Алтайские видения, или где останавливается время

   

Часть 1
   Мне окончательно стало понятно, что заблудился и чувство страха начало заполнять всё моё естество. Когда я увидел этого архара, с такими роскошными рогами, каких я не видел ни в одном музее, охотничий инстинкт погнал меня за ним. И вот плод трёх дневной, утомительной погони передо мной.   Деваться ему не куда, впереди пропасть, с боков отвесные скалы, а перед ним - я с ружьем, которое восемь лет меня не подводило. Приближаясь к нему на расстояние выстрела, я уже предвкушал победу и удивлённые лица коллег, при виде моего трофея. Внезапно налетевший ветер,  затянул на площадку  туман, однако через несколько секунд, также стремительно унес его, вместе с густыми клубами исчез и великолепный горный баран. Растерявшись, я подошел к краю пропасти, может, он туда свалился, подумал я, но и там его не оказалось. Очень странно, прямо мистика, какая то, куда он мог деться?
      Всё это меня так озадачило и расстроило, что внезапно навалившаяся усталость  подкосила меня и я сел на землю. Где я несколько дней словно заговорённый я шел за ним и что? Как теперь возвращаться в лагерь? Засмеют. Оглядевшись, я понял, что назад мне будет возвращаться гораздо сложнее и, посмотрев на компас, на его обезумевшую стрелку, понял, что даже не гораздо, а … Слов я не нашел выразить свою опрометчивость и глупость. Куда идти, я был без понятия. Дело в том, что идя по следу, ты не обращаешь внимание на ориентиры, потому как всецело поглощен интригой охоты. И вот развязка за беспечность.
 чеснока. Это все, что осталось от взятого с собой «тормозка».
 однажды, вас будет тянуть сюда всегда. Это красота сказочная, добрая, не агрессивная, а какая-то, ну как бы сказать, душевная, домашняя что ли. Мне приходилось ходить по ним неделями. И всегда казалось, что я здесь уже бывал, хотя  знал на сто процентов, что нахожусь здесь в первый раз. И так мне было хорошо и тепло, что искал любой повод побывать здесь снова.
    На этот раз мой  университетский друг из Москвы пригласил меня в
Геологаразведывательную экспедицию в предгорья Алтая, оформив  консультантом. Однако члены экспедиции были здесь не первый раз, и некоторые моменты жизни освоили лучше меня. Поэтому я был совершенно свободен и занимался охотой и рыбалкой, обеспечивая вместо опостылевших консервов и сухих пайков, свежими продуктами, группу из четырнадцати человек  которые занимались делами согласно утвержденной программе экспедиции.
    И вот где я теперь, куда идти? Думаю, что по следам я пройду день, а потом следы  исчезнут под воздействием густых утренних туманов и яркого дневного солнца. Мне ничего не оставалось делать и, пересилив усталость, я поднялся и пошел, в сторону, откуда восходит солнце.
    К вечеру второго дня я окончательно понял, что заблудился. Вокруг меня были молчаливые горы, представляете, только горы, грозные, тяжелые, гнетущие. На одном из склонов, обнаружив съедобную траву,  я съел ее, наверное, целый килограмм с полсухариком, и теперь меня тошнило, пучило и отрыгивало не сварившейся еще, но уже обработанной организмом пищей. Очень хотелось пить, но для этого, надо было спуститься к основанию хребта, по которому я сейчас и шел. Там у воды, а  она должна быть, ведь стекающие с гор ручейки могли образовать озерцо, есть шанс подстрелить какую ни будь живность или поймать рыбу.  Желание съесть поджаренную на костре форель или еще какую-нибудь рыбешку, полностью овладело мной, и я решился. Для этого надо было пройти чуть вперед, а затем по более-менее пологому склону попробовать опуститься вниз.
    Через несколько часов утомительного спуска, я очутился в небольшом лесочке, состоящем из неестественно скрюченных стволов пихты и горной сосны.  Здесь должна  была быть дичь, но пока я не видел никаких следов ее присутствия. Странно, что не слышался щебет птиц, а ведь они всегда первыми начинают извещать  жителей леса о не званом госте. Решив не входить в лес, густо заросшем колючим кустарником, а обойти его справа,  я начал осторожно спускаться с небольшого склона. В одном месте мне показалось, что я увидел какую-то бревенчатую стену, но подумал, что ошибся. Кто может здесь жить? Даже отшельники выбирают более подходящие места, но не такие, куда солнце попадает раз сорок в год и то лишь минут на двадцать в день, где даже деревья от не естественной среды, приобретают волшебно- чудовищную форму.
    Но я ошибся. Внезапно я вышел на небольшую поляну, и передо мной оказалась маленькая избушка, сплошь заросшая мхом-лишайником, и от этого у нее был необыкновенно пугающий вид. Может когда то здесь жил отшельник?  Теперь она пуста, даже тропинки нет.  Опасаясь  я подошел к двери, над которой свисали лохмотья бесцветной растительности. На удивление дверь открылась легко, и в нос ударил тёплый, затхлый дух человеческого жилья. Не пребывание человека, а именно сладковато-обволакивающий  запах человеческого тела. Войдя, я увидел слабо тлеющий огонек где-то посередине избы, состоящей из одной комнаты.
- Кто здесь? – взволновано спросил я, готовый к нападению и держа ружье наготове.
- Кхе, кхе, – раздался утробный старческий голос, – сон хем?
    Немного понимая местные наречия, я понял, что меня спрашивают, кто я.
    Вдруг огонь взметнулся вверх от подкинутого пучка сухой травы, и я увидел очень старую женщину, сидящую подобрав под себя ноги и внимательно смотрящую на меня. Серого цвета халат из грубой шерсти, покрывал крошечное, похожее на подростка-девочку тело, обтянутое жёлтой, старческой кожей.  Седые, смазанные маслом прямые волосы свисая, аккуратно были уложены на коленях. Бордовый платок был завязан на голове сзади в узел и изучающий, тяжелый взгляд ее раскосых глаз придавал ей вид колдуньи или злобного пирата. А свет от потрескивающего и прыгающего по тёмным стенам огня, дополнял ощущение  мистической нереальности.
- Дчавы-тынзы, - проворковала она, не глядя мне в глаза.
 - Что вы сказали? - испуганно спросил я.
- Отыр, - и она взмахнув рукой, словно крылом, указала на оленью шкуру напротив себя, не отрывая взгляда от огня,- хошро конжари сонаэр…
- Как вы здесь живете, бабушка? –от волнения не зная что говорить, спросил я и присел на указанное  место.
    Вместо ответа она насыпала в глиняную кружку, что стояла возле очага, в который она изредка подбрасывала сухих веток, несколько щепоток перемолотой травы и залила водой, затянув снова то ли песню то ли молитву.
- Бабушка, вы понимаете по-русски?
-…
- Каш сузе булыэз? - спросил ее на известном мне местном наречии, что означало: кто вы и как вас зовут?
    Но она продолжала что-то бормотать. Наверное, это какая-нибудь Садха, отшельница. Мне где-то пришлось читать, что гималайские Садхи по пять тысяч раз в день, читают одну  и ту же молитву на протяжении года или больше. Видно и эта странная бабуля взяла на себя какие то не обычные обязательства. Ну и ладно, мне бы только что-нибудь поесть, попить и вздремнуть. Усталость опять обессилила мое тело. Старуха протянула мне глиняную кружку. Первый же глоток теплого травяного настоя начал возвращать мне силы, прояснять мое сознание, и усталость нехотя покидала мои ноги, руки. Хоть настой и был немного горький, я его испил до последней капли. И стало мне так легко и непринужденно, словно все это происходит в моей квартире. Я откинулся на спину в теплый мех оленьей шкуры и прислушался к грудному немного потрескивающему, воркующему голосу хозяйки. Засыпая, я слышал, как после выдоха она начала со слова «Биръ». Очень странно, в ее шелестящих словах  было слышно столь твердое окончание. Моё сознание пометавшись какой то никчемной мыслью в голове, начало отрываться от тела, и взметнувшись понеслось под углом сорок пять градусов вперёд. Разум перестал осознавать реальность, в считанные мгновения передо мной, сверху, снизу, с боков проносились сюжеты не известных мне жизней и….

            Мое острое копье с небольшим изгибом в основании точно вонзилось в глаз детеныша бронтотерия. От боли он взметнул голову, пытаясь избавиться от постороннего предмета в вытекающем глазе. Я успел отпрыгнуть. Однако один мой соплеменник, который  помог мне сделать из обломленной ветки  копье замешкался. От удара костяного нароста в виде зуба на носу нашей жертвы, он отлетел и, ударившись о ствол полусгоревшего от удара молнии  дерева, жалобно застонал.
    В те первобытные времена чувство боли было притуплено, а чувство жалости отсутствовало вовсе. Только необходимые рефлексы и инстинкты были первичны. Поэтому, не обращая внимания на раненого собрата, мы продолжали добивать этого, размером с большого буйвола, детеныша огромного ящера, которого мы так искусно загнали в яму, покрытую ветками. Падая в нее, он распорол живот об острые колья, которые мы там установили. Но сила и желание жить были в нем так велики, что в течение долгого времени мы втыкали в него копья и колья, закидывали камнями, били дубинами по голове, прежде чем он сделал последний выдох.  Дождавшись, когда в его теле пройдет агония, заставляющая непроизвольно дергать ногами и головой, мы приступили к разделке и переносу кровоточащих кусков мяса в пещеру.  Оставшиеся соплеменники сразу же нанизывали их на жерди и жарили над жарко полыхающим костром.
    Наша пещера населена тремя десятками моих сородичей.  В неё мы перебрались,  когда меня еще не брали на охоту. Она находилась высоко на скале, перед входом в нее была небольшая, очень ровная площадка, куда в солнечную погоду мы выползали, чтобы погреться и вычесать друг у друга паразитов. Это были блохи, которых мы ловили и раздавливали зубами. Приторную жидкость из тела насекомых многие проглатывали, я же старался ее выплюнуть. Хотя, когда наступали голодные дни, я проглатывал и самих блошек.
    Пока мы ходили за добычей второй раз, первая партия  уже приготовилась, и мы, по праву  добытчиков, сняли по ломтю немного подгоревшего мяса.  Мне достался  небольшой, но сочный с прослойкой жира кусок.  Взяв его и   перекидывая с руки на руку, так как он был еще очень горячий, выбежал на площадку и положил на траву.  Пока он остывал, я стал оглядывать окрестности.
   В ту доисторическую эпоху на планете происходили грандиозные изменения. Очень часто мы со своей площадки наблюдали, как изменяется пейзаж. Однажды мы проснулись оттого, что скалу, в которой находилось наше скромное убежище, очень сильно трясло. А наутро мы увидели, что в долине  выросли горы, и из одной из них стекает красная жидкость, сжигая все на своем пути. Нет, хаоса не было, но были постоянные изменения. Вот, стекающая из тупой огненной вершины жидкость добралась до реликтового леса, существующего с того времени, когда мы еще жили на деревьях, и он загорелся. Лес находился не так далеко, и было видно, как из него  в панике выбегали животные и сломя голову неслись в неизвестность.  Огромный летающий ящер острыми когтями вцепился в не ожидавшего беды жертву и тяжело взмахивая крыльями, полетел мимо нашей пещеры к своему  гнезду, расположенное на уступе соседней скалы. Мы как-то решили полакомиться детенышами этого чудовища, но  потеряли троих соплеменников, остальные еле убежали. Они только на вид неуклюжие, эти архиотеприксы, а когда стоит вопрос жизни,  они борются за неё  мощными и острыми клювами, когтями и крыльями, на которых расположены подобия кистей наших рук. После того случая мы избегали встреч с ними хотя они похитили у нас маленькую девочку, опрометчиво отошедшею от пещеры.
    Да, а как же там наш раненый сородич вспомнил я, грызя попавшийся хрящ? Надо будет потом сходить, если он еще жив то попробовать перенести его. Как -никак, он помог мне сделать очень удачное копье.
    Вдруг там, где выросли новые горы, на небе появились тяжелые грозовые тучи. Как это будет кстати, ведь дождь затушит горящий лес, куда мы часто спускались на охоту за мелкой добычей.
    Сегодняшний день был удачен, очень редко попадается такая добыча. Конечно же без ямы у нас не было  шансов убить маленького бронтотерия. К тому же повезло что он оказался один, а если бы  к нему на помощь прибежали родители, они бы нас разорвали в клочья или растоптали.
    Я дожевал свой кусок мяса, но чувство сытости не ощутил. Зайдя в пещеру, я подошел к очагу, возле которого сидело все мое племя, кто то порыкивая, кто молча, жевали полусырое мясо, жадно  глотая его. У нас были очень острые резцы и передние зубы, которыми мы отрывали мясо и могли даже перекусить небольшую кость, а вот хорошо пережевывать мы еще не умели. Задние зубы были тоже острыми, и они просто  измельчали куски что бы можно было проглотить.
    На возвышении, устланном шкурой саблезубого тигра, восседала наш вожак: рыжая, огромная, больше похожая на самку орангутанга, чем на неандертальца, она своими маленькими глазками осматривала сородичей, контролируя что бы кто ни будь не взял больше чем она. В её довольно таки мохнатых руках находился огромный кус жареного мяса. Не отрывая его ото рта, она жевала.  Бледно-розовая тягучая жидкость вместе со слюнями, стекала на огромный, волосатый живот. Сзади от неё на обрывках полусырых шкур,  визжа и рыча, баловались ее дети, превращая процесс питания в  игру.
        Над огнем томился небольшой кусок сочного, еще выделяющего кровь мяса.  Подойдя к костру и не дожидаясь, пока он прожарится, я снял его с обгоревшей ветки. Не спеша я впился в сочную плоть, но не успели мои зубы соединиться, как удар корявой дубинкой, высветил ночное, звёздное небо в моей голове . Разъяренная дикая самка, вожак племени, ведь жил я в эпоху матриархата, с приплюснутым носом и узко посаженными глазами, размахнулась, чтобы еще раз ударить и размозжить мне голову, но другие сородичи схватили меня за руки и за ноги и потащили к краю площадки, откуда минуту назад я, созерцая, радовался жизни. Через мгновение, я уже летел вниз и когда голова на огромной скорости, ударилась о громадный булыжник, было слышно, как лопнул мой череп,  разбросав  никчемные мозги на близлежащие камни. В то же мгновение в мое тело вцепились несколько гиеновидных собак. Они ждали, когда мы выбросим кости от нашей добычи, не смышленого детёныша бронтотерия, и не предполагали как им сегодня  повезет.  В то же время моё сознание первобытного человека, услышало не обычный звук «икинчи»

    Икинчи, икинчи…
     Не знаю, откуда взялось это слово, но оно уже в который раз билось в моей голове. Третьи сутки стражники фараона гнали меня в сторону пустыни от плодородных  земель великой реки Нил. Лес был густой, но спрятаться в нем не было никакой возможности.  Собаки стражников были обучены идти по следу. Прошлой ночью я слышал их лай, поэтому всю ночь пришлось бежать, но ни речушки, ни озерца   на моем пути не попадалось. Только по воде можно было оторваться от собак. Под ногами был песок, это означало, что скоро закончится лес и придется уходить в пустыню, где мои шансы оторваться были предпочтительнее, а вот шансы выжить были минимальными. У меня не было запасов воды, и второй день я пил только сок кокосовых орехов. От их сладковатого  приторного вкуса меня тошнило и очень хотелось есть.  Лиственные деревья здесь уже не росли, а это еще раз подтверждало, что скоро пустыня.
    Так и случилось. Она предстала передо мною внезапно. Я выбежал из леса, и дальше  был один раскаленный песок, ни одного деревца, даже обычных кустарников, насколько охватывал взгляд, не было видно. Через несколько часов появятся мои преследователи, и если они меня поймают, то смерть будет ужасно мучительной. За то, что я сделал, казнь будет жуткой.
Достав  из сумки шерстяную толстую циновку, которую стелил на землю, когда удавалось поспать, я отрезал от нее два широких лоскута, обмотал ступни ног, прихватив два кокоса, вышел из леса и пустился в неизвестность.
 воды. Конечно же у меня теплилась надежда, что на моем пути попадётся оазис, да и стражники могут не решиться неподготовленными пойти за мной.  Хотя эту мысль можно было и не принимать во внимание, ведь их послал сам фараон, и без меня, живого или мёртвого, они не могут  вернуться. Но шанс был, и мне ничего не оставалось делать,  я пошел в пустыню, навстречу свободе или смерти.
    Было очень жарко. Выручала циновка, которой я укрыл голову. Лоскуты на ногах постоянно развязывались, и мне приходилось останавливаться, чтобы их перевязать. Нестерпимо хотелось пить, но я терпел, думая, что наступит  ночь, а с нею придет прохлада. Сколько мне предстояло идти, я не знал. Надо было экономить влагу.
    Зачем я это сделал, ведь с самого детства мне внушали, что это страшный грех, и карой будет смерть, хотя она меня не страшила. Как и все мужчины, я готов был с нею встретиться в любое мгновение. Даже возникло желание дождаться преследователей,  напасть на них и погибнуть в бою. Но мысль о том, что не погибну, а попаду им в руки, а потом мучительная смерть на площади, возле дворца сына Солнца заставили бросить эту затею, и я побежал дальше. Сил было пока достаточно, а мне не привыкать к таким условиям.
    Пустыня страшна для тех, кто ее не знает, она коварна и опасна. Спастись от жестоких стражников, попробовав перейти огнедышащую пустыню, был единственный шанс, а других вариантов просто не было. Там на другой стороне нет наместников фараона-номархов, там живут свободолюбивые племена и они не признают власти сына Солнца.
 Мне эта местность была неизвестна, но  надежда набрести на островок жизни в пустыне всегда есть.  Может выйду на большой оазис, в котором живут люди, а там попробовать выторговать верблюда, взять воды  и тогда… Шансы возрастут многократно. Но пока это были мечты, а сейчас под нестерпимо палящими лучами солнца, надо продвигаться вперёд.
    Солнце садилось и вскоре скрылось за горизонтом, осветив небо красновато-бордовым светом. Завтра опять будет жара, а как иначе, это же пустыня. Вот впереди огромный бархан, может, взобравшись на него, увижу то, чего так хочется. Идти было тяжело, раскаленный песок осыпался под ногами, и они вязли в нем. Вот, наконец, взобравшись наверх бархана, я огляделся. Увы одна совершенно голая, безжизненная пустыня.
    Скоро ночь, надо было приготовиться, так как здесь она наступает внезапно, впрочем, как и рассвет. Спустившись вниз, я выкопал яму в надежде, что ночью небеса притянут влагу и я смогу, намочив небольшой платок, собрать воду. Тут же, в прохладе бархана, я лег отдохнуть. Сон пришел внезапно, как  только я закрыл глаза. Снился мне небольшой поселок, расположенный среди высоких пальм. Между хижинами бегали голые дети, и ходили женщины в цветастых одеждах, неся на голове кувшины, полные воды. Одна из них подошла ко мне и протянула кувшин. Я жадно приник губами к холодной воде и не мог остановиться, все пил и пил. Вот я уже начал задыхаться, но оторваться от кувшина не мог, и тут я проснулся. Во рту все пересохло, язык распух не давая воздуху пройти в лёгкие. Попытался сглотнуть слюну, но ее не было, и я закашлялся. Над пустыней висела огромная луна, и горели миллионы звезд. Было даже  немного прохладно, но организм требовал воды. Потрогав сухой песок на дне выкопанной ямы, я понял, что влаги здесь нет. Вытащив из сумки кокосовый орех, я острым кинжалом отрубил верхушку. Появилось небольшое отверстие, к которому я припал губами. Мне хотелось оставить еще на раз, но руки не слушались. И только когда последняя капля была выпита, я смог опустить руки. Тягучий приторный сок продвигался по моему организму, расширяя слипшиеся кишки. Посидев немного, я выстругал небольшую лопатку и разрубил орех пополам. Затем лопаткой с внутренней стороны ореха соскоблил со стенок кокосовое молоко и,  съев его, отбросил половинки в сторону. Ни капли жидкости я уже не возьму из них.
    На самом деле, пески не безжизненны. Ночью на охоту выползают змеи, из нор выглядывают гунди и негромко, словно дразня, насвистывают. На охоту вылетают пустынные филины. Они гнездятся в нишах среди скал. Но сегодня было совсем тихо. Только слышно, как где-то с бархана осыпается песок.
    Надо было идти. В прохладе ночи я смогу пройти намного больше. Днем я шел на закат солнца теперь пошел вправо, на север, в надежде, что поднимется ветер и заметет мои следы. Тогда я снова поверну на запад и, если мне посчастливится, смогу оторваться от преследователей. Только мысль о спасении, овладела мной, со злостью выдёргивая увязающие ноги, я шагал и шагал ругая себя за то  что поддался уговором. Что теперь станется с моими родными? Перед глазами предстала картина, свирепые охранники волокут по пыльной дороге немощного отца, всю жизнь проработавшего каменотёсом, на пирамидах. Что будет с мамой, родившей и воспитавшей троих сыновей и двоих дочерей, за что всё это ей? Ведь я хотел как лучше, хотел для всех счастья, но принёс им горе и страдания.   
  Тяжёлые мысли, обессилили моё тело, надо было где-то остановиться передохнуть, но на пути были пологие барханы, не дающие тени, а лечь отдохнуть на раскаленный песок не было возможности.
    Пить хотелось, но уже не так, организм начал перестраиваться, экономя влагу. Надо было продержаться до вечера и сохранить силы.
    Надежда появилась неожиданно. Слева от меня, в небе появился пустынный орел-стервятник, значит в той стороне его гнездо, там должны быть скалы, там обязательно есть жизнь. Не спеша, как и полагается орлу, он подлетел и, ловя крыльями потоки жаркого воздуха, замер надо мной. Но, увидев, что у меня достаточно сил, взмахнул крыльями  полетел дальше в поисках добычи.
    Эта встреча меня вдохновила, и я ускорил шаг, в ту сторону откуда он прилетел. Но каждый раз, поднимаясь наверх бархана в надежде увидеть желаемое, я разочаровывался, глядя на бесконечность пустынного пейзажа. Скорее всего я обманулся, подумав, что орел прилетел с этой стороны. Может, он делал облет своей территории, а его гнездо находится  в другой стороне.
    Наступили сумерки, из последних сил, выкопав ямку в надежде к утру обнаружить влагу, я провалился в сон. И вновь все повторилось: женщина подала воду, а я пил и пил, пока не начал захлёбываться. В ужасном состояние я проснулся, сон ни принёс облегчения.
    С непривычки ходить по песку, где ноги вязнут, и идти тяжело, болели икры ног и колени, всё тело было разбито, голова раскалывалась. Кое-как размявшись, я двинулся в путь. Кокос я не стал трогать в надежде перетерпеть жажду. К утру я почувствовал себя лучше, даже пить не хотелось. Мне бы выдержать день, а ночью, если не выйду к оазису, подкреплюсь кокосом. Надежда всегда есть. Встретился бы хоть один бедуин, он бы подсказал, куда идти. Но, увы…
    Солнце стояло в зените, раскалив песок и заставив спрятаться все живое поглубже. Подул сначала слабый горячий ветерок, а затем, внезапно усилившись, он начал сечь мне лицо раскаленным песком. Идти стало невозможно. Горячий воздух с песком забили нос и рот, и я, повернувшись к нему спиной, присел, натянув на голову халат и остаток циновки. Сколько просидел я так, не помню, но ветер как начался, так  внезапно и стих, засыпав меня до половины. Я попытался встать. Но то ли сильно занесло, то ли сил было мало, у меня это не получилось. Подняв голову, я увидел орла-стервятника, который внимательно наблюдал за мной, жив ли я. Кое-как, потеряв много сил, я выбрался. Обессиленный, лег на спину и стал наблюдать, как птица медленно улетала. Может, он полетел домой, и, превозмогая усталость, я поплелся за ним.
  Через некоторое время я понял, что потерял один кусок циновки. Видимо, когда я выбирался из засыпавшего меня песка, веревка развязалась, а я и не заметил. Пришлось резать остаток циновки. Всё чаще приходилось  останавливаться, чтобы набраться сил.
    Еле передвигая ноги, я взобрался на вершину очередного бархана. Не возможно было поверить, но через расплывающийся горячий воздух я увидел вдалеке зелённые верхушки пальм. От счастья захотелось плакать, но в  теле не было влаги, я закрыл воспалённые глаза, и снова открыв их, посмотрел в ту сторону. Пальм уже не было, кругом куда не устремлялся взгляд, был песок и марево над ним от раскалённого воздуха. Мне не хотелось верить, но  это был мираж. От бессилия что то изменить, я попытался закричать, однако из пересохшего горла вырвался только, раздирающий горло хрип. Не выдержав, насмешки природы, я в бреду, всхлипывая и что то бормоча достал орех и трясущимися руками кое-как срубил верхушку. Сок ореха был горяч и противен, тем не менее он вернул меня к жизни. Доев всё что можно,  ели передвигая ноги, я пошел вперед.
    Наступала ночь. С нею пришла долгожданная прохлада. Сил копать  не было, и я уснул прямо где остоновился. Сон был кошмарен: мое тело разрывали свирепые, похожие на гиен собаки, а стражники стояли и смеялись. Затем мое тело положили на плоский камень, один из стражников взял факел и начал приближать его к моему лицу. Огонь чуть слышно потрескивал от сгорающего оливкового масла, начал приближаться к моим глазам, и я открыл их…
    Совсем невысоко надо мной, снижаясь, летел орел. Он приземлился невдалеке от меня, вытягивая голову и что-то курлыча, начал подпрыгивать ко мне, хлопая крыльями. Солнце было уже достаточно высоко, значит, я проспал ночь и все утро. Ноги  и руки ломило, но, пересилив себя, я перевернулся на живот и с трудом поднялся на опухшие ноги. Стервятник, увидев, что я жив, поднялся в небо и, не спеша, полетел туда, откуда я пришел.
    Ноги еле передвигались. Я уже не присаживался, а просто падал и лежал, пока не заставлял себя идти снова. Самого желания пить не было. Язык распух так, что заполнил весь рот, и я не мог им даже пошевелить.  Голова гудела и, казалось, что вот-вот лопнет. Обессиленные руки болтались вдоль тела. Снова упав, я забылся. Проснулся я ночью. Громадная луна висела надо мной. Внутри все пересохло, но ночная прохлада вернула мне не много сил. Надо было идти, и я поднялся. Моё тело превратилось в сплошную саднящую, разламывающую суставы  боль. Странно моя плоть страдала от неимоверной боли, а душа думала совершенно о другом. Скоро встанет солнце и, если  не найду воду, оно меня сожжет.
    Зачем я ослушался, ведь знал, что это грех. Нельзя покушаться на то, что принадлежит Сыну Солнца…
    Я работал на строительстве  пирамиды-усыпальницы фараона. И у друга откуда-то был план подземных ходов, которые вели к комнатам, куда сносили все то, что надо будет Сыну Солнца в загробной жизни. Он уговорил меня проникнуть туда, что мы и сделали. Но нам не посчастливилось. Мы хоть и не заблудились в бесчисленных ходах, придуманных жрецами, и остались живы, но вышли только к комнате, где стояли  кувшины с зерном и медом.  С трудом мы донесли до выхода по два кувшина меда. Первым вышел мой друг, там его уже ждали стражники. Его схватили и поволокли, чудом не заметив меня в темноте, так как я стоял за колонной.
    Я знал, что его будут пытать, а тех изощренных пыток никто не мог выдержать. Поэтому, кинув в сумку сушеных бананов и маиса, я пустился бежать. Но было поздно. Стражники уже знали обо мне, и только чудом я смог оторваться от них в лесу. А дальше пустыня…
    Снова прилетел орел в надежде, что я уже мертв. Но я пошел, если можно это назвать ходьбой, еле переставляя ноги и постоянно падая. Кое-как я дошел до высокого бархана. Ноги уже не слушались, и я, упав на колени, ползком начал подъем. Что-то предсказывало, что там, за ним,  я увижу то, что искал. И это чувство было настолько яркое и четкое, что другого и быть не могло.
    Добравшись до середины бархана, и неловко накренившись, я скатился вниз. Песок забился в ноздри и рот, с трудом выплюнув его, тяжело дыша, я снова полез. Так повторялось два раза. Решив хорошенько отдохнуть, а потом попытаться еще раз, я закрыл глаза. Остаток циновки я где-то потерял, и поэтому лицо укрыл подолом  халата.
    Опять в голове появилась мысль убить себя кинжалом. Но как? Руки совершенно обессилили. Они даже не могли удержать острый клинок.
    Но вернувшись в реальность, я ощутил силу и снова полез по осыпающемуся бархану вверх, где немного в стороне сидел мой преследователь-стервятник и молча наблюдал за существом, третий день ползущим через его владения. Его уверенный невозмутимый взгляд пугал меня. Неужели он дождется своего? Остался небольшой участок подъема, но он был самый крутой. Боясь пошевелиться, я стоял на коленях и руках, воздух со свистом проходил через пересохшее горло. Надо еще попробовать поднять руку. Получилось. Подтянув ногу, я продвинулся еще на несколько сантиметров. И вот так я лез. Наконец рука моя уже на краю бархана. Еще немного и, перевалив тело, я был уверен что увижу жизнь. Так и случилось, совсем не далеко, буквально в пятистах метрах, передо мной находился оазис. Это был не мираж, я почуял  запах готовящегося плова, а слух уловил весёлый крик детей. Вот моё спасение, осталось совсем не много, надо только доползти.  Сухой песок под моей рукой начал осыпаться, унося за собой вниз миллионы песчинок и мои надежды. Я почувствовал, как моя правая нога, проваливаясь, распрямляется. Это песок потянул ее вниз. Через несколько мгновений я снова лежал у основания бархана.
    Но сил уже не было даже пошевелиться,  и желание жить ушло. Тело не чувствовалось, только что-то живое ощущалось в районе основания ребер, только там теплилась жизнь. Солнце жгло лицо, но сил укрыть его не было, да и боли я не чувствовал. Сквозь закрытые веки я видел Его, круглый горящий диск. Да это был Бог, сына которого я  посмел обворовать, он заманил меня в пустыню, он без жалости убивал каждый день, но оставлял мне надежду, что бы назавтра снова пытать. Теперь Солнце, отомстит за своего сына на земле и  сожжет меня,  мое тело растащат по пустыне шакалы и никто ни когда не узнает куда я делся.
    Так заканчивалась моя жизнь. В последний раз  что бы увидеть Солнце и попросить прощения я открыл глаза,  в тот самый момент, клюв орла-стервятника сильным ударом вырвал мой правый глаз, и все потухло.




 
    «Ичинчи, ичинчи», - бубнил что-то под нос мой слуга араб, которого я вез с собой из далекой Палестины, где своим мечом я прославил рыцарский  я свято следовал данному обету, аскетизма, воздержания, покорности Папе и Святой  Инквизиции.   Один  из моих предков, герцог Раймонд-храмовник, принимал участие в первом крестовом походе. Он один из первых ворвался в Иерусалим и во главе небольшого отряда прорвался к мечети Куббат-ас-сахра, стоящего на месте Соломонового храма. В ожесточённой схватке, ему отрубили кисть правой руки, но переложив меч в левую, он продолжил сражаться, пока не подоспела помощь. Граф Тулузкий, видевший самоотверженность храброго рыцаря, велел наделить его владениями в Лотарингии.  С тех пор прошло много лет, Раймонд-храмовник, являющимся прадедом моего отца, случайно погиб на охоте, преследуя на лошади  оленя, 
• Многочисленные родственники долгие годы делили наследство, проливая немало крови. Отец умер от чахотки, когда мне едва исполнилось семнадцать лет, не оставив ни чего, кроме имени рода Готфридов. Дав обет, я стал монахом ордена Доминиканцев. Затем поход в далекие Палестины, я отчаянно сражался с врагами церкви, вскоре за отвагу и храбрость меня посвятили в рыцари. Однажды преследуя горстку сарацин, попал в засаду и был пленён. Враги хотели обменять меня на своего знатного родственника, но я сумел убежать, зарезав охранника его же ножом. Собрав небольшой отряд единоверцев, вернулся и уничтожил все племя. Долгие годы ни щадя ни своей ни чужой жизни, мне приходилось, сражаться, прославляя имя Господне. Смертельная лихорадка свалила меня под Антиохидой, но неусыпные молитвы братьев-монахов, выцарапали из когтей смерти. И вновь я продолжал громить, нечестивых, и еретиков под крестным знаменем католической церкви. Острая стрела мусульманина, пронзила меня на стенах крепости Акра, когда мы осаждали её под предводительством Ричарда Львиное Сердце и  Филиппа 11.
    Господь и на этот раз не призвал к себе, давая понять что миссия моя на земле незакончена. Едва вылечившись, я уже принимал участие в захвате других городов. При осаде Константинопаля  камень выпущенный катапультой, раздробил мне ногу, меня отправили в одну не большую крепость. Прошло два месяца, а не терпимая боль не позволяла мне ходить, братья по ордену, присылали лучших лекарей, но тщетно, боль не уменьшалась. Совсем было  отчаялся, ведь кроме как воевать я не чему не научился, ну разве что проповедовать, но к этому не был ещё готов, ни душой ни глубокими познаниями католической веры. Один Францискийский рыцарь, которого я знал ещё с Иерусалима, сказал что в одном поселении, жители которого занимаются скотоводством, есть старик который может мне помочь. Была одна беда, он лечил не только травами и порошками, но и языческими заклинаниями, что мы напрочь отвергали. Под покровам ночи мой верный оруженосец Тибальт, привёз его ко мне. Им оказался невзрачный, худой старик с колючим взглядом без цветных глаз. Не проходящая боль так меня измучила, что ни чего не оставалось, делать как довериться этому ничтожному еретику. Быстро осмотрев и ощупав больную ногу, каким то  скрипящим, тихим как будто он говорил из подземелья голосом, колдун объяснил что раздробленные кости не правильно срослись.  Он может помочь, но хромать мне придётся всю оставшуюся жизнь. Внезапно он посмотрел мне прямо в глаза, от его пронизывающего взгляда мне стало жутко.
- Однажды подведёт тебя эта нога- произнёс своим странны голосом старик.
- Как подведёт, и что будет дальше?
- Смерть –спокойно произнёс колдун – страшная смерть, но ты её не почувствуешь.
     Не знаю почему, но я с ним разговаривал, как ни в чём ни бывало, как будто бы речь шла о ком то постороннем – Старик, когда она придёт за мной, и почему я её не почувствую?
-Точно не знаю, но не скоро, а не почувствуешь, потому что душа забудет за тело.
- Долгие годы я по велению Святой инквизиции,  не задумываясь убивал таких как ты, а тебе верю, почему?
- Так устроен мир.  От того что сеял всю жизнь сам пострадаешь, ты сможешь понять это, за мгновение до смерти.
-Откуда ты знаешь что со мною случится, тебе твои Боги говорят?
- Не знаю, храбрый рыцарь кто, но смотрю тебе в глаза и там всё вижу.
- Хорошо старый еретик, я оставлю тебе жизнь, если поможешь. Но знай, мне придётся сообщить  инквизиции, по этому тебе надо будет скрыться.   
- Тебе будет очень больно  отважный воин, я заново поломаю  не правильно сросшиеся осколки, а через тридцать дней ты пойдёшь.
- Я согласен старик, но надеюсь ты меня тоже понял?
- Зная твоё будущее, о своей не ведаю. Пусть будет так как будет. Дайте мне горячей воды и пусть твой оруженосец, нарвёт не широких лоскутов из мешковины. Как всё будет готово позовёте, а сейчас мне надо молиться, распорядитесь что бы меня отвели в пустую комнату.
      Старик не соврал, через тридцать дней я смог самостоятельно выйти, во внутренний двор крепости. А через две недели я уже скакал навстречу Магистру нашего ордена, чтобы сопроводить его в Иерусалим. Через несколько дней, уже с Магистром и его кавалькадой нам пришлось остановиться в той же крепости, так как дорога к гробу Господнему была атакована  не понятно, откуда взявшимся, многочисленным отрядом берберов. Надо было дождаться подкрепления. Было время очистить данную местность от скверны. Воины инквизиции днём и ночью, выискивали подозреваемых в ереси и на четвёртый день на центральной площади был назначен суд.
  Утро выдалось чудное, пели птицы, по небу проплывали одинокие облака, светило солнце,  было тепло и уютно. Вывели около сорока человек, среди них было много женщин. По их измождённым лицам и истерзанным телам было видна, что они подверглись ужасным пыткам. Многие не могли самостоятельно идти и шли поддерживая друг друга. Мне приходилось много раз присутствовать на судах Святой Инквизиции, вначале не которые люди вызывали искреннюю жалость, но со временем сердце моё зачерствело и я уже не обращал внимание на осуждаемых, так как они являлись врагами Церкви.  Когда началась процедура суда, я не обращая внимания на личность подсудимого вникая в суть обвинения, удивлялся как умело скрывались под личиной добродетели слуги сатаны. И в то же время не поддельное уважение, вызывала Инквизиция, опознававшая казалось бы в обыкновенном человеке закореневшего еретика.  Вскоре начали оглашать решение тайного суда. Назвавшего выводили из толпы подозреваемых в ереси, объявляли в каких грехах его обвиняют, и если грех был совершён по незнанию и не был тяжким, а обвиняемый отрекался от своей веры и признавал единого Бога и его сына Иисуса Христа, ему назначали незначительное наказание и уводили. Вывели измождённого пытками  старика, в котором я с ужасом узнал вылечившего меня лекаря. Если он сейчас расскажет инквизиторам, что рыцарь Церкви пользовался услугами колдуна, то у меня возникнут серьёзные неприятности, вплоть до изгнания из Ордена. Бедного старика обвиняли в том что он используя помощь сатаны, лечит больных запрещёнными методами и не признаёт единую веру в Бога. Когда зачитывали обвинение он с трудом приподнял голову и обводя взглядом толпу увидел меня. Наши взгляды встретились, в его глазах я почитал скорбь и сожаление о происходящем, но страха не было. У меня была возможность подойти к нему и убедить признать вину, таким образом спасти его от смерти, но страх разоблачения подавил мою смелость, и не позволил сделать этого. Когда наши взгляды вновь пересеклись,  его бесцветные глаза улыбались. Бесстрашный рыцарь, отважный воин сотни раз смотревший в глаза смерти и не отводивший взгляда, отвернулся от взгляда немощного старика и как последний трус я ушёл с площади.
- За мгновение до смерти, за мгновение до смерти, познаешь истину - вдруг донёся до меня, скрипящий голос старика.
 Когда за мной закрывалась дверь, я услышал громкий голос глашатого Аутодафе, сожжение на костре.
  После того случая что то изменилось во мне, что то сломал во мне этот беззлобный старик спасший меня от инвалидности, а я даже не попытался облегчить его участь. Мне показалось что старик о смерти знает большее чем я, и даже чем все присутствующие на площади. Интересно, о какой истине за мгновение до смерти должен узнать я, ведь с самого рождения истиной для меня была вера в Господа и беззаветное служение ей.
Да упокоится Душа старого знахаря.
   Многочисленные  раны давали о себе знать, все чаще мне приходилось находится в постели, а не на поле битвы. Магистр Ордена достопочтимый герцог Антуанский, наделив меня феодом на юге Франции, разрешил отправиться к месту моей новой службы во имя и на благо Церкви.


     Взяв с собой молодого арапчонка,  и верного оруженосца Тибальда я отправился по месту назначения.
    И вот передо мною в низине освещенный ровными рядами уличных фонарей город, в котором властью церкви и короля я должен навести порядок в умах горожан. Меня не встречали, но знали, что я скоро прибуду. Очень удивились,  когда  новый правитель города приехал верхом на коне и в сопровождении всего двух слуг. Все привыкли видеть роскошную карету в сопровождении многочисленной челяди, выезжающей ближе к обеду, и народ, встречающий ее с ликованием.  Но я рыцарь-монах ордена Доминиканцев,  приехал ночью, и это обескуражило многих знатных особ.
    Утром, когда я сидел в кресле правителя города, начала приходить растерянная знать.  До обеда мне представились около тридцати человек, мои будущие помощники и заместители. Начальник военного гарнизона тоже воевал в Палестине, и только в его глазах я увидел искреннюю  преданность воина. После обеда с ним и еще несколькими заместителями я объехал весь город и заехав в монастырь познакомился с высоким, худым с хитрыми немного бесноватыми глазками настоятелем, который принял меня как и подобает с почтением и радушием. До глубокой ночи мы обсуждали дела и вопросы поставленные Церковью. 
    Следующий день я проверял стены города, защищающие город со всех четырёх сторон, отметив хорошие оборонительные качества и подготовку к обороне, похвалил начальника гарнизона. Вечером в честь моего прибытия, был дан званный ужин на котором мне представилась возможность познакомиться со всей местной знатью.   
В разнообразных заботах проходили дни, с помощью помощников я стал вникать в жизнь города. Вставая рано утром и ложась за полночь, я не заметил как пролетели первые две недели.
В воскресный вечер, когда я  уже собирался отходить ко сну, Тибальд сообщил, что прибыл посыльный от святой Инквизиции.  Велев впустить его и наспех облачившись в одежды я вышел из покоев, где меня ждал одетый в чёрный плащ с капюшоном посыльный.  Негромко поприветствовав он, вручил срочную депешу, залитую сургучом и с печатью тайного суда Церкви. В ней говорилось,  что через три дня в город прибудет инквизитор Инграмия, мне предписывалось предоставить списки еретиков и сочувствующих им жителей. Я распорядился, чтобы прибывшего накормили и определили на ночь  в расположении военного гарнизона, но он холодно поблагодарив, отказался, сказав что будет ночевать в монастыре.
    Городские проблемы полностью поглотили меня, за наполненными суетой буднями,  я совсем забыл об обязательствах перед церковью. Через день, благодаря моим помощникам, список был готов, и я решил до приезда инквизиции, побеседовать с обвиняемыми. В нём было девять человек, среди которых была даже ведьма.
Усевшись в деревянное кресло, в одной из тайных комнат крепости я попросил оставить меня одного и приглашать подозреваемых в ереси, по очереди.
     Первой  была женщина, верующая в языческих богов. Она не отрицала Христа, но признавала только своих божков, с нею всё было понятно, над ней поработает инквизиция, и она обретет истинную веру.
Вторым был престарелый мужчина. Он во многом сомневался, но это оттого, что ему некогда было посещать проповеди.
Третьей была старуха, когда она вошла я подумал что это и есть ведьма. Маленькая, сгорбленная с растрёпанными, слипшимися седыми волосами она слала проклятия на всех: богов, людей, короля и при этом громко смеялась. Она оказалась просто сумасшедшей.
Я и не заметил, как опросил восемь человек.
     Когда вошел девятый обвиняемый, я не смотрел в сторону двери, делая пометки о предыдущем обвиняемом. Мне показалось что в сумрачной комнате что то изменилось, как будто бы посветлело, что-то теплое, родное обволокло мое тело и приятно защемило в груди.  Оторвав взгляд от пергамента, я оторопел, передо мною стояла стройная молодая девушка со светло-рыжими ухоженными волосами и… словно молодая весенняя трава, зелеными глазами. Каждый мужчина представляет свой идеал красоты, но мне кажется, что любой из них ахнул бы, увидев ее. Её ангельская красота  была  во всём, в милом лице, в улыбающимся взгляде, в грациозном девичьем теле, она излучала ее всем своим видом.
Я не мог сидеть,  встав с кресла и подойдя к ней,  спросил:
-Кто вы?
-Айрин, - мягким и необычайно нежным голосом ответила она, не отрывая от меня восхитительного взгляда.
    Вернувшись к столу, я посмотрел в список: Айрин Туэсли, а напротив обвинения – ведьма. Не осознавая, что это и есть она, спросил:
-А что вы здесь делаете? 
-Сказали, что приехал новый наместник и ищет ведьм.
-Новый наместник перед вами, но распоряжений, чтобы искали ведьм, не давал, я приказал составить список еретиков для Святой Инквизиции.
И тут только до меня дошло, что ведьма это она, Айрин. Но такого быть не может. Я снова сел за стол и начал ознакомление с обвинением. Не выдержав утомительного содержания и оторвав взгляд от бумаги, спросил:
-Айрин, может это какой-нибудь навет и вас оговорили. У вас есть враги?
-Не знаю.
-Но вас обвиняют в страшном грехе, ведьмавстве, это заслуживает только смерти, а вы не знаете, за что вас обвиняют,- удивился я.
-Мне известно, в чем меня обвиняют, но я только лечила людей.
-Лечить людей не грех, но лечить можно только с позволения церкви.
-Церковь не разрешает лечить так, как лечу я,- немного раздраженно ответила Айрин, - я лечу отварами и заговорами.
 Может, она простая знахарка-травница и мне стало немного легче. Но ведь ее обвиняют в том, что она ведьма.
- Хорошо, Айрин. Но скажите, почему вас тогда обвиняет церковь?
-Я спасла девочку, над которой уже прочитали упокойную молитву.
-Но как это возможно? Значит, девочка уже была мертва, а вы ей вернули жизнь? – снова удивился я.
-Конечно, нет, - и так естественно улыбнулась, что у меня, у самого первый раз за последнее время, появилась улыбка - она была жива, только очень глубоко спала. Я влила ей в рот настой из трав и прочитала заговор, она и ожила. Она прибегала смотреть, когда меня вели солдаты.
-Как же это возможно, что священник не смог определить? Это кощунство. Человек создан Богом, и только он вправе определять жить ему или умереть. И если он умер по велению Бога и священник принял его душу, а его воскрешают, то значит, тот, кто это сделал… – у меня не поворачивался язык сказать ей – служит Дьяволу.
Я  перекрестился и прочитал молитву.
-Да, нет. Девочка вовсе не умерла, я же говорю, что она сильно болела.
     Я верил каждому слову, произносимому ее нежным и беззаботным голосом.
    Дав обет безбрачия и став рыцарем монашеского ордена,  я долгие годы видел кровь, слезы и страдания людей,  сердце мое огрубело, зачерствело к боли человека, не познав женщину, я и думать о них не хотел. Но представить Айрин на костре  я не мог. В то же время ни один инквизитор не сможет ее оправдать. Ведь она вернула жизнь девочки, душа которой была на пути к Богу, а на это мог пойти только Люцифер, а значит Айрин - его слуга, но в это поверить, не смотря даже что она сама подтверждает, факт воскрешения девочки, я не мог. Доселе не изведанное чувство, полностью охватило меня, не оставив возможности осознания реальности происходящего. Неужели это любовь? О страстном чувстве мне приходилось много слышать, но сам некогда её не ощущал.
  Бог предоставил мне возможность встретить Айрин, а Бог ли это, может это козни сатаны? И я попался в искусно расставленную ловушку. Всевышний сотни раз испытывал меня на поле брани, а теперь решил испытать в мирской жизни, не ужели он во мне сомневается, неужели я не доказал преданность своей доблестью?  «Сатана не дремлет, он ищет сомнения и развивает их», – вспомнил я слова из проповеди аббата Люмье. Но Айрин не ведьма, она не знает постулатов истинной веры. Мне необходимо спасти ее, а там я  наставлю ее на праведный путь, и она станет самой прилежной прихожанкой, в этом я уверен. Но как это сделать? Кто этот Инграмий?  Попробую поговорить с ним, может он поймет что она не виновата, и оставит ее в живых. Все эти мысли роились в голове, но чёткого плана действия не было, и  по этому тревожное чувство не покидало меня.
    А она наивно с не принуждённым, детским интересом рассматривала меня, и я не мог отвести от нее свой растерянный взгляд.
     Инграмит оказался невысоким худощавым стариком с уставшими бесцветными глазами и сразу мне понравился. Он рассказал, что едет из Штекеля и хотел бы исполнить свой долг инквизитора. Я передал ему список, не взглянув на него, он положил его в грудной карман тяжелой рясы. Сказав, что суд начнется завтра утром, он попросил определить его и свиту на ночлег. Я пригласил его на ужин, но он категорически отказался, сославшись на усталость после тяжелой дороги. Я начал говорить ему про Айрин, но он посмотрел на меня колючим взглядом и молча вышел.
    Мысль об Айрин не покидала меня ни на миг, ее необычно нежный голос звучал у меня в ушах: – Я спасла девочку… Ее спокойствие и понимание чего-то  непонятного мне, не давало покоя.  Надо было срочно ее спасти. Инграмил старый человек и он не будет вникать, у него инструкция самой инквизиции. Сделает все, что положено, и уедет. А Айрин… Ее сожгут на костре после определенных пыток. Но она же на самом деле спасла ребенка. Я воин и много раз видел, как выживали смертельно раненные в бою, их лечили вот такие как она лекари. Она же воскресила после смерти, ведь была прочитана упокойная, ошибки быть не могло. Надо опросить священника, но он никогда не скажет, что ошибся. Нет, это не выход. Надо идти к инквизитору. Но опять же, узнав, за кого я заступаюсь, он отметит меня в черном списке, тогда меня могут отозвать в орден, а за заступничество за ведьму лишат сана,  подвергнут пыткам и, если я даже выживу, то останусь калекой. Все время думая о том, как помочь Айрин, не знаю, как я нашел повод снова поговорить с ней. Один выход, единственный шанс это дать ей возможность бежать. Достанется охране и начальнику гарнизона, но это мелочь по сравнению с жизнью девушки.
    Я спустился по узким каменным ступенькам в подземелье, где, прикованные к стене, сидели арестованные и ждали своей участи. Все сидели молча, каждый думал о своем, только сумасшедшая старуха с распущенными седыми волосами продолжала проклинать всех.
    Айрин стояла и, даже не удивившись, смотрела на меня. Как она могла быть ведьмой! Она, скорее всего, ангел, помогающий людям.
    Не замечая никого, я подошел к ней:
-Айрин, как вы здесь?
-Спасибо, господин, все хорошо, - пропела она.
- Как хорошо? – чуть не закричал я возмущенно.- Как хорошо? Тебя завтра казнят, ты понимаешь это?
-Знаю. Мою бабушку тоже сожгли за то, что она лечила людей, - как чем-то тяжелым ударили меня по голове, оказывается, и ее бабушку считали ведьмой, нет, мне ее не спасти. Только бежать из подземелья, но как? – крутились мысли у меня в голове.
-И бабушка была ведьмой?- переспросил я, совсем не контролируя себя.
- Нет, господин, мы лечим людей, и никому не поклоняемся, тем более, Дьяволу. Он и наш враг. Из поколения в поколение передаются  рецепты. Еще когда я была совсем маленькая, уже знала многие болезни и как их лечить. И никакого колдовства. Я уверовала во Христа, но меня не приняла церковь, приказав бросить лечить. Но я не могу отказать  больным, если у меня есть возможность им помочь.
-Надо получить благословение Церкви.
Она грустно улыбнулась:
-Но тогда мне не разрешат лечить. Нет, господин, я не могу отказать, когда ко мне приходят люди не только городские, но и издалека. Мне только непонятно, помогая людям, я помогаю Церкви сохранить детей божьих, а она запрещает делать это. Я точно знаю, что не служу Дьяволу, а верую во Христа. Но Церковь говорит, что я ведьма. Почему? Я же не делаю никому плохо. Меня хотят сжечь, но кто они? Кто этого хочет?
    От простоты ее объяснений, от наивности понимания законов Божьих у меня по спине пробежали мурашки. И это говорит человек, которого завтра будут пытать. А ведь она была права. Церковь придумала громоздкие непонятные правила и законы, а ее служители, не вникая в суть каждой проблемы, слепо их исполняют.
-Айрин, - шепотом начал я, - мне  хочется тебе помочь. Я продумал многие варианты  и остановился на одном – тебе надо бежать.
-Зачем? Зачем мне бежать, подвергая опасности вас? Я все равно буду делать то же самое, и меня все равно казнят.
-Я тебе помогу. Спрячу тебя там, где ты будешь в безопасности, и тебе не надо будет этим заниматься.
-Вы в меня влюбились? - как бы спрашивая, но уверенная, что это так, спросила Айрин.- Вас обвинят в том, что поддались моему колдовству. Нет, господин, не надо. Моя судьба решена Богом, значит, так надо. Я приму смерть с верой в Бога. Видимо, так ему надо. И никто не имеет права ее изменить.
-Но, Айрин, тебя будут пытать, тебе поломают пальцы, руки, будут жечь раскаленным железом, а потом отправят на костер. Я выведу тебя отсюда, я верю тебе. Эй, стража, подойдите сюда! – крикнул я. – Скорее! Раскуйте ее!
Подбежал стражник: - Что случилось?
-Я забираю ее, ведите  ко мне.
-Вечером приходил сам Инграмил и запретил кого-либо выводить, - услышал я.
    Это был приговор, я гневно посмотрел в глаза стражнику и пошел к выходу. Что же делать? Что? Как можно ей помочь? Ведь нужно что-то делать? Заснуть я не мог. Перед глазами была она, моя и только моя Айрин. Я не мог представить, как ей будут ломать пальцы, и решил с утра подойти к этому злобному старику и попросить отдать ее мне, как гость он не должен был мне отказать. «Бог с ним, с Орденом, с моим саном, с должностью. Лишь бы она осталась живой, со мной», - думал я.
    Я уже представлял, как счастливо мы бы жили в лесу на берегу озера. У нас были бы дети, и Айрин, веселая, щебечет мне о чем-то.
    Не притронувшись к завтраку, я слушал доклад Гибальда о том, кто приходил вчера, когда вошел мой маленький арапчонок Макун. Я спас его от неминуемой смерти, и вот уже три года он показывает мне преданность и сыновью любовь. Ему двенадцать лет, но на многие вещи он смотрит по-взрослому, удивляя меня своей проницательностью и умом. Он принес мою одежду, в которой я должен был присутствовать на суде инквизиции. Видимо, мое настроение было выражено на лице, и он озабоченно спросил:
-Что-то случилось, мой господин?
    Мне некому было рассказать о том, что творилось у меня на душе. На самом деле, я был очень одинок, несмотря на то, что со мной много лет  были Гибальд и Макун. Но и они не знали, что у меня на душе. В боевых схватках, бывало, мой меч тупился от запекшейся крови. Я знал, что воюю за бога, и всегда знал, что делать, а сейчас я оказался бессилен.
-Не знаю, мой друг, но что-то выбило меня из седла и ничего не могу поделать. Ты мне как младший брат, и хочу тебе сказать, что я встретил девушку, которую полюбил. Она изменила мир вокруг меня за несколько минут, но сегодня у меня ее отберут.
-Кто посмеет у рыцаря Францисканского ордена забрать его женщину. Неужели есть такие смельчаки? Скажи кто, и мы им покажем, как надо сражаться, – еще по-детски задиристо произнес Макун.
-Нет, дорогой, мы не в силах помешать… - вдруг я очнулся от нашедшей на меня тоски, и быстро одевшись в сопровождении Гибальда, вышел в город.
    Суд начинался в полдень. Мы направились к монастырю, где остановилась Инквизиция. Проходя мимо площади, я увидел, что посередине вокруг врытого бревна разложен хворост. Сердце мое защемило: к этому столбу сегодня привяжут мою Айрин. Ингремия в монастыре уже не было. Оказывается, он решил присутствовать на допросе. Подойдя к подземелью, я узнал, что допрос окончен, и все ушли готовиться к суду. Результаты допроса оглашались на суде, поэтому стражник ничего не знал. Придя на площадь, я увидел, что Инграмил сидел со своей свитой и спросил:
-Ну, как у нас дела?
-У вас, как и везде. Сатана смущает народ, не давая найти истинную дорогу к Богу, - ответил он и внимательно посмотрел мне в глаза.
- Меня недавно сюда назначили, поэтому сам еще не все знаю. Двенадцать лет воевал за знамя Христа в Палестине.
-Приходилось и мне бывать в Иерусалиме. Святое место. Там каждый камень пропитан верой Христа. И под каждым камнем еретик прячется. Много крови впитала земля Палестины. И много ее еще прольется, - произнес он скрипучим голосом, задумавшись.
-Сколько еще пробудете у нас? – спросил я.
-Завтра с утра выезжаем. Дьявол не дремлет, он вселяется в людей, и мы должны, не покладая рук, очищать землю от скверны.
-Как, уже завтра, так быстро? – как будто не понимая, о чем он говорит, растерянно спросил я.
-Мы уже допросили всех по списку, который вы нам предоставили. И убедились, что вы на правильном пути и знаете задачи, поставленные Церковью: искоренять сатанинские силы и очистить нашу землю от нечисти.
    Я пытался выведать у Инграмия результаты допроса Айрин, но он все время отвечал высокопарно и односложно. Этот старик, на глазах которого выворачивали руки старикам и женщинам, жгли их и рубили на части, говорил только о том, что надо уничтожить ересь и колдовство. Про утренний допрос не говорил ни слова.
-Ну, а для кого костер готовите? – стараясь сохранить невозмутимость, спросил я.
-Для ведьмы и одной безумной старухи, - снова очень внимательно и пронизывающе посмотрел мне в глаза старый инквизитор. – Вас, наверное, интересует Айрин Туэсли. Это о ней вы хотели поговорить? – не отрывая от меня взгляда, спросил он.
    Этот жестокий старикашка все понял, скрывать стало бесполезно.
-Мне кажется, она еще молода для ведьмы и нам хотелось бы оставить ее в живых, ведь она верует во Христа и, если ее отправить в монастырь, она станет на праведный путь.
-О чем вы говорите! Однажды я распознал ведьму в трехлетнем ребенке. А случай с этой дочерью зла точно определяет ее прямое участие в том, что творит сатана на нашей земле. Старуху можно отпустить, мы ей вырвали язык, но думаю, что она вам не нужна.
Инквизитор так посмотрел на меня, что мне показалось: он и во мне видит сатанинского угодника и сейчас крикнет, чтобы его молчаливые помощники схватили меня. Надо было смириться, этот сумасшедший старик никогда не изменит своего решения. Почему же еще до его приезда я не спрятал ее у себя, а затем я бы сделал все для ее оправдания перед Церковью. Но было поздно. Площадь заполнялась горожанами, в основном мужчинами, но были и женщины и даже с детьми.
    Инквизитор занял свое место за столом, покрытым темно-красным бархатом. Рядом рассаживались его ближайшие помощники. Здесь же расположились настоятель нашего монастыря и начальник гарнизона. К полудню площадь заполнилась. Суд начался.
  Допрос проводили по списку. Первой была женщина, верившая в бога Солнца и не отрицавшая Христа. Ее приговорили к 30 ударам палок и постоянному служению в монастыре. Старика - к  ежедневному посещению церкви в течение двух лет. Сумасшедшую старую женщину вывели и поставили перед инквизиторами. У неё вырвали язык, чтобы она на людях не могла проклинать Бога. Разбитые и опухшие губы с запекшейся кровью, делали ее лицо уродливым. Она не могла отвечать и поэтому ее ответы зачитывал глашатай. Людям на площади было жаль старуху, многие ее знали, она никому не делала зла, но когда она начинала говорить, старались быть от нее подальше. Объявили, что, несмотря на то, что ей вырвали язык, она не успокоилась и будет сожжена на костре. На площади послышался ропот. Стали голосовать за принятый приговор, все одобрили его, в том числе и я. Мне было все равно, меня беспокоила только Айрин.
    И вот вывели Айрин, она была последней  по списку. Выглядела она измученной, но не сломленной. Ее красоту не могли испортить ни растрепанные волосы, ни грязное помятое платье. Она встала прямо напротив Ингамия, и, взглянув на меня, отвернулась, как будто она меня не знала.  Инквизиторы задавали ей вопросы, она отвечала, сводя меня с ума своим голосом. Я не понимал, что происходит, мысли мои не воспринимали реальность, я думал только о том, что сделать,  чтобы спасти ее. Глашатай начал перечислять грехи, в которых была уличена Айрин Туэсли.  Инграмий много раз слышал такие обвинения и не помнил ни одного лица из приговоренных им. Он думал, что вот дня через три  он будет в другом городе или крепости и опять допросы, пытки, казни. А потом снова дорога. Только через месяц он попадет в родной город и сможет там отдохнуть от всего этого. Он представил себя в теплом кресле возле камина, где потрескивают сухие дрова, и даже почувствовал запах сгорающей сосны, как вдруг из-за тяжелой бархатной портьеры вышел темнокожий мальчик лет одиннадцати и, подбежав к нему, воткнул острый клинок прямо в горло.
-Это все перечисленные грехи, - услышал он, очнувшись от ужасного видения, и оглянувшись по сторонам, успокоился. Откуда этому арапчонку взяться у него в доме и услышал приговор.
-Айрин Туэсли приговаривается Святой Инквизицией к сожжению.
    Люди на площади начали выкрикивать в поддержку Айрин реплики, ведь многие знали ее, и многим она помогала. Глашатай грозно прокричал, о том, что никто не вправе оспаривать решения послушников Папы. Суд одобрил приговор, и когда очередь дошла до меня, я взглянул на Инграмия. В его пристальном изучающем взгляде я почувствовал улыбку, мне ничего не оставалась делать, и я поднял руку.  Айрин украдкой посмотрела на меня, ни страха, ни осуждения я не увидел в ее изумрудных глазах. Дальше все происходило как во сне. Сначала занесли совсем обезумевшую старуху и привязали к столбу. Затем в сопровождении двух инквизиторов с натянутым на глаза капюшоном на костер взошла Айрин. Она молчала. А когда ее стали привязывать с другой стороны столба, она опустила голову и стала молиться своим воркующим голосом. Она просила Бога простить людей, которые не ведали, что творили.
    Зачем я живу, для чего я столько воевал, почему это случилось со мной, думал я, не отрывая глаз от любимой. Я не заметил, как один из инквизиторов факелом поджег хворост с четырех сторон, и очнулся только тогда, когда горящие снизу сухие ветки красными языками пламени начали облизывать  ноги приговоренных. Старая женщина извивалась и пыталась кричать, но слышался только нечленораздельный хрип. Когда на Айрин начало гореть платье, она прервала молитву, и, подняв голову, начала кого-то искать. Увидев меня, она как бы успокоилась, но губы что-то прошептали,  и мне показалось, что она сказала: «Спаси меня».
    Я оттолкнул стул, на котором сидел, кинулся к ней, на бегу выхватывая из ножен меч. Я кричал, что я сейчас ее спасу и, взобравшись на костер, был почти рядом, сучья подо мной проломились, и я провалился. Одежда на мне сразу же вспыхнула, и языки пламени стали жечь мое тело. Из толпы выскочил арапчонок Макун и попытался подбежать ко мне. Увидев его, Инграмий привстал, сдирая бордовый как кровь бархат со стола. Он узнал мальчика, которого недавно видел в видении и  приказал найти этого мальчика, но тот исчез в толпе. В это время тело Айрин уже пылало. Я попытался дотянуться до неё. В тот же миг  она открыла глаза, и я увидел  нечеловеческое страдание в них. Вдруг они начали увеличиваться и, лопнув, брызнули на мое лицо липкой горячей жидкостью.
Хворост подо мной провалился и я, теряя сознание, упал в самый центр костра.

   Дёртен чи… Дертен чи…
    Четвертая жена ушла от меня, не поняв меня и не вытерпев мученических страданий. Осуждать я не мог, да и не смел никого. Сам не знал, чего хочу, кто мне нужен и вообще для чего я живу…
    Как-то, стоя на пирсе в порту, я обратил внимание на седовласого старика. Он неподвижно сидел уже целый час и безотрывно смотрел на море.
    У меня ничего не получалось, так, одна мазня, к тому же я забыл несколько нужных красок и, собрав мольберт, я решил подойти к старичку. Он словно очнулся, когда я поздоровался.
-Здравствуй, интересующийся жизнью человек, - немного грубым голосом сказал старик, даже не посмотрев на меня.
-Ну, с чего вы взяли, что я интересуюсь жизнью. Правду говоря, я даже не задумывался, что мне интересно
-Видимо, я стал тебе интересен, раз подошел. А кому может быть интересен старый человек, сидящий в одиночестве?
-Целый час вы сидите и смотрите на воду. Вы что-то там видите?
-Я не на воду смотрю, я вдаль гляжу, - немного грустно ответил старец.
-Ну хорошо, вдаль. А что вы там видите?
-Жизнь вижу, сынок. И тебя там вижу. Неспокойно тебе, хоть и живешь в достатке, - он наконец-то посмотрел на меня, – вот и позволяешь себе рисовать. Можно посмотрю?
Он протянул сухую жилистую руку.
-Да ничего не получается, и ультрамарин подсунули высохший, - я протянул ему холст.
    На удивление он долго рассматривал холст, затем, протянув его мне, сказал, отвернувшись к морю:
-Жизни в ней нет. Горы, волны, небо, облака, это ведь все живое. На горе растут не только деревья, но и трава. Она цветет и дает цвет жизни. В траве насекомые, на них охотятся птицы. В волне не только пена, но и косточки абрикос, принесенные с далеких берегов. В небе не только облака, но и свет вселенной, дающей жизнь.
    Когда он это говорил, мое воображение представляло все это. Я был ошеломлен…
-Кто вы, уважаемый? Как вас зовут?
-Называй меня Чарльз. А там, он кивнул вдаль, Арвиит.
-Где - там?- не понимая, переспросил я.
-Там, где я увидел жизнь, там, где я начал понимать то, о чем даже не думал, там, где я остался, в далекой Индии. Там, где начал познавать, там, где люди живут, просто живут и все, где отсутствует зло, там, где человек и природа едины. Ты, сынок ищущий, но здесь тебе неинтересно. Побывай на озере Сатапант, поднимись в долину Нил-Канта, и ты ощутишь Бога. Настоящего, не служащего людям, а живущего рядом с ними. Ты молод и силен. Он вложил в тебя талант. Надо только найти Шабалу и ты успокоишься.
-Но как это сделать? У меня жена, заказы, обязательства. И вообще, как я найду эту долину?
-Не могу тебе помочь. Мы не поворачиваем судьбу, мы следуем ей. Когда-то я попал в ту страну, забирая у народа драгоценности, золото, все, что мы так ценим. Но в одном бою в Восточной Индии я был тяжело ранен. Наши оставили меня умирать на склоне горы. Но на мое счастье мимо проходил Садху, местный отшельник, ищущий Бога. Он принес меня в пещеру и долгие месяцы лечил меня. Ты знаешь, я выучил их необыкновенный язык. Когда он проводил меня, я, с каждым шагом удаляясь то него, чувствовал что ухожу от своей судьбы. Ночью я не смог уснуть, а утром долго шел и понял, что заблудился. Только на пятый день я вышел к пещере моего исцелителя Садху.  Сама судьба привела меня обратно, дав шанс познать Истину. Шесть лет я прожил у него, а затем  он как-то ночью разбудил меня, и сказал, что настало время идти по своему пути. Потом он вывел меня в долину, сказав, чтобы я сам выбрал, в какую сторону мне идти. Пятнадцать лет бродил я по горам и долинам. Встречал разных людей, но ни разу мне, никто не сказал плохого слова.
Как-то мне встретились наши английские солдаты, и, узнав, что я  бывший военный, доставили меня в расположение своих войск. Затем посадили на корабль, и я оказался дома. Вот уже третий год, как я потерял себя. Живу по законам, которые душа не принимает. А уехать нет возможности. Для матроса стар уже, а денег на поездку нет. Да и не ищу я их, зла в них много.
- Такая интересная судьба  у Вас. Сколько значительных событий.
-Каждый может ее изменить, воспользовавшись ситуацией или стечением обстоятельств. Попробуй еще раз, смотри, какой красивый закат. Потом договорим, - и сказав это, он словно забыл про меня, тело его выпрямилось, и как бы  перестало существовать в этом мире.
    Вернувшись на прежнее место и разложив краски, я натянул новый холст и начал рисовать. Время потерялось для меня. Словно во сне я присутствовал везде: и на горе, и в воде, и на небе. Я не помню, как размешивал краски и менял кисточки. И вот я сделал последний мазок и … очнулся. Передо мной была живая картина! Я никогда так не рисовал.  Как будто не я, а какой-то волшебник моей рукой нарисовал этот шедевр. Я посмотрел на то место, где сидел странный Чарльз Арвиит. Но его там не было. «Почему он не подошел ко мне,  неужели ему не интересно?» - немного обидевшись, подумал я и заторопился домой показать картину жене, знакомым. Мне не терпелось это сделать.
     Вот из-за  этой картины от меня ушла четвертая жена. Все, кто смотрел, восхищались и просили разрешения привести своих знакомых. Весть  о моей новой работе дошла до короля, и я представил ее во дворце. Не столько король, как его супруга, была заинтригована величием природы. Они предложили выкупить картину у меня. Но я отказал. Королева начала меня уговаривать, говоря, что  я еще нарисую. Но я знал, что второй раз у меня может не получиться. Такого вдохновения можно больше не ощутить. Королеве мой отказ не понравился, но сделав вид, что не обиделась, она молча удалилась. Однако вскоре снова пришла и долго вглядывалась в холст, а потом задумчиво сказала:
-Вы знаете, у меня ощущение, что на горе в траве стрекочут кузнечики, волна несет на берег косточку абрикоса, а небо…
    Она взглянула на меня.
-Я сделаю вас придворным художником. Вашу жену определю во фрейлины и подарю вам замок в любом графстве. Оставьте мне эту картину.
     В ее взгляде я увидел беспомощность и блеск влюбленной женщины. Не было каприза женщины, которой все позволено. Не знаю, что в меня вселилось, такие предложения были сродни сказке, но я сказал:
-Ваше Величество, это картина не только моя. Меня вдохновил один человек с очень интересной судьбой. Мне ничего не надо,  только прошу отправить нас с этим старцем Чарльзом в Индию.
-Только это, и больше ничего? – удивилась королева. Я могу вам выделить там земли с многочисленным народом и…
    Но я посмел прервать ее:
-Нет. Нам ничего не надо. Мне хочется найти путь к Истине.
-Вы очень странный человек. Вы счастливый человек. Вы можете позволить себе искать то, о чем люди не задумываются.  В каждом сидит желание познать неизвестное. А вы уже на пути к этому и свободны. Очень не хотелось бы с вами расставаться. Но ваше желание мне понятно. Придите ко мне с этим человеком, и я распоряжусь, чтобы все было сделано, как вам будет угодно. Спасибо за приятную беседу и за картину.
    Она подала мне руку для поцелуя и как-то глубоко-тепло посмотрела в глаза, затронув те струнки души, которые до сих пор были никем не тронуты.
    И вот я пятый месяц хожу на то место каждый день. Но Чарльза нет. Я обшарил все трактиры в округе, но никто не знал старика по имени Чарльз. Все эти месяцы я пытался рисовать, но, придя домой, сдирал все с холста. Теперь мне этот старик нужен был, чтобы попасть во дворец. Мне кажется, что королева мне не все сказала словами, а вот в мгновении  взгляда было что-то такое…
    Нет, не может быть, но я влюбился в саму королеву.  Жена стала мне безразлична, она считала меня сумасшедшим, так как  я отказался от предложения ее величества. Каждый день начинался сплошными упреками, к тому же закончились деньги. А я вместо того, чтобы брать заказы, бродил в поисках  Чарльза. А был ли он вообще? Может, это мое воображение нарисовало его. Ну, а как же картина? Она же есть. Это он сказал мне пойти еще раз попробовать.
    Четвертая жена ушла. Очень жаль, она была хорошая хозяйка и красивая. Но меня она не понимала. Ее никогда не интересовали сюжеты моих  картин. И мы целыми  днями могли ничего  друг другу не говорить. Ну и пусть уходит.
    «Любить - так королеву», – вот мой девиз. В ее взгляде я прочитал точно чувство. Надо  во что бы то ни стало встретиться. Она стала приходить ко мне во сне, а затем и в видениях. Она смотрела на меня такими же глазами, как тогда. Целыми часами мы разговаривали о жизни, о любви, буквально обо всем. И вот настала ночь любви. В небе висела полная луна, и я смог рассмотреть ее совершенное тело. Неземной запах ее волос кружил мне голову, и я не мог оторвать губ от ее родинки в виде звездочки под правой грудью. Но я просыпался в пустой, холодной  комнате и плелся на пирс в надежде увидеть там старика.
    Жена несколько раз приходила ко мне. Она была добрая женщина и, наверное, любила меня как могла. Но я не открывал ей дверь, и она перестала меня беспокоить.
Волосы отросли ниже плеч, но я старался не замечать неудобств, ухаживая за ними. Одежда совсем состарилась, и мне пришлось на некоторые места ставить заплаты.
   Не помню, как это случилось, но я забрел на центральную площадь, где Двор его Величества проводил какие-то торжества. Сотни зевак собрались посмотреть на короля и королеву.
     Я оказался в том месте, где проходила королева со своими фрейлинами. Заворожено я смотрел на ее тело, которым владел в своих видениях. Я стоял и просто наблюдал, вот она поравнялась со мной, и запах ее волос, который я знал, ударил мне в лицо:
- Ваше величество! – вдруг я услышал свой голос, – Ваше величество! Я Вас люблю.
    Она остановилась и оглядела меня с ног до головы. Я в ту же минуту представил себя: помятого, заросшего, с нечесаными длинными волосами.
-Кто это? – нахмурив брови и презрительно посмотрев на меня, спросила она.
-Я художник.
-Художник? А что вы рисуете? Как-то холодно спросила королева.
-Помните, я вам картину подарил.
-Какую картину? Мне много их дарят, но вас я что-то не помню.
-Вы еще говорили, что слышите кузнечиков в траве, а в море видите косточку абрикоса.
-Нет, не помню. Хотя что-то припоминаю: этот милый художник еще не хотел дарить ее мне.
-Да, да, это был я. За Чарльзом ушел,  но его нигде нет. Да это и не важно,
-Какого Чарльза? Что ему вообще надо? - и она повернулась, чтобы уйти.
-Но, ваше Величество. Я вас люблю. Всю, без остатка Ваши волосы, Вашу родинку в форме звездочки под правой грудью…
    Она вдруг резко повернулась ко мне и внимательно посмотрела прямо в глаза:
-Да он сумасшедший! Охрана, уведите этого пьяницу отсюда, – закричал кто-то из свиты.
В тот же миг меня схватили сильные руки и выволокли из толпы. Ночью в подземелье, куда меня кинули, со скрипом открылась железная дверь. Ко мне неслышно подошел человек в черном плаще и спросил, откуда я знаю о родинке королевы. Я начал, путаясь, объяснять, что со мной произошло за последние месяцы и что по ночам в видениях королева приходила ко мне. Он внимательно выслушал до конца, затем также бесшумно вышел. Мне показалось, что я заснул, и вот он Чарльз или Арвиит пришел ко мне и сел рядом.
-Где ты был? Я так тебя искал? - спросил я его.
-Я был невдалеке и наблюдал за тобой.
-Ты же обещал мне показать жизнь.
-Ты ее видел, художник. Судьба предоставляет выбор пути, а мы выбираем, в какую сторону пойти. Ты искал ее и нашел любовь,  но это чувство надо познать. Кто-то, ощутив его, идет дальше, а кто-то заходит в тупик.
    В это время железная дверь снова открылась, также бесшумно ко мне подошел человек.
-Но у тебя нет больше вариантов.
    В тот же миг, когда подошедший ко мне человек выхватил кинжал и воткнул его мне в сердце, старик исчез.

Башин ци…Башин ци…
    Пятая неделя пошла, а я не могу успокоиться, меня, воина Орла из древнейшего рода Ацтеков Акалхуа, избили пьяные испанские солдаты на глазах женщин и детей, а я ничего не мог поделать.
    Что с моим когда-то грозным и сильным народом? Почему мы так легко и быстро сдались? Всего три года понадобилось испанским конкистадорам, чтобы мы заключили мир на их условиях. Города разграблены. А по улицам Теночтитлана теперь бродят испанцы, напившись пульке, нашей водки из агавы. Зачем они к нам пришли?
    Но что я мог сделать один? Умереть я был готов. Но они почему-то оставили меня в живых, хотя могли скинуть в воды Тосконо. Я остался жить, и до последнего дня своей жизни буду делать все, чтобы освободить свой народ.
    Первые две недели я пролежал у подобравшего меня ремесленника, увидевшего на моем плече татуировку орла. Как только я смог ходить, ночью по разрушенной дамбе я выбрался из Теночтитлана и начал пробираться в страну предгорий, где в лесах прятались остатки разбитых племен Кулуа, Тласкалтеки и Теленеки.
    В одном из селений, жители которых выращивали агаву и маис, мне дали лук и кинжал, и как только мои руки прикоснулись к оружию, я выздоровел. Во мне появилась сила и уверенность, что еще не все потеряно. Много мужчин готовы умереть с оружием в руках. Не для того наши предки строили храмы нашим богам, чтобы сейчас эти жестокие и коварные воины на конях забрали у нас все, а мы бы с этим смирились. Я знал много воинов Союза Франтрии, Стрелы и Оцелото, это были храбрые воины, но страх перед огненным ружьем заставил их уйти подальше в лес.
    Пошла пятая неделя, но я не мог успокоиться. В моих руках было оружие, но я не смог испить крови обидчиков, и это меня злило. Я шел по пустынной прерии, когда услышал топот копыт испанских лошадей. Тут же, метнувшись в кустарник, я затих. Через несколько минут в двух метрах от меня проскакали несколько десятков конкистадоров. Я натянул лук и уже хотел пустить стрелу в одного из них, но в последнее мгновение передумал. Их много и они меня убьют, а если объединиться и напасть, то можно выиграть победу. Пробираясь по следу, к вечеру я увидел стоянку их лошадей под охраной одного солдата. Остальные были заняты кто охраной лагеря, кто приготовлением пищи.  До поздней ночи я пролежал, наблюдая за ними с небольшой возвышенности.
    И вот настал мой час. Подкравшись незаметно к дремавшему солдату, охраняющему лошадей, я одной рукой закрыл ему рот, а другой перерезал горло. Теплая кровь залила мне руку. Дождавшись, когда из раны пошла пена, я отпустил его, он бесшумно завалился, дергаясь в агонии, и захрипел.
    Я жадно облизал руку и почувствовал себя так хорошо, что чуть не закричал победный клич воина-Орла. Во мне была такая уверенность, что я готов был пробраться в лагерь и убить их всех по одному. Но это было глупо, одному это было не под силу. Передо мной были настоящие воины, и они не позволят  дать себя перерезать как кур. Подойдя к лошадям, одна из которых заржала, насмерть перепугав меня, я отвязал двух, а остальным перерезал путы на передних ногах. На шум, который произвели встревоженные лошади, из лагеря подошел один солдат. Он чуть не споткнулся об мертвого испанца, когда моя стрела пронзила ему грудь. От пронзительной боли он закричал и вдруг выстрелил в мою сторону, попав в одну из лошадей. Тут же в лагере поднялся шум. Костры затушили. Испанцы заняли оборону, а около десяти из них бросились в мою сторону.
    Я вскочил на одну из лошадей, взяв под уздцы вторую, помчался прочь. Остальные лошади, перепуганные выстрелом, разбежались по прерии.
    Это была победа. Моя первая личная победа над испанцами. Я мчался в ночи на их лошади, а другую держал на длинной уздечке.  Кровь прилила к  вискам, и я слышал, как она шумит в голове. Лошадь оказалась послушной и выносливой. Впереди возле самого горизонта виднелся лес, в который испанцы побоятся заходить. Скорее всего, если они отловили лошадей, только с рассветом начнут погоню. Надо было запутать следы.
    Как только я оказался в лесу, тут же остановился, чтобы дать отдохнуть лошадям и спеть-почесть молитву Богу Войны. Затем лег на спину и попытался успокоиться. От долгой езды без седла болели ноги, и ныла спина. Очень хотелось пить, да и лошадям необходима вода. Я снова встал и, молясь Богу Леса, попросил, чтобы он помог мне найти воду. Вскочив на вторую, менее уставшую лошадь, я поехал по лесу, который здесь был не таким густым. И вот мои молитвы были услышаны, впереди заблестела река. Зайдя в нее, я потихоньку пошел по течению, чтобы скрыть следы. Затем, переплыв на другой берег, я углубился в лес.
    Солнце было высоко, и я смог позволить себе отдохнуть. К вечеру я набрел на поселение, которое говорило на наречии потомков ольмеков. Встревоженные, онистолпились возле меня, мужчины выбежали из хижин с оружием. Мне пришлось долго рассказывать о моих  последних приключениях. Внимательно выслушав, вождь пригласил меня в большую хижину, где меня накормили и дали испить пульке.
    Немного захмелев и видя, что они уважительно относятся ко мне, я попросил, чтобы меня отвели в предгорья, к месту под названием Астуэль. Знахарь-колдун дал мне какой-то настой, от которого мне стало так легко, что я станцевал танец воина-Орла и только под утро смог заснуть.  Несколько дней я провел в этом гостеприимном племени. Дети и взрослые со страхом учились ездить на лошадях и потом шумно друг с другом делились впечатлениями. С утра до самого вечера мы проводили в беседах и воспоминаниях.
    Один из воинов по имени Ачан бывал в Тиночтитлане. Он воевал с испанцами и ненавидел их, но при этом признавал, что они великие и отважные воины, и что сто испанцев могут напасть на тысячу ацтеков. Я предложил ему пойти со мной, он долго и задумчиво смотрел на меня, о чем-то думая.
    Как-то утром я увидел его, разговаривающего с  вождем. Подойдя ко мне, вождь объяснил, что Ачан решил пойти со мной, но перед этим он должен сходить в другое поселение, там у него друзья, с которыми он сражался против испанцев, и может кого-то уговорит пойти с вами. Я очень обрадовался такому повороту событий и захотел пойти вместе с ним. Но вождь категорически отказался отпускать меня, гостеприимство - это честь его племени.
    Теперь я буду уже не один, и если Ачин приведет с собой нескольких воинов, думаю, что в Астуэле его воспримут серьезно. В радостном ожидании я провел еще несколько дней. Каждое утро ко мне приходил колдун и приносил настой из трав и грибов, которые придавали силу, уверенность и бесстрашие. Но в то утро после выпитого настоя мне почему-то  стало так тяжело, что я с трудом поднял деревянную кружку, чтобы запить горечь. И даже зашедший через несколько минут Ачан меня не обрадовал. Он был не один, а с несколькими воинами. Они взяли меня под руки и вывели из хижины. У меня кружилась голова, и, видимо, появились галлюцинации: передо мной  на лошадях были… испанцы.
    Как во сне я наблюдал, как к моим ногам и рукам привязывают длинные веревки. Затем по одной веревке привязали  к седлам двух лошадей, и они помчались в разные стороны. Только треск костей и разрываемой плоти и страшная боль, пронзившая мое тело, на мгновение вернули мне сознание, и тут же все погасло…

Алтын чи… Алтын чи…
    Шестая поездка в Африку получилась спонтанной. В Сомали снова стреляли, и я, сев в небольшой двухмоторный самолет, летевший из Магадиша, решил перелететь континент и отдохнуть на западном побережье.
    В самолете было около двадцати человек, в основном семейные пары и мужчины. Справа от меня через проход сидела женщина лет пятидесяти в парике какого-то светло-каштанового цвета и кокетливо поглядывала на меня, совершенно одинокого раскованного молодого человека. Видимо, войдя в салон, я так внимательно и изучающее осмотрелся, задерживая взгляд на женщинах, что она поняла, кого я ищу. Кстати, одна особа, сидящая рядом с толстым, потеющим боровом, взглянула на меня так, что я понял: она не против узнать обо мне, но только, когда будет одна. Ничего, подождем, мне спешить некуда: жена осталась в Европе, а у меня целый месяц свободы. Посмотрим, может, на побережье будут более интересные варианты.
    Самолет монотонно гудел, и после небольшой дозы коньяка меня потянуло в сон. Соседка справа томно улыбнулась, когда я на нее поглядел.  «Вот старая бестия», - я представил ее раздетую с обвисшими грудями и слоем макияжа, улыбнулся и закрыл глаза. Но сон почему-то не шел. Тогда я прошел в хвост самолета, где были свободные места,  сел в кресло и начал рассматривать «Плейбой».
    Мужчина, с первобытного состояния, даже во времена матриархата, всегда был охотником. Только в те далекие времена он охотился на мамонта, а сейчас предметом его охоты были женщины. Многие из них и сами хотели отведать нашей плоти, как например, эта в парике.
    Проснулся я от каких-то непонятных изменений. Стюардесса объявила, чтобы мы не волновались и пристегнули ремни. Оказалось, что один из двигателей не работает, но данная марка самолета может сесть и на одном моторе, только для аварийной посадки нужна подходящая площадка.
    Вот тебе и отдохнул. Я хотел встать и сесть на свое место, но стюардесса нежно усадила меня, положив руки на плечи. Сделав вид, что мне нестрашно, я что-то ей сказал и задержал ее руку на плече, положив свою сверху. Она как-то на меня посмотрела, тревожно, что ли,  или, скорее всего, хотела сказать: «Тебе  осталось жить какие-то минуты, а ты все туда же. Все вы одинаковые, мужчины».
    «Видимо, все очень плохо», - промелькнуло у меня в голове,  я взглянул в иллюминатор и обомлел… Нет, мы не падали носом вниз, не пикировали, мы, как бы планируя, снижались. И уже вот-вот крылья самолета начнут цеплять верхушки деревьев. Мы были в двух десятках метров от земли. Я быстренько пристегнулся и хотел, как  видел на картинках, взяться руками за голову и максимально нагнуть ее к коленям. Затем я почувствовал, как будто левое крыло самолета зацепилось за дерево,  и в то же мгновение послышался крик пассажиров. Затем сильный удар днищем о землю, а там долгий скрежет разрываемого металла. Самолет, ударяя о камни, несло вперед, хвост разорвало, и в образовавшееся отверстие с шумом ворвался воздух, неся с собой густую пыль. И вот, наконец-то, самолет остановился. Крики на мгновение прекратились, и наступила тишина буквально на секунду, за которую все  поняли, что должны были умереть, но остались живы. И не веря в это,  нерешительно начали шевелиться и обращаться друг к другу. Кто-то расстегнул ремень безопасности и встал, оглянувшись назад, и в ту же секунду самолет немного наклонился вперед, как будто собираясь падать куда-то. Этого мне хватило, чтобы отстегнуться от кресла, подбежать к образовавшемуся  отверстию в хвосте самолета и выглянуть наружу. Я увидел только деревья вокруг. В одно мгновение я вытянул руки и полностью вылез, благо отверстие было достаточным. Я даже не зацепился за острые края разорванной металлической обшивки. Самолет покачнулся и начал крениться, как бы поднимая хвост. И тут я увидел, что самолет наполовину висел над пропастью, точнее, внизу был океан. Я быстро спрыгнул на землю. Самолет снова покачнулся. Из дыры показалась голова женщины, взгляд которой казался мне заинтересованным. Но самолет накренился еще и со страшным грохотом, обламывая края скалы, рухнул вниз.
   Сидя в низкой траве, я начал понимать, что произошло на самом деле. Неужели это правда? Я встал и подбежал к краю скалы. Над водой оставался только хвост, который через несколько минут исчез, выпуская из себя последние воздушные бульбы, которые, выходя из-под воды, производили звук наподобие выдоха. Сколько времени я провел, глядя на воду в надежде, что кто-нибудь выплывет, не помню. Вот на воде показалась дамская сумочка, куски пенопластового утеплителя и светло-коричневый парик. Потом появилось масляное пятно, которое начало разрастаться.
    Где мы, точнее я? Куда идти и есть ли поблизости населенный пункт? Скорее всего, в аэропорту зафиксировали место и время падения самолета, а значит, вышлют спасательные вертолеты. Ко мне постепенно начал возвращаться реальный взгляд на обстоятельства: если спасатели появятся, то через несколько часов, и это в лучшем случае. Но как они найдут самолет, ведь он ушел под воду, никаких приметных разрушений с воздуха видно не будет, значит, надо натаскать хвороста и, как только они появятся, поджечь его. А где взять спички? Первый раз в жизни я пожалел, что не курю. А так в кармане была бы хотя бы зажигалка. Значит, надо на площадке выложить ветками «SОS».
    Снова подойдя к краю скалы, я увидел, как на волнах покачивались  огромное масляное пятно, куски пенопласта и парик. Никого не было. Интересно, сколько времени прошло: час, два, а может все три? Совсем потеряв ориентир времени, я стал собирать обломленные ветки и все, из чего можно было выложить буквы.
    Первая S получилась метра два, думаю, что она будет видна сверху. Прислушиваясь и все время вглядываясь в небо, я снова принялся за работу.
     Мне кажется, что сначала я их почувствовал, а потом уже увидел. Нет, это были не спасатели и не первобытные люди, это были вполне приличные туземцы в набедренных повязках и с продетыми в ноздри различными предметами, например,  огромный зуб, скорее всего тигра, или бамбуковая палочка, выкрашенная в полосы красного и белого цвета. Они обступили меня и что-то выкрикивали, тыча в меня руками.
-Я гражданин Америки, - невольно боясь нагрубить или сделать что-то, что они приняли бы за агрессию, промолвил я, – Америка. USA. Самолеты, танки, ракеты…
    Но мои слова не произвели  ожидаемого результата, да и откуда  этим лесным дикарям знать о моей стране. У меня промелькнула мысль о том, какая все-таки маленькая эта Америка. Ее знают, уважают, боятся, ненавидят в том, цивилизованном мире, а таким людям совершенно нет разницы, откуда я. Для них важнее, что ты отличаешься от них, а значит враг или друг, все зависит от того, как к ним относится цивилизованный мир и если люди сделали им плохо, то дело мое пропащее. Но есть надежда, что им повстречались нормальные люди: исследователи или ученые.
    В это время к нам подбежали еще несколько мокрых туземцев, от них разило соляркой. На голове одного из них был кое-как натянут промасленный, всклоченный, уже грязно-каштановый парик. Они о чем-то громко говорили, стараясь перекричать друг друга.
     Мое состояние можно было оценить как панически-истерическое. Ничего хорошего ждать от этих угрюмых, черных, словно смоль, дикарей не приходилось. Бежать было бы самой большой глупостью, что-то объяснить не было никакой возможности. Единственная реальная надежда - ждать спасательных вертолетов. Но как их заговорить? И я попытался жестами объяснить мое положение, сопровождая все словами. Несколько минут они смотрели на меня внимательно. Затем раздался взрыв хохота, противного животного смеха. Я обрадовался, что они смеются и попытался продолжить, один из них махнул мне рукой, и я понял, что он приглашает идти за ним. Но мне нельзя было уходить  в лес, это было бы полной катастрофой. И я попытался показать на небо, объяснить, что я жду вертолет. Видно, им что-то не понравилось, и они накинулись на меня. Не прошло и двух минут, как меня со связанными руками и ногами, на не толстом стволе, словно барана, тащили на плечах два дикаря.
     Ноги, хоть и болели, но терпеть было можно, а вот руки затекли, и мне казалось, что они сейчас оторвутся от плечевых суставов. И уже теряя сознание, я увидел, что мы  в лесной деревне, обитатели которой жили в примитивных хижинах.
    Нас сразу же обступили десятки женщин и детей. Я лежал около большого тотема, верхушку которого украшала вырезанная из дерева злая морда мистического существа. Кровь начала приливать к рукам, и они больно заныли.
    Лучше бы я остался в самолете, все бы уже давно закончилось, а что теперь…  Что они задумали: снимут скальп, отрежут голову, а может, сожрут. Было очень страшно, и главное, страх основывался на определенной информации из книг и  фильмов. Ведь это реальность их жизни, в которой доллары не играют ни малейшего значения. Только интуиция, традиции и обряды важны для этих людей джунглей.
    Ко мне подошел разукрашенный в разные цвета шаман. Он что-то громко закричал на тех, кто меня принес. Они тут же меня развязали, кто-то принес кокос, я непослушными руками поднес орех ко рту и жадно выпил сок.
   «Неужели пронесло? И почему я подумал, что они каннибалы?» Нигде не видно было черепов. Это мой страх выбрал самые плохие характеристики. Две женщины принесли манго и жаренную на костре какую-то птицу. Но аппетита у меня не было, и я съел только фрукт.
    В деревне, видимо, что-то назревало. Из хижин-шалашей начали выходить мужчины, разукрашенные и с цветными перьями на голове. Интересно, по какому поводу? Может, они приняли меня за бога, ведь я упал с неба, и тут я вспомнил о небольшой золотой цепочке с крестиком. Еще плохо слушающимися руками я снял ее с шеи и  преподнес шаману, так как видел, что он явно на моей стороне. Взяв ее, он пристально рассмотрел и затем отдал рядом стоящему воину.
    Вся деревня с детьми и женщинами собралась возле меня, все стояли и робко перешептывались. Ко мне подошли мужчины, один из них сорвал с меня майку, затем меня подвели к основанию тотема и отошли. Страх снова вселился в меня. Неужели конец? Тогда для чего они меня кормили? Может, это какой-то обряд, и я должен исполнить его.
    Все расступились, шаман начал что-то бормотать и выплясывать. Подбежав ко мне, он нанес на мое тело несколько линий белой краской. Затем, отбежав, что-то начал кричать, запрокинув голову вверх, затем снова  подбежал ко мне и стал на колени, ударившись три раза головой о землю. Точно, наверное, думает, что я сын Бога. Интересно, что же будет дальше? А дальше шаман встал на ноги, и я почувствовал: что-то холодное полоснуло по груди, и в то же мгновение в груди невыносимо запекло, тело обмякло, и прежде чем закрыть глаза, я увидел в руках шамана еще пульсирующее сердце, с обрывками вен и артерий, из которых фонтаном била кровь.

Чидин чи… Чидин чи…
     Ворковала старуха на каком-то воробьином языке. Я проснулся. Что это был за сон? Что за снадобье дала мне старуха? Странный сон был такой явный, как будто я  на самом деле пережил все эти жизни. Старуха даже не посмотрела на меня, когда я встал на ноги. Странно было и то, что мне не хотелось ни есть, ни пить, хотя помню точно, что кроме нескольких глотков какого-то отвара мне ничего не давали.
-Бабушка, спасибо вам за все, но мне надо идти.
    Она даже не удосужила меня взглядом. Нет, надо быстрее покинуть это место с этой похожей на колдунью старухой.
    Взяв ружье, я вышел  из избы. Мне показалось, что-то изменилось в природе: звуки стали звонче, небо посветлело. И я, радостный, что наконец-то продолжу путь, бодро пошел вдоль каменного утеса. Постепенно поднимаясь, я хотел забраться на самый верх, а там определить, в какую сторону идти. Чтобы подняться вверх, надо было сначала спуститься вниз. Мой путь становился все тяжелее. И вот передо мной слева крутой склон горы, переходящий в отвесную стену, образующую пропасть. Постояв минутку, я решился и очень осторожно начал взбираться вверх и в то же время пробираться вперед. Мне бы добраться вот до того, более пологого места, а там я, с трудом, но поднимусь наверх.
    Когда до желаемого места оставалось метров пять, сверху оторвался небольшой камень и покатился вниз, затрагивая другие камни и заставляя их тоже катиться. Другие затрагивали еще, и образовался многотонный камнепад, который, словно пылинку, потащил меня за собой в пропасть.

Чидин чи…
    Я в страхе приподнялся, и увидел перед собой все так же сидящую колдунью, которая что-то бормотала, глядя на огонь. Слава Богу, это сон, но такой же явный, как тот до этого. Я же точно помню, что просыпался и выходил из избы. Подойдя к двери и открыв ее, хоть смеркалось, я четко увидел мои следы, уходящие в ту сторону, куда уходил во сне. Вернувшись на свое место, я спросил у старухи:
-Где я?
    На этот раз она оторвалась от огня и проговорила:
-Удя ин чи булга узды.
       Мне по-настоящему стало страшно: никто мне не угрожает, ничего опасного для своей жизни я не вижу, но чувство опасности не то, что присутствует, оно поглотило мое тело и разум. Несколько раз я пытался спросить у старухи, что происходит, но она все пела и пела свои заунывные не то песни, не то молитвы, уставившись на языки пламени.
    Спать я не мог. Все думал, что делать? А когда начало светать, я вышел и пошел в ту сторон, куда ходил во сне. Мне приходилось идти точно по тому же пути, что я проходил во сне. А в некоторых местах видел даже свои следы. И вот я снова перед тем местом, с которого начал восхождение на скалу, а потом камнепад унес меня в пропасть. Если это сон, а иначе как бы я снова здесь оказался, значит, это сон-предупреждение и, немного подумав, я повернул назад. Вскоре я снова вернулся в избу. Старуха, как ни в чем не бывало, протянула мне свою кружку. Немного отпив, я поставил ее рядом с собой. На этот раз спать не хотелось. Я сидел и думал, что мне делать дальше. Только один выход был у меня. Завтра пойти по тому же пути, по которому пришел сюда. В ночи было слышно, что где-то произошел камнепад. Под утро я задремал. Проснувшись, я увидел, что ничего не изменилось, и решил отправиться в путь. Настроение было приподнятое, к тому же на несколько минут выглянуло яркое солнце, хотя оно и не грело, но оно само радовало меня. Каково же было мое разочарование, когда, подойдя к одной из горных расщелин, через которую попал сюда, я увидел обрушенный склон. Нет этого не может быть. Камнепад, который я слышал ночью, преградил мне путь. Обойти или подняться вверх не было никакой возможности.
      Должен же быть какой-то выход. До самого вечера я пытался подняться на скалу, но все было тщетно и, совсем обессилев, я побрел назад.
    Все было по-прежнему. И просыпаясь каждое утро, я слышал монотонное мычание старухи, затем уходил в надежде найти выход, а приходя назад выпивал кружку настоя, подаваемого колдуньей. И снова утро, и снова поиски…
    И вот однажды, исследовав все окрестности, я понял, что мне отсюда не выбраться. Вокруг были неприступные горы, и была только одна возможность – это тот путь из моего сна. Совершенно обессиленный я вернулся в избу, которая стала для меня домом. На днях я обратил внимание, что протоптал целую тропу возле входа, я точно помнил, когда подходил первый раз, следов не было.
    Странная эта старуха. Она все время сидит и, уставившись на  огонь, что-то поет. Я ни разу не видел, чтобы она вставала по нужде или за водой, кстати, откуда она ее берет, ведь ближайший источник в километре отсюда. Да и мое состояние не становится хуже, а  я не ем уже… Сколько же дней я уже здесь? Задумавшись, я не смог подсчитать даже примерно. Память, словно кто-то отключил: может, уже целый месяц, а может, год. Нет, это невозможно.  А может, это мне просто все снится? Я вытащил нож, сделал неглубокий разрез на руке и сразу почувствовал боль. Прильнув к ранке, я ощутил приторно-сладкий вкус крови. Значит не сон, но тогда как это возможно?  Физиологически я должен был чувствовать голод, но кроме усталости после долгих хождений по горам ничего мое тело не чувствовало. Хотя, просыпаясь каждое утро, я чувствовал себя совершенно здоровым и отдохнувшим. Конечно, это настой колдуньи, или кто там она, и вообще, откуда она?
       Как-то я смотрел о буддийском ламе из Бурятии, кажется, Теленгинов его фамилия. Он семьдесят лет просидел в позе лотоса под землей, сказав, чтобы его через семьдесят лет  раскопали. И вот его последователи, в присутствии десятков ученых всего мира, десятков корреспондентов недавно раскопали его. Одежда на нем истлела, но тело его было живым. В нем происходили жизненные процессы, что и определили ученые. Они беспомощно разводили руками, но объяснить ничего не могли.
    Вот и мой разум отказывался что-либо объяснять, хотя и воспринимал реальность, но не мог найти ответ. Может, она как тот лама, только вид ее был другим, не знаю, как даже это назвать.
    Придя домой и выпив настоя, я сразу не уснул, а обратил внимание на то, что сразу же успокоился, хотя где-то в подсознании была тревога. И поневоле стал прислушиваться к заунывному пению старухи. Язык совершенно мне был незнаком, но одно слово, с которого она начинала молитву, мне определенно где-то встречалось.  Чидин чи… Где-то я его уже слышал, но где, вспомнить не мог.
 Я резко проснулся, почувствовав какие-то изменения в избе. Старухи на своем месте не было. Это было странно и непривычно. Стало как-то одиноко, словно я оказался на дне холодного колодца. Куда же она делась? Я вышел на улицу и удивился еще больше: только вчера, подходя к избе, я обратил внимание на то, что протоптал тропинку, а сегодня этой тропинки не было. Не было и следов хозяйки. Я вернулся и, подойдя к очагу, кинул немного хвороста. Он весело затрещал и осветил комнату. Она была совершенно пуста, если не считать очага, места, где сидела хозяйка и шкуры, на которой я отдыхал.  И больше ни одного предмета, кроме глиняной кружки, наполненной еще теплым настоем. Ну, слава богу, все-таки старуха живой человек, видно, она вышла, а отсутствие следов… Не знаю, как и объяснить.
    Я решил посидеть на месте хозяйки, пока она не пришла и, отпив глоток настоя, посмотрел на огонь. Интересно, что же она там видит. Огонь на самом деле завораживал, яркие языки пламени меняли свой цвет и форму. Улыбаясь, я произнес знакомое слово: «Чидин чи…» А следом, как по волшебству, я стал произносить слова, мне совершенно непонятные. Они все как бы выходили из моего сознания, а губы, как не мои, их произносили.   Останавливаться не хотелось, потому что было очень легко, я не чувствовал тела, не чувствовал себя, а видел то, что невозможно описать словами. Это была -  Гармония.
    Сколько просидел, не помню, но как-то внезапно все прекратилось. Кинув немного хвороста в огонь  и допив остатки настоя, я вдруг понял, как мне выбраться. Это было так просто, и почему я раньше не мог этого понять. Обозвав себя последними словами и   взяв ружье, почему-то покрытое толстым слоем пыли, я открыл дверь. Было так светло, что мне пришлось зажмуриться. Дождавшись, пока привыкнут глаза, я снова открыл их. Все было иначе, чем вчера. Вокруг все заросло невысокой травой. Где-то невдалеке послышалась трель неизвестной птички. Даже запах показался мне каким-то весенним. Погладив бороду, которая почему-то была уже ниже груди, я легко пошел по тому пути, по которому шел в то утро, после страшного сна. И вот я на том самом месте. Здесь ничего не изменилось Я взял ружье и выстрелил в верхнюю часть крутого склона и… Все получилось. Камни, цепляя друг друга, многотонной лавиной неслись мимо меня прямо в пропасть. Всего лишь несколько минут понадобилось, чтобы я полностью изменил ландшафт склона. Как все просто. Без труда я перебрался на другую сторону и легко вышел на пологий склон, который привел меня в благоухающую луговыми цветами и травами долину, и еще до темноты я вышел в  аул. В нем проживало около сотни детей Алтайских гор, которые знали каждую  тропинку во всей округе. Но никто не знал и не ведал ни про какую избу, которая находилась всего в нескольких часах ходьбы от их поселка.
    Первый раз, не знаю за сколько дней, я поел обычную пищу. И меня сразу же стошнило. И только наутро  я, немного придя в себя, попил травяных отваров и легко поел.
    Через  три дня я оказался в городке и позвонил домой. Жена сначала не поняла, кто ей звонит,  а потом в трубке послышался  женский плачь,  и только после этого она смогла внятно сказать что-то.  Оказывается, меня не было… четыре года и все считали меня пропавшим без вести, а точнее  погибшим в горах.
    И вот я дома, дети выросли. Звонили знакомым, они поздравляли меня с возвращением. Мне казалось, что они все сошли с ума. Ведь я считал, что меня не было всего  недели две.
    Я часто вспоминаю сон, в котором мне пришлось побывать в разных образах и  в разное время. Может быть, это я проживал свои прежние жизни. Нашел я и перевод слов, с которых они начинались. «Бирчи чи, икин чи»  и так далее. Это было одно из тюркских наречий, и означало первая, вторая, третья и, наконец, седьмая жизнь на этой планете. И если верить одной из древних религий, то это моя последняя жизнь. А спасла меня старая женщина, которая дала мне настой, после которого я увидел свою смерть в камнепаде. Мне до сих пор никто не верит, думая, что все это я придумал, чтобы оправдать свое отсутствие. До сих пор я ощущаю себя первобытным охотником, бегущим грабителем пирамид, сгорающим от любви рыцарем, влюбленным в королеву художником, ищущим справедливости индейцем, и романтиком, у которого вырвали сердце. Но вот погибшим в камнепаде и заблудившимся человеком я себя не ощущаю. Видимо, не пришло еще время, что-то я должен сделать, чтобы она пришла за мной и, навек закрыв мне глаза, открыла следующую страницу моей жизни.
    Часто, когда я смотрю на огонь, мне очень хочется ощутить ту Гармонию, которую чувствовал там,  в затерянной среди гор избушке, там где теряется время.

28.08.07