Осень 08

What I Really Feel?
I Don’t Know. Really


Эта, на первый взгляд, заурядная история началась  в очередную московскую осень, которая, как казалось, вовсе не торопилась накинуться на столицу желто – красным пламенем лиственного огня. Осень  не торопилась обрушить на Москву тонны пресной дождевой воды, она не хотела осыпать влюбленных опавшими листьями, и дарить им романтику – целоваться под дождем, она не давала жителям мегаполиса даже мизерного шанса насладиться шумом, ударяющихся о крышу, окна и карнизы капель – суецидниц,  и медленно стекающих  о крышу капель дождя, которые умирали,  ударяясь о холодный асфальт, дарили неповторимую, импровизированную мелодию ночи, она не хотела дарить детям счастье, бегая по парку пинать кучи листочков, которые люди в оранжевых жилетах куда-то увозили на огромных двухколесных телегах.  Осень как будто знала, что с ее приходом разрушатся четыре, тесно связанных когда-то в недалеком прошлом жизни.

  Это случилось, пожалуй,  в самую красивую, яркую, нежную, горящую, страстную, волшебную, необыкновенно пахнущую гниющими листьями и влажной землей под промокшими ногами, замаскированными в удобные бежевые кеды,  костром и мокрыми волосами, немного электричкой, а еще корицей, никотином, кофе и малиновым чаем, духами близких людей и шарфом, пахнущим мамой,  а порой, осень пахла гашишом и алкоголем, но, по большей части, пахла она  свободой.
Почему свободой? Потому что, наконец-таки, к ней в полной мере пришло  понимание того, что она  уже вполне повзрослевший, даже можно сказать взрослый человек, несмотря на свои года.   На тот момент она  еще училась на втором курсе, но уже успела полностью  освободится от тяготящих душу воспоминаний и боли, успела  понять свое «я», понять, что ей нужно от жизни,  а что от людей, смогла приобрести какие-то принципы, поставить цели, и медленно, но верно к ним идти, совершенно четко и трезво осознавая, что она одна. Абсолютно одна. Как выживший человек, после цунами.
 Самое важное для нее на тот момент было общение с людьми. Неважно какими: хорошими или плохими. Для нее важно было не сидеть на месте и получать эмоции. Любые. Важно было что-то чувствовать, ощущать. Каждой ресничкой и каждой артерией.
Через ее жизнь прошло, наверное, миллион человек. Несмотря на то, что зачастую, она прикидывалась…да и сейчас прикидывается дуррой полнейшей, списывая на глупость абсолютно продуманные и сделанные с холодным расчетом ходы. Как бы нелепо не звучало, но у нее есть одно странное устройство в голове.  Что-то вроде сканера с блютузом, наверное. Когда этот сканер начинал видеть человека насквозь и угадывать его мысли, действия, поступки,  и она понимала, что научиться или взять морально уже нечего, она просто уходила. Уходила по-английски,  молча. Иногда, также молча, как и впускала кого-то, также молча, как вторгалась к кому-то,  а иногда уходила вместе в кричащей, убивающей, угнетающей, разрывающей на части тишиной. Но, свою душу, она прятала под маминым палантином, цвета горячего шоколада, с помпончиками на краях. Для нее  палантин был чем- то вроде оберега или амулета. Также,  как и розовый шарф, подаренный мамой умершей лучшей подруги.
 Всю жизнь  она ждала. Ждала того единственного человека, которому без страха и без оглядки, без опаски, без остатка можно будет отдать свою душу. Разделить самое сокровенное и быть самой собой. Поэтому с каждым днем все более и более закрывалась улыбками. Улыбка – это иммунитет от боли. От любой боли, неважно будь она моральная или физическая. А коротая время в ожидании, она играла. Она меняла маски. Она лицемерила, когда нужно, а когда следовало, харкала в лицо. Она была Актриса. Для нее не было делений с кем так можно, а с кем так  нельзя или нежелательно. Для эгоистов в ожидании все одинаковы. Все равны. Она никого не выделяла для себя. Никогда. Никого. Кроме Мамы b Cовы. Она  была одна  в большом, но уже ставшим ей родным  до каждой ее клеточки кожи городе. У нее было много знакомых и приятелей, но всего один близкий друг. Исключение из правил.Сова.Человек первый после мамы. Но при нем, она не могла позволить себе быть слабой или допустить появиться слезе. Каждый раз, она с усилием глотала снежный ком, зная, что глаза напротив все поняли и в молчании.
 Той осенью она редко появлялась дома, как казалось, только переодеться и переночевать, казалось, она была счастлива, но каждый день она по сотне раз отзванивалась маме – единственному близкому и родному человеку в этом мире, и часто после звонкого смеха рыдала навзрыд ей в трубку, бормоча нелепые монологи. От чего? Да просто от того, что некому было рассказать о своем одиночестве. Не было в ее коллекции минорной маски.
В очередной из вечеров, когда она, наконец, уставшая и морально абсолютно истощенная, ощущая себя избитой собакой, появилась дома. Квартира была пуста. Что ее немного озадачило. Она привыкла возвращаться к пусть и не родному, но сильному человеку. Она всегда старалась отдать всю свою энергию людям, но, не разбирая, позитивная она или нет. Часто сама же страдала от своего энергетического жертвоприношения.
В этот вечер, куря на балконе, в плюшевом желтом халате, розовых тапочках, подстриженная налысо до синевы скальпеля, она воспроизводила в голове свой очередной прожитый, отыгранный, как на арене, как на сцене в цирке день, анализировала: где выиграла, а где потерпела фиаско. Выкурив сигарету до фильтра, и, напрочь, продрогнув, она налила в большую красную, привезенную из родительского дома мамину кружку черный, крепкий, терпкий  кофе. Непременно, холодный и без сахара. Когда она держала кружку, крепко обхватывая ее двумя руками, ей казалось, что она держит теплую, нежную, по-женски изящную руку с длинными тонкими пальцами без единого кольца и невероятно тонким запястьем мамину руку.
Именно в этот вечер, сидя по-турецки на маленькой кухне, она задумалась: «Почему все так, а не иначе»? Она вспомнила  свое детство. Окружающих ее злых, именно злых, прикрывающих свой страх  жестокостью, трусливых детей, делавших все из- под тешка. Она вспомнила пятый класс, как разбила нос однокласснику в новой школе, вспомнила все «стрелки» - попытки отстоять свое «я», все драки, все словесные перепалки, вспомнилось, как ударила женщину в метро, как грубила назло любимому человеку, позже – расставание с ним, всплыло все. 
В первый раз она ответила честно себе на вопрос, почему она побрилась наголо. 
 « Рана детства. Я хочу быть сильнее, выглядеть сильнее, не хочу сливаться с толпой, хочу некого самовыражения». Ей стало страшно. Страх сковал ее тело, сознание атрофировалось. Глаза покраснели.  Чтобы не давать доминировать мысли о том, что может быть хватит играть, она по привычке включила компьютер и залезла под, опять - таки, мамино, самое теплое и уютное  одеяло. Контакт. 10 непрочитанных и 2 заявки в друзья. Читая сообщения, она поймала себя на мысли, что ей противно и приятно. Противно от того, что 10 сообщений и ни одного толкового, а польстило ей то, что ей пишут, она востребована. Одобряя дружки, она даже толком не стала смотреть кто это, и знакомы ли они.  Именно эта безразличность  погубила и одновременно спасла ее будущее.
Следующий день, впрочем, как и последующие две недели пролетели в обыкновенном ритме. Только было одно но. На очередной home-party она и две ее приятельницы перенюхали. На отходах снесло крышу. Снова налысо до синего скальпа. Долгие разговоры почти сутки. Ссора. Скандал. Пощечина, вторая, третья….Она уже не осознавала что делала, и только когда она взглянула в огромные сумасшедшие, наполненные слезами глаза Насти, когда она услышала ее крик, крик от неожиданного поворота, она поняла, насколько она ничтожна. Но, чтобы этого не поняла Настя, и для того, чтобы остаться правой в данной ситуации, она засмеялась и ушла, хлопнув огромной дверью сталинской квартиры. Она не извинилась до сих пор. Извинялась Настя. За что? Никому не понятно.
После этого она завязала с наркотой. Но начались дни пьяного угара и ****ства. В одном из часто посещаемых ею клубов у барной стойки она встретила девушку. По иронии судьбы, ее звали тоже Настя. Блондинка невысокого роста с короткими волнистыми волосами, нелепыми веснушками, бездонно голубыми глазами и невероятно длинными ресницами на первый взгляд, не выделялась из толпы. Но ее глаза. Они покорили. В тот вечер, она решила, что добьется Насти несмотря ни на что, тем более на то, что пришла в этот клуб не одна, и за столиком ее ждала очередная пассия. В тот вечер, Настя стала первой, перед кем она встала на колени, ради того, чтобы Настя позволила один медленный танец. Танец, второй, третий, четвертый. Непонятная улыбка во все тридцать два зуба. «Очнись, дурра, что с тобой»- кричала она мысленно себе, но, глаза Насти заставляли просто поддаться эмоциям. Вдруг Настя взяла ее за руку и повела в сторону туалета. Прижала к стене, прожигая взглядом насквозь, закричала «Так не бывает, понимаешь, так не бывает! Мне 23! А сейчас я чувствую себя 15-ти летней девчонкой». Она испугалась. Ей в первый раз нечего было сказать. Страх потерять эти глаза разрывал ее изнутри. Она просто обняла. И не отпустила. После этого невероятного, до боли крепкого объятия случился их первый поцелуй. Поцелуй, после которого появился подреберный пер и защекотало в животе, засосало под ложечкой и закружилась голова. После клуба они абсолютно счастливые поехали к ней домой. Это была самая прекрасная ночь или уже утро, но это не столь важно.
Они были счастливы ровно месяц. После чего у нее украли телефон. Настя так и не приехала к ней. В клубах ее не было.