Безнаказанность. Из цикла Превратности судьбы

                Безнаказанность.

      Безнаказанность   сама  по  себе, может  быть,  и  не  так  страшна.  Страшно,  что  частенько  порождает    вседозволенность.
      Эта  история  стара  как  мир,  и,  наверное,  в  разных  частях  света  подобные  истории   ежедневно  происходят  десятками  и  сотнями.  Вот  только  у  этой  финал  получился  излишне  трагичным.

      Начиналась  она  вполне  тривиально.  Главный  персонаж,  Стасик  Петров,  сидел  на  уроке  и  терпел.  До  конца  урока  оставалось  всего  чуть-чуть,  но,  видимо,  пришёл  конец  его  терпению.
      Поднял  он  руку.  Учительница,  Ирина  Александровна,  спросила:
      -Стасик,  чего  ты  хочешь?
      -Разрешите  выйти,  Ирина  Александровна.
      -Нет,  Стасик.  Потерпи  немножко,  пять  минут  до  конца  урока  осталось.
      Надо  думать,  всё-таки  моча  Стасику  в  голову  ударила.  Не  сдержался.
      -Ты  чего,  дура,  не  понимаешь?!  Выйти  мне  надо!
      Учительница  оторопела  от  резкого  ответа.  Впрочем,  и  её  понять  можно.  Святая  святых – авторитет  учителя – на  глазах  рушится.  Отпустила  в  туалет  Стаса,  но  после  уроков  подозвала  и  записку  родителям  вручила.
      В  записке  написано,  чтобы  кто-то  из  родителей  завтра  утром  в  школу  явился.
      Мама  вечером  записку  прочитала,  озаботилась.  Начала  допытываться,  что  же такого  произошло  в  школе.
      Рассказал  Стасик  правду.  Как  в  туалет  просился,  как  учительница  отпускать  не  хотела, и  как  в  результате  выразиться  пришлось.  Необходимо  сказать,  в  семье  отцом  чётко  было  установлено – честно  говорить  правду.
      Мать  сходила  в  школу,  поговорила  с  учительницей,  точку  зрения,  Стасиком  представленную,  изложила.  Но,  вероятно,  не  пришли  с  учительницей  к  единому  мнению  в  данном  вопросе.
      Вечером  поделилась  мнением  с  мужем:
      -Представляешь,  Толя!  Стасик  наш  учительницу  дурой  назвал.
      Отец  устал  на  работе.  Ему  не  до  углублённых  разборов  происшествия  было.
      -Ну  и  всыпала  бы  ему  ремнём.  Сама  не  можешь,  так  я  сейчас  всыплю! – ответил  он.
      -Не  горячись,  Толя.  Хоть  она  и  взрослая  женщина,  но  ведь  дура  дурой.  Ты  сам  подумай,  если  бы  мальчик не  вытерпел,  в  классе  описался,  каково  бы  ему  потом  учиться  было?
      Смолчал  отец.  Приведённый  аргумент  убедительным  показался.
      Стасик,  слышавший  разговор,  сразу  вывод  сделал,  и  даже  два  вывода.
      Первый – самый  важный.  Правда,  она   разной  бывает.  Иногда  просто  интонация  истинный  смысл  изменить  может.  А  если  слово-другое  убрать  или,  наоборот,  добавить,  то  правда  в  сущности  той  же  останется,  но  только  смысл  содеянного  другим  оказаться  может.
      Второй  вывод  послабей  будет,  но  тоже  важный.  Мама  очень  его  любит  и  в  обиду  не  даст.

      Прошло  несколько  лет.
      Стасик  летним  воскресным  вечером  в  компании  подростков  в  футбол  играл.  На  асфальте  мяч  гоняли,  в  проезде  автомобильном,  который  вдоль  дома  устроен.
      Пенсионеру  в  этот  момент  проехать  приспичило.  Машина  у  него  новая,  недавно  по  ветеранской  очереди  купил,  оставлять  во  дворе  на  ночь  страшно.  Намерился  её  в гараж  транспортировать.
      Собрался  со  двора  выехать,  а  тут  футболисты  дорогу  перегораживают.  Он  посигналил.  На  него  ноль  внимания.  Какое  внимание,  если  атака  за  атакой  то  на  одни  ворота,  то  на  другие  накатывает.
      Лопнуло  терпение  у  пенсионера.  Вышел  из  машины,  принялся  увещевать  нерадивых мальчишек.
      Стасик  так  и  не  понял,  что  на  него  нашло.  Выпалил  в  запале:
      -Да  заткнись  ты,  козёл  старый!
      Смешался  пенсионер  от  подобного  высказывания.  Ему,  ветерану,  кровь  на  войне  проливавшему,  подростковая  сопля  такое  заявлять  осмеливается.
      Вскипел,  бросился  за  Стасиком.  Тот  убежал  бы  конечно,  неловкость  подвела.  За  бордюр  зацепился,  упал.
      Схватил  его  пенсионер  за  шиворот,  ремнём  хотел  отлупить,  но  ремня  не  оказалось.  Подзатыльников  навешал.
      -Давай-ка,  парень,  пошли  к  родителям, - немного  приостыв,  подвёл  ветеран  черту.
      Перехватил  Стасика  за  руку  и  повёл  к  подъезду.  А  навстречу  отец  выскакивает,  в  спортивных  штанах  и  тапочках  на  босу  ногу.
      Старшая  сестра,  Светка,  видевшая  начало  конфликта,  успела  до  квартиры  домчаться  и  прокричать:
      -Папка!  Там  дядька  Стасика  бьёт!
      Подбежал  отец  к  пенсионеру,  Стасика  из  его  рук  вырвал,  схватил  ветерана  за  грудки  и  трясёт:
      -Ты  чего,  старый  хрыч,  над  малолеткой  издеваешься?!
      Пенсионер  обомлел  от  подобного  поворота  событий.  Поник.  Разъярённому  отцу  объяснить  ситуацию  пытается.
      Отец  чуть  успокоился,  слушает,  что  ветеран  рассказывает.  Стасик  рядом  стоит,  сопли  и  слёзы  кулаком  по  лицу  размазывает.  Понимает,  сейчас  отцов  гнев  на  него  обрушится.
      Но  вот  тут  в  другую  сторону  вывернуло.  Пацаны-футболисты  рядом  столпились.  Витька,  который  из  всех  их  постарше  был,  вперёд  вышел  и  нагло  так  заявляет:
      -Ты  чего,  дед,  врёшь-то! – а  сам  незаметно  Стасику  подмигивает,  держись,  мол,  мы  своих  в  беде  не  бросаем.
      Тут  и  другие  ребята    загомонили,  поддержали:
      -Никто  вас  не  обзывал,  послышалось  вам.
      От  такой  борзости  ветеран  сник  совсем.  Но  и  отец  не  очень-то  пацанам  поверил.  Развернул  Стасика  к  себе,  смотрит  ему  в  лицо,  спрашивает:
      -Скажи,  Стас!  Только  честно  скажи,  говорил  что-то  подобное  этому  гражданину?
      Стас  зарёванными  глазами  отцу  в  лицо  смотрит,  научился  уже  взгляд  где-то  дальше  фокусировать.  В  мозгу  у  него  мысли  мириадами  носятся.  С  одной  стороны,  отец  всегда  заставлял  правду  говорить,  с  другой – кодекс  мальчишечьей  чести  обязывает  ребят  всеми  силами  поддерживать,  коль  заступились  они  за  него.
      Мгновенно  сообразил  Стасик,  что  ему  выгодно.  Соврал.   Первый  раз  соврал  в  серьёзной  ситуации.  Нахмурился,  слёзы  утёр  и  заявил:
      -Ничего  я  не  говорил  этому  дядьке…
      Отец  глянул  пристально  и  отпустил  Стаса.  Повернулся  к  пенсионеру,  сказал:
      -Не  знаю,  что  уж  вам  послышалось,  но  я  сыну  верю!  Он  всегда  говорит  мне  правду.  А  посему,  давайте-ка,  извинитесь  перед  парнем.
      Пенсионер  окончательно  расстроился,  плюнул  в  сердцах,  повернулся  и  побрёл  к  автомобилю.
      После  этого  случая  Стасик  ещё  пару  выводов  сделал.  Первый – если  всё  время  говорить  правду,  то  когда  вдруг  приспичит  соврать,  ложь  однозначно  за  правду  прокатит.
      Другой  вывод  поважней  показался.  Дворовое  братство  и  товарищество  очень  многого  стоит.  Вот  тут  предавать  никак  нельзя,  иначе  отщепенцем  вмиг  станешь,  а  это  надолго,  если  не  на  всю  жизнь.
      Пацаны  в   то  время  поголовно  мушкетёрами  зачитывались.  Во  дворе  в  войнушку  и  партизан  играли.  Лозунг  «Один  за  всех  и  все   за  одного»  постоянно  в  жизнь  претворяли.  В  играх  нетерпение  к  предательству  вырабатывали.  В  мозгах  у  них  чёткое  разделение  на  чёрное  и  белое  было.  Не  понимали  детским  умишком,  в  некоторых  ситуациях  лозунг  и  ложным  быть  может.
      На  следующий  день  собрались  пацаны  во  дворе  снова.  Витька  к  Стасику  подошёл,  по-взрослому  руку  пожал,  по-дружески  по  плечу  похлопал.
      -Молодец,  Стас,  не  зассал!  Не  предал!  И  батька  у  тебя  молодец, правильный  мужик,  заступился!  По-нашенски.  Ещё  и  мудака  этого  извиняться  хотел  заставить!  Видели,  как  у  него  рожа  вытянулась?
      Расцвёл  Стасик  от  похвалы.  Уличная  кодла  его  окончательно  своим  признала.  И  тут  же  мысль  пробила,  как  ветерану  отомстить.
      Собрались  пацаны  у  стоящей  неподалёку  машины  пенсионера,  по  сторонам  огляделись – всё  тихо -  и  на  багажнике  гвоздём  нацарапали  «Старый  пердун».
      Одного  не  учли,  соседка  ветерана,  с  третьего  этажа,  в  окно  случайно  выглянула  и  акт  вандализма  видела.
      Вечером  пенсионер  к   отцу  Стасика  разбираться  примчался.  Отец  Стасика  позвал,  спрашивает:
      -Ты  нацарапал?
      А  Стасику  даже  и  врать  не  нужно.  Знал  ведь,  под колпаком  он  у  Мюллера,  и  сам,  конечно,  ничего  не  царапал,  только  рядом  стоял.  Посмотрел  в  глаза  отцу  ясным  взором  и  честно  сказал:
      -Ничего  я  ему  не  царапал!
      Пенсионер  доказывает,  на  соседку  ссылается,  которая  Стасика  в  компании  автохулиганов  видела.  Отцу  надоело  доводы  ветерана  слушать.  Ответил  ему  грубо,  мол,  идите,  настоящих  писателей  разыскивайте.  А  сюда  больше  не  приходите,  не  сутяжничайте.
      Отец  к  тому  времени  начальником  следственной  части  в  райотделе  милиции  работал.  Начинал  простым  опером,  не  одно  преступление  раскрыл,  уважение  и  авторитет  честно   заработал.  С  самых  низов  поднимался,  юридический  заочно  заканчивал,  у  начальства  очень перспективным  считался.  Ему  самое  малое пятнышко  могло  кляксой  на  карьеру  упасть.  Поэтому,  подчищал  все  пятнышки  сразу. Поговорил  позднее  с  ветераном  и  замял  дело.

      Ещё  семь  лет  минуло.  Стасик  школу  закончил,  поступил  в  институт,  на  втором  курсе  учился.
      Витька  к  тому  времени  окончательно  уличной  шпаной  стал.  За  хулиганку  под  условным  сроком  ходил.
      Собрались  парни  сентябрьским  тёплым  вечером  в  скверике.  Музыку  из  транзистора  слушают,  зубоскалят,  о  девочках  треплются,  пивко  пьют.  Молодые,  гормон  играет,  разговоры  фривольные.
      Витька  вдруг  заявляет:
      -А  чего,  парни!  Если  девочку  притащу,  на  четверых  распялим.  Девочка  сговорчивая,  за  десятку  всё  что  хотите:  и  в  рот,  и  в  зад.  Но,  уговор,  я  привожу – вы  платите,  у  меня  денег  нет.
      Посмеялись,  договорились.
      Привёл  Витька  девицу.  Прямо  на  скамейке  в  темноте  её  и  так  и  сяк  отымели,  и  по  несколько    раз.
      После  удовлетворения  потребностей  как  бы  пустота  наступает.  Непонятно,  за  что  и  деньги  платить  нужно.  Удовольствие  получено,  а  денег  жалко.
      Но  всё  же  скинулись  по  трояку.  А  рубля  ни  у  кого  нет.  Девица  канючит:
      -Так  не  договаривались.  Где  хотите,  рубль  ищите.  Не  найдёте – Пахому  пожалуюсь.
      Пахом – её  сожитель,  бандит  конкретный,  две  отсидки.  С  ним  и  Витьке  не  с  руки  связываться.
      Витька  рассвирепел,  орёт  на  девку:
      -Ты  чего,  сука,  о  себе  возомнила!?  Целку  из  себя  строишь!?  Что,  рубль  простить  не  можешь?
      Девка  упёрлась:
      -Рубль  давайте,  козлы!  Как  за  сладеньким,  так  без  очереди  лезли,  а  как  платить,  так  денег  нет!  Смотрите,  заявлю  на  вас,  что  изнасиловали!
      Витька  и  того  больше  распалился:
      -Да  ты,  дура,  не  понимаешь  что  ли?  Уроем  сейчас  тебя  и  тут,  под  деревом,  закопаем!
      Девица  сообразила,  грань  уже  переступили,  и  добром  дело  не  кончится.  Огляделась  по  сторонам  и  бежать  бросилась.  Бежит  и  кричит:
      -Помогите!  Насилуют!
      Витька  следом  бросился.  Догнал,  по  голове  пивной  бутылкой  стукнул.
Остальные  с  испугу  по  сторонам  брызнули.
      Наряд  милиции  через  час  девицу  нашёл.   Голова  пробита,  увезли  её  в  реанимацию.
      Дня  через  два  очнулась  девица,  показания  дала.  Но,  видимо,  не  судьба  была  ей  выжить.  Отёк  мозга,  умерла  через  день.
      Витьку  в  тот  же  день  арестовали.  За  Стасиком  пришли  на  следующий.
      Для  отца  полная  неожиданность  получилась,  а  мать – та  чуть  в  обморок  не  упала.  Нашатырём  виски  смачивали.
      Посадили  в  предвариловку.  Следствие,  допросы,  очные  ставки.  Сто  семнадцатая  конкретно  липнет.  С  отягчающими.
      Отец  свидания  добился,  все  тонкости  выспросил,  сказал – постарается  уладить  дело.
      Суд  бурно  проходил.  Групповое  изнасилование,  тяжкие  телесные  со  смертельным  исходом.  Прокурор  для  Витьки  пятнашку  запросил.  Остальным  по  восемь.
      А  Стасику,  как  свидетелю,  главные  статьи  сняли.
      Самый  гуманный  суд  Вите  червонец  отвесил,  другим  ребятам  по  пятёрке  присудил,  в  адрес  Стасика  частное  определение  вынес  и  условный  срок – за  несвоевременное  донесение  в  милицию  о  содеянном.
      Из  института  Стаса  попёрли.  Хоть  и  условная,  а  судимость.  Сразу  перспектива  армии  засветила.
      Отец  к  этому  времени  до  начальника  райотдела  дослужился. Полковник  милиции.  Связи  прочные  вверху.  Но  строгий  выговорешник  огрёб.

      В  армии  в  спецбригаду  внутренних  войск  попал.  Отец  старался.
      Часть  в  ближнем  Подмосковье  стояла.  Внутри – нравы  жестокие.  Дедовщина  зашкаливает.  Отец  в  своё  время  тоже  через  неё  проходил.  Посчитал,  для  перевоспитания  и  перековки  сына  самое  подходящее  место.
      Одного  не  учёл:  сын  не  от  сохи  служить  пришёл,  а  в  тёплых  Московских  условиях  выращивался.  Среди  простых  крестьянских  парней  интеллектом  выделялся,  амбициозностью  и  чистоплюйством.  В  армии,   наверное  знаете,  таких  особенно  не  любят.
      Кое-как  Стас  полгода  службы  оттянул.  Курс  молодого  бойца,  присяга,  раздельное  обучение  тяжело  шли,  но  терпимо.  Трудности  начались,  когда  в  боевую  роту  попал.  Требования,  как  в  десантуре,  разве  что  прыжков  с  парашютом  нет.  Боевая  подготовка  тяжелее  тяжёлого:  ночные  маршброски,  стрельбы,  наряды,  караулы – нечеловеческие  нагрузки.
      К  тому  же,  сержанты  невзлюбили.  Командир  отделения  и  ЗКВ.  Сержанты  поставлены  дисциплину  блюсти,  им  раздолбай-нарушитель  нахрен  не  нужен,  да  ещё  и  с  гонором,  с заумностями,  с  блатным  папой.
      Ему,  салаге,  каждые  две  недели  мама  полные  сумки  жратвы  привозит,  а  им  за  полтора  года  службы  хоть  бы  кто  посылку  сраную  с  сухарями  или  печенюшками  прислал.
      Одним  словом,  принялись  сержанты  гнобить  Стасика  усиленно.  Рота  спит – Стас  в  туалете  очки  драит.  Марш-бросок – Стасику  пулемёт  тащить  или  патроны  к  нему.  Мать  еды  привезёт,  деды  отберут  и  схавают.  В  карауле  ему  обязательно  самый  плохой  пост  достаётся,  где  не  только  не  поспишь,  но  ещё  и  ноги  до  колен  стопчешь.
      Завертело  так,  что  никаких  сил  не  остаётся.  Свой  же  призыв  чморить  начал.  А  он  своего  призыва  и  старше,  и  умней – не  чета  этим  колхозникам.
      Стояли  в  карауле.  Начкар  отдохнуть  прилёг.  Стасик  на  дальнем  посту,  у  складов  и  техники,  плавился.  Перед  караулом,  как  положено  по  уставу,  не  отдыхал,  а  в  ленкомнате  стенд  делал.  Замотался  так,  что  и  сам  не  заметил,  как  закемарил.  Проспал  пятнадцатиминутный  доклад.
      Очнулся,  когда  тревожная  группа  с  помначкаром  примчалась,  а  сержант  тихонько  с него  автомат  снять  пытался.
      Стас,  парень  не  хилый,  сержанту  промежь  глаз  двинул.  Тот  с  каблуков  слетел.  Хорошо,  не  убил  его  Стас.  Автомат  вскинул,  заорал:
      -Стой,  стрелять  буду!
      Тревожная  группа  ржёт,  за  животы  хватается.  Сержант  в  чувство  пришёл,  вскочил,  матерится:
      -Ах  ты,  сука!  Спишь на  посту!  Погоди,  сменишься,  ты  мне  в  караулке  очко  языком  вылижешь!
      Понял  Стас – хана  ему  приходит.  В  караулку  вернётся,  деды  с  говном  съедят,  на  полосы  распустят.  Дурная  кровь  в  голову  ударила.  «А  не  возьмёте,  суки! – подумал. – Живым  не  дамся»!
      Пока  достаивал  положенное  время,  приостыл  немного.  Посчитал,  измочалят,  конечно,  но  не  убьют  же.
      В  караулку  вернулся,  у  сержанта  синяк  на  оба  глаза  багровеет.  Сержант  недвусмысленно  ухмыляется,  подожди,  мол,  сейчас  рыло  начистим.
      Понял  Стасик,  забьют  не  забьют,  но  точно  изуродуют.  Нужно  было  прямо  с  поста  в  бега  уйти,  сразу  домой,  к  маме,  а  там  вдруг  какая  лихая,  да  вывезет.
      Автомат  вроде  бы  в  оружейную  пирамиду  приготовился  поставить,  а  сам  рожёк  с  патронами  пристегнул.  Повернулся,  затвор  передёрнул,  сухим,  надтреснутым  голосом  прохрипел:
      -Ну  что,  суки!  Взяли?!
      Сержант,  было,  к  пирамиде  с  оружием   дёрнулся.  Стас  его  короткой  очередью  прошил.  Только  и  заметил,  как  тот  кровью  давится.
      Остальной  народ  в  рассыпную  по  помещениям.  Лишь  начкар,  лейтенант,  со  сна  не  разобрав,  выскочил.  Думал,  случайная  стрельба,  а  на  полу  в  крови  сержант  лежит.
      Стас  приказал  пистолет  снять  и  ему  бросить.  Лейтенант  с  испугу  команду  выполнил.
      Потом  скомандовал,  всем  во  внутренний  дворик  выйти.  Пирамиду  с  оружием  запер,  пистолет  в  карман  штанов  сунул.
      Все  вышли.  Как  овечки  послушные.  Он  их  в  помещение  с  уборочным  инвентарём  определил.  Дверь  пожарным  ломом  подпёр,  позднее  замок  навесил.
      В  дежурку  начкаровскую  вернулся,  оборвал  связь,  которая  имелась.  В  общую  комнату  заглянул,  к  сержанту  наклонился.  Отошёл  сержант  к  праотцам.  Забрал  запасные  рожки,  две  штуки,  в  вещевой  мешок  кинул.  Заглянул  в  столовку.  Масло,  сахар  из  доппайка  сгрёб  и  вместе  с  двумя  буханками  тоже  в  мешок  сунул.
      Вышел  во  дворик.  Послушал,  как  народ  в  помещении  подсобном  стучит,  как  лейтенант  вразумить  пытается,  к  совести  взывает.  Открыл  наружную  дверь  и  в  бега  подался.

      Обложили  его  на  следующий  день  к  вечеру.  За  ночь  километров  на  двадцать  ускакал.  К  утру  в  заброшенный  садовый  домик  забился  на  окраине  садового  товарищества.  Да,  видимо,  кто-то  отследил  его  утром.
      Хлеба  пожевал  с  маслом  и  сахаром,  дождевой  водой  из  бочки  запил  и  в  забытьё  провалился.
      Очнулся  от  мегафонного  ора:
      -Петров,  сдавайся!  Выходи  медленно  и  без  оружия!
      «А  вот  херушки  вам»! – подумал,  и  сам  себе  кукиш  состроил.
      Осторожно  в  окошко  выглянул.  На  соседнем  участке  каски  торчат,  из-за  забора  кто-то  выглядывает.  Пальнул  для  отстрастки,  замолк  матюгальник.
      А  через  несколько  минут  снова  ожил:
      -Сдавайся  Петров!  Окружён  ты  со  всех  сторон!  Всё  равно  не  уйдёшь!
      Мысли  в  голове  самые  разные  толкаются:  «Всё,  конец  что  ли?  Кто  спасти  может?  Вдруг  отец  сможет  помочь»?
      Выкрикнул:
      -Пусть  отец  мой  приедет,  а  иначе  сунетесь,  ещё  с  десяток  положу!
      Отец  к  самому  вечеру  приехал.  Прошёл  к  домику,  хмурый.  Когда  вошёл  внутрь,  только  и  сказал:
      -Чего  творишь,  Стас?!
      Невесёлая  получилась  встреча.  Какая  радость,  если  на  Стасе  труп  висит,  а  у  отца  жизнь  рушится.
      Посидели,  помолчали.  Стас  не  заметил,  как  разговорился.  Рассказал,  как  над  ним  в  роте  издевались,  каких  тягот  и  лишений  натерпелся.
      Отец  молча  слушал.  В  конце  лишь  сказал:
      -Сдайся,  Стас!  На  тебе  смерть  уже  есть,  зачем  другие  притягивать?
      -А  ты  за  меня  на  суде  заступишься?  Спасёшь? – заискивающе  попросил  Стасик.
      -Нет,  Стас!  Всё!  Ничего  не  смогу  сделать! – прохрипел  отец. - Слишком  далеко  зашло.  Вышак  светит,  в  лучшем  случае – пятнашка.
      Побледнел  Стасик  лицом.  Потом  в  гаденькой  улыбке  скривился,  зло  так  бросил:
      -Ну  и  чего  ты,  старый  осёл,  тогда  сюда  припёрся?!
      Проглотил  отец  обидное  высказывание,  потом  хрипло  добавил:
      -Ничего  ты,  Стас,  не  понял  в  жизни,  ничего  тебе  впрок  не  пошло!  Сдайся  лучше,  поживёшь  ещё.  Сопротивляться  станешь,  у  них  приказ,  живым  не  брать.  Застрелят!
      -Ну  и  катись  отсюда! – зло  ощерился  Стасик. -  И  передай  там,  хер  я  им  сдамся!  Сколько  смогу – положу!
      Отец  ни  с  чем  ушёл.  Слышно  было,  как  дверца  его  служебной  машины  хлопнула.
      Вдруг  матюгальник  снова  ожил,  опять  что-то  про  добровольную  сдачу  понёс.  Стасик  на  звук  выстрелил.  На  полуслове  поперхнулся  матюгальник  и  замолк.
      В  сгущающихся  сумерках  сноп  огня  вспыхнул,  видимо,  БТР  недалеко  стоял.  Заурчал  бэтэр,  подъехал.  Дал  несколько  очередей  из  крупнокалиберного,  изрешетил  домик.
      В  этот  момент,  наверное,  душа  Стасика  и  отлетела.  Куда?  Предполагаю,  к  чертям  собачьим…


      PS В данное время рассказ особенно актуален. Посмотрев, как навальнята измываются над дедом, испражняясь на него, невольно задумаешься, куда мы движемся...