей степени директора  не интересует, я не стал всего  этого говорить, оставил в отделе кадров свою анкету и ушёл.
В последующий месяц после того памятного, казалось,  бесплодного собеседования в городе не осталось ни одного места, в самой малой степени  связанного со мной, куда бы лично сам или через третьих лиц Симонян не обратился  с расспросами о том, кто я таков и чего стою на самом деле.
Удовлетворившись наведёнными  справками, месяц спустя, он вызвал меня почтовой открыткой в отдел кадров и предложил должность инженера-конструктора.
По деньгам я ничего не терял, хотя предлагаемая должность была ниже той, что я занимал в своём  карликовом КБ, но, поскольку  перевод в КБ союзного уровня меня интересовал в первую очередь, я не стал привередничать и согласился.
- И тебя не смущает то, что мы предлагаем  рядовую должность?- испытывающе спросил он.
- Нет, конечно.
- ?
- Видите ли, если у меня здесь не сложится, я уйду сам, ещё до того, как вы мне это предложите, а, если будет получаться, то какой смысл с вашей стороны будет меня недооценивать?
Надо сказать, что уже через пару лет после этого для поступления даже на старшие должности в СКБ достаточно стало устной рекомендации кого-либо из сотрудников, но первых двести человек, которые должны были составить костяк организации и задать тон её работы, Симонян придирчиво и поштучно отбирал сам, уверенный в том, что именно это определит, в конечном счете, её  успех, и не ошибся.
*
Будучи по образованию инженером-механиком по железнодорожной части,  Г.А. Симонян к моменту своего назначения на  должность  директора  СКБ ПСА, не только не имел никакого опыта в приборостроении, но и не собирался его приобретать,  предоставив это  специалистам, которых он отбирал со всей тщательностью, на какую  был способен.
Сам же  на заседаниях Научно-технического совета был гостем не частым  и  редко  досиживал там до конца, но, вместе с тем, замечания, которые он по ходу слушания успевал сделать, хотя и носили, как правило, организационный характер, но всегда были исключительно  рациональны  и  радикально  расшивали узкие места в нашей работе.
Так однажды слушая при обсуждении очередного  техпроекта жалобы технологов на то, что конструкторы рН-метрических датчиков  весом в несколько сот граммов тратят килограммы  строго фондируемых   нержавеющих труб на изготовление простейших держателей для его погружения, он спросил у тех же технологов, нет ли в их распоряжении менее дефицитных материалов стойких к агрессивным средам?
- Есть, - ответили они, - почти во всех случаях подошёл бы  фторопласт. Но он не конструктивен, и прочную штангу из него не изготовить.
- В чём же дело, - возразил Симонян, - возьмите  нестойкую трубу из  чёрной стали  и защитите её от коррозии непрочным, но стойким фторопластом.
- Но технологии  покрытия фторопластом стальных труб не существует, - возразили те.
- Так чего же вы ждёте, создайте её, - предложил он,  - найдите нужных специалистов и организуйте  в составе своего  отдела лабораторию полимерных покрытий, стойких к агрессивным средам. Она пригодится нам не раз.
Вскоре такая лаборатория, созданная по его инициативе,  была не только организована, но и  в короткий срок обросла  патентной защитой своих многочисленных техпроцессов и кучей независимых заказов.
Её сотрудник, некто В. Булгаков, будучи автором  множества  разработок, с годами в этом деле весьма  преуспел, а в наше время  сумел выгодно   продать  зарубеж  личные патенты, прикупив на вырученные деньги  в элитном Подмосковье отдельные квартиры сыновьям, обеспечив им и  себе  безбедную старость. Хотелось бы думать, что он не забыл, кому обязан постановкой и первыми шагами в решении  перспективной  задачи, ставшей делом всей его жизни.
*
Свою причастность к внедрённым  новшествам Г.А. исключал.
Ему очень нравилось сравнение роли организатора с водой при изготовлении железобетона, готовность которого наступает только тогда, когда вода, на которой всё было замешано, окончательно из него улетучится.
*
Он  откровенно благоволил к людям, проявляющим исключительные способности в порученном деле, воспринимая  это  качество как Божий дар и обращая  наше внимание на то, что талантливых инженеров значительно меньше, чем просто образованных. Учил  их распознавать  и всячески поддерживать.
*
Ему доставляло удовольствие лично объявлять преуспевающим сотрудникам о  карьерном повышении, однако,  чтобы предотвратить с их стороны опасность зазнайства, которого всегда опасался, считал необходимым вылить при этом на голову обескураженного  собеседника ушат холодной воды.
Беседа протекала приблизительно так:
- Ну, что, Гулулашвили, за чем пожаловал?
- Вы же меня вызывали.
- Да, вызывал, но только для того, чтобы сказать, что всё, что ты делаешь, никуда не годится. Интересно, что ты из себя вообразил? Что всё это сойдёт тебе  с рук? Не надейся и имей в виду, что  я подписываю тебе перевод в старшие инженеры с повышением оклада, но ты не должен забывать, что, если и дальше будешь так продолжать, не посмотрю на то, что ты Гулулашвили, - выгоню.
Потом, заглядывая в проект приказа, просил   пригласить следующего.
*
В минуты откровенности Гурген Аркадьевич не скрывал, что ремесло, которым владеет мастер, он чтит вровень с наукой. Талантливого фрезеровщика-универсала он мог не только одарить высоким  персональным окладом и выдвинуть  в состав Районного исполнительного комитета, но также одному из первых  дать  квартиру в первом, же отстроенном доме.
- Ты не воображай, - говорил он как-то мне, - я  смолоду  умею не меньше твоего, и тебе не назвать того, что ты умеешь, что-то в отличие от меня.
А потом, как-бы спохватившись, признавался,  что в одном, безусловно, уступает.
- Рисовать не умею - это, правда, - соглашался он и так искренне сокрушался по этому поводу будто бы всё остальное, что он умеет помимо рисования, было не существенно.
*
- А что  действительно в Вардзии вам  было так интересно? – полюбопытствовал   он   после молодёжной автобусной экскурсии в эту средневековую крепость, - что же  вы там кроме пещер увидели?
Ему объяснили, что очень многое. Чего стоил, например, высеченный в каменном монолите христианский храм или  трубопроводная  система сточных вод из керамических элементов, «сработанных ещё рабами Рима». Не говоря уже о запрятанном в глубине горы мощном, и, как нас заверили, святом источнике, испив из которого незамужние девицы, по преданию, вскоре выходили  замуж.
- Только не скажите, что  это помогло кому-то из наших, - скептически заметил он.
- Представьте себе, - возразили ему, - что буквально через несколько дней после поездки в СКБ действительно «захомутали» самого завидного и до этого времени совершенно «непробиваемого» холостяка, хотя эта парочка до экскурсии была едва знакома. Теперь составляется список на повторную поездку. Конкурс - пять  человек на место.
*
Мне показалось, что, услышав это, Гурген Аркадьевич несколько опечалился. Он понял то, что сколоченный им молодёжный коллектив со временем начинает  покидать свой  мобильный возраст, и у повзрослевших людей, первоначально увлечённых исключительно  проблемами создания новой техники, неизбежно начинают  пробуждаться эгоистические   интересы, связанные с семьёй, детьми, диссертациями и пр.
Я заметил ему, что это, как правило,  удел большинства творческих коллективов, и привёл в качестве примера  практику поведения неоднократного лауреата Сталинских премий, генерального конструктора скорострельных авиационных пулемётов (ШКАС), некоего Шпитального, который после каждого запуска в серию новой модели без сожаления  покидал  свой коллектив, и для разработки следующего  изделия всякий раз  набирал  «с нуля»  новое КБ.
Г.А. ответил, что, если  бы  он  сам был помоложе, и была  на то его воля, то обязательно поступал  точно так же.
Впоследствии, по разному поводу сталкиваясь с чьей-то недостаточной заинтересованностью в работе, он не раз возвращался к этой, не покидавшей его мысли.
- Нет, прав был твой знаменитый «пулемётчик». Как ты говоришь его фамилия?
*
Органически  не любил подхалимов. Что, правда то, правда. Особенно тех, кто страдал этим  без очевидной надобности, а  просто в силу внутренней к этому склонности.
Однажды ему случилось  проживать в московской гостинице «Киевская» одновременно с несколькими нашими сотрудниками из разных отделов. По вечерам они захаживали к нему в номер  обговорить кое-какие свои вопросы, пользуясь тем, что в командировке он, естественно, был более доступен.
Все они знали, что при этом были исключены традиционные, даже самые безобидные  подношения. 
*
Г.А .и без того был достаточно демократичен. Если он, к примеру, заставал в гостиничном буфете сотрудников, то никогда  не отказывался от предложения подсесть к общему столу, но при этом, покидая его, никогда не забывал заплатить за всё то, что съел или выпил.
*
Не знал всего этого недавно работающий у нас  некто Айолло.
Избрав завуалированную форму подарка, он в нашем присутствии предложил Симоняну достать ему по своей цене вошедшие в моду безразмерные, в яркую полоску импортные носки.
- И много ли ты их можешь достать? - спросил Г.А., прекрасно понимая, что импорт в те времена   можно было  приобрести только по спекулятивной цене.
- Сколько угодно, - ответил Айолло с готовностью, обрадовавшись начальническому интересу к его предложению.
- В таком случае, отчего тебе не достать их также и своим  товарищам, - указал он на присутствующих, - они ведь тоже  не отказались бы приобрести их по своей цене.
Деваться было некуда, и незадачливый угодник вынужден был на следующий день  накупить себе в убыток заказанные нами  носки у спекулянтов, не  смея признаться в том, что никакими нужными для этого  связями он в Москве не располагал.  Сам же Симонян, проучивший  подхалима, от добытых  им   носок отказался, сославшись на то, что их вызывающая расцветка в его возрасте неуместна. 
*
Безусловно,  он  относился к людям, о которых говорят, что они сделали себя сами. Обязанный в своих успехах главным образом  своим деловым качествам, он до конца жизни так и не научился, что называется, ни брать, ни давать «на лапу», чтобы продвинуть какой-либо неправомерный вопрос. Ему легче было взять на себя любые дополнительные производственные обязательства, чем, к примеру, просто   устроиться в гостиницу, невзирая на плакат: «Свободных мест нет».
Для этой цели ему служили те, кто  не вылезал из командировок и поднаторел  в  обращении с гостиничными администраторшами.
Когда возникала такая необходимость, кто-нибудь из нас, будучи в Москве,  получал просьбу встретить и устроить Г.А., причём желательно в одну из центральных гостиниц, поближе к нашему министерству.
*
Однажды получив такую телеграмму, я привёз Г.А в гостиницу «Националь» в двух шагах от министерства и предложил ему занять более чем скромный номер в мансарде с надтреснутой умывальной  раковиной. Она не протекала, но была покрыта паутиной заклеенных  трещин и, поскольку, как вся утварь этой старинной гостиницы, относилась к антиквариату, то подлежала охране, но никак не  замене. 
Это Г.А.  не очень понравилось,  и он согласился занять номер  с явной неохотой.  А потом, встретив меня в министерстве, с изумлением поведал, что по причине внезапного и обширного заезда иностранцев всех соотечественников, кроме него, из гостиницы выставили, и  подивился при этом могуществу моего   блата.
Был очень удобный случай приписать себе исключительные связи в гостинице, но я честно объяснил ему, что обязан он своим проживанием как раз той самой, не понравившейся ему, надтреснутой раковине, которая делала номер непригодным для заселения туда иностранцев. А вот для того, чтобы занять в интуристовской гостинице такой неуязвимый  номер, нужен был  действительно великий блат.
*
В другой раз, мне вновь пришлось помогать Г.А. перед его  отъездом  во главе министерской делегации во Францию на приборостроительный завод автомобильного  концерна «Рено».
На этот раз Г.А. привёз адресованное мне письмо от своей супруги Нары Михайловны, с которой я был дружен. Она жаловалась на то, что из-за недостатка времени  успела перед поездкой  обновить Г.А. только туфли, но для того, чтобы достойно выглядеть в Париже, ему, по её мнению, следовало обязательно сменить  шляпу (старую, вывернутую «пропеллером») и облезлый до неприличия помазок для бритья. В конверте лежали необходимые для этого деньги.
Несмотря на моё добросовестное участие, из этой затеи ничего не получилось. Выбранную после долгих поисков очень неплохую велюровую шляпу Г.А. долго приноравливал к себе перед зеркалом и не успокоился, пока не вывернул её поля тем же «пропеллером», от которого его хотела избавить Нара Михайловна.
Австрийский бритвенный  набор с замечательным колонковым помазком, доставшийся мне по случаю в ГУМе, я покупал уже без его участия. То, чем он обходился при бритье до этого, трудно было назвать каким либо определённым именем. Это была какая-то окопная самоделка, состоящая из обрезка алюминиевой трубки с зажатым в ней  когда-то  пучком примитивной щетины. Со временем почти вся эта щетина из пучка вылезла, а та малая её часть, которой обходился Г.А. при бритье, напоминала  мышиный хвостик, теребя который по лицу он тщетно пытался втереть мыло   в свои  густо поросшие щёки.
Моя покупка ему понравилась. Особенно её австрийское происхождение.
Каково же было моё удивление, когда на следующий день я застал его вновь  бреющимся с помощью своего пресловутого «мышиного хвостика».
- Ты понимаешь, - объяснился он в ответ на моё  недоумение, - всякий чиновник, подписывавший мои выездные документы, недвусмысленно намекал на то, что ждёт от меня по возвращении парижского  сувенира. Зная при этом, что глава советской делегации не располагает  валютой,  достаточной хотя бы на парижское  метро, не то, что  на сувениры.  В этом случае бритвенный прибор с заграничной этикеткой вполне сойдёт за вывезенный из Парижа. А мой старый помазок  ещё послужит.
 Нара Михайловна  утешилась, было  тем, что хотя бы  успела переобуть  его в  новые туфли, исключив, по крайней мере, в этом вопросе какую-нибудь подмену. Однако именно новые не разношенные туфли  доставляли Г.А. во время многокилометровых пеших экскурсий по заводским цехам неимоверные страдания, по поводу которых он, невнимательно слушая своих гидов,  по сто раз на дню поминал недобрым словом свою ничего не подозревающую, заботливую супругу.
*
Не будучи злопамятным, он, вместе с тем,  очень долго не забывал людей, подмеченных им в каком-либо неприглядном поступке.
У нас в отделе информации  работала некая Этери М*, исключительно добросовестный и ответственный  сотрудник. У нее как-то тяжело заболела дочь, и, подменяя по ночам дежурящую днём бабушку, она,  ни за что, не желая  покидать из-за срочного задания работу,  была уже несколько дней  без сна. Кончилось тем, что её, в конце концов, сморило прямо на рабочем месте, и она тут же за столом на какое-то время забылась. На её беду это увидел в открытую дверь проходящий мимо Г.А., который тут же вызвал к себе  её начальницу   и устроил ей беспримерную выволочку за спящих на работе   сотрудников.
Никакие заверения в том, что Этери М*– исключительно ценный работник и в данном случае всего лишь жертва своей  собственной добросовестности, на него не действовали, и он очень долгое время после этого всякий раз встречал её фамилию даже  в самых безобидных праздничных приказах  вопросом: «Это та самая, что спит на работе?».  И  грозился  вычёркнуть её   из списка поощряемых, хотя никогда этого не делал.
*
Однажды на производственном совещании, которое вёл Г.А., я имел неосторожность выступить с предложением  учредить у нас в СКБ должность диспетчера, уполномоченного решать  оперативно текущие оргвопросы, не отрывая без нужды от работы производственный персонал.
Г.А. с предложением согласился, и такая должность вскоре в составе  планового отдела появилась, но долгое время оставалась вакантной из-за отсутствия подходящей кандидатуры.
А тут как раз загулял, допустив себе «беса в ребро», заместитель Г.А. по научной работе  милейший Сурен Ш*. Да так, что его супруга в слезах пожаловалась на непутёвого мужа Гургену Аркадьевичу.
«Фишкой» в этом деле была молодая сотрудница одной  из наших лабораторий,  некая П*, которую Сурен Ш* не только приблизил к себе в качестве неофициального референта, но и с известной целью  стал возить за собой по участившимся командировкам.
Г.А., не желая ввязываться в семейные дрязги своего заместителя, решил, что достаточно будет убрать мадам П* из нашего  СКБ, и дело уляжется само собой. Он договорился с директором родственного нам ТНИИСА, и тот согласился  забрать  П* к себе при условии, что Г.А. в порядке ответной любезности трудоустроит у нас инженера средней руки,  некоего  Вартанова.
Не подозревая подвоха, Г.А. согласился, и, как говорится, на свою голову потому, что этот самый Вартанов оказался патологическим шизофреником, не только не наладившим организацию контроля  над  прохождением разработок, но и безнадёжно его запутавшим. Откровенно бездельничая, он,  не стесняясь, приставал к молодым сотрудницам на совещаниях (а однажды даже на похоронах), кидая в них мелкие предметы и при этом  неприлично хихикая.
Кто-то припугнул его, что за его непотребные «фокусы» Симонян его из СКБ выгонит. Тогда этот товарищ решил, что в таком случае  Симоняна следует задобрить лестью, и стал на каждом шагу во всеуслышание превозносить  исключительные управленческие таланты и человеческие достоинства нашего директора, в которого он якобы просто влюблён. Представьте себе, какого было Г.А. узнавать о похвале в свой адрес записного дурачка.
Кончилось тем, что к ужасу Симоняна ему однажды  позвонил из Москвы министр и сказал, что перед ним в кабинете сидит некто Вартанов, который за свой счёт прилетел в столицу и добился личного приёма, чтобы сообщить ему, министру, какой Симонян  замечательный руководитель.
Г.А., бросив дела, вылетел в Москву, выволок Вартанова из министерства, тут же объявив ему, что в связи с сокращением штатов он с завтрашнего дня уже в СКБ не работает. После этого выпроводив его, домой, остался, чтобы как-то загладить в министерстве этот инцендент. Возвратился он поздним ночным рейсом и, к своему ужасу, увидал встречающего его в аэропорту Вартанова, который специально  дождался Г.А. для официального заявления, что готов работать в СКБ бесплатно.
После этого долгое время  любые мои  организационные  предложения Г.А. неизменно отвергал со словами:
- Нет уж, с нас хватит, мы однажды послушали тебя, когда завели диспетчера.
 *
Его никогда никто не видел за чтением чего-либо, кроме деловых бумаг. Видимо это входило в его понятие здорового образа жизни, которого он придерживался, исключив из своего обихода  не только   алкоголь и курение, но и чтение газет.
Правда, в одной из командировок я был свидетелем того, как,  укладываясь по своему обыкновению в 9 вечера спать, он регулярно спрашивал, свежую газету, которую намеревался просмотреть. Однако его внимания едва  хватало на то, чтобы прочитать в заголовке ежедневное воззвание: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», после чего он тут же  погружался в глубокий  сон.
Однажды на книжном развале по случаю я приобрёл два свежих выпуска «роман-газеты» с первой  публикацией произведения Константина Симонова «Солдатами не рождаются». На портретах автора, помещённых на обложках, сходство с Гургеном Аркадьевичем было особенно разительным.
С  этими книжками в руках мы зашли к Г.А. в кабинет с шутливым упрёком в том, что он  втайне  от товарищей  русифицировал свою фамилию и, мало того, курит трубку и пишет романы.
Г.А. оценил необычайное сходство и попросил дать ему эти книжки до завтра.
- Можете не торопиться и читать, сколько понадобится, - предложил я.
- Этого ещё не хватало, - хмыкнул он, - просто покажу Наре обложки  и верну.
*
Общеизвестны множество преуспевающих организаций, которые функционировали под своим официальным наименованием, не увязывая его при жизни руководителя с его именем.
В отличие от них, созданное Гургеном Аркадьевичем СКБ, ставшее впоследствии головной организацией НПО, с первого дня своего существования  именовалось повсеместно не иначе, как «СКБ Симоняна», хотя, строго говоря, Гурген Аркадьевич не имел прямого отношения ни к одной  разработке «своей» организации.
В её стенах успешно защищались  диссертации и авторские права на многочисленные изобретения, но сам он, несмотря на примеры многих других руководителей, никогда и  никому не позволял  упоминать себя в числе чьих-то  соавторов, признавая за собой ответственность только за общее руководство. Однако народ  упрямо  именовал организацию только его именем.
Дело доходило до курьёзов.
Так, уже после выхода Гургена Аркадьевича на пенсию, когда его заменил некто Круашвили, обладавший  в отличие от предшественника докторской степенью и званием члена-корреспондента  республиканской академии наук,  по городу ходила байка про то, что супруга нового именитого директора на вопрос, где теперь работает её муж-академик, оставаясь верной многолетнему стереотипу, простодушно отвечала, что он теперь генеральный директор у Симоняна.
*
Мы уже говорили, что Г.А. был руководителем требовательным и жёстко взыскивал за промахи, допущенные по недосмотру, однако никогда за них не мстил и оступившегося сотрудника не преследовал. То есть, будучи жестким, не был жестоким. Те, кто знал его достаточно близко, могли бы засвидетельствовать, что, взыскивая, он не только не  жаждал крови, но  и  был не  чужд сочувствию. Первым это заметил тот же Сурен Ш*, приглашённый однажды на директорский «ковёр» для очередного внушения по поводу своих романтических похождений.
Г.А., разговаривал с ним в тот раз крайне жёстко и нелицеприятно, однако, заметив, что тот машинально поднёс руку к сердцу, обеспокоено спросил: что с ним? Не надо ли воды? И, смягчив тон, тут же перевёл разговор на нейтральную тему.
*
В этом эпизоде Г.А. приоткрылся, а Сурен Ш* понял, что нащупал спасительный приём против докучавших ему  нравоучений директора  всякий раз, как только над его головою собиралась очередная  гроза, заученным движением руки  хватался за сердце. Какое-то время он успешно пользовался этим приёмом, однако, потеряв чувство меры, был замечен Г.А. в симуляции.
В очередной раз, увидев, что виновник тянется  к сердцу, после многозначительной  паузы  Г.А. сказал:
- Сурен, по хорошему говорю – руку возьми оттуда, - после чего, не смягчая тона, договорил всё, что собирался высказать легкомысленному заместителю.
Правота Г.А. была очевидной, однако капризная молва, всячески поддерживаемая самим  Суреном Ш*, закрепила за ним  репутацию стороны, страдающей от деспотичного директора.
Всё это отнюдь  не помешало этому «страдающему» Сурену Ш* при наличии откровенных дурных привычек и отсутствии, по примеру Г.А., признаков  здорового образа жизни,  на добрых 25 лет  пережить своего «обидчика».
*
После выхода Г.А. на пенсию я встречался с ним  дважды. Первый раз в Москве на улице Горького, выходя из  Госкомитета по науке и технике, я  увидел Г.А. и  спросил его, не собирается ли он войти в этот комитет, на что он безразлично махнул рукой и увлёк меня вниз по улице, расспрашивая, как я чувствую себя на новом месте в России.
Мы быстро дошли до улицы Огарева, и я остановился, чтобы попрощаться, в уверенности, что он завернёт к Минприбору. Он же вновь как-то неопределённо отмахнулся и  повлёк меня дальше к Красной площади.
Мне показалось, что его что-то тяготит, и я спросил его об этом, хотя, зная  Г.А., вовсе не рассчитывал на его откровенность.
- Это хорошо, что тебе твоя работа интересна, - сказал он тогда, - но всё же будь готов к тому, что в один прекрасный день она никому, кроме тебя, окажется ненужной.
- Как же так, - спрашиваю, - а государству?
-, Сах сута (всё враньё), - выразился  он по-армянски в адрес государства, - «всё враньё» повторил он. На самом деле давно уже  никому  ничего не нужно.
А во второй раз я виделся с ним у него дома. Мне показалось, что он помнит наш последний разговор в Москве и сожалеет о том, что выставил себя тогда чуть ли неудачником. На этот раз  с несколько наигранной бодростью он стал  уверять меня, что в его жизни всё сложилось как нельзя лучше. Дети образованы и устроены. Под окном стоит белая «Волга», приобретённая по талону, пожалованному министром. На даче цветут розы. Дома хлопочет заботливая Нара Михайловна. Что ещё надо? Как говорится, дай Бог каждому.
*
Умер он скоропостижно, в одночасье, как умирают праведники - без немочи и боли, возвращаясь в полуденную жару с продуктами, закупленными к своему 70-ти летию, на которое собирался созвать начинавших с ним ветеранов «СКБ Симоняна».
*
В день похорон  Гургена Аркадьевича небо было необыкновенно чистым, но в момент погребения, откуда ни возьмись, набежала тучка и, пролившись обильным летним  дождем, вымочила всех до нитки, как бы давая понять людям, что небеса заодно с ними оплакивают потерю человека, предчувствовавшего, что после застоя в его  стране наступят горькие времена, когда всё сделанное нами  до этого  окажется  ровным счётом никому не нужным.  Разве что   закупленные  им для юбилея  продукты, которые пригодились на поминках.

Москва, сентябрь 2009 г.