Жертвенник

               


Судьба. Одни люди верят в нее и  думают, что судьбы написаны на небесах, другие, напротив, доказывают, что судьбу мы делаем сами и аргументируют это примерами из жизни. Но однозначного ответа дать никто не может. Так же, как бытие определяет наше сознание или сознание определяет бытие. У каждого свое мнение,  и каким бы оно ни было, оно в данном контексте нашей жизни  верное. Но я думаю, углубляться не стоит, сейчас не стоит, каждый из нас, если он ищет ответы на эти вопросы, думает по-своему.
   
        Племя наше живет на берегу небольшого озера Таньгиака, которое затерялось в бескрайних джунглях Южной Америки. Живем мы мирно, охотимся, ловим рыбу, пользуемся дарами, которыми щедро одарила эти места Природа. Мне скоро семнадцать лет. Этот возраст считается уже достаточно взрослым. Многие мои сверстники, с которыми я провел свое беззаботное детство, уже женились и имеют детей. Но я жду, когда повзрослеет Инасио.    Многие девушки с удовольствием стали бы моей женой, ведь я сын вождя, к тому же, мне нет равных в охоте на птиц и поэтому у нас на столе всегда нежное мясо куропаток.  К тому же, после смерти отца вождем племени должен буду стать я, и судьба моего народа будет зависеть от меня. Часто приходится присутствовать на совете племени, где решают возникающие проблемы. Всегда интересно, как умело мой отец разрешает их. Вот на прошлом совете ругались два охотника. Стрелы каждого из них попали в молодого оленя. Когда они стали делить добычу, возник вопрос, кому достанется шкура. Один говорил, что его стрела была смертельной, потому как попала в переднюю ногу и олень не смог быстро бежать, другой же попал в голову, и считал добычу своей.
   Они подрались над остывающим телом своей жертвы,  и даже пустили в ход ножи, хорошо что их разняли подоспевшие соплеменники.
   Шкуру оленя отец отдал молодой семье, а охотников наказал плетками и запретил две луны выходить на охоту. Это  суровое наказание для мужчины.
 Как то отец взял меня на совет вождей, куда мы добирались на лодках четыре дня.
   Совет проходил в одном из селений самого многочисленного племени джунглей, там собралось около двадцати вождей, они решали вопрос, допускать или нет миссионеров в наши племена.
    Много было споров. Одни не хотели допускать, так как наши боги могли обидеться, другие, напротив, настаивали, чтобы их пустили, потому как миссионеры привозили не только яркие книжки с рисунками про своего бога, но и разные нужные вещи: ножи, одежду для детей, необычные игрушки и даже оружие, которое убивает кабанов с одного выстрела. Два дня они спорили и пришли к тому, что те, кто хотят, пусть пускают их в свои племена, а те, кто против, пусть посмотрят, может  изменят свое мнение.
   Мой отец не согласился, объяснив что в наших хижинах  и без них  достаточно пищи, а возле тотемов наших богов всегда, корзины наполнены яствами. Шаман Маулидо всегда передает просьбу Богов, которую мы с радостью исполняем.   Хотя отец, в общем-то,  не был против того, чтобы какой-нибудь миссионер у нас погостил. На этом и сошлись. Мне было очень важно побывать на этом совете, где присутствовали неизвестные мне племена. Одежда вождей была разнообразна и пестра. Одни были закутаны в шкуры зверей, другие напротив, в одних набедренных повязках с телами сплошь покрытые красочными татуировками, и украшенные разноцветными перьями птиц.
Удивительны были и речи вождей, одни говорили тихо, словно пели песни, другие громко,  не редко переходили в крик, напрягая не понимающих их язык присутствующих. Много почерпнул я, для себя из той поездки, осознав, насколько мир разнообразен и непредсказуем.
   Оставалось  около восьми лун, до того, как я должен был прийти за Инасио, и все ждали с нетерпением этого момента, кроме одного человека, моего сверстника Эво, сына шамана Маулидо.  Ему она тоже нравилась.  Мы с ним поругались, когда он сказал, что если бы я не был сыном вождя, то она была бы его женой, и что он ей тоже нравится.  Тогда мы с ним подрались, но победителя не было, он хоть и был немного толстоват, но сил в нем было достаточно. Мы вцепились друг в друга и долго катались по траве, пока нас не разняли. С того времени мы с ним и не разговариваем, но я всегда чувствую его ненавидящий взгляд, когда наше племя собирается  на каком-нибудь сходе или празднике.
  Однажды, ближе к тому времени, когда солнце стояло на самом верху, на озере появились две небольшие лодки, в одной из которых был необычно белый человек в странной одежде. Его сопровождали четыре индейца, с верховий реки, которая  впадает в наше озеро. Белый человек был не очень высокого роста и по сравнению с нами выглядел как подросток, волосы его были седые, тело хотя выглядело старым, но в нём чувствовалась внутренняя сила.  Ему нездоровилось, но он держался достаточно уверенно и достойно. Индейцы сопровождавшие его,  знавшие наш язык, объяснили, что это и есть миссионер, и он приехал в гости, чтобы рассказать нам о сыне бога Иисусе.
    Его встретили со всеми почестями, предоставив самое большое бунгало, куда из лодок перенесли  вещи, среди которых было много неизвестных нам предметов, но основную часть составляли ярко разрисованные книги, некоторые из которых я уже видел на совете вождей.
   Когда совет нашего племени собрался в бунгало, несмотря на свое болезненное состояние, миссионер пытался выглядеть убедительно.
   Он вышел из-за циновок, отделяющих большое помещение от  комнаты в углу. Переодевшись в чисто белые одежды, закрывающие все его тело до ступней ног, на которых не естественно и даже смешно, смотрелись жёлтые,кожаные мокасины. С шеи на грудь свисало какое-то ожерелье из белого металла, а на самой груди сверкал небольшой крест из желтого металла.
   - Фелиппе де Лопес, – представился он всем, сидящим на циновках в большой комнате мужчинам, затем он как бы обращаясь к нам, заговорил на непонятном нам языке. Один из сопровождающих его людей, как мы выяснили, был из племени Оатаки, язык которого был схож с нашим, начал переводить его слова. Оказалось, де Лопес был в Тиотиуакане, городе богов, где ему и еще многим его сподвижникам в миссионерской деятельности, разрешили погостить в наших селениях. Он не успел в Оахакы на совет вождей, но ему передали, что наше племя не против, чтобы он пожил с нами, для того, чтобы рассказать о сыне Божьем, Иисусе.
   Все молчали. Ждали, что скажет мой отец. Но внезапно поднялся шаман Маулидо и начал громко кричать, что не нужен чужой бог, нам хорошо со своими. Он начал говорить переводчику, чтобы тот перевел, что мы не против того, чтобы он погостил, раз так решили вожди. И что вчера он был в Нейве, где находятся тотемы наших богов, и Каменный тотем – Манна отошел на два шага назад, это плохой знак, а сегодня прибыл миссионер, значит, нашим богам не нравится, что в наших землях появились белые люди.
   Многие мужчины ему поддакивали, некоторые были более конкретны и говорили, чтобы де Лопес погостил до четвертого восхода солнца, как полагается, и пусть уезжает.
   Но внезапно вмешался в разговор мой отец. Голос у него был грубый, глухой, как будто бы он говорил в дупло сухого дерева.
- Нет, мы не должны так поступать с нашим гостем. Он прибыл с разрешения Брухомайора, верховного колдуна, и он поживет у нас до новой луны, к тому же, гостю не здоровится.
Он сказал это таким  без апиляционным тоном, что никто не посмел ему перечить, да, и не положено было. Слово вождя было законом, а если кто ослушается, то его незамедлительно изгоняли из племени или, хуже того, уводили в Нейву, оттуда тот больше не возвращался, и о нем все забывали. Так было принято  издревле и на моей памяти только два раза, за очень страшные поступки, людей уводили в лес к тотемам наших богов.
   Все затихли.  Шаман сел на свое место рядом с сыном, который все время зло смотрел на меня.
   Де Лопесу перевели суть спора, он спокойно смотрел на небольшую перепалку. Начал снова говорить о том, что он пришел не со злом, напротив он очень уважает наших лесных и небесных духов и богов, но хочет рассказать о своем боге и ничего более.  К тому же, он привез подарки от своего народа, который хотел-бы дружить с жителями леса. С этими словами он попросил своих помощников раздать маленькие дощечки, размером с ладонь взрослого человека. С одной стороны они были черные, а с другой, когда на них смотришь, то видишь себя, как будто бы смотришь в воду, но только в дощечках наши лица были четкие, можно было увидеть каждый волосок. Многие начали улыбаться и строить гримасы, некоторые спокойно положили их рядом и смотрели на шамана, который отвел протянутую руку с интересным предметом, хотя его сын взял, посмотрел и аккуратно положил рядом. Всем раздали книжки с картинками. Когда все опять успокоились, миссионер продолжил говорить, что пусть приходят все, кому интересно узнать про Иисуса, пусть приходят жены, дети. Он постарается каждому найти подарок.
   Кто-то задал вопрос, чем отличается его бог от наших, и когда Де Лопес хотел начать говорить, Маулидо со своим сыном демонстративно встали  и, сказав вождю, что им надо уйти, пошли к выходу. Многие потянулись за ними, так как шаман был вторым человеком в племени, и только он мог общаться с духами. Отец тоже встал и, спросил, ничего ли не надо гостям? Те, поблагодарив отца за помощь, сказали, что всё очень хорошо.  Мы с отцом тоже вышли и пошли в сторону нашей хижины. Многие мужчины уже разбежались показывать подарки, некоторые обсуждали услышанное, но, увидев идущего вождя, спешили к своим семьям.
   Уже подходя к нашему бунгало, расположенному в центре селения, к отцу подошел шаман. Они отошли на берег озера и долго о чем-то говорили.
   Когда отец вернулся, то сказал, что завтра все мужчины пойдут в Нейву, подносить подношения  нашим богам, чтобы они на нас не обижались.
    С первыми лучами солнца, которое восходило со стороны озера, на окраине селения возле невысокой хижины шамана, собралось все мужское население нашего племени. Все были разукрашены в праздничные наряды и одежды, каждый нес с собой  пожертвования.
   Когда Маулидо вышел в своем шаманском одеянии, состоящем из шкуры медведя с искусно высушенной мордой, которая сверху покрывала  его голову, и набедренной повязки, если не считать ожерелья из зубов волка, то это и была вся его одежда.
    Как только загремели тамтамы, Маулидо повел всех в лес. Шел он вприпрыжку, временами забегая далеко вперед, и падал на землю, слушая ее. Уже перед самым входом в джунгли он остановил всех, а сам, так же широко расставляя ноги, умчался в чащу. Тамтамы не переставали барабанить, и только когда через некоторое время из-за деревьев показался шаман, все смолкли. Маулидо прокричал, что боги ждут нас. Снова загремели барабаны и смолкли только тогда, когда все скрылись в лесу и подошли определенному месту, где сняли с себя все оружие, сложили тамтамы и тихо, не разговаривая, пошли за колдуном. Теперь он шел спокойно, как человек. Морда медведя, как бы склонившись вперёд, подпрыгивала в такт его шагов. Остальные шли  склонив головы, с разнообразными подношениями на руках.
   И вот мы вошли в Нейву. Это была огромная поляна, на которой стояли деревянные тотемы наших божков. Впереди всех стоял каменный тотем нашего племени высотой в два человеческих роста. Откуда, когда и как он появился здесь, никто не знал. Это была фигура громадного человека, как бы наполовину уходящего в землю. У него не было рук, но отчетливо были видны большой нос, уши и рот. Его глубоко посаженные глаза смотрели куда-то вверх, как будто он все время смотрел в одну точку. Все ахнули, он и вправду отодвинулся на два шага назад. Это было видно по следу, тянувшемуся от места, где он был раньше. Ни один, ни сто человек не могли этого сделать и не потому, что он был громадным, а потому, что за него никак нельзя было взяться, к тому же он стоял прямо, и его невозможно было передвинуть, он бы тут же  рухнул. 
   Мы все упали на колени и, опустив головы, закрыли глаза. Шаман начал выкрикивать гортанные звуки совершенно нам непонятные. Было слышно, что он подбегает к каждому тотему и о чем-то его  спрашивает, потом падает, затихает и, вскочив, бежит к другому. Когда он подбежал к каменному истукану, он не стал кричать, он стал перед ним на колени и о чем-то его просил. Затем, встав,  разрешил и нам подняться, сказав, что боги рады, что мы пришли к ним, и они готовы принять наши дары, но  очень недовольны, что мы пустили к себе миссионеров.  Вождь подошел к каменному идолу и положил возле него корзину с яствами, после чего начали подходить и другие. Когда возле каждого тотема были сложены наши дары, мы снова вернулись на прежние места. И снова Маулидо начал свой танец, на который мы не имели права смотреть. Когда церемония закончились, Маулидо объяснил, что боги приняли дары, и они так же будут нас охранять и помогать.
   В селение мы вернулись после полудня. Женщины готовили еду для пиршества. Дети, радостные, бегали, показывая друг другу картинки, которые им дал де Лопес. Он  ходил по селению и через своего переводчика разговаривал с детьми и женщинами.
   Через некоторое время начался праздник. Все были рады, что боги любят нас и шаман начал свой необычный танец. Он то взлетал как птица, то падал на землю, извиваясь словно змея, ползал, то снова взлетал и снова падал, откуда у него было столько сил, у этого уже немолодого шамана. Ведь он с самого рассвета, как только повел процессию в Нейву, не останавливался. Когда он начал успокаиваться и затихать, из толпы жителей выбежал его сын. Нет, он не танцевал как отец, но в его необычных движениях чувствовалась необычайная сила тела и колдовская грация чего-то неземного,   хотя он был полноват, это ему не мешало околдовать всех жителей, которые кричали и поддерживали его в такт своими криками. В одном месте он приблизился к жителям и как будто бы нечаянно, но в то же время все заметили, как нежно и ласково он коснулся плеча Инасио, все вскричали от возбуждения а она, как бы подалась  вперед, но он отскочил, надменно улыбаясь взглянул на меня,  продолжая свой завораживающий танец. К нему начали присоединяться другие мужчины. Потом они организовали круг, в который начали вбегать женщины, танцуя наши племенные и ритуальные пляски.
       Я не принимал участия в танцах, а пошел к месту, где мой отец разговаривал с де Лопесом через переводчика, перед ними на циновках были разложены разнообразные блюда. Миссионер много расспрашивал, то и дело показывая на танцующих, и сколько отец ему не предлагал поесть, он все время отказывался. Было видно, что ему  нездоровиться, и он иногда засыпал в рот какой-то порошок запивая его водой.
   Поздно ночью, при свете костров, закончились танцы. Один только раз я видел свою Инасио в танце. После него она с подружками села и только наблюдала, время от времени посматривая в мою сторону, смущаясь, отводила глаза, если я замечал.
   На следующий день все было как прежде: кто ушел на охоту, кто ловил рыбу, кто-то выделывал шкуры, кто-то плел циновки. Все было как прежде, только возле бунгало миссионера все время оживленно играли дети, время от времени он выходил, что-то рассказывал, что-то показывал, кому-то что-то дарил. К вечеру к нему зашел и отец. Не знаю, о чем они говорили, но отец вернулся очень поздно. Маулидо, напротив, обходил стороной жилище де Лопеса, и всех настраивал на то, чтобы не пускали детей а сами не общались с белым человеком.
   Прошло около двух недель пребывания миссионера в нашем племени. Отец целыми днями находился у него, с ним были еще некоторые мужчины, которые рассказывали, приходя  к своим женам, о необычной жизни де Лопеса, о жизни сына бога, которого убили  люди по велению жрецов. Отец мне тоже много рассказывал интересного, и было что-то необычное в том, что Иисус был простым человеком, какие чудеса он творил. Однажды отец пришел и сказал, что де Лопесу совсем плохо, он покрылся красными пятнами, и завтра  уплывает. Видно было, что отца это расстроило, но делать было нечего.
   Утром, загрузив лодки миссионера продуктами и подарками, мы попрощались с ним, он уже не мог сам ходить, его все время поддерживал переводчик. Так уплыл от нас этот необычный белый человек, совсем больной, весь в белой одежде с желтым крестом на груди.
   
      Прошло достаточно времени,  детям надоело рассматривать картинки, многие дощечки, в которых можно было видеть себя, и которыми дети отражали солнечный свет, направляя в глаза и ослепляя своих друзей, разбились, и их осколки хранились у родителей в потаенных местах.
   Оставалось два рождения луны, и я уже представлял, как пойду к отцу моей возлюбленной и по обычаю племени буду хвалить его, а затем предложу породниться, взяв его дочь к себе в новое бунгало, стоящее рядом с отцовским. Там все уже было готово к встрече молодой хозяйки, ложе устлано новыми шкурами оленей, сплетены новые циновки. С каждым днем я думал о ней все больше и больше и мечтал, как буду целовать гладить ее нежное, упругое тело.
   
      Первым заболел шестилетний сын женщины, которая стирала и убирала в хижине де Лопеса. Затем внезапно слег мой отец. Не успел Маулидо дочитать свои замысловатые заклинания у тела  больного вождя, как шамана позвала другая семья, там бредила их пятилетняя дочь. Через несколько дней шаман уже жег большие костры возле первых хижин, со стороны озера, добавляя туда такие травы, от которых у нас кружилась голова, но все было тщетно, люди продолжали болеть.
    Маулидо ушел в Нейву, его не было уже два дня, когда умер мой отец. Без его присутствия  нельзя было хоронить, ведь отец был вождем и в последний путь его должен был проводить шаман, но за ним никто не пошел, ни кто даже вождь не имел права, нарушать  разговор шамана с богами.
   До ночи умерла еще одна девочка, и еще двое мальчиков метались в предсмертной агонии.
    Под утро пришел шаман. Он был непохож на самого себя, в его глазах читалось безумие. На окраине, возле его хижины, собралось все взрослое население племени. Он устало сел, начав кричать, порою казалось, что он вот-вот упадет и заснет, но внезапно он вскочил, и взгляд его начал проясняться. Пронзительным голосом, словно сойка на рассвете, он закричал, что боги разгневались на нас. Они долго молчали, и только сегодня ночью он узнал, что наш вождь, который разрешил жить де Лопесу с нами, предал их, и они требуют жертву, чтобы вернуться к нам.
- Мы готовы отдать любую жертву, только пусть они нас не покидают, - закричала толпа,- любую жертву,  пусть Маулидо скажет, какую.
- Сына вождя, - как гром прозвучали его слова, - сына того, кто предал наших добрых богов.
   Все стихли. Я сначала не понял значения этих слов, но когда увидел улыбающееся лицо Эво и устремленные на меня взгляды людей нашего племени, до меня только тогда дошло, что боги выбрали в жертву меня. В толпе воцарилось молчание, затем кто-то прокричал: «Пусть будет так.» И в такт ему начали звучать подхватываемые другими жителями крики.
- Пусть будет так, пусть будет так, пусть будет так, - эхом отдавалось у меня в голове.
- Пусть будет так, – вырвалось у меня из гортани, и я успокоился.- Пусть будет так, но похороните моего отца, как положено хоронить вождей.
   - Пусть будет так, – произнес шаман, - а ты иди, готовься, боги ждут тебя. Ты настоящий воин и предстань перед ними с достоинством.
   Когда похоронили отца и все вернулись в селение, умерли те двое мальчиков. Я видел взгляд Инасио, когда процессия возвращалась. Глаза ее были полны слез, и она печально отвела их от меня.
   Все рухнуло в одночасье, все мои мечты, желания, надежды. Я оказался жертвенником. Но я спасал свой народ. Наши боги вернутся, и люди снова заживут счастливо. Взойдет две луны, и тогда у порога отца Инасио появится Эво и будет хвалить его и предложит забрать его дочь в новое бунгало, ложе которое устлано новыми шкурами молодых оленей, на которых я мечтал любить мою Инасио. На следующее утро я должен буду идти в Нейву с шаманом и советом племени, где на жертвенном камне мне должны сделать надрезы на руках, и моей кровью должны наполнить две небольшие чашки, сделанные из орехов. Одну должны выпить по глотку все, кто привел жертву, а вторую вылить к подножью каменного бога Манна. Затем меня, обессилевшего и истекающего кровью, должны будут оставить возле него и удалиться, чтобы не мешать богам. И только после седьмого восхода солнца можно будет снова прийти в Нейву, и если мое тело останется лежать, то жертву не приняли, а если меня не обнаружат, значит, боги простили, значит, они забрали и довольны жертвой.
   Каждый мужчина нашего племени готов был умереть за благо своего народа, так мы были воспитаны.
   Мне приготовили чистые одежды. Я попрощался с мамой, с сестрами, которые беззвучно плакали.   По закону нельзя было, чтобы кто-то жалел, ведь меня отправляют к богам, и я, и родственники не должны были сожалеть.
   Торжественно, под одобрительные крики моих друзей, знакомых и просто людей нашего племени,  меня отвели в специальную хижину, которая стояла поодаль от нашего селения. Ее использовали только для того, чтобы жертвенник мог до рассвета побыть один, очистить свое тело и дух от суетных мыслей обычной жизни. После чего со мной мог говорить только Маулидо, он и должен был делать разрезы на руке, из которой будет потихоньку вытекать кровь, а  с нею моя… жизнь.
   В хижине было совершенно пусто, только посередине небольшой комнаты лежала свежая циновка. Дождавшись, пока все уйдут и оставят меня одного, я лег на спину. Циновка еще пахла молодым камышом. Мне вспомнилось детство, когда мы с друзьями охотились с рогатинами на рыбу, которая заходила в камыши на нерест метать икру, и как подолгу не шевелясь, я стоял в воде,  жевал молодые, сладковатые побеги камыша. Вспомнил, как первый раз из лука убил фазана, который сидел высоко на дереве,  как он замертво рухнул к ногам дяди моей матери, и он с удивлением поощрил меня взглядом. Перед глазами проплывало детство. Запах дыма костра, на котором в листьях банана жарили мясо молодого кабана, дурманивший запах орхидей, среди которых, притаившись с друзьями, мы ждали, когда придут купаться девчонки. Вспомнил, как первый раз увидел Инасио, которая сразу вошла в моё сердце.  Несмотря на свою стеснительность, она так  радостно и звонко смеялась, что казалось всю мою душу заполнил её нежный голос. Вспомнил, как она смутилась, когда я поймал ее взгляд,  и тогда окончательно решил, как только придет время пойду в хижину ее отца. Внезапно всплыло довольное лицо Эво, мне представилось, как он заводит ее в новую хижину, построенную для меня, и мне стало так плохо в левой стороне груди, что-то закололо, я сжался в комок, перевернувшись на правую сторону, забылся.
   В дверь легонько постучали. Вот и все. Пришло время, прощай милая сердцу, неповторимая Инасио. У меня не будет больше времени думать о тебе, перед глазами снова всплыло улыбающееся, толстоватое лицо Эво. Опять постучали, но почему не заходит шаман, и почему он стучится?
   Подойдя к двери и открыв ее, я отшатнулся, на приступках стояла… Инасио. Она смотрела на меня невинными, большими глазами, и в них я увидел то, чего не могу объяснить словами. Мы молчали. Никому кроме шамана нельзя было заходить сюда, и мне нельзя было выходить из хижины без него.
   - Как ты очутилась здесь, Инасио?
   - Не знаю.
   - Сюда нельзя никому приходить, я ухожу на встречу с богами, они будут недовольны.
   - Боги не ждут тебя.
   - Откуда ты знаешь? Маулидо до третьего восхода солнца разговаривал с ними, я готов идти к ним…, хотя и не хочу.
   - Ты боишься? – тихим голосом спросила она.
   - Нет. Милая моя, я так долго ждал, когда ты повзрослеешь, я так хотел, чтобы ты была со мной рядом, что бы у нас были бы дети. Ты мне дороже всех на свете, дороже моей жизни, – непроизвольно я притянул ее руками и обнял. Она разрыдалась.
   - Милый Оаха, я не хочу жить без тебя. Я тоже ждала того времени, когда ты придешь к моему отцу, я с детства любила тебя, но это Эво. Это все он.
   - При чем здесь Эво?
   - Мой отец случайно услышал, как Эво разговаривал со своим отцом. Это он его уговорил, чтобы тебя в жертву принесли. Он хочет, чтобы я стала его женой.
   - Но боги, они же попросили жертву.
- Нет, Маулидо говорил сыну, что это болезнь белых. Надо сжечь бунгало, где жил миссионер. Он знает, как лечить заболевших. А Эво попросил это сделать после того, как тебя отведут в Нейву.
Мы вошли и сели на циновку.
   - Это правда, любимая? Все, что ты рассказала, неужели это правда! Мне не верится.
   - Да, это правда. Отец очень любит тебя, и он тоже ждал, когда ты к нему придешь. Он ведь  знает, что я с детства люблю тебя.  Он собрал тебе еды, там возле порога все. Я тебе принесла и лук со стрелами, и нож. Беги, Оаха! Когда все уляжется, ты вернешься. Мы все расскажем на совете племени, и я буду твоя, я буду ждать тебя, любимый, - с этими словами она поцеловала меня и встала.
   - Не знаю. Надо подумать, я пока не понимаю, как такое может быть.
   - Оаха, я пойду домой. Отец волнуется. Я буду ждать тебя. Отец не отдаст меня Эво. Мы все будем тебя ждать. Прощай! – она грациозно, словно лань, выскользнула из хижины.
   Я не мог поверить в то, что сам  Маулидо ,человек который разговаривает с богами, мог пойти на такое. В это невозможно было поверить, но я не мог не верить Инасио. Оставалось совсем немного времени до прихода шамана. Тогда уже будет поздно, а если это правда, я умру только из-за этого толстого Эво. Нет, я не боюсь идти в Нейву, но больше всего я хочу быть со своей возлюбленной. Я приоткрыл дверь, скоро рассвет.
   Уже четвертый день я шел в сторону заката солнца. Жизнь джунглей я знал с детства, за это время я выпустил только две стрелы, но зато не был голоден. Вечером, подстрелив куропатку возле гнезда, я приготовил её в листьях коки, поэтому мне идти было легко и сытно. Я радовался жизни, и мечтал только найти какое-нибудь селение, представиться заблудившимся охотником и пожить немного. Мне казалось, что я смогу прижиться в любом племени.
   Буду охотиться, помогать жителям, а  к сезону дождей вернусь и заживу со своей Инасио счастливо.
   Ближе к вечеру, когда   надо было подумать о ночлеге и еде, я вышел к реке, желтые воды которой несли мимо меня поваленные деревья и поломанные сучья. Где-то в верховьях, наверное, прошел ураган. Переправиться через реку не было никакой возможности. Запомнив место, где  вышел, я решил идти вниз по течению, но пройдя еще некоторое время,  увидел на берегу небольшого крокодила, который открыв рот и закрыв глаза, мирно спал.  Стрела вонзилась ему в основание головы, он недолго извивался, поломав мне стрелу, но когда  начал затихать, я прикончил его ножом. Поев немного мяса, я влез на дерево, смастерил себе удобное лежбище и уснул. Утром, сделав небольшой плотик, перевязав несколько выброшенных деревьев лианами, я решил переправиться на другой берег. Река была очень быстрой. Течение несло меня, прибивая к тому берегу, от которого отплыл. Но вот у меня получилось, и я очутился на другом берегу. Сердце защемило, как тогда, в жертвенной хижине. Ощущение того, что я навсегда потеряю Инасио, закралось мне в душу и сознание того, что  не смогу найти дорогу к своей любимой не покидало меня. Но  ничего не оставалось делать, как идти дальше.
   В одном месте в лесу я вышел на небольшое селение, но когда увидел шесты с надетыми на них высушенными головами людей, я понял, что попал к охотникам за головами. Один из черепов, который криво был насажен на шест, показался мне очень знакомым,  голова с всклокоченными седыми волосами, была похожа на де Лопеса, но она была наполовину изуродована, видимо, страшным ударом дубинки охотника, поэтому я не был уверен. Осторожно что бы не кто не заметил, я двинулся подальше от кровожадных жителей джунглей.
   Так я шел, потеряв счет восходам солнца. Стрелы с наконечниками у меня кончались,  приходилось их экономить. И вот, когда за спиной оставалась одна стрела, ночью, когда в джунглях все стихло, я услышал какой-то шум, он то нарастал, то, как бы отходил назад, то снова прибывал. До утра я не сомкнул глаз.
   Когда после непродолжительной ходьбы, я вышел из джунглей, то моему взору предстала невиданная картина. Впереди, до самого горизонта, простиралась вода. Куда бы я ни смотрел, везде видел голубую, сливающуюся с небом воду, которая, накатывая на берег, производила шум, тревожащий меня ночью.
   Когда-то отец рассказывал мне, что где-то есть такое большое озеро, что его невозможно переплыть, и что у него нет берегов, но тогда я и представить себе не мог, что оно такое бескрайнее.  Нам, лесным жителям, всегда страшно выходить на открытую местность, поэтому я пошел вдоль леса. К вечеру мне уже хотелось забраться на какое-нибудь дерево, и я выискивал подходящую для этого секвою. Невдалеке, ближе к воде,  вдруг заметил каменных богов, похожих на нашего Манна. Но некоторые из них были в несколько раз больше, а у других на головах были установлены круглые, похожие на какие-то шапки, громадные камни. У них, как и у нашего бога, были видны глубоко посаженые глаза, смотревшие в небо. Их было очень много. Некоторые стояли в ряд, некоторые как бы разбрелись, но было что-то страшное, что-то неестественное для меня. Это была долина Богов. Что мне было делать, ведь людям нельзя подходить к ним, и я снова удалился в лес.
   Следующим утром, меня разбудил какой-то шум, доносившийся из-под дерева, где я устроил себе ночлег. Когда я взглянул вниз, то увидел нескольких охотников, которые показывали на меня. Они о чем-то негромко переговаривались, с тревогой направив в мою сторону свои стрелы.  На понятном для лесных жителей языке жестов,  знаками начал показывать им, что зла от меня нет, что я заблудился.  Они разрешили мне спуститься.   Затем повели в свое селение, которое находилось, совсем не далеко. Оно чем-то было похоже на наше, добродушные жители приняли меня по доброму, а некоторые слова, которые  слышал, были знакомы .
   Меня  привели к вождю, где уже знали о моем прибытии. Собралось достаточно народа. Я долго объяснял, где жестами, переходящими в танец, где словами, которые, я думаю, им были непонятны, но они отнеслись ко мне хорошо. Уже поздно ночью, когда я, объевшись угощениями и испив резковато шипящего напитка, от которого у меня зашумело в голове, был отведен в одну из пустых хижин, где первый раз за столько дней заснул так крепко, что, проснувшись, обнаружил, что солнце снова заходит,  и скоро снова наступит ночь.
   Я прижился в племени, после первой охоты, где я смог показать свое умение стрелять из лука, охотники редко уходили за добычей без меня.
   Брухо-тауцт, местный шаман, невысокий худенький старичок с бесцветными глазами, совсем непохожий на крикливого Маулидо, рассказал мне о долине богов. Когда предки его поселились здесь, каменные боги уже стояли на тех же самых местах. В долину можно ходить, когда захочешь, но можно и не вернуться оттуда. Многие люди пропали, но никто никогда не жалел об этом, значит, боги забирали их к себе.
   Уже взошли две молодые луны, после того, как я покинул свое племя. Завтра с утра ненавистный Эво придет к отцу Инасио, а я все не решался уйти из так хорошо принявшего меня племени. Надо было собираться, приготовить оружие, еду, уже был придуман план побега. Я как будто пойду в долину богов, а оттуда, держась восхода солнца, двинусь навстречу со своим народом и со своей возлюбленной. Но у меня не получалось, как-то не решался уйти просто так. К тому же, многие заболели какой-то неизвестной болезнью, я все время был на охоте, так как без меня в такое тяжелое время им было бы сложно прокормиться. Но я решил,  как только настанет время молодой луны,  двинусь в путь, во что бы то ни стало.
      Как-то, вернувшись с охоты, мы отсутствовали три дня, гнались за стаей кабанов и пока не загнали их к реке и не перебили всех, не возвращались. Люди не перестали болеть. Напротив, заболели еще несколько мужчин-охотников. Брухо-тауцт ушел к богам просить прощения и чтобы боги помогли нам с этой неизвестно откуда взявшейся напастью. Когда он вернулся, то все собрались в центре, чтобы услышать, что решили боги. Все жители с нетерпением ждали, когда он начнет говорить. И вот в полнейшей тишине прозвучали его слова.
   - Боги многие годы помогали нам, ограждая нас от других воинствующих племен. На наших столах всегда было полно еды. Боги Воды дарили нам много рыбы. Наши дети и мы жили беззаботно. Но мы начали забывать их, жертвенные места опустели.  Боги требуют жертву.
  Люди молчали, боясь спросить, кого из них требуют боги. Брухо-тауцт продолжил: - Они выбрали человека, который должен стать жертвенником.
   - Кто это? – раздался голос из толпы.
   - Они выбрали лучшего охотника, и завтра утром мы должны их умилостить.
   …Вот я стою напротив каменных богов, которые смотрят поверх меня. Подо мной потрескивает хворост. Скоро он совсем разгорится, и языки пламени начнут лизать мое тело, которое потом превратится в угли. По поверью этого племени, дым, который уходит вверх, унесет мою душу туда, куда так пристально смотрят каменные истуканы. Может, там я встречусь когда-нибудь со своей Инасио...
   
      Вот некоторые говорят, что мы делаем судьбу сами, а я думаю, что уж если судьба наметила тебя жертвой, то куда ты не беги, все равно от судьбы не убежишь. Хотя как знать?




                26 июня 2007 года