Вниз по спокойной реке

Старик смотрел на дорогу.
– Ждёшь кого? – лениво спросил Лодочник. Не было в его словах никакого любопытства – одна дежурная вежливость.
– Эльза... – Старик зябко повёл плечами. – Боюсь, она не выдержит...
– Женщины терпеливы... – Лодочник сидел на аккуратном, поставленном на попа, берёзовом чурбачке и вырезал перочинным ножом из сочного липового брусочка забавную фигурку не то медведя, не то бегемота. – Гораздо терпеливее нас.
– У неё больное сердце... – Старик опять посмотрел на дорогу. – Сердце, – повторил он.
Дорога, петляя, уходила сквозь спелые пшеничные поля, ныряла в пушистую рощицу в низинке, а потом круто, издалека казалось – почти вертикально, взбиралась на гряду сизых, с жёлтыми клыками оползневых обрывов, холмов.
– А то вернись, – в словах Лодочника явственно прозвучала усмешка.
– И что, многие возвращаются? – не оборачиваясь, спросил Старик.
– Бывает... – Лодочник помолчал. – Редко, но бывает.
Старик, сутулясь, смотрел на дорогу.
– Нет... – он снова повёл плечами. – Устал... Да и не одолеть мне холмов.
– Да... С горы – катить, в гору – тащить... – голос у Лодочника был густой, с трещинкой, неторопливый. – А что устал, так сюда другие и не приходят... Дорога, – подытожил он.
– Я думал, здесь более оживлённо, – Старик наконец отвлёкся от дороги и с любопытством огляделся.
– Оживлённо – там, – Лодочник кивнул вдоль берега вверх по реке, где в зыбком мареве, на пределе видимости, дрожали, ажурными опорами взметнувшиеся на фантастическую высоту, величественные конструкции мостов. Плыл оттуда волнами еле слышимый то ли гул, то ли вой. Происходило там какое-то движение: то ли двигалось что-то по мостам, то ли сами мосты двигались, плыли, колыхаясь, сквозь серебристо-пепельное пространство.
– Сколько их? – Старик показал в сторону мостов.
– Было двенадцать. Сейчас – не знаю. Строят и строят... – Лодочник, прищурясь, посмотрел вдаль и, покачав головой, добавил: – Сплошной вавилон.
– А ты типа теперь без работы? – Старик всё ещё смотрел на мосты.
– Ну... типа да.
– И на что живёшь?
– Когда как... Департамент пенсию платит.
– Большую?
– Хватает.
– Жалеешь?
– О чём?
– О прошлой жизни. Зарабатывал, небось, хорошо?
– Иногда жалею... Пусто сейчас.
– Пусто, говоришь... А тогда, значит, было не пусто. Косяками, говоришь, шли... – Старик говорил, продолжая смотреть в сторону, и только голос у него вдруг натянулся и задрожал (Лодочник с тревогой посмотрел на него). – Полной лодкой, говоришь, возил... Не толкаемся! Не толкаемся!.. – голос Старика вдруг взлетел до звона, почти до визга. – Не напираем! Всем места хватит! Всех отвезём!.. Деньги готовим!! Оплата при входе! Отправление по заполнении!.. А людей ты жалел?! Людей?!.. – Старик уже стоял перед Лодочником и в упор яростно смотрел на него.
– Людей-то... – Лодочник положил нож и фигурку на землю, поднялся, аккуратно отряхнув с колен стружку, и взглянул в глаза Старику. – Я их и сейчас жалею.
Глаза у Лодочника были странные: какие-то незащищённые, как у очкарика, только что снявшего очки. Старик с минуту буравил его взглядом, потом отвёл глаза.
Встав, Лодочник оказался высок – одного роста со Стариком. Был он сухощав, даже, пожалуй, худ; щетинист, бос. Распахнутый ворот чёрной сатиновой рубахи, заправленной в чёрные же холщовые штаны, обнажал острые выпирающие ключицы. Необычным было лицо. Казалось бы, несочетаемые черты – широкие калмыцкие скулы, прямой греческий нос и серо-голубые вологодские глаза – удачно гармонировали на нём, дополняясь шапкой густых жёстких чёрных, пробитых седой искрой, волос. Был он загорел до той бронзовой степени загара, какая бывает только у людей, постоянно находящихся на открытом воздухе. Напоминал он Старику почему-то сельского учителя, и только торчащие из свободных рукавов натруженные жилистые руки с широкими мосластыми запястьями выдавали в нём работягу.
– А ты знаешь, я тебя таким себе и представлял, – Старик виновато улыбнулся. – Точь-в-точь.
– Ну, если  т а к и м  представлял, о чём тогда речь?
Старик, стерев улыбку, замер, а затем, поджав тонкие синюшные губы, невесело хмыкнул:
– Ах, вон оно что... И что же? Вплоть до девушки с веслом?.. Обнажённой.
Лодочник улыбнулся.
– Вплоть до... Впрочем, прецедентов не было: миф – штука устойчивая.
Старик, не мигая, смотрел на него.
– Ну... а остальное? – он неопределённо повёл подбородком.
Лодочник покачал головой.
– Гораздо в меньшей степени. Ну, там... детали, оттенки... Опять же погода.
– Да... Погода... – Старик запрокинул голову и, прищурясь, посмотрел в зенит, откуда щедро лупило лучами лимонно-жёлтое солнце. Странно, но здесь на него можно было спокойно смотреть.
– Обычно случается дождь... – Лодочник опять уселся на чурбачок. – Нудный мелкий моросящий дождь... Впрочем, иногда и не мелкий, – подумав, добавил он.
– Так мне, получается, повезло? – Старик двинулся к берегу.
– Это мне повезло.
Старик остановился.
– А, ну да... – он покивал головой. – Дьявольщина, никак не привыкну.
– К этому трудно привыкнуть, – Лодочник, подняв с земли фигурку, внимательно рассматривал её.
– Послушай, а почему она такая?
Лодочник оглянулся. Старик стоял на берегу и пристально смотрел на чёрную гладкую, как будто бы маслянистую, воду.
– Река... – Лодочник неопределённо пожал плечами. – Она всегда такая.
– И туман? – Старик показал рукой туда, где в сотне метров от берега стояла – именно стояла на воде, как совершенно невообразимой высоты забор, – плотная серая стена.
– И туман.
– Жутко... – Старик опять зябко повёл плечами, и Лодочник понял, что это – привычка.
– Послушай, а ты кто... по жизни? – спросил он Старика.
– Я-то?.. Пожалуй, что поэт, – Старик всё ещё смотрел на реку.
– Поэ-эт?.. – недоверчиво протянул Лодочник. – И что, хороший поэт?
– Ну... На том берегу скажут.
– Я тебе и на этом скажу, – Лодочник резко поднялся и двинулся к Старику.
– Разбираешься? – улыбнулся ему навстречу Старик.
– Приходится... – строго ответил Лодочник и, подойдя вплотную, вновь пристально заглянул ему в глаза. – Так ты говоришь, поэт?..
На этот раз Старик выдержал взгляд. Отвёл глаза Лодочник. Он вдруг схватил себя рукой за подбородок и, поспешно отвернувшись от Старика, застыл, нагнув голову и широко расставив босые ноги.
Старик ждал.
– Послушай... – хрипло сказал Лодочник и закашлялся. Старик смотрел на острые, ходящие ходуном лопатки, обтянутые чёрным, с белёсыми разводами, сатином и молчал. – Послушай... – с трудом удерживая кашель, выдавил наконец Лодочник. – Может быть, тебе, действительно, лучше вернуться?
–  Даже так?.. – Старик недоверчиво покачал головой. – А как же Департамент?
– Да чёрт с ним, с Департаментом!.. – Лодочник порывисто повернулся. – Чёрт с ним, с Департаментом!.. – горячо зашептал он, шаря блестящими глазами по лицу Старика. – Ты возвращайся, Старик!
– А деньги? – насмешливо спросил Старик. – Как же с деньгами, Лодочник?
– А Эльза? – сжав в линию губы, жёстко спросил тот.
– Эльза... Да, Эльза... – Старик, опустил голову и с минуту стоял, глядя себе под ноги, а потом, развернувшись к реке, вновь уставился на воду.
Лодочник положил ему ладонь на плечо.
– Прости.
Какое-то время они молчали.
– Ладно, – сказал Старик, – поехали... На том берегу разберёмся.
– Да нет никакого того берега! – вдруг взорвался Лодочник. – Понимаешь, нету!
– То есть? – опешил Старик.
– Нет, и никогда не было! – Лодочник, сжав плечо, резко развернул Старика к себе. – Есть только этот берег, вот этот вот!!.. – он топнул босой ногой во влажный песок. – Только этот берег и никаких других берегов! Нигде!! Понимаешь?! Нигде!!
– А как же... все?.. – Старик всё ещё не верил. – Куда... все?..
– Туман!! Это всё – они! Просто – в туман! Понимаешь?!.. Это – туман! Пустота! Забвение! Понимаешь?!
Старик отрешённо покивал.
– А там? – он мотнул подбородком в сторону мостов. – Мосты-то куда?
– В никуда! Метров пятьсот-шестьсот – и всё... Дальше просто никто не доезжает.
– Дьявольщина!.. – Старик закрыл глаза и горько покачал головой. – Я ведь знал, знал!.. А всё ж таки на что-то надеялся... Старый дурак!
Он как-то весь сгорбился, как будто из него выдернули стержень, потом медленно развернулся и вяло побрёл по берегу, опустив голову и тяжело переставляя ноги.
– Я помогу тебе подняться на холмы! – крикнул ему в спину Лодочник.
Старик остановился и повёл плечами. Лодочник подошёл и встал рядом.
– Я помогу тебе, – повторил он.
Старик запрокинул голову и посмотрел на солнце.
– Так ты говоришь: вплоть до девушки с веслом?
– Да, – Лодочник внимательно смотрел на него.
– И ты говоришь: обычно дождь?
– Да, –  Лодочник вдруг всё понял. У него вновь запершило в горле.
– Что ж, дождь – тоже неплохо... – Старик всё ещё смотрел вверх. – Я люблю дождь.
– Да... – Лодочник проглотил наконец горький комок. Потом уже спокойно спросил: – Ты так решил?
Старик помедлил буквально секунду. Потом опустил голову.
– Да.
Лодочник вздохнул.
– Так что?.. Тогда... в путь?
Старик оглянулся.
– Пора?
Лодочник кивнул.
Не говоря больше ни слова, Старик тяжело забрался в лодку и, осторожно балансируя, перешагивая через низкие скамейки, прошёл в корму. Там он сел на последнюю скамью, лицом к берегу. Лодочник, взявшись за нос лодки и упираясь ступнями в разъезжающийся песок, натужно столкнул лодку в реку и, прошлёпав несколько метров по воде, перевалился через борт. Лодка закачалась – Старик схватился руками за борта. Лодочник встал, мокрые штанины облепили его ноги, с них ручейками стекала вода, оказавшаяся на дне лодки вовсе даже не чёрной. Потом, устроившись на средней скамье, лицом к Старику, Лодочник поплевал на ладони и взялся за вёсла. Ловко развернув лодку носом от берега и пристально посмотрев на Старика (тот сидел, напряжённо выпрямив спину, и неотрывно смотрел поверх головы Лодочника на совершенно невообразимую, чудовищную стену тумана), Лодочник вновь опустил вёсла в воду и начал привычно и размеренно грести. Берег стал удаляться. Постепенно угасали звуки. Все звуки берега – шелест травы, шорох листьев, пение птиц, стрекотанье цикад и этот отдалённый, но назойливый то ли гул, то ли вой со стороны мостов – всё съедалось расстоянием, отдалялось, превращалось в шёпот, пока совсем не затихло, и только плеск вёсел да лёгкое журчание воды вдоль бортов нарушали сплошную тишину.
– Мёртвая тишина... – тихо, как бы про себя, сказал Старик.
Лодочник не ответил. Он уже подвёл лодку почти вплотную к стене тумана.
Вблизи туман оказался ещё более плотным, он больше напоминал дым – серый густой тяжёлый дым. Он струился над водой, он тёк, как вода; по его поверхности проходили волны; поверхность эта казалось упругой – на ней проступали какие-то фигуры, под ней скользили неясные тени. Изредка, словно щупальце, туман лениво выбрасывал из себя клок, протуберанец и так же лениво, не спеша, втягивал его обратно.
 Лодочник перестал грести. Вёсла повисли над водой, с них срывались белые капли и медленно, маслянисто, со звоном падали в густую чёрную воду.
– Да, тихо... – сказал Лодочник и, развернув лодку носом по течению, сложил вёсла.
Некоторое время они сидели молча и неподвижно, глядя каждый в свою сторону: Старик – на клубящуюся, как будто рывками двигающуюся вдоль борта, зловещую грязно-серую стену тумана; Лодочник – на Старика и мимо Старика, за его спину. Мостов там уже не было видно. Ничего там уже не было видно, никаких деталей – только распахнувшаяся от земли до самых небес, подёрнутая голубоватой кисейной дымкой, необозримая речная даль.
Потом Лодочник, не вставая, повернулся поперёк лодки, спиной к туману, и поставил ноги на скамью.  Упёршись поясницей в борт, он положил руки на согнутые колени, а подбородок – на руки и стал смотреть на медленно проплывающий вдали, ярко освещённый солнцем, берег.
Старик не шевелился. Потом, немного погодя, устроился так же.
Теперь даже вода не журчала вдоль бортов.
Берег двигался мимо, как в замедленном кино, и движение это казалось бесконечным. И неподвижное нежаркое солнце щедро лило лучи на бархатный прибрежный песок и на латунные пшеничные поля, и на прохладно-изумрудные рощи, и на синие, с жёлтыми вертикальными рубцами, далёкие холмы. Берег был бесконечен, и бесконечна была полноводная спокойная река, и уже было непонятно – что из них стоит на месте, а что течёт; да это было и не важно, это было сейчас не главное, а главное... Главное сейчас было – спокойно плыть.
Плыть спокойно – вниз по спокойной реке...
– Слушай, Поэт, – не поворачивая головы, сказал Лодочник, – а почитай-ка стихи...