Верёвка

  Ночь. Мгла смешанная с туманом и обманным светом далёких от всего мирского, холодных звёзд. Блин луны, плоские деревья, покоящиеся дома – всё лишь дешёвые декорации жизни, теряющие свою правдоподобность под тяжестью ночи. Когда она опускается на эти полуфабрикаты человеческой мысли, начинается совсем другая постановка. Совсем другие люди выходят на сцену и играют самих себя, таких ненужных днём. Они прячутся, как только офисный планктон поглощается потоком движущихся простейших, когда в каком-нибудь из бутафорских домов нехотя зажигают свет, и когда они ясно осознают, что навсегда выбились из этой, иной, жизни.
  Длинная затяжка… Выдох…
  Смог осел под полусгнившим деревянным потолком, делая эту ночь ещё тяжелее, ещё страшней.
  Из тёмных углов выползают чердачные крысы, не обращая никакого внимания на меня – давно привыкли. Вот они уже возятся где-то в лабиринтах старого барахла, растаскивая по чердаку шприцы и играя  на липком, тускло освещённом луной полу «в бутылочку».
  Пустая банка из-под пива подкатилась ко мне.
  Ещё чего… Давайте уж отложим это дело до следующей жизни.
  - Верёвка!.. Давай, спускайся!.. – полушёпотом прошипела тень, лениво взбирающаяся по лестнице.
  Выдох…
  - Иду, - решительно ответила я неизвестности и запустила бутылкой в грязную стену.
  Ничего не поделаешь: пора…
                ---

  На улице было мерзко: холодно и сыро, я чувствовала, что извозила джинсы и кроссовки в грязи. Но время бежало стремительно, ночь не вечна, и мне нужно торопиться.
Скоро я услышала знакомый скрип моей качели – здесь я провела лучшие часы своей жизни.
  Ещё никого не было, кроме моего попутчика, Чёрного.
  - Курить будешь? – он протянул мне «сильнодействующие» сигареты.
  - Нет, - отрезала я.
  Чёрный вяло усмехнулся. И ушёл. Ему ещё предстояло забрать из гаража нож.
  Я сидела одна на качелях, вглядываясь в окно своей заброшенной комнаты. Мне там не место, меня зовут Верёвка.
  Я впадаю в крайности: если держу за руку, то намертво и до конца, пока не треснут нитки; если ненавижу, то душу всё человеческое в себе и бесстрастно перекрываю кислород. А ещё, я обвиваюсь на шеях самых отчаянных мужчин. И это – моя жизнь.
Я знаю, за кого меня принимают в том мире, откуда я была с позором отвергнутого беспощадно выгнана. Все эти девочки с моралью пластмассовых кукол и жизненным опытом настольной лампы при виде меня картинно закатывали сильно намазанные глаза, подпирали розовые щёки наращенными ногтями и вопили: «Какая жуть!..»
  Я ничего против них не имею, такие люди нужны для массовки.
Они думают, что это невероятно круто: таскаться по клубам, ловя восторженные взгляды давно прожженных ловеласов. Они влюбляются в любого, кто предлагает им встречаться, по-идиотски хихикают, целыми днями накручивают телефонный провод и ни на шаг не отпускают своего «зайчонка».
  Мне претили такие отношения. Для меня мужчина – не цель жизни. Это любимый, это друг, это часть меня. Я уважаю в нём человека, я ценю его качества и предлагаю свободу – свободу быть со мной.
Мы гораздо чаще объяснялись молчанием, и больше делали, чем говорили. Он меня понимал и поддерживал. Нам было трудно, как любым двум людям, каждый из которых – личность, но мы шли на уступки.
  А потом…
  А потом он решил пробиться «в люди». Стал общаться с какими-то парнями, представителями «золотой молодёжи», где-то пропадал. Я звонила ему каждый час, чтобы он сказал: «Все хорошо». Это единственное, что я хотела услышать.
  Но однажды он не ответил.
  А через три дня то, что от него осталось, нашли в лесу, у проезжей дороги, и «доставили» в двух целлофановых пакетах. Для меня перестало что-либо существовать. Я изредка ощущала только одно – слёзы, самые ужасные – от безнадёжности.
  Тупик. Блокада. Затор. Ты уже не страдаешь от клаустрофобии, потому что смиряешься со стенами, которые никогда не удастся пробить. И чувствуешь себя так мерзко, так ничтожно, гадко…  Мечтаешь только о том, чтобы тебя придавило этими стенами… Это состояние либо побеждается, либо становится спутником жизни, либо убивает – морально и физически. Безнадёжность – это то, что делает из нас овощ.
  Я умирала, медленно и мучительно.
  Помню, как сидела на улице ночью, тут же, на качелях. И подошли они – дворовые ребята, которые не раз разговаривали со мной о человеческой бесчувственности, жестокости и безучастности.
Я не знала их и не понимала. Для меня они были лишь навязанным стереотипом, который почти невозможно выбить из головы. Они ночами не бывали дома, потому что собирались у красного крыльца старинного дома ровно в одиннадцать вечера. И никто не знал, зачем они это делали, но каждый считал своим долгом «догадаться».
Было время – я их презирала. А за что же их любить? Также за что любить моё окружение, состоящие из бездушных карьеристов, свысока глядевших на всех недостойных. Им чужды взаимовыручка и помощь, они бояться сказать лишнее слово, страшась стать неугодными. Они, словно мыши, забившиеся в угол. Как такое возможно: иметь право голоса и добровольно, в здравом уме и трезвой памяти, от него отказываться? А этот дворняжий вид и вовсе бесполезен – для них главное выпивка, наркота и секс.
  Я тогда так думала.
  Но после зверского убийства самого близкого мне человека я потеряла голову.
  Представьте себе хотя бы на мгновение, что происходит, когда одна половинка теряет другую, осознавая то, что смысл твоей жизни пал жертвой чьй-то мерзкой прихоти, услаждая пресыщенные рожи, ничего не видевшие, кроме собственного эгоизма. Убивая какого-то человека с извращённой жестокостью, они хотят получить лишь дозу острых ощущений, потому что ни таблетки, ни клубные круги в глазах, ни силиконовые тёлки уже не дают им ощущения полноты жизни. Эти подонки никогда не видели горя и не понимают, что значит бороться. Они возомнили себя бесстрашными героями, присвоив себе право убивать. А как только приходит время платить по векселям, они, как последние трусы, прячутся за папенькиным кошельком, сочиняя очередной план мести нерадивым ментам.
А все мы для них – не люди. Так, разлагающееся под солнцем мясо. Мы то, во что они превратили моего любимого…
  Так я стала дворнягой, понявшей, что сильно ошибалась в людях, которые прошли через все «радости» жизни. Они выживают в этом мире, борясь с несправедливостью, с одиночеством, с непониманием и с неприятием. Каждого из них жизнь побила до полусмерти и оставила подыхать без пищи, воды и права получения помощи. Им нечего терять, их некому ждать, им не для кого жить. Но они не потерявшие себя и надежду в себя люди.

  Чёрного мать в детстве хотела убить, чтобы присвоить наследство, завещанное ему отцовской бабкой. Она исколотила его, а потом бросила в колодец. С тех пор он умер. У него есть какая-то работа, документы, он очень хочет стать кем-то. Когда мы познакомились, он работал пожарным, которого использовали зачастую чуть ли не как «пушечное мясо». Но он спасал жизни людей, порой, не боясь потерять свою.
  Как-то, во время эвакуации людей, на него обвалился горящий потолок. Половина его лица, правая рука и спина хранят память о тех страшных событиях. Тогда он получил кличку Чёрный. Но завистливые сослуживцы подрисовали его подвиг под преступление и добились позорного увольнения.
  Чёрный много пьёт и курит. И ещё он мой лучший друг.
Благодаря ему я стала такой же отчаянной. Потому что дворняг не жалуют – они выживают только своим хладнокровием. Если ты встретил сопротивление – будь готов взять лопату потяжелей и начинай перевязывать раны. И если не сдался, задыхаясь от предсмертной хрипоты, восстанут все, кого ты считал друзьями, чтобы отстоять твою честь. Потому что честь – единственная вещь, которую не купишь за деньги…

  - Верёвка… - сиплый голос прервал мои мысли.
  - Чего тебе? – фыркнула я.

  Это был Басист, не совсем честный малый, с которым я встречалась около месяца. Он всё ещё пытается вернуть меня. Но я никогда не возвращаюсь, когда пообещала себе.
  А ему я обещала не рассказывать остальным, как он продавал бульварным сочинялам места наших сборов и придуманные им злодейские делишки. Из-за этого нас стали отлавливать, как собак.
Одного – Малого – схватили. И тут же списали на него все преступления. Раскрываемость тут же повысилась, мирные граждане рьяно аплодировали бравой милиции, отбившей Малому обе почки и господину …ому, «противнику» преступности и кандидату в Законодательное Собрание.
  Таких, как Басист, не прощают. Я совершила непозволительное – пожалела его, скрыла от всех «крысу». Но и быть с ним больше не могла – противно.
  Даже в самых низах человеческого общества, ниже плинтуса, найдутся те, кто падут дальше некуда – прямиком в адское пекло.

  - Хватит строить из себя отъявленную бродягу. Всё равно струсишь. Тебе никогда не понять нас. Ты оттуда, сверху, где с детства учат презирать.
  Ядовитый гад!.. Бьёт по самому больному…
  - Да пошёл ты!..  – я со всей силы сжала в кулаке пачку сигарет.
  - Что??? Это всё, на что ты способна?
  Я сжала зубы, переполненная желанием хорошенько треснуть этому пустослову. Положение спас тихо подошедший Спиридонов с группой ребят. Он среди нас был самым старшим и никогда не рассказывал о своём прошлом. Ему приписывали многое, но всё это доходило до ненаучной фантастики. А его давние приятели только растерянно отводили глаза и говорили, что то, что он пережил, хватит на пятьдесят жизней, покоящихся под ветом самых тяжких мук в аду.
У Спиридонова чёрные глаза, такие, что сливаются со зрачками. И взгляд невероятный… Он ведь заслуженный весельчак. А во взгляде столько тоски, столько неразрешимых вопросов… Он как будто живёт предельно близко и в то же время недоступно далеко. До его мира мы ещё не доросли.
  Это Спиридонов подобрал меня тогда. Он дал мне шанс дальше жить, он объяснил мне, кто они такие, и почему не похожи на быдло, хулиганов и уголовников. У них, в отличие от всех названных, есть цель в жизни, которая не сводится к тому, чтобы кого-нибудь забить в подворотне. Но их не понимают люди, которым жизнь дала всё, и дворняги в ответ не принимают то, «дневное», общество.  Поэтому почти каждую ночь они собираются вместе, - доказать, что не одиноки, что тоже живут. Но совсем иначе…
Спиридонов сделал меня частью своего «тёмного» царства, живущего по неписаным законам. Я ему всем обязана…

  - Верёвка, если ты хочешь остаться – никто не осудит… - гипнотизируя меня взглядом, негромко сказал Спиридонов.
Я глубоко вдохнула и посмотрела на крышу дома, в чердачное окно, где недавно дожидалась Чёрного. Мне показалось, что там что-то шевельнулось, какая-то непонятная, но знакомая мне тень. Потом она будто решила ускользнуть, но на мгновение помедлила – и растаяла.
  - Пасмурно, - я щёлкнула зажигалкой , - если пойдёт дождь – приходите туда, на чердак…
  Чёрный вздрогнул. Он с детства ненавидел дождь. Но я непоколебимо направилась вперёд – к заброшенной стройке, где два года назад сломала себе руку в драке с какими-то отморозками.
  - Держи, - Чёрный протянул мне перочинный нож.
  - Зачем это?
  Спиридонов шёл позади всех и молчал. Ещё двое ребят отрывисто напевали песни из репертуара «Кино». Я вспомнила свою любимую: «Спокойная ночь». Только слова как-то путались, я не могла уловить никакого смысла.
  - Эй!!! – закричал кто-то сзади.
  Я обернулась и увидела нашего давнего знакомого – Артиста. Целый месяц он пил, после того, как его выгнали из театра из-за какого-то мальчика, которому покровительствовал постановщик.
  - Эй, ребята! – он бегом догнал нас, и, немного отдышавшись, стал потирать руки. – Ну и куда собрались без меня, а?
  Его весёлый голос мгновенно оголил весь ужас того, что сейчас происходило. Мы переглянулись. Чёрный со всего маху пнул кусок застывший грязи. Спиридонов смотрел на Артиста, не отводя глаз.
  - Эдика, твоего брата, после…
  Глаза Артиста остекленели. Все мышцы на лице застыли, как будто он впал в литургический сон. Расширившиеся зрачки своей какой-то необыкновенной, ужасной чернотой затмили покрасневшие, болезненные белки. Губы дрожали. Он догадался…
  - … героин и ЛСД. Он был не жилец… - продолжал Спиридонов.
  Дальше я уже не слышала ничего. Я снова вспомнила себя тогда…
Артист проклинал всё на свете, громко матерясь и утирая хлынувшие слёзы. Он сидел в грязи на коленях и в истерике бил по земле, пытаясь всю свою ярость вколотить в жидкую сальность. Но если бы было так легко ничего не чувствовать…
  - Братуха!.. - орал он. - Братуха!..
   Я укоризненно взглянула на Спиридонова, не обращая внимания на свои слёзы:
  - Скажи ему! Ну же! Скажи!!!
   Он спокойно закурил.
  - Эдика подсадили на таблетки одни известные уроды, - прохрипел он, выпустив дым, - они же подогнали передозировку. И всё из-за чёртовой квартиры…
  Я посмотрела на небо. Там ничего не было видно: ни звёзд, ни луны – всё заволокли тучи. Разлагающая сырость проникала до костей и заставляла себе невольно повиноваться. Я впервые поняла, что нам не дадут шанс пережить муки или наслаждения ещё раз – загробной жизни нет. В космосе не летают мои друзья и не ждут меня. Только тени бродят где-то рядом, наполовину созданные нашим воображением.
  Ноги увязли глубоко в грязи. Начал накрапывать дождь.
Сегодня мы хотели разобраться с этими придурками. Хотя каждый понимал, что ребята они крутые, не такие оборванцы, как мы. Мы собирались их избить. Но сейчас я сделала ужасную вещь – дала повод для их убийства. И дала его Артисту.
Ребята о чём-то громко переговаривались, Артист в бешенстве пинал груду кирпичей. От ярости его лицо посинело, а на руках вылезли вены.
  Я снова посмотрела на небо. Был час ночи, когда к моему виску приставили бездушное дуло пистолета.
  - Вы будете делать то, что мы вам скажем, иначе ваша девочка будет долго умирать на ваших глазах.
Дождь усиливался. Артист был невменяем. Он бросился навстречу трём убийцам, прячущимся за моей спиной. Чёрный преградил ему путь, доставая из кармана нож, и грозя ему расправой, если хоть что-нибудь случиться.
  Но я уже всё понимала…
  - Трус! – заорал Басист. - Зарежь их! Отомсти за своего единственного брата!
  Глаза Артиста залились кровью, он вырывался изо всех сил, но его крепко за руки.
  Спиридонов закрыл глаза, будто догадываясь, что произойдёт.
Мы всегда поражались его стойкости, его невозмутимости, сдержанности. Но, к сожалению, эти черты были присущи только ему.

  Мне было не страшно – досадно. Я не видела неба – только вязкую грязь под ногами, истоптанную тысячами ног. Шея сильно затекла, оттого что её крепко сжимала сильная и безжалостная рука, уже не раз положившая конец чьим-то жизням. Было трудно дышать. Я  уже не понимала, что происходит, и ничего не слышала. Мне показалось, что я дома, в своей прихожей, где мерзче, чем на чердаке или в подвале.
Крики матери.
  Как долго ещё она будет жить, не подозревая, что растворилась в небе главная ошибка её молодости…

  Артист снова заорал и сильно пнул Чёрного, выхватив из его руки нож, он, со всей силы размахнувшись, пустил его в сторону убийц своего «братухи». 
                ---
  Меня зовут Верёвка. Я никогда не боялась риска. Я никогда не боялась опасностей. Мир научил меня быть безжалостной и бессердечной. Я ненавидела всех людей. Я играла со смертью. Я не опасалась дурных примет. Я любила только одного человека в жизни. Я жалею, что мы больше никогда не встретимся.

  Смутные голоса… Лиц совсем не видно… Кто-то изо всех сил сжимает мою руку… Совсем не больно умирать…
Я слышу выстрелы, какие-то крики…
  - Аня… - шепчет, задыхаясь от слёз Чёрный. – Аня…
  Я чувствую его руки. Как я счастлива, что чувствую их. Он пытается вытащить нож из моего живота.
Не надо, Паш, я его совсем не чувствую…
  Песня «Кино»… Да, я её вспомнила. У меня хватает сил сбивчиво прошептать первую строку:
        - Крыши домов… дрожат… под тяжестью… дней...
Паша наклоняется к моему лицу близко-близко… Почему я всегда звала его Чёрный?..
  Он кладёт мою голову себе на колени и продолжает, захлёбываясь, нашёптывать песню моей жизни:
        - Небесный пастух пасёт облака.
          Город стреляет в ночь дробью огней.
          Но ночь сильней, её власть велика.
 Я закрываю глаза и представляю, что пою вместе с ним:
          Я ждал это время, и вот это время пришло.
          Те, кто молчал, перестали молчать
          Те, кому нечего ждать, садятся в седло
          Их не догнать, уже не догнать.
          А тем, кто ложится спать – спокойного сна…
          Спокойная ночь.
          Тем, кто ложится спать, спокойного сна,
          Спокойная ночь.

Меня звали… Верёвка…

Ночь. Мгла, смешанная с туманом и обманным светом далёких от всего мирского, холодных звёзд. Блин луны, плоские деревья, покоящиеся дома… Выдох…