Мысли о вечном

Весенняя депрессия разыгралась не на шутку, наложив вето на мою душу и тело, и не оставив ни малейшего шанса, хоть на мгновение, вырваться из ее серо-липких лап.
Я лежала на кровати, тоскливо размышляя, стоит ли вызывать мастера по ремонту холодильника. С одной стороны, пригласить его, конечно, не мешает. А с другой, какой смысл тратить деньги, если холодильник практически всегда пуст? Закурив в надежде, что доза никотина поможет расправиться с мучительной дилеммой, я приготовилась к принятию разумного решения. Но состояние мыслительного процесса явно оставляло желать лучшего. Какие-то химические реакции там, наверное, происходили, не без этого. Но точно не те, на которые я рассчитывала. Правда, далекая часть подсознания намекала, что чашечка крепкого кофе наверняка могла бы сыграть роль детонатора для моего несчастного мозга. Но остатки кофейной гущи я заваривать пока не научилась, а содержимому моего кошелька уже второй день как был присвоен громкий титул «константа», что в денежном эквиваленте составляло ноль целых, ноль десятых.
Так ничего и не придумав, я неимоверными усилиями привела свое тело в вертикальное положение.  Все-таки замечательно, что в детстве мама заставляла меня много читать – бесценный опыт барона Мюнхаузена  пришелся сейчас как нельзя кстати.
Воспоминания о маме навеяли легкую ностальгическую грусть по румяным блинчикам с брусничным вареньем и медом.
Тяжело вздохнув, я распрощалась с миром грез и поплелась в ванную – пора было собираться в редакцию. Само слово «редакция» вызывало у меня состояние, близкое к анафилактическому шоку. Господи, ну какого черта меня туда понесло?
Сочинять стихи я начала лет пять назад, сразу после падения с верхней полки купейного вагона поезда «Рига-Москва». Причем, первое двустишие в виде фразы «высоты я не боюсь, полетаю и вернусь» сложилось уже на пол пути от полки к полу. Болезненный удар головой окончательно закрепил эффект, и печать поэтического таланта навеки отметила мое чело в виде небольшого шрама на затылке.
Писала я часто и вдохновенно, особенно в периоды праздничного запойного ступора и состояния клинической влюбленности, а затем травила своими произведениями ближайших родственников и друзей. В результате они, видимо из чувства самосохранения, и надоумили меня нести свое творчество в массы. Конечно, не корысти ради, а дабы приобщить к прекрасному уставший от ширпотреба люд.
С этими светлыми помыслами и дискеткой, напичканной рифмованной продукцией собственного производства, я и явилась в редакцию издательского дома «Максимум». До сих пор не пойму, какими доводами руководствовалось пространство, опустошив здание этой прекрасной организации в тот злополучный день, но к кабинету главного редактора я добралась быстро и без происшествий. С минуту потоптавшись в приемной, я робко постучала в дверь, единственным украшением которой служила золотистая табличка с надписью «Главный редактор Соколова Аделаида Петровна».  Не дождавшись ответа, я решила обнаглеть и войти без приглашения.
Кабинет, в который я попала, был светлый и просторный, с достаточно дорогим убранством, правда, без особых излишеств. Но самым главным его украшением была стройная дама средних лет, элегантно развалившаяся в мягком кожаном кресле и весело щебечущая по мобильному телефону. На мое робкое «извините, можно войти?» она посмотрела совсем в другую сторону и равнодушно спросила: «Вы от Сергея Петровича? Присядьте вон там, я скоро освобожусь». Я зачем-то ответила «да» и присела.
Хозяйка кабинета с диковинным именем Аделаида еще минут двадцать обсуждала с кем-то достоинства и недостатки элитного фитнес-центра, новый аромат от Гуччи и боли в правом подреберье у мужа ее сестры. А я в это время разглядывала её точеный профиль, безукоризненный маникюр и умопомрачительные туфли. Наконец дама наговорилась и вспомнила о моём существовании.
- Давайте, - грудным голосом оперной певицы произнесла она, по-прежнему глядя сквозь меня.
- Что давать? – не поняла я.
На какую-то долю секунды Аделаида сфокусировала  взгляд на моём лице и с интонацией учительницы начальных классов сказала:
- Материал, что же ещё!
- Ой, извините, я просто растерялась немного. Вот, пожалуйста.
Аделаида взяла дискету из моей дрогнувшей руки, вставила в процессор и воззрилась на экран монитора. Минут пять она пялилась туда, пощелкивая мышкой, а потом удивленно повернулась и ко мне и протяжно спросила:
- Это что такое?!
- Стихи, - пролепетала я, внутренне готовясь к скандалу. Вот дура, зачем нужно было врать?
Теперь она меня точно выпрет и даже слушать не станет!
- Чьи? – Аделаида продолжала взирать на экран, всё ещё не предпринимая попыток стереть меня с лица земли.
- Мои, а что?-  слова выдавливались с трудом, словно засохшая паста из тюбика.
- А где вторая глава? – Аделаида артистично накручивала на указательный палец густой каштановый локон. – Сергей Петрович разве ничего не передавал?
- Извините, но я не знаю никакого Сергея Петровича, - мне все равно пришлось бы сказать правду, рано или поздно. Так какая разница когда?
Секунд тридцать в кабинете стояла гробовая тишина, после чего Аделаида заливисто рассмеялась.
- О, девушка, так вы, оказывается, шутница? – хозяйка кабинета посмотрела на меня с интересом. – Повеселили, не скрою! А родители вас, случайно, не учили, что обманывать нехорошо?
- Учили, - в моем голосе сквозила неприкрытая горечь сожаления. – Я не специально, честное слово. Как-то само собой так получилось.
- Понятное дело, - Аделаида явно забавлялась. – Все в нашей жизни происходит случайно и виновных не сыскать, как правило. Ладно, барышня, будем считать прелюдию завершенной. С чем пожаловали?
Я совершенно растерялась и не знала как себя вести. С одной стороны, Аделаида не проявляла ни капли агрессии и была сама любезность. С другой, именно эта любезность и вызывала у меня некоторые опасения.
- Я хотела предложить издательству свои стихи, - вежливо сказала я. – Возможно, они вас заинтересуют.
- Это они,  я правильно понимаю? – Аделаида ткнула наманикюренным ногтем в монитор.
- Совершенно верно, - я продолжала играть роль воспитанной, интеллигентной девочки. – Можно надеяться на то, что вы их посмотрите?
- Надеждой живы, деточка, - Аделаида хищно улыбнулась. – К тому же, это моя работа. Так что, хочешь - не хочешь, а смотреть придется. Недельки через две приходите, поговорим.
Домой я вернулась под вечер и застала на месте преступления соседского кота, в очередной раз гадившего мне под дверь. Почему в качестве туалета был избран именно мой половичок – ума не приложу. То ли сосед его надрессировал, то ли сам кот затаил когда-то недоброе, а, может, просто так исторически сложилось. Но делал он это с завидной регулярностью, и никакие увещевания, побои и прочие репрессии должного эффекта не имели. Столкнувшись с диверсантом лицом к лицу, я, вместо того чтобы пнуть его побольнее, дружески почесала перепуганное животное за ухом, пообещав выставить литр молока, если Аделаида оценит мое творчество по достоинству. Кот лишь удивленно мяукнул и мысленно покрутил лапой у виска. А я, расправив крылья за спиной, ринулась копаться в интернете, дабы ознакомиться с последними новостями светских тусовок – должна же восходящая звезда литературного Олимпа быть информационно подкованной!
Через две недели томительного ожидания, я вновь почтила редакцию своим присутствием. На этот раз без эксцессов не обошлось - путь к заветному кабинету преградила жирная секретарша, похожая на тюленя в стадии линьки. Она не то чтобы закрывала телом дверь, но всем своим видом давала понять, что  ни одна живая душа не сумеет бесконтрольно проникнуть в Аделаидины палаты.
- Тебе кого? – гренадерским голосом рявкнула она, угрожающе вращая выпученными глазами.
- Мне Аделаида Петровна назначила на сегодня, - я опасливо косилась на тюлениху, стараясь держаться на безопасном расстоянии.
- Фамилия? – тон, которым был задан вопрос, наталкивал на мысль, что в далеком прошлом тюлениха вполне могла служить конвоиром на зоне.
- Донцова, - встав по стойке смирно ответила я, - Дарья Донцова.
Подозрительно оглядев меня с ног до головы, тюлениха достаточно миролюбиво поинтересовалась:
- Это ты, что ли, детективы пишешь?
- Пишу, - я скромно потупила взор, - а вы читали?
- Конечно, - лицо секретарши исказила гримаса, которая, видимо, означала улыбку. – А сынок мой, Пашка, тот вообще на детективах свихнут. Тебя всю от корки до корки изучил, еще там Полякову какую-то. Других уж не упомню. Да ты садись, в ногах правды нет. Сейчас Аделаиде Петровне доложусь.
Секретарша, достаточно проворно для тюленя размера выше среднего, вскочила и скрылась в Аделаидиных хоромах. Пару минут я пребывала в одиночестве, а затем дверь распахнулась и со словами «Вот она, туточки сидит!» секретарша выползла из кабинета. Следом за ней павой выплыла Аделаида и, увидев меня, застыла на пороге.
- Снова ты? – Аделаида еле сдерживала смех. – Ну что же, проходи, раз пришла. А вы, Марья Никитична, идите к себе на вахту. Спасибо, что посидели.
Гордо, все еще пребывая в роли Дарьи Донцовой, я прошла мимо секретарши, неожиданно оказавшейся вахтером.
- Проходи, детка, присаживайся, - Аделаида, облачённая в стильный брючный костюм
цвета макового поля, напоминала фотомодель, неожиданно сошедшую с глянцевых  журнальных страниц. – Ты, случайно, в «Камеди Клаб» не пыталась кастинг пройти? А то такой талант пропадает, лишаешь зрителя шанса лишний раз улыбнуться.
- Да как-то хочется дать ему возможность подумать о вечном, - пафосно парировала я.
- О вечном? – Аделаида чуть не споткнулась на пути следования от двери к  креслу. – Интересно, и как же ты собираешься это осуществить?
- Очень просто, - скромно улыбнулась я. – С помощью своих стихов. Люди их прочтут и обязательно задумаются: а правильно ли они живут?
- Похвальные стремления, - гламурная женщина-вамп окончательно преодолела свой маршрут и упала в кожаные объятия кресла, по пути изящно скрестив ноги. – Но, к сожалению, неосуществимые. Во всяком случае, пока.
- Почему? – мой «жаннодарковский» пыл мгновенно куда-то исчез, и отчего-то вспотели ладони.
- Не хотелось бы тебя расстраивать, но, сама понимаешь, должность обязывает, - Аделаида вздохнула с деланной грустью. -  Как ни прискорбно, но стихи твои мы опубликовать не можем.
- Почему? – в этот момент, я, вероятно, напоминала попугая, заучившего только одно слово и беспрерывно твердящего его по поводу и без.
- Во-первых, они сами по себе не профессиональны, и подлежат жёсткой редактуре в принципе. – Аделаида говорила монотонно, совершенно без эмоций, словно повторяя заранее подготовленный текст. – А, во-вторых, подобное творчество, если можно так выразиться, вообще не наш формат.
- Если можно так выразиться? – дрогнувшим голосом повторила я. – А что же тогда творчество?
- Ну что ты, девочка, не стоит всё принимать так близко к сердцу, - Аделаида, наверное, пыталась меня успокоить.- Поверь, быть поэтом – большая ответственность и тяжёлый труд, прежде всего. Зачем тебе это нужно? Вон, посмотри в окно – весна, солнышко светит, птички поют, мальчики красивые гуляют. Живи и наслаждайся! И забрось эту писанину куда подальше.
- Не получится, - с упорством тупого барана промямлила я. – Оно само как-то пишется, без моего желания.
- Ну и пиши на здоровье, -  Аделаида сейчас походила на врача, увещевающего непослушного пациента. – Только для своего удовольствия. Пусть это будет своеобразный выход, чтоб эмоции не застаивались.
- Извините, - я готова была уцепиться за любое слово в еще тлеющей надежде поймать ускользающую удачу. – Вот вы сказали «не наш формат». Может, мне есть смысл в другую редакцию сходить?
- Вижу, ты меня совсем не слышишь, -  голос Аделаиды звякнул металлом. – Хочешь сходить в другое издательство? Да пожалуйста, какие проблемы? Только там с тобой так, как здесь, церемониться не будут!  В лучшем случае, даже на порог не пустят. А в худшем…
- Что «в худшем»? – глухо пробормотала я.
- Поверь, лучше тебе этого не знать, - тон Аделаиды смягчился. – Разнесут они твои стихи в пух и прах. Да так, что долго еще слово «поэзия» будет вызывать у тебя состояние, близкое к панике. Я этих волков хорошо изучила. Сожрут и глазом не моргнут, им только мясо подавай.
- И что же мне теперь делать? – уныло поинтересовалась я.
- А зачем что-то делать? – Аделаида, как рыба, нырнула куда-то в глубины стола, и, вынырнув через мгновение, протянула мою дискету со стихами. – Живи обычной жизнью: люби, работай, детей рожай. И прекрати витать в облаках. Вот дискета, возвращаю в целости и сохранности. А сейчас прости, вынуждена завершить нашу беседу - работы непочатый край.
- Спасибо, - я, с непонятно откуда возникшим отвращением, взяла в руку чёрный пластмассовый квадратик. – До свидания.
- И тебе не хворать, - автоматически ответила Аделаида, с любовью воззрившись на экран монитора, словно  на картину Рембрандта. Или Ван Гога, на худой конец.
Издательство я покидала на полусогнутых ногах, без единой мысли в опустошённой голове. У выхода, на колченогом стуле, восседала тюленеобразная Марья Никитична с вахтенным журналом посещений в руках.
- Дарья, милая, черканите что-нибудь на память для сыночка моего, - тюлениха просительно заглядывала мне в лицо. – Вот  Пашка-то обрадуется!
- Я бы с удовольствием, Марья Никитична, но никак не могу, - уверенно произнесла я, осторожно, словно мину, обходя протянутую книгу. – Только что подписала договор с вашим издательством. Так что, теперь все автографы с личного разрешения Аделаиды Петровны. Причём, письменного.
- Ох, - заволновалась тюлениха, - это мне что же, заявление теперь писать придётся?
- Совершенно верно,- бросила я вахтёрше, в спешке покидая неприветливое здание издательства, - обращайтесь напрямую к главному редактору. Думаю, она вам не откажет. Или, в крайнем случае, хоть скидку сделает. Автографы ведь нынче даром не раздаются.
  Домой я добралась на автопилоте.  Эх, и зачем я попёрлась в это издательство? Жила себе спокойно и горя не знала. Так нет, возомнила себя поэтом всех времён и народов, Шекспир хренов! И что самое обидное, факт сей оказался полнейшей новостью для окружающих. Которую они, с невиданным упорством, не желали признавать. А я была не в состоянии доказать. Такой вот нонсенс.
Стоп, сейчас самое главное – не впасть в роль «непризнанного гения». Нужно немедленно брать себя в руки и твёрдой рукой хирурга удалять из головы всю эту творческую муть. Иначе могут случиться катаклизмы души, а, соответственно, и тела. А это совершенно излишне.
Мой приятель кот опять сидел на лестничной клетке. Едва завидев меня, он тут же просительно замяукал и стал тереться об ноги, недвусмысленно напоминая про обещанный литр молока.
- Прости, дружок, - я метнулась к двери, пытаясь увернуться от нежданных кошачьих ласк,   - но фокус не удался. Заключение редакции не в нашу пользу: стихи непригодны к употреблению.  Так что, я тебе ничего не должна.    
Кот удивленно фыркнул, но тут же отстал. А я влетела в квартиру и устало плюхнулась на кровать – почему-то катастрофически захотелось спать.
Следующие семь дней я провела в состоянии алкогольно-сигаретного дурмана. Друзья всячески пытались меня поддержать, а я старалась делать вид, что особо не расстроена и вообще жизнь только начинается. Через неделю деньги закончились, а организм выбросил белый флаг неприятия продуктов горения. Таким образом, возврат к реальной жизни становился неизбежен, приобретая грозные очертания в виде мамы, озабоченной состоянием блудной дочери, и беспрерывно вызваниващих коллег по работе. Подруга-врач, спасая меня от позора, выписала задним числом больничный, и я, дабы не спиться окончательно, врезалась в работу с упорством автоматической дрели.
Почти два месяца прошли в борьбе с тоской, унынием и неверием в себя, а потом как-то неожиданно стало легче. Наступило лето, краски обрели насыщенность и зрелость, а один внутренний стержень самозаменился другим. Работа начала приносить долгожданные плоды в виде радужных бумажек, и я даже решилась купить новый холодильник – в доме, на удивление, всё чаще стали появляться продукты. Стихи почему-то больше не писались. Впрочем, и желания заняться творческой деятельностью не возникало.
В общем, жизнь явно налаживалась, всем своим видом олицетворяя радость бытия.
Как-то, в конце очередного трудового дня, меня посетила благая мысль, что было бы совсем неплохо, по возвращению домой, расслабиться и отдохнуть в компании  бокала хорошего вина и занимательного чтива, в качестве закуски. Поэтому  я решила заглянуть в небольшой книжный магазинчик, который скромно притаился прямо на соседней улице.
Мучаясь от невозможности определиться в жанре желаемой литературы, я бродила от полки к полке, полагаясь на взгляд, который, полюбовно договорившись с моими желаниями, самостоятельно выцепит из кучи пёстрых корешков именно тот, который необходим мне в данный момент.
Собственно, так и произошло. Ноги, видимо по приказу взгляда, притормозили у стеллажа с броской вывеской «Современная поэзия», а рука сама потянулась к книге в яркой оранжевой обложке.
Алина Орлова, «Подумаем о вечном» - название говорило само за себя. Что-то неясное, словно дымка, промелькнуло в памяти, но тут же исчезло, оставив внутри неприятный холодок. Я с любопытством перевернула книгу, дабы насладиться ликом автора, взявшего на себя ответственность затронуть столь серьёзную тему.
С фотографии, удобно расположившись в кресле на фоне просторного, с дорогим убранством, но без особых излишеств, кабинета на меня горделиво взирала Аделаида, всем своим видом утверждая, что о вечном задумываться всё-таки нужно.
Ну, хотя бы, иногда.