Остаемся зимовать...

Мне кажется, мы не переживем эту зиму…
Да и представь, какая может случиться зима после такой вот осени? После осени, в которой ребенок убил ребенка, в которой выяснилось, что человеческая жизнь всё-таки подозрительно дешева, и стоимость ее равняется стоимости 100 граммов белого порошка. И, наверное, мне должно быть все равно, и я старательно отворачиваюсь от разложенных по прилавкам газет и переключаю каналы, но что-то щелкает в голове, когда я вижу очередную машину, впечатавшую в фонарный столб детскую коляску.

Мне кажется, мы не переживем эту зиму.
А если решим пережить, то как?
Я, наверное, выберу мир за пределами своего подоконника. И не получится уже никаких вечеров с чашкой чая и Достоевским, не получится рисунков на стекле и стихов на обложках. Я буду в клубах. На концертах. На дачах. На посиделках, перерастающих в пьянки, и пьянках, заканчивающихся посиделками на полутемной кухне. Я буду с чужими мне людьми. А друзья?... С друзьями тоже, пожалуй. И плевать, что всё это в конечном итоге окажется фальшью.
А ты… ты будешь продолжать играть в «долго и счастливо». И это действительно будет – долго. А вот про «счастливо» - уговора не было.
И в конечном итоге, все это тоже окажется фальшью.
А если ты скажешь, что я не права, то, пожалуйста, первым кинь в меня камень.

И лучше бы мы не перезимовали, правда?

Но что все-таки с нами будет, если перезимуем?...
Мы в любом случае изменимся.
Мы уже изменились...
Ты все реже улыбаешься и всё чаще выходишь из себя и из дома, громко хлопнув дверью, с желанием - не вернуться. А я улыбаюсь, чтобы всегда быть в форме, и выхожу вроде следом за тобой, но в другую сторону, а то и на все четыре.
Тебе уже не надо задерживать дыхание и закрывать глаза прежде чем взять телефонную трубку и нажать прием вызова. А  я на последней за день сигарете пишу гелевой ручкой дату и выкуриваю эти сутки.
И все эти игры очень сочетаются с образом, который каждый из нас себе придумал. И никто не говорит, что нам пора лечиться.
Как мы изменились...
Как мы это допустили?