Гулящие люди. Роман. Часть третья

ПРОПАЩИЕ ДУШИ.
      (наркологический боевик).




ПРЕДИСЛОВИЕ.


Творцы бывают разные.
Один приходит в мастерскую, как на работу, каждый день, к девяти утра, и честно творит по пятнадцать работ в месяц. Десять-одиннадцать  – ширпотреб, на продажу, три-четыре не стыдно и выставить, одну - хочется оставить себе.
Другой - месяц пьет. Потом сдирает с кухонного стола последнее свое достояние – залитую портвейном клеенку – и на обороте ея малюет нечто конгениальное, - такое, что после сам не может понять:
-Куда ж, блин, я ее задевал? Была ж, на, картина! Ну, бутылки б три-то за нее точно б дали!
После идет сдавать посуду и к друзьям – занимать бабки на предмет следующего вдохновения.
И у каждого из них, заметьте, свой мир – у кого внутренний, а у кого и наружный. Потому как Творцы они.
Это, ребята, присказка.



Летописец.




















ГЛАВА 1.
Земля-2.
Эпсилон-окрестность города N.
Центр специальной подготовки имени Сатана.



-Курсант Дурак!
-Я!
-Выйти из строя!
-Есть!
Голос инструктора не предвещал ничего хорошего, да и рожа у него была соответствующая. Ивашка Дурак согласно устава сделал два шага вперед и вытянулся во фрунт – только лапти щелкнули. Старшина Чертопрах неторопливо обошел его два по часовой стрелке и один раз – против (для усиления воспитательного воздействия).
-Сказывал ли я тебе, Дураку, что ультразвуковая пушка предназначена для поражения исключительно наземных целей?
-Так точно, господин обучающий, сказывали.
-А сказывал ли я тебе, Дураку, что по воздушным целям пушка эта стрелять не обучена?
-Так точно, господин обучающий, и это сказывали.
-Так что ж ты тогда, Дурак, вчера на маневрах из нее крылатый ракет сбил?
-Дык ить, эта, господин обучающий, дали мне вчерась на маневре ульсразвуковую эту пушку и сказали – ей воевать. А тута как раз крылатый ракет летит. И так мне его заедренить захотелось – я и не удержался. Виноват, господин обучающий!
Старшина Чертопрах примерился было шоковой дубинкой Ивашке куда сунуть, да решил покамест словесами ограничиться.
-Скотина идиотская, - грит, - ты, а не курсант. Захотелось ему!
Обучающий смерил Дурака командным взглядом и разбор маневры продолжил.
-Курсант Дубина!
-Я!
-Выйти из строя!
-Есть!
Прошка Дубина сделал два шага вперед и вытянулся во фрунт, аж лапти чвакнули.
-Почему лапти не чищены?!
-Виноват, господин обучающий, не поспел.
-…!!! – то есть, старшина довел ему информацию, составляющую военную тайну, поэтому я вам ее разглашать не имею права.
-Так точно, господин обучающий!
-А говорил ли я тебе, Дубине, что брони боевые от плазмы не обороняют ни фига?
-Так точно, говорили, господин обучающий.
-Почему ж ты тогда, Дубина, вчерась на маневре под плазменный излучатель полез?
-Дык ить, эта, господин обучающий, плазьме-то, ей время нужно – брони прожечь, вы сами и сказывали – три сисячных мига. Так ежели отряхнуться по быстрому, она и не успеет. Господин обучающий.
Чертопрах уставился на курсанта Дубину с выражением, причем хвост его разнообразные движение выделывал, ровно у кота, который встретил кота иного и премного тому радуется.
-Курсант Хренсгоры!
-Здеся!
-Гдеся?!!! – завопил Чертопрах.
-Тута.
-Господин обучающий!!! – взвился старшина, намекая, что его забыли титуловать.
-Ась?
Пётру Хренсгоры обучающий даже из строя приглашать не стал, потому были у курсанта проблемы со строевой подготовкой. Еще как выйдет куда!
Чертопрах несколько раз подпрыгнул, пытаясь заглянуть в задумчивые очи обучаемого и продолжил беседу почти ласково:
-А скажи-ка нам, курсант Пётра, что за задача была у вчерашней маневры?
-Дык ить, эта… как его, енарала…. Вот, енарала ихово в полон полонить, значить.
-И скажи-ка нам, курсант Пётра, куда тебя по этому поводу командир направил?
-Дык ить, эта… куда? В штабу ихую направил. Енарала полонять.
-Почему ж ты, хрен с горы, заместо этого в отхожем месте спрятался?
-Дык ить, эта… почему? Дык я подумал – в отхожее-то место енаралу все одно захочется. Так там я его и повязал.
У старшины ноздри ходуном ходят от ярости, а что делать? Ладно бы эти идиоты, скажем, маневру продули, али потери понесли в живой силе и технике. Нет ведь, каким-то чортом идиотским все у них сходится.
-Курсант Скоморох!
-Опа!
-Выйти из строя!
Васька Скоморох через голову навернулся, по пяткам себя шлепнул и во фрунт вытянулся.
-Туточки! – говорит.
А заместо картуза форменного на башке у него колпак трехрогий с бубенцами.
-Что у тебя на башке?! – возопил старшина и дубиной шоковой размахался.
-Разрешите доложить, это у меня головная уборная, господин обучающий! – Васька сказывает.
Чертопрах аж скис. Ему уже и не до наказаний, лишь бы солидность перед строем не утерять.
-А доложи-ка мне, курсант Васька, - говорит старшина не своим сдавленным голосом, - что ты делал, когда вас в блиндаже бонбой завалило?
-Разрешите доложить, частушки пел, господин обучающий.
-И какие это такие ты частушки пел?
-Разрешите доложить, матерные, господин обучающий. Страшно было, как бонбой-то нас завалило. Так для поднятия духу…. Господин обучающий!
-То-то у господина капитана уши заиндевели и до вечера из него одно поднятие духу вылазило.
-Разрешите доложить – виноват, господин обучающий! – молвил Васька и взад через голову навернулся, прямо стоя во фрунт.
Зажмурился Чертопрах.
Сколько лет учил старшина спецназ бесовский, а такой идиотской роты ему не попадалося. Дня не проходило, чтобы кто требования устава и здравого смысла не нарушил. У некоторых и по несколько раз на дню получалось. И ведь главное, что? – все им с рук, дуракам сходило.
Обвел старшина строй молодецкий взглядом начальственным. «Нет, а ведь каждому есть, что сказать! Слава Сатану, скоро на пенсию!» - подумал старшина. Вслух же довел:
-За проявленные на вчерашней маневре глупость и идиотизм, то есть,  смекалку и мужество вас, четверых идиотов, командование увольнением в город наградить велело. А только смотрите – как напьетесь да набезобразничаете, легавым чтоб в руки живыми не даваться!
-Слушаемся, господин обучающий! Рады стараться, господин обучающий! – поблагодарили герои и по команде разошлись.  В увольнению, значить.
В парадные рубахи приоделися, порты подтянули, Прошка Дубина лапти до блеска начистил – может, в городе девок увидим. Он шустрый был, Прошка-то, вона, от плазьмы успевал отряхиваться.
Вышли мужики из расположения части, и пошли в кабак. Конечно, вам, может, хотелось, чтобы мужики в тиятер, там, пошли, или – в библиотеку, а мужикам хотелось – в кабак. Они и пошли в кабак.
Идут, рожами крутят, по сторонам дивятся. И то, чудное это место. Вот, скажем, изба в воздухе висит. Здоровая изба – этажа три будет. А висит в воздухе – то есть, совсем без ничего на высоте четырех с половиной сажен. И ни окон в ней нету, ни дверей. Вот, как, допустим, в нее залезть, ежели украсть что потребуется? Нет, ну ежели очень потребуется, мужики, верно, что и придумают, а так просто -  для примера?
Или, скажем, мостовая. Лапти по ей скользят, да еще от этого скольжения искра проскакивает – пятки щекочет. А экипажи по ей ездиют конные – без коней. Это же как получается?
-Тоска тута, - Ивашка вздыхает. – Ни березки тебе, ни семечек ни фига не продают.
-Эт ты верно подметил, тоска, - говорит рассудительный Пётра Хренсгоры. – Потому как земля тута чужая.
-То-то, - Ивашка молвит. – Эх, мужики, и как бы нам исхитриться, да и в Землю нашу Русскую естественным состоянием перейти?
Вздохнули мужики. Они этот вопрос каждый день думали, когда трезвые и не на учениях. Даже старшину спрашивали. А он им в ответ:
-Нету никакой Земли Русской. Вот вы ее видели когда-нибудь? Не видели. И я не видел. Значить, и нету ее вовсе.
Понятное дело, что мужики Землю Русскую не видали, потому как в военно-стратегических целях были тут искусственным путем получены. Кое-то время тому взад сунулся местный Сатан в иной мир, в наш, стал быть, да и получил по сусалам от мужиков-лапотников. Тады он решил своих лапотников завести, чтобы тоже вдругорядь кому по сусалам. И искусственным путем развел мужиков. Так что, Русской Земли они не видели, и даже не слышали про нее. Токмо знали – есть. Иначе же быть не может. Березки там, девки красные, поля-леса бескрайние, Государь-батюшка и поп деревенский. Последние два явления мужики себе представляли смутно, но чуяли, что без них никак.
И такая тоска курсантов взяла, что они шаг ускорили, и вот уж на горизонте кабак забрезжил.
Так хоть русские мужики в этом мире появились и недавно, а на кабаке их уже уважали. Помимо всяких пластиков целовальник стол достал антикварный – настоящего дерева, хлипкий токмо. Мужики стол берегли – из всей обстановки только он им душу согревал, и, допрежь драку затеять, аккуратно его в сторону задвигали.
А над русским столом меню было на грязной картонке карандашом нацарапано и гвоздем к стене приколочено.
  «Водка х…вая 3р62к
Водка хорошая 4р12к
Закуска 1р
Кочерга напрокат             5р/час».
Оченно это мужикам по-нашему казалось.
Зашли мужики на кабак, за свой стол уселися (местные русский стол не занимали от греха). Ярыжка к ним подскочил – халдей, по-тутошнему, -
-Чего изволите? – грит.
Ярыжка внешность имел всякую. Сверху – вроде пирамидка трехгранная, и на каждой грани харя намалевана, а впечатление такое, будто все три хари на тебя вместе смотрят. Ниже хари какой-то он осенесимметричный, и цвета подозрительного. Мужики сочувствие к нему имели – эк его жизнь помяла! Еще и перекрасила.
Подошел, стал быть, ярыжка за заказом.
Подумали мужики – что бы им такое заказать? Решили заказать водки. А, покамест ярыга бегал заказ сполнять, стали по сторонам пялиться. И видят – улитка здоровая – с быка, с щупальцами по сторонам, и башенкой на заду, девку куда ведет. Девка идет себе и, ровно дура, улыбается.
Тут как раз ярыга с водкой подоспел.
Мужики по стаканчику опрокинули, да ярыгу и спрашивают:
-Слышь, мил человек, куды этот клык моржовый девку тащит? И чего бы это она лыбится? Вона, у кавалера рожа-то….
Ярыжка словоохотливый попался, да, ярыги – они и все такие. К тому ж мужики самосознанию его способствовали. Местная шпана, как прознала, что он русских обслуживает, так его и бить перестали – как бы чего не вышло.
-Дык ить, эта, - говорит ярыжка, - пакость эта склизкая называется Воин Звездной Радуги и обитает на планете Хренпоперек в созвездии Кота. Здесь проездом. У нас, слава Богу, такие не водятся. Девку куда ведет? Ясное дело, ужинать, да и удовольствие получать заодно. Потому как по ихнему уставу Воин Звездной Радуги в процессе совокупления девку растворять и переваривать должен.
Прослушав это введение в ксенологию, мужики побагровели. Ивашка Дурак так по началу и не поверил.
-А че, - грит, - эта, она тады лыбится?
-Так она одноразовая, - ярыжка объясняет. – А одноразовым полная загрузка не положена, так что мозгов у нее вовсе нет, и она ничего не понимает.
-Слышь, любезный, - говорит Ивашка, - а тащи-ка ты сюда кочергу.
И ярыге пятерку сует.
Тот побледнел до прозрачности.
-Ты что, дурак? – спрашивает.
А и то – Воин Звездной Радуги, ежели его разозлить, полгорода на фиг разнести может. Это мужикам на занятиях по тактике старшина доводил. Да только Иван ярыжкин вопрос иначе понял – решил, что фамилией его интересуются, чтобы после знать, с кого кочергу спросить.
-Так точно, курсант Дурак, - по воинской привычке рапортует.
Тут уж ярыга и вовсе засумлевался и за кочергой побежал со всех ног. Принес. Мужики быстренько слизню дорогу заступают, и Ваньша сказывает:
-Пусти девку.
А слизень русского языка не знал. Вот ведь недотепа, ей Богу, на кабаке отирается, а русского языка не знает. Он токмо сообразил угрозу, да орудие с башенки стал наводить. Тут Ванька его как хряпнет кочергой! Может, до смерти и не убил, а токмо, тому ж больно до невозможности – наведение у него и сбилось. Тут и другие мужики ну супостату кулаками совать, да форменными лаптями пинаться. Короче, забили его до бесчувственности.
А девка рядом стоит и лыбится, даж в сторону не отошла.
Тады рассудительный Пётра Хренсгоры предложению вносит:
-Мужики, а давайте пакость этую пограбим – зря что ль били?
Сняли с Радужного Воина ультразвуковую пушку, ракетомет, тяжелый плазменный излучатель М41Д, левитационный ранец, химический разбрызгиватель – только панцирь ему оставили, потому как панцирь у него без членовредительства не снимался. Сложили находки свои в мешок, подозвали ярыгу и спрашивают:
-Нельзя ли, мол, девке как-нибудь мозги на место поставить? В казарму-то мы ее взять с собой не можем, а без мозгов пропадет – вона стоит дура дурой.
Ярыжка им объясняет:
-Дык ить, эта, мозги-то у нее на месте, в смысле, аппаратное обеспечение. Загрузки ей не хватает. А это вам к хакеру надобно.
-А вот за такие слова,…- взялся за ярыгу Прошка Дубина. Но тот сразу опомнился и на русский язык перешел:
-К компутерному ушкуйнику вам надобно.
-Это к Ведмедю, что ль?
-А хоть бы и к Ведмедю.
Выпили мужики еще по стаканчику, девку закуской угостили, расплатились, да и пошли к Ведмедю. И мешок с добром с собой прихватили.
Ведмедь или Топтыгин, он же Михайла Потапыч Цукерторт, жил на самой окраине города, в такой глухомани, где Ведмедям самое место. Ежели бы девка, скажем, одна решила к Ведмедю заглянуть, так, скорее всего, что у нее бы это и не вышло. А тут народец на мужичков глянул и притих.
Топтыгин мужичков встретил честь честью, по стаканчику им поднес. Опрокинули мужички по стаканчику, и девку вперед выставляют.
-Дык ить, эта, как бы девке мозги приделать, а?
Ведмедь девку так сяк покрутил, а после в базу данных полез, ровно в дупло за медом. Вылез оттуда припухши, смотрит – мужики кочергу прокатную уже сдали, зажмурился, и говорит:
-Тыща рублей!
Тогда Ивашка мешок перед ним скидывает:
-Посмотри, Михайла Потапыч, мы вот тута вещиц всяких принесли, может, возьмешь в счет оплаты?
Ведмедь вооружение награбленное оглядел, прикинул, что ежели его незаконно продать, тыщ на пятнадцать оно потянет, и сказывает:
-Маловато.
Тут уж с Топтыгиным Пётра Хренсгоры торговаться начал, потому он самый спокойный был, и ему это дело товарищи всегда доверяли.
-Ты что, Ведмедь, …?!
То есть, пошел уже у них обмен секретной коммерческой информацией. Сошлись на тридцати сребрениках. Полезли мужики в пояса, отсчитали денежку, увел Ведмедь девку в лаблаторию – загружаться. А вопрос это не простой, времени требует, так покамест вынес Топтыгин мужикам еще по стаканчику. Выпили они, присели, беседой балуются.
Про Ведмедя же всякий слух ходил: будто бы и не местный он, а иммигрант, с Окраины Земли Русской. Будто бы от обиды он уехал, потому окраинцы в медвежье происхождение его не верили, а полагали за ним иное.
Приняли мужички еще по стаканчику, Ивашка Дурак осторожно Топтыгина пытать начал:
-Слышь, Михайла Потапыч, а правду говорят, будто ты сам с Окраины Земли Русской будешь?
-Может, правду, а может и нет, - уклончиво Ведмедь отвечает.
-Ведь и березки небось видел? – Прошка Дубина  с завистью на Топтыгина посматривает.
-Может, и видел, - вздохнул Ведмедь. И еще по стаканчику мужикам поднес. Да и себя не обидел. От этого сверхпланового стакана языком его и разнесло. Видно, плепорцию Ведмежью нарушил.
-Видел, - сказывает Ведмедь мечтательно, - и березки видел, и поля бескрайние, и речки чистые. И даже воздухом тама дышал.
-Ты, Михайла Потапыч, не обижайся, а только скажи, что ж оттуда тебя сюда заколбасило?
Посмотрел на них Топтыгин с размышлением. По трезвости он б, конечно, ни за что не признался, а тут – как бы сказать, одиночество его заело. Мужики-то душевные, что ж он так?
-Дык ить, эта, такое дело, понимаешь, - Михайла Потапыч речью разгоняется, - там-то, на Окрайне, получается, что и не был я Ведмедем. А был я тама жидом.
-Ух, ты, - мужики головами качают сочувственно, да языками прищелкивают с пониманием. – И как же это, Михайла Потапыч, тебя угораздило? И ведь где? – на Окраине! Ближе к центру-то тебя б скорее за Ведмедя приняли, а уж на Окраине….
-Да вот так вот, - Топтыгин вздыхает. – Молодой был, горячий, думал – справлюсь.
-А и ладно! – Ивашка Дурак Ведмедя подбадривает. – По молодости чего не натворишь! Жив остался – и, слава Богу!
-Так ведь, в том-то и дело, не остался я жив.
-Выпьем же, Михайла Потапыч за упокой души твоей беспокойной, - подал голос рассудительный Пётра.
Выпили.
Тут Васька Скоморох с мнением подсуетился:
-Дык ить, ежели ты, Михайла Потапыч, помер, а мы с тобой разговариваем, значить, мы тоже померли. Тогда и за упокой наших душ выпить надобно!
Мужикам версия эта понравилась. А Ивашка Дурак сообразил, что в таком разрезе у них тут целая рота упокойников, так за упокой каждого в отдельности выпить надобно, и вовсе развеселился. То есть, грустную часть разговора как бы мужики логикой своей обезвредили.
Однако Ведмедь в мысли их помрачение внес.
-Не померли вы, робята, и я ноне живой. Уж и не помню – не то ляхи меня тогда посекли, не то свои же, окраинцы, повесили – давно это было, а токмо я, как помирать собрался, по обычаю нашему, жидовскому, деньжат поболе с собой прихватил. Как стали души распределять, я там одному чорту сунул, он меня и остерег.  «Конечно, - говорит, - за такие башли можно тебя  в рай, а токмо еще неизвестно, в какой должности ты там окажешься. Сам-то, после Иерусалимского инцидента, вас не очень. А тут вариант есть. Иной мир, в структуру коего понятие «жид» не вмещается». Я и поехал. Тут с кентом одним скорефанился, коий в переселение душ уже пять тысяч лет верил – надоело ему до крайности, - и место у него откупил. Он в бестелесное, созерцательное состояние перешел, а я в их языческий круговорот включился. Уж лет триста маюсь. Теперь вот – Ведмедь.
Подивились мужики на историю Ведмежью неслыханную, а шустрый Прошка и сообразил:
-Слышь, Потапыч, так, ежели ты оттеда сюда, верно, и наоборот можно? Уж больно мы охоту имеем - в Землю нашу Русскую естественным состоянием перейти.
Задумался Ведмедь.
-Можно, наверное. Связи кой какие у меня остались. Только обстоятельства на то имеются. Первое – допрежь туда отправляться, тута придется вам помереть, а это, доложу я вам, занятие-то не очень. Второе: тама, у нас, в Земле Русской в переселение душ не веруют. А веруют либо в Индии, либо в Америке, а что оттель, что оттель в Землю Русскую путь еще не проложен – даже, в какую сторону иттить, и то неясно. Вот и получается – и путь тернистый, и ведет неизвестно куда.
-Да ну, Ведмедюшко! – Ивашка Дурак Топтыгина успокаивает. – У нас вся жисть такая – дерьмистая, и неизвестно куда. Вот просто так помирать – обидно. Так мы найдем – за что помереть. А, мужики?
-Найдем, - говорят мужики, - непременно найдем.
В этот патетический момент и девка поспела. Загрузил ей, значить, Ведмедь мозги. Вылазит девка из лаблатории, вокруг смотрит, а в глазах у нее еще большее непонимание, нежели, когда дурой была.
Мужики Ведмедю в пояс кланяются:
-Спасибо, Михайла Потапыч, уважил. Вон какая девка ладная получилась. А токмо мы ее в казарму-то брать не можем, ты бы уж тут присмотрел за ней чуток.
Согласился Ведмедь за девкой присматривать, с опаской, но согласился. Потому как душа его была к авантюрам склонная, а уж большей авантюры, чем с русскими связаться, и представить себе нельзя.
После мужики прощаться стали.
-Времени, чай, уж много, а  нам еще господин обучающий напиться да набезобразничать велел. Не успеем – рассердится.
Пропустили на посошок еще по стаканчику, Ведмедю да девке покланялись, и пошли до кабака.
На кабаке ярыжка их увидал, обрадовался, про девку порасспрашивал, как, мол, загрузилися, и сколь оно таперича стоит. А Ивашка Дурак, хоть и выпимши, а рожу-то медвежью припухлую не забыл, когда Топтыгин в базе данных ковырялся, и про денежки на вопрос уклонился.
-Нам-де Ведмедь по знакомству, за услуги разные….
А прочие уж и не помнили коммерческую сторону вопроса. Больно уж их идея обратного перехода захватила. Но и про то смекнули мужики, что лучше бы до поры до времени помалкивать. Потому и стали они веселиться вроде бы просто так.
-Эх, балалайки нема! – досадует Васька Скоморох.
-А ты сконстроль, - Прошка его подкалывает. – Что, слабо в личное время балалайку сконстролить?
-А вот и не слабо, - говорит Васька. – Завтря же и сконстролю.
-Завтря! А ныне как веселиться?
-А вот так! – кувырнулся Васька через голову, да и запел:
-Шел я лесом, видел чудо –
Два крестьянина сидят….
И ведь для мужиков-то оно и впрямь чудо – лесом идешь, значить, а там – два крестьянина – свои, русские…. Пётра аж сентиментальную слезу пустил. И стали мужики водочку пить – наказ господина обучающего исполнять – да промежду себя думу думать.
Тому дело к вечеру. Безобразничать пора. А тут как раз компания роботов подвернулась – со смены шли. Дык наши мужикам ихним рожи начистили до блеска, жен да девок попортили малесь – так, чтобы починить было нетрудно, потому как злобы-то настоящей у наших и не было – куролесили по пьяни, да боевой приказ выполняли.
И двинулись в казарму.
Васька всю дорогу колесом крутился, Ивашка да Прошка – песни пели, а Пётра план задумывал. И как мимо избы, что басурманским обычаем в воздухе висит, проходить стали, Пётра план свой и поведал:
-А давайте им, на хрен, все стекла расколотим!
Задумались мужики. План-то хороший, а токмо где тут стекла-то? – ни окон, ни дверей нет в избе. Ивашка и предлагает:
-И хрен с ним, что стекол нет. Давайте им все расколотим, чтобы она навернулась и не выпендривалась.
На самом-то деле это была и не изба. Это местный Создатель чудеса Своего гения демонстрировал – нечто такое, из материала, который на землю упасть не может, потому от земли отталкивается. Тутошние ученые феномен сей уже несколько веков изучали, для чего в артефакте этом, прямо внутре, лаблаторию устроили, благо он изнутре полый был. Сходились к тому, что наука сие объяснить не может, а служит чудо такое дивное доказательством бытия Божьего.
Хорошо еще - вечер был, и в лаблатории никого не осталось, даже сторожа. Потому, лаблатория – вдребезги, артефакт – вдребезги, а осколки того, что на землю упасть не может, до сих пор на земле валяются, если их только дворники не прибрали.
Старшина их уже на КПП ждал.
-Напились, сволочи! – сказывает.
-Так точно, напились, - мужики отвечают, а самих аж шатает от усердия – так старались приказ боевой выполнить.
-Набезобразничали, небось?
-Так точно, господин обучающий, набезобразничали! В кабаке избили одного, после уж драку устроили и хрень какую-то расколотили на фиг! – рапортуют курсанты.
Старшина, будь его воля, их, наверное, все оставшееся повествование на губе б гноил за такое понимание его напутствий, да хрень расколоченная мужиков выручила. Чертопрах, может, и не сообразил, но господин капитан быстро взял в толк, что за артефакт мужики раздолбали, и велел старшине сделать вид, будто вовсе ничего и не было, и даже никто в тот день в увольнению не ходил, потому как иначе всем на фиг бошки поотвинчивают.
Так и остались четыре богатыря без дисциплинарного взыскания.



ГЛАВА 2.
    Неизвестно где.
Учреждение особой надежности ИТК2114/д.



-Ось тоби и померли! – сплюнул старый козак дядько Тарас и дернул себя за бестелесный чуб. – Шо жили, як бисовы души, так и вмерли нэ по людьски.
-А все из-за тебя, дурака! – выругался здоровенный кочевник и отвесил бестелесный пинок занюханному тощенькому шаману. – Камлать надо было лучше, а не огненной водой пробавляться.
Шаман только хихикнул, потому как в бестелесном состоянии пинок его нимало не озаботил.
-А кто меня шаманом сделать велел? Сам я, что ли в шаманы напросился? – отвечал он без малейшего чинопочитания. – Или это тебе ране времени дядьку удавить захотелось и самому ханствовать? И для того шаман карманный понадобился? А сапоги свои не больно-то распускай, вона уж господин надзирающий на тебя смотрит.
Вот так оно. Как помер – так уж и хрен кому начальник.
Четвертый член бригады ничего не сказал. Потому как ему некогда было – он вкалывал. Эти анархисты, значить, трепались, а он вкалывал. Норму выполнял, значить. Потому, если норму не выполнишь, то и жрать не дадут. А жрать оно и в бестелесном состоянии хочется. Норму, понятное дело, на бригаду считали. Бригада ругалась да жалилась, меж собой препиралась, а Абрам Рабинович вкалывал. У него эта привычка еще с тех пор, как живой был, сохранилася. Он при жизни получился часовых дел мастер. 50 лет за лупой, не разгибаясь. Сарочка его болела, дитям образование полагалось – где ж на всех напасешься, ежели не работать?  И как помер – все одно работу не оставил. То починит, это подремонтирует, Сарочке в рай гостинцы отсылал, дитям помогал, хучь оне уж и взрослые выросли. А как не повезло, да на каторгу угодил – и тут не потерялся. Тем более здеся и труд был ручной, кропотливый, часовому делу подобный.
Тут же какое дело? Продали Рабиновича за долги. Ладно б еще за свои долги, а то чорт некий иному чорту в карты проигрался. А денег добыть не смог. И спустил заместо денег души православные – на чужбину, в каторгу. Так заметьте – ежели кому пострадать выпало, Рабиновича оно никак не обойдет. Скажем,  чего куды как – ни в жисть бы его православным не сочли! А в каторгу – православный.
Только Абрам Моисеич сокрушаться об это дело не стал. А стал он соображать, куды же он, собственно, вмазался, и как с этого дела обратно вымазаться, да по дороге еще раз не помереть – таперя уже на совсем.
А вмазались хлопцы вот куды.
В параллельном мире тамошний Аллах любил всякие навороты. Его за то Вседержителем называли. Потому так всех держал, что иные и не знали, как вывернуться. Вот придумал он, скажем, пространству ихнему туннельный эффект. Чтобы из точки А в точку Б, удаленную на хрен знает сколько, через подпространственный туннель мгновенно переместиться. Сформулировал, значить, теорему о сходственных точках, промежду которыми туннельный переход возможен,… и все. А туннели рыть - на Сатана свалил. Потому-де, гений Его черновой работой портится.
Сатану деваться тож некуда. Черти его работать не умеют – только пакостить,  вольнонаемный персонал из живности местной в подпространство не пролазит – там только бестелесные объекты находиться могут, покуда туннель не выкопан. Души бестелесные местного разведения применять Закон Божий не велит. Им рай - обозначен, ад – тоже обозначен, а каторга – ни фига не обозначена. То есть, на сковородке мучить – сколь угодно, а чтобы с пользой для дела – ни хрена.
Как быть?
Получил Сатан пару клизм от Вседержителя за низкие темпы строительных работ, и решил с иных миров души православные в каторгу воровать. Вот ведь как получается. А крайним, как обычно, оказался Рабинович.
А ведь что самое худшее в этой каторге было? Да что ничего не было. Оне ведь как? – туннели в пустоте проделывали. Бестелесным образом. То есть – кайло, хайло, да господин надзирающий – вот и все разнообразие. Кайло приспособленное, чтобы бестелесной рукой его было удобно брать, да многомерным острием его в пустоте дырки проковыривать. Хайло – баланду хлебать, да словами мерзкими пустоту занавешивать. Господин надзирающий – для бестелесных наказаний и снятия с довольствия.
Так ведь это сказать просто – кайло да хайло, почти в рифму. А вы вот еще раз подумайте, уважаемый, что им делать там приходилося – в пустоте, что за краем пустоты, дыру ковырять. Причем, расстояние от одной сходственной точки до другой было огромадное, ныне б мы сказали – с десяток парсек. (А тогда мужики каторжные про парсеки не ведали, и сказывали проще – до ядреней матери). Но, по теореме Вседержителя, две сходственные точки – это вроде как - одна. То есть, копать долго, и при этом с места вовсе не движешься.
По науке состояние их назвали бы сенсорным голодом. Ежели, скажем, нормальную каменоломню взять, телесную, для живых, - так там каждый камень от другого рознится, факела горят – один скорей, иной – медленнее, а кто и коптит.  Товарищ дохает – чахоткой загинается. Спина от плетей болит. Из забоя в забой переводят. Мозоль сорвал, ногу свернул. Ощущения. А здесь – ничего. День за днем, месяц за месяцем. И у баланды блевотный ея вкус отняли.
В таком разрезе даже бестелесные наказания можно было почесть за развлечение, кабы не мучительность оных. Бестелесные-то наказания  - они страшней телесных.
И от сенсорного голода да бестелесных мук души многие рассудка решались. Так их даже в отход свалить никто не думал. Только с довольствия снимали, чтобы баланду, значить, зря не переводить. И бродили они в туннелях, голодные, бешеные, иные на рабочие души бросалися. Особливо, когда те спят. Но вреда по бестелесности своей причинить не могли, а потому и на фиг было надзирающим с ними связываться.
Вот в какую каторгу угодил Рабинович.
И в бригаду он попал подходящую.
Дядько Тарас козаком был справным, на супостата героически не работал, и все бестелесные наказания принимал с мужеством. Степняк, хан Кочан, не работал не очень героически, чтобы без наказаний. Мелкий шаман Анамгельды старался не работать и вовсе не героически, а так чтоб никто усердия его не заметил.
Рабинович работал. За это его не уважали. А он и не виноват был. Во-первых, конечно, жрать хотелось. Затем - интересно ему было континуум по кваркам разбирать и по новой перекладывать. И мысли ему всякие при этом голову посещали. Это уже вопрос третий.
Как Абрам Моисеич на каторге появился, он враз иных каторжан насторожил. Для начала-то его не поняли, расспрашивать стали – кто, мол, таков, и почему на каторге этой жить ни в какую не можешь? А он им и говорит:
-Кто таков? Дык ить, эта – часовых дел мастер. А почему на каторге жить не возможно? Дык ить, эта – возможно, значить, жить и на каторге. Токмо ежели с благоволения такого великого человека, как господин надзирающий - покорностью, стало быть, да усердием.
Дядько Тарас так в его даже плюнул. И по национальному признаку Абрам Моисеича определил.
Это, конечно, неприятно. Однако не обсчитался старый Рабинович, потому слова его покорностью да усердием неведомым великому господину надзирающему довели. И стал господин надзирающий к часовщику присматриваться.
Пару месяцев Рабинович вкалывал, как проклятый, да помалкивал, токмо кланялся низко. А после, выбрав момент, когда господин надзирающий в изрядном расположении духа пребывать изволили, стал доносительствовать. Случилось сие во время отдыха, когда работать было не обязательно, и мог Абрам Моисеич любимым делом заняться – дочке господина надзирающего игрушку ремонтировать. Совсем простенькую игрушку – телепорт кукольный. Всей хитрости-то – на одну платформу мишку плюшевую ставишь, а с другой ее снимаешь, значить. Как она, чортова дочь, только сломать его умудрилася? А надзирающий моментом пользуется и воспитуемого, стал быть, политграмотой учит.
-Не работаете вы ни хрена, - говорит, - токмо и норовите отлынивать. Видно у вас там вся ваша Земля из одних дураков и раздолбаев состоит. Ну, так мы вам тады кузькину мать! С бестелесными наказаниями.
Рабинович момент улучил, когда великий господин надзирающий говорить задохся, и тихонечко почтительно шепчет:
-Дык ить, ослепительный и милостивый господин, мы все дикие, как обизьяны, а некоторые с дерева еще и даже не слезали. И всех нас, скотов дрессировать надо. Скажем, чтобы эти мы, недочеловеки, быстрее работали, нам лучше ритму тамтамами задавать. Вона, у нас в бригаде, скажем, хрен один хилый, - так у него ни руки, ни мозги не шевелятся для хорошего дела. А дать бы ему, дураку, бубен….
Господин надзирающий, понятное дело, заругался. Еще б – обезьяна всякая с соображениями своими лезет. Однако участок его от иных отставал, и сидел великий господин надзирающий через то без премии.
Вдруг получится?
Дозволили хилому шаману бубен сконстролить. Под музыку и впрямь дело быстрей пошло. Колотит шаман в бубен, и мысли ему различные в голову полезли. А ну как проклятого жида обхитрить? Попробовал шаман под видом музыки камлать потихоньку. Он ведь как полагал? Попали-то оне сюда по недосмотру. За грехи-то их бы в ад определили. А раз – по недосмотру, так, стало быть, и не знают Боги, где каторжные души муку свою переносят.
Так ежли бы им сигнал подать? Не все ведь в каторге говнюки отъявленные, может, по ком Боги сокрушаются, да сыскать не могут. Хан Кочан видит, что шаман за дело принялся, так он даже работать стал – потому надежда у него родилась. Много толку с него, конечно не было – не привычен был хан к труду, но крепи в туннелях ставить , али породу пустую вывозить – на это он мог сгодиться.
Выждал Рабинович еще недельку.
И снова дочка бесовская его выручила. Она-то в отличие от папеньки – господина надзирающего – умница была, и сердцем добрая. Бывало, каторжникам и пожрать принесет чего. А тута поломала бесовская дочь кукольный космический корабль. То есть, а атмосфере-то он летает, а в безвоздушном пространстве – ни хрена. А ежели, скажем, Барби на фестиваль мод поехать? Опять, стал быть, Рабиновичу чинить. Абрам Моисеич в личное время, значить, корабль сей ремонтирует, да и господину надзирающему мысль подает, будто бы и невзначай.
-На вороте, - грит, - мужики плохо работают.
-Дык я их тады бестелесным наказанием! – великий господин надзирающий возмутился.
-Это вы, ослепительный господин, оченно ладно придумали, - говорит Рабинович, - а токмо дозволено ли будет поганому жиду слово молвить?
-Молви, поганый жид, - заинтересовался надзирающий.
-Дык ить, эта, тяжело мужикам ворот крутить, оттого и крутят плохо. Ежели бы их тама не вдвоем, а вчетвером поставить, хорошо бы работали.
-Дурак ты, Рабинович, - говорит чорт. – Как я там четверых поставлю, коли у ворота две рукояти?
-Дык ить, эта, а мы бы могли ворот о четырех рукоятях усовершенствовать. Формой креста. А после бы и четверым мужикам было бы там сподручно.
-Ну, усовершенствуй, - разрешает чорт. – Токмо, в личное время.
К тому времени в ренегата Рабиновича плеваться уж и с других отрядов приходили. Будь он живой, его б каторжане, верно, уже и замочили, а по бестелесности – никак, приходилось терпеть.
Рабинович поношения сносит терпеливо и усовершенствованиями занимается. А тута попалась еще и хитрая душа поповская. Собрала поповская душа мужиков искусных и сказывает:
-А давайте мы проклятого жида обхитрим, помогать ему вызовемся. А как ворот констролить будем, так и фигурку какую на нем вырежем, будто, для красоты.
Поп-то не глупей шамана был, и сообразил, что из предательства иудейского православный человек пользу для себя извлечь может. И, как усовершенствование сделали, так и работа у каторжан стала спориться. И уж таперя не с матюками, а с песнопениями дело свое исполнять стали.
Еще немного спустя к Абрам Моисеичу китаец седенький подошел и об чем-то с ним долго шептался. А именем был тот китаец Лао-Цзы , и на каторге пользовался он за мозги свои уважением.
Об чем оне шептались – не ведомо, но после и у китайцев на участке усовершенствование вышло. Оне полы начищали, стены отделывали, да рельсу прокладывали. И получилось, будто барабанчиками с разными бумажками узорными  это дело выходит сподручнее.
А как снова до Рабиновича народ плеваться пришел, дядько Тарас сообразил чего, да и сказывает:
-Жида, - грит, - нашего боле не трогать. Правильный жид получается.
И даже сам удивился – что это он такое сказал.
Тарас же на каторге в авторитете ходил, потому при жизни самым крутым из присутствующих получался.
После этого в Рабиновича уже не плевались, хотя присутствие его по-прежнему, никого, в натуре, не радовало.
И стали души пропащие православные работать с охотою, потому как в надежу впали, будто Господу своему молятся, да о беде своей сигналу Ему подают.
Почему ж православные, спросите вы, когда тут самые различные вероисповедания получились? Да потому что Господа оне, каждый своим манером, правильно славили. И услышал их Господь.
Ну, ежели не сам Господь, так отдельные Его представители на местах.












ГЛАВА 3.
Земля-1.
Деревня Гадюкино, что в сорока верстах от Града Нового.



Отец Серафим совсем, было, помирать собрался.  Лежит, стонет жалобно, попадья вокруг вошкается, а что делать? Гадюкино ж кругом. Ни тебе коновала, ни вдругорядь иного попа. А Серафимушко хилый был, захудалый, ровно приход Гадюкинский. Его верно потому сюда и отправили, что ничего толкового  отец Серафим не умел. Ни по башке кому дать, ни Василису соблазнить. Только Богу молиться и умел, да мужикам Гадюкинским религиозной пропагандой мозги конопатить. А тут осень, холодно, дождь въедливый, и надо ж было ему к Бирюку на хутор тащиться, дочку ихую словом Божиим исцелять. Дочку-то Бирюкову исцелил, а сам вона слег. И видно, что в нем необходимое для жизнедеятельности организма поповского воспалилось, потому как помирать надумал.
Уж и в забытие впал попик, попадья и вой подымать намылилась, а токмо случилось тута Серафиму видение. Будто души, отчаянием гонимые, до Господа нашего достучаться пытаются, да не дает им хто. А души-то православные. Как же в беде их покинуть?
Открыл поп глаза и сказывает жалобно:
-А что думаешь, мать, дадут мужики лошадь с телегою, али пешком до города кандёхать?
-Что ж ты, болезный удумал? Не то вовсе крыша поехала в горячке? – всхлипывает попадья. – Ты ж помирать собирался, или запамятовал? Куды ж тебе по таким делам в город?
-Некогда мне ноне, мать, дурью маяться, - Серафимушко ей ответствует. – Мне попа Василия обязательно повидать надо, допрежь помру. Дело у меня до него секретное, Господнее.
Ходом – прыг с кровати, в рясу сухую вделся, и на улицу, значить, прям так и прется, как здоровенький.
Попадья, ясно дело, визг подняла:
-Ратуйте, люди добрые, поп ваш и вовсе спятил – замест помирать, вишь, в город лыжи навострил!
Сбежалися мужики Гадюкинские – на спятившего попа дивиться. А токмо тута их Серафимушко и вовсе озадачил.
-Лошадь с телегой, - грит, - давайте, оглоеды, не-то прокляну.
Мужики аж попятились. Совсем ошалел поп. То смирным прикидывался, будто постом да молитвою, иной раз по неделе не жравши сидел, вымогать стеснялся, изба вон у него покосилася - самая кривая на деревне попова изба. И на тебе! Видно, и впрямь у попа крыша поехала. Так ведь и взаправду проклянет, курицын сын. И решили мужики лошадь с телегою ему одолжить. Под расписку, понятное дело. Кто ж без расписки-то попу лошадь с телегою даст? А вот ехать с им никто не согласился. С бешеным попом, да в одной телеге…. Еще покусает!
Поехал отец Серафим сам собой. А дождь все льет, ледяной дождь, октябрь на дворе. Он, было, хотел теплым чем для здоровья прикрыться, попадья не дала.
-Ты, - грит, - все одно помрешь, так еще и через дурь свою хорошую вещь попортишь.
Едет поп, кашляет, трясется, то в жар его кидает, то в холод, да еще и стемнело. «До городу бы добраться», - думает поп. – «До городу бы только не помереть!» А лошадка ему попалась самая немудрящая – чтобы не жалко было, коль пропадет. Она и сама помереть собиралася. Поэтому с попа и расписку взяли, чтобы естественную убыль после за попов счет компенсировать. И посередь лесу лошадка та встала наотрез. То есть, помереть еще не померла, но как тягловая сила из себя уже не представляла.
Закручинился поп.
А тут и волки с лесу выходят.
Затряслись поп с лошаденкою. Уж и сами не понимают, то ли хворь их доделывает, то ли это от волков психология. Обошли волки попа с одриною, обнюхали, совет держать стали.
-Дык ить, эта, - волчиха старшая сказывает, - вроде как поп.
-Хворый поп-то, - один из молодых поперед батьки голос подает.
-У! – сказали ему волк с волчихою. Молодой и притих.
-А ведь верно, - волк говорит, - хворый поп.
Волчиха попа с лошаденкой еще раз обнюхала и видит, что мяса с них толкового не получится. Она тады и предлагает:
-Дык ить, эта, слыхали, будто мужик один хворого кобеля усыновил? Под типа, в стаю принял. А слабо приколоться – попа хворого уволчить в натуре?
Волки и задумались.
А что? Это ведь же как получится? Отродясь же нигде не слыхали, чтобы с волчиной стаей поп бегал. Это ж прикол-то какой – на всю Землю Русскую!
И решили волки взять над попом шефство.
Поперва они молодого за лешачонком наладили, чтобы конягу распрячь. У самих-то у их рук не было, вот они лошаденку распрячь и не могли. А заместо лошаденки запрягли здорового молодого лося из добровольцев, да и повезли попа в город – на излечение. В городе-то главным коновалом их знакомая баба-Яга промышляла. А чтобы в дороге батюшка до полного дуба не примерз, его волчиное семейство собой обложило, чем и согревало премного.
Понятное дело, что в ином поселении волчиная стая могла и переполох вызвать, но в Новом Граде, где уж и на Змея Горыныча давно никто не оглядывался, явление их произошло незаметно. Прибыли оне, стал быть, к Яге и доводят:
-Поп, мол, имеет место быть. Хворый.
Отец Серафим же твердо своего держался:
-Мне б с Васей поговорить, допрежь помру, - Яге сказывает.
Яга и смекнула. И покамест попа осматривала на предмет лечения, сторожа больничного до попа Василия наладила. А Василий, оказывается, Серафима знал хорошо. В семинарии оне вместе пробавлялися.
Так Вася, почитай, бегом прибежал.
-Как там Фимыч-то? – спрашивает.
-Дык ить, эта, - отвечает Яга неспешно и степенно, как чину ее медицинскому подобает. – Хворь-то у него не так, чтобы очень, излечению поддается. Токмо наблюдается у больного Серафима полное истощение его поповского организма, а также окоченение по причине, что одетый не по погоде, значить. Вот это главную врачебную трудность в нем и составляет.
Опечалился Василий.
-А посетить-то можно его? – вопрошает.
-Да сколь угодно. Заодно и отвлечешь его малесь, потому он уже третий раз ноне ужинает. Как бы с непривычки не помер.
Посетил отец Василий друга своего, стал о жизни расспрашивать.
-Как, мол, живешь, Серафимушко?
-Хорошо живу, - попик хилый ответствует. – Попадья душевная попалась, народ у нас в Гадюкино благочестивый – аж страсть, все о спасении души своей печется. Помирать, вона, за дело Господне собрался.
И ситуацию в двух словах Васе обрисовал.
Задумался Василий.
Вроде как что-то такое ему отдаленно мерещилось, о пропащих душах, кои выручать надобно. А вот что? Память-то Аллахом отшибло. Помнит только, что вроде ватага воровская в том деле была замешана.
Решил Василий вопрос этот по мере возможности провентелирить.
Тута Серафимушко бузить принялся:
-Ты уж, - грит, – Васенька, походатайствуй, чтобы меня с больницы ноне ж выпустили, потому мне бы поутру и домой быть надобно – как же оне там без попа-т? Вдруг кому что?
-Не боись, знай болей себе на здоровье, - Вася ему в ответ, - у меня все одно отпуск намечается краткосрочный, так я в твое Гадюкино съезжу, и за паствой твоей присмотрю.
-Дык ить, эта, неудобно, - отец Серафим сказывает, - тебе ж, Васенька, отдохнуть надобно, вона весь – аж с лица спал.
-Вот у тебя в Гадюкине отдохну и отъемся, - поп Василий ответствует. – А по дороге к корешам своим заверну, про видение твое сконсультироваться.
С тем и убыл.
С Василисой дома посоветовался, своим ходом помыслил. Про видение, правда, ничего у него пока не прояснилося, зато Гадюкинскую ситуацию вроде бы поп просек и опечалился. Чтобы не сказать – озлился. Наутро к царевичу зашел, отпросился на недельку, и отбыл в деревню Гадюкино хмурый весьма.
В Гадюкине поперва Вася к Серафиму домой зашел, попадью его успокоить, а после и в храм направился. А народу в храм набилось – страсть. Потому как самого Ивана-Царевича поп к ним выступать приехал. Это же не каждый день бывает!
Обсмотрел Вася народ Гадюкинский и проповедовать стал:
-Эта же, - грит, - Господа Бога душу вашу мать!
Дивятся Гадюкинцы. Ведь, вроде и о божественном поп городской толкует, а как складно у него получается, что прям до сердца доходит!
И ратовал в тот день поп Василий премного о спасении ихней Гадюкинской души.
Тому вышла неделя.
Отец Серафим простуду свою залечил, на больничных харчах и вовсе поправился – еще год в родной деревне можно выдержать – и определила Яга его на выписку. А, тем более что и лошаденку хворую, попу на прокат под расписку даденную, Яга пользовала изрядно и почитай навовсе помирать разубедила. Что бы попу ни радоваться? Он и радуется. О видении по команде довел, не помер, лошадь хворая его не разорила, да еще и пожрать довелось.
Домой, правда, он на телеге решил не ехать, а напротив, телегу самому тащить, чтобы кобыла не утомлялася. Хворая ж, кобыла-то.
Да не тут-то было.
Как попик из больницы навострился, подъезжает к воротам больничным экипаж крытый, парой коней запряженный. Отец Серафим шарахнулся, было – дорогу уступать. Верно, личность какая знаменитая в госпиталь припожаловала.
А токмо вылазит с экипажу его попадья.
-Серафимушко, - грит, - муженек мой любезный, извольте в экипаж сесть, и домой мы с вами поедем.
Попик сразу и не сообразил.
-Дык ить, эта, а лошадь и телега прокатные?
Тута с закукорок экипажных пацаненок слазит – шорника Трофима сынок.
-Не извольте беспокоиться, батюшка, лошадку с тележкой я до дому доставлю, мне то родитель мой повелел.
Благословил его отец Серафим за усердие, а после попадью и спрашивает:
 –Чей, мол, экипаж-то, верно, Семен Вонифантьича, целовальника? Это тебе, конечно, спасибо, мать, что в экипаже за мной позаботилась, а токмо как мы за аренду расплатимся – доживем ли до Рождества?
-Дык ить, эта, - попадья ему кланяется, - ваш это экипаж, муженек мой любезный. И кони тож ваши. И до Рождества мы милостью Божией доживем непременно.
Тут на попа от неожиданности икота напала, и пришлось ему первую медицинскую помощь оказывать, благо от больницы еще не отъехали.
А как до дома приехал – еще хуже стало.
Дома-то поповского Серафим и не обнаружил. Снесли избенку его кривенькую, а заместо нее чей-то терем стоит двухэтажный.
-Ой, - говорит поп, - избу-то нашу снесли, верно, место кому понадобилось. Да ничего, мать, в подвале церковном перезимуем, а по весне я уж и новую избу строить возьмусь.
-Что ты, что ты, - попадья ему, - никому место наше не надобно, просто мужики Гадюкинские, покамест вы на излечении прибывали, новую избу поставить вам, батюшка, задумали.
И взад попу кланяется.
Это Серафима боле всего озадачило – уж не рехнулась ли часом попадья его? Он ее и вопрошает:
-Что это ты, матушка, все на вы, да с поклонами, аль не узнаешь меня?
-А как же иначе? Мы-то все думали – ты у нас хвост собачий, а вышло, что вы, батюшка – вроде, святой.
У попа аж чавка отъехала.
-Как?! – изумляется.
-А вот так вот, - докладывает попадья. – Мало того, что царевичев поп мужикам пропесочник за тебя устроил, так еще и с лесу пришли звери дикие, и велели заботу об вас, батюшка, делать. А случись что, говорят, дык мы вам серый террор, значить….
Покамест поп все это переваривал, въехали оне на новый попов двор, и видит Серафим, будто по двору две коровы да свинья ковыряются.
-Что, - спрашивает поп, - тоже наши, аль заблудилися?
То есть, к новому своему положению начал поп помаленьку привыкать.
-Наши, батюшка, наши, - попадья хихикает, а сама вкруг попа бегает, суетится, в горницу его тащит.
А там Василий сидит довольный и отдохнувший.
-С выздоровлением тебя, брат мой, - Серафиму сказывает.
А уж на столе-то, мать моя, жратвы разной!…
И зажил с тех пор поп Гадюкинский, как ему, мироеду и кулацкому прихвостню, и положено. Вот токмо кровь народную пить никак выучиться не мог. Ну, дык ить, эта у попа не основная обязанность. А с основной-то он хорошо справлялся.
Погостил Василий у друга своего, да и по делам отправился – видение Серафимушкино прояснять. Поперва, понятно, самого Серафима порасспрошал в подробностях – и про шамана с бубном, и про китайцев, и про иные подробности дивные. После воров навещать отправился.
А воры-то сошли.
Оне иностранного Государя-Царя пошли обворовывать.
И случилось с ними в дороге возмутительное дежавю.
Там вот как получилось.
Аллах Фильку с Анкою пожалел, и предопределил им встретиться. А как? – Это уже решали исполнители на местах.
Анке всю память оставили – ей же с родителями объясняться. Фильке оставили память про Анку, и что любовь, остальное стерли из соображений секретности. Прочим ватажникам стерли все. Филька им доводит, что были мы, мол, в Хренландии, и он там с девкой познакомился, и что ждет, мол, она его. Кольцо показывает. А Филька-то своим никогда не врал. Приходится ему верить. А как поверить, что ты где был, если ты там никогда не был?
Со Змеем еще хуже получилось. Заклинание об избирательной амнезии на одну голову рассчитано. А у Змея их три. Коренной-то череп ему прочистили, а про пристяжные – забыли. То есть центральной головой он ни хрена не помнит, а боковыми помнит все. Змей прямо припух от такого раздвоения личности. В конце концов, методом голосования крайние головы среднюю забили, однако втихомолку серединная голова Змеева все одно считала, что по краям крыша отъехала.
Идут, стал быть, ватажники, Змей впереди маячит, потому как помнит, что он их в Хренландию завести должен. А где это?
И ведь, если он их куда надо не заведет, Филька с Анкой не встретятся! А за кореша-то свово оченно Змеюшко переживал. Похудел Змей в волнительности, с лица спал, дерганный весь какой-то.
Наконец – не выдержал – к Унылому Мужику втихаря по секрету обратился. Мужик-то в Хренландии был, и дорогу до Ключ-города ведал.
-Так, мол, и так, - говорит Змей, - сам не знаю почему мне это мерещится, а только непременно нам надо к Хренландской границе выйти. Только, ради Бога не спрашивай ничего, а то я, как стану объяснять, так и вовсе свихнусь.
А мужик к хворым животным снисхождение имел, и стал Змея в дороге направлять таем, чтобы выйти куда следует. Только у него к Змею встречное предложение получилось:
-Слышь, Змеюшко, - мужик сказывает, - ты эта, хвораешь вроде. Так тебе бы клистир хорошо поставить – для здорового образа жизни.
Так Змей можно сказать собой пожертвовал ради счастья Филькиного.
И дошли они до того самого места, где в первый поход сообразили, что Змей заблудился, и  где привал тадыть устроили.



ГЛАВА 4.
Земля-1.
Хренландская граница, эпсилон-окрестность Ключ-города.



Ватажники, же зачем с Града Нового сошли, да в земли иные отправились? - Царя иноземного обокрасть. И вот идут они, идут, дале идут, иногда что и случается, а токмо Царя иноземного не видно нигде – лес кругом.
Змей Горыныч сделал вид, будто не помнит ничего, и топотня эта бесконечная надоела, так он Алешу Распоповича и спрашивает:
-Куда, мол, идем-то?
-Вот те раз, - отвечает Алеша Распопович. – Я думал, ты знаешь. Ты же вечно впереди прешься, я полагал – ведешь нас куда.
-Вот, блин, опять я виноват! – возопил Змей. – Вы мне еще клистир через то поставьте!
-А что? – Унылый Мужик встрял. – Клистир – он для здоровья оченно помогает. И в голове сразу проясняется – другорядь не заблудишься. – Шутки-то Унылый Мужик и вообще понимал с трудом, а про клистир – так и вовсе не понимал.
Разбили ватажники лагерь по такому случаю, решили тут остановиться, да разобраться, куда же они идут и куда, соответственно, попали.
А к вечеру вышли на лагерь их волки.
Аккуратно так вышли, и поперва Аленку тихо на переговор вызвали – дело, мол, имеется. Аленка-то в волчином обличии у костра валялася – так удобнее. В девичьем обличии поваляешься – потом и сарафан стирать надобно, а так – встала, отряхнулась, да и пошла.  Выглянула к волкам Аленушка. Поздравствовались с ней волки местные, а после и интересуются:
-Вот бы можно вопрос спросить? Хворый кобель с вами?
-Не то вам зачем? - отвечает волчиха настороженно.
-Посмотреть бы.
-Так это с мужиком говорить надобно. А только вряд ли.
Вернулась Аленка к костру и мужику про беседу волчиную поведала.
Мужик со Змеем Горынычем переглянулся, и смилостивился над народом лесным:
-Только – по одному, медленно и опустив хвосты, - и сам дрын ухватил (на предмет необходимой обороны).
Сообщила Аленка собратьям своим о таком решении. Волки повозмущались чуток – а что делать? Иначе-то и вовсе не покажут.
И вот выходят волки по одному на поляну. Видят – тележка стоит преизрядная, изукрашенная. С одной стороны – мужик с колом, с другой – Змей Горыныч. Змей полог откидывает, и выходит из тележки кобель. Как волков увидал – зарычал этак жалобно, и зубами давай стричь.
Аленушка знак подает – давайте, мол, только не спеша.
Волки по очереди подходить стали. Так кобель, даром, что хворый, - каждому «У!» сказал – никого не пропустил, не обидел. Обсмотрели его волки, отошли, шушукаться стали:
-Впрямь кобель!
-Вот диво!
-А хворый-то какой!
Тогда волчиха старшая духу набралась и мужика издали спрашивает:
-А если б он, скажем, волком был?
Поскольку стая уж от кобеля отдалилась, мужик успокоился малесь, дрын опустил и отвечает с культурою:
-Дык ить, эта, я ж особо не выбирал…. Волчонком бы уродился – волком был бы.
Волчиха к вожаку своему повернулась и сказывает:
-То-то. А ты все – естественный отбор, естественный отбор. Дарвин хренов. – И зубы ему показывает – какие они у нее белые да крупные, и для естественного отбора весьма подходящие.
Поблагодарили волки вежливо, и сошли по делам своим волчиным. Мужик же соображать стал, что бы явление сие значило, и не стоит ли по этому случаю клистир поставить. И, если да, то кому?
И вот тут-то мужик и не выдержал.
-Было это, - говорит. – Приходили на кобеля пялиться! Давайте на фиг разбираться.
А Унылый Мужик – это вам не Змей Горыныч. Змей мог и втихомолку страдать. У мужика же понятие было, что всякая, извиняюсь за выражение, эмергентность  скрытую угрозу кобелиному здоровью может содержать. И худо же приходилось разным обстоятельствам, ежели не получалось сразу кочергой по башке. Потому как тогда он с ими разбираться зачинал. Вот и сейчас, как ни старался народ, а от мужика отбояриться не удалось. Стали разбираться.
Тут Иеронимус выступил.
-Ф мой тнефник, - сказывает, - непонятка фкралась. Я фесь наш путь аккуратно записыфать. А фместо послетний три месяц какой-то фантастик тама отражен. Я уж пыло тумать, что до пелая корячка с фами топиться, унд сайенс-фикшн ин таком состоянии писать.  Абер тафайте нашу информацию сферять.
Стали информацию сверять и охренели.
Во-первых, все сходится. И Филькин рассказ, и Змей-Горынычев бред невнятный и Иеронимусовы записи. Не противоречат они друг другу, а токмо дополняют. Ну, это, допустим, ладно. Бывает, что иногда чего и забудешь. Но вот само содержание забытого ни в какие ворота не помещалось.
Параллельные миры, шпиёны, черти, Аллах с Шайтаном. Большую часть всего этого один Алеша Распопович представить себе мог, и то, только ежели книжек на ночь начитается.
-Не могет такого быть! – говорит Унылый Мужик, а сам в глубине души понимает, что, может оно и не могет, а только – было. Так он кобеля и Аленку к себе поближе придвинул, а сам за дрын ухватился (на предмет необходимой обороны). Потому как, ежели и такое случается, так и вообще хрен знает чего можно ожидать.
А Алеша Распопович про души пропащие вспомнил и вслух размышляет:
-И на фига ж, - говорит, - тогда нам Царь?
То есть, он уже со своей, с воровской точки зрения проблему рассматривает.
-Эт точно! – общественность его поддерживает. – Вот с заколдобиной этой разберемся, придем домой – и революцию сделаем.
-Какую революцию? – Алеша Распопович смотрит на товарищей обалдело.
-Ты ж сам сказал: на фиг нам царь? Вот, мы его скинем, а после – революцию сделаем, - Змей Горыныч потягивается с удовольствием, да дым пускает.
-Я же не в этом смысле! – Алеша аж покраснел, как его неправильно поняли. – Я про то, что фиг ли нам Царя обкрадывать, когда мы Шайтана чужеземного обворовать можем. Оно круче получится.
-А что у него брать, у Шайтана чужемордого, - Змей опять спрашивает. – Евошние деньги, небось, у нас и не в ходу.
-А вот вы смотрите: я чай, не впервой тот Шайтан у нас проказничает. Сколь же наших душ православных, должно, в плену у него томится! А ну, как их у него обратно украсть?
-И пропить! – Змей Горыныч еще не совсем отошел от переживаний, и местами заговаривался.
-Что пропить? – возмущенно Алеша спрашивает.
-А мы о чем говорим-то? – Змей ответствует. – Ты, Алешенька, вечно мудреное затеешь, а с нас после спрашиваешь. Пропить-то я не возражаю.  Что, только, пропить? – вот в чем вопрос.
-Ежели мы в мороке этом живы останемся, да и кобеля убережем, так что хошь после пропить не жалко, - поддержал разговор Унылый Мужик.
Посмотрел на них Алеша Распопович, и возопил:
-О, чорт! Ведь и это ж было!
Пригорюнились ватажники.
-В тот раз хоть Яга с нами была. Тож дура, конечно, но с ней как-то спокойнее.
И смотрит общественность на Хоттабыча. На него вся надежда.
Тут Хоттабыч и объяснил, как умельцы доморощенные по воле Аллаха всем им избирательную амнезию сконстролили.
-В наш врэмя такой барадак нэ бил, - ифрит сказывает. – Эсли би наш время такой бил, многа би чэго Аллах натварыл? С такой памощнык нэ толька мир, яичницу с вэтчиной тварыт страшна!
Помолчали воры, головами потрясли, чтобы мысли сии необычные получше в их отложилися, да и совет держать стали – что же им, ворам, дале делать.
-Раз уж мы все равно сюда приперлись, надобно в Ключ-город зайти, да Анютку отыскать, - Алеша Распопович план предлагает. – Она, помнится, девка толковая была, может что нам осветит, в натуре, да и Филькину судьбу также решить надобно. После же обязательно надо нам сыскать попа Василия, потому как вопрос, с душами связанный, без попа никоим образом разрешать нельзя – неизвестно, чего получится.
Ватага с ним согласилась. Алеша же умный был, плохого бы не предложил. Пошли, значиться, в Ключ-город.
Поперва-то не оченно удачно оно получилося. Стражники как на рожи воровские ихние глянули, так в город ватажников и не пустили. Стоят оне у ворот, базарят, Змей дыму напустил (для солидности), Алеша Распопович на стражников обиделся – все одно, грит, Царя вашего обокрадем, хучь бы вы тут совсем!
А токмо вышел тута городской стражи гвардии капитан, и велел воров в город пустить – мне, мол, людишки сии ведомы. Стражники капитана своего уважали, потому и ватагу в город пустили, и донос на него писать не стали. Был, правда, среди них один грамотный, но и он донос писать не стал.
Пригласил стражи городской гвардии капитан воров в гости, угощение им подносит. Едят-пьют воры, Филька с Анкой друг на друга любуются, радуются, значить. А стражи городской гвардии капитан ватаге и сказывает:
-Вы погостите у нас с недельку, а тама, глядишь, и Царь наш сюды подъедет, чтобы вам обокрасть его удобней было.
Подивились ватажники речам его, расспрашивать стали.
А оно же как вышло? Царям-то частичная амнезия не положена, им и так не сладко живется. Государством-то поди, управься! А ежели Царь при этом еще и не помнит ни шиша?
Вот и помнил Царь-Государь Хренландский, что у него от чумы едва полстраны не вымерло, а после, вроде, все и образумилось. А как? И велел Царь про диво сие дивное сыскать. А тут как раз с Ключ-города рапорт состоялся от стражи городской гвардии капитана, что пришли, мол, с Русской Земли воры, Ваше Величество обокрасть, а замест того над людишками сжалились и чумную напасть трудами многими одолели. Об чем и господин пастор свидетельствует. Так нельзя ли вдругорядь навстречу добрым людям пойти?
Задумался Царь. Он, хоть и в годах уже пребывал, а приколы любил.
«Им же, ворам, за подвиг геройский все равно вознаграждение полагается, - соображает Царь, - так уж пусть оне потешатся – на эту сумму меня и обокрадут. Казне-то один хрен».
И велел на рапорт ответствовать, что-де сам в Ключ–город приедет гостям дорогим содействие оказывать.
Алеша Распопович сперва-то возрадовался, а после и призадумался. Ежели Государя-Царя в Ключ-городе обокрадут, так от этого и репутация Филькиного тестя будущего пострадать может. А честь воровская того допустить не велит. И решил Алеша в дороге местного Царя подловить, а там уж и обокрасть. Потому как линейных отделов милиции в те времена не наблюдалося, и за дороги, стал быть, никто и не отвечал.
Фильку в городе оставили, чтобы алиби у него было – ему ведь тута еще и жить, может быть, иногда, - прочие ж ватажники Государя-Царя Хренландского маршруту вычислили и на перехват наметились, значить.
А в  Хренландии тем временем от бедствий великих Царская власть слегка пошатнулась. То бишь самые крутые бароны вкупе с местными разбойничками Государя Царя пограбить порешили, по возможности и прибить, после же промеж себя за царскую власть передраться. И как раз оне дело это свое вершить начали – Царский кортеж в лесу поймали, – тут и Алеша Распопович со товарищи.
Змей Горыныч – даром, что дурак – ситуацию вмиг рассекретил и сказывает:
-Чичас бенефису делать будем.
И откуда он слов таких нахватался?
И вылазит Змей из кустов на поляну, где безобразие сие творится.
А Змей сам по себе сильное впечатление производил. Когда он с мужиками был – то вроде и не так, вроде бы он тады ручным казался. А так вылазит Змей из кустов – дикий-предикикй, и что от него ожидать – хрен знает.
Вылез, дыму пустил (для солидности) и говорит:
-Ну, ну….
Присутствующие через то говорение Змеево замерли – дыхнуть боятся.
Бароны первыми в себя пришли, разбойничков союзных под микитки похватали:
-Вот, мол, Царь-Государь (батюшка), мы заговор ихний раскрыли и оборонить твое Царское Величество пришли.
-Угу, - говорит Змей Горыныч, - это вы ребята хорошо придумали – Царя своего оборонить. Чичас мы по горячим следам сразу следствию проведем.
И про метод исключения однозначно им довел.
Сообразили бароны, что все одно по башке получат, и смекнули, что лучше уж от родного Царя.
На колени – бряк – и пред Царем во всем повинилися.
-Так, значить, - Змей Горыныч дале смотрит на всех с многозначением, поскольку искусству дознания его в прошлой повести обучили преизрядно.
Тут уж  и стража Царская на колени бухнулась и повинилась –
-Мы-де с теми супостатами в сговоре.
Царь аж охренел. Вот ведь какое гнездо орлиное в самом центре страны измена свила. А что делать? – Ежели всех на фиг казнить, так останется он и без знати, и без охраны – на кого ж в трудную минуту опереться будет?
И решил Царь их условно простить. А чтобы уж совсем бунт без последствий не оставался – разбойничков местных на дыбу взять для острастки. Да только незадача вышла – покель начальство охреневанием пробавлялось, разбойнички кой-что смекнули и на фиг утекли.
И ватажники, что в кустах засаду делали, ловить их не стали, потому в Царях к тому времени уже понимать начали, и догадались, кому за всю эту бодягу отдуваться станется.
А как все улеглось, вышли ватажники из засады и вежливо Царю представились.
-А! – говорит Царь. – Я почему-то так и подумал, что это вы. Как Змея увидал – так и подумал.
Стражникам своим велит лагерь разбить по быстрому, стол организовать, воров гостями быть просит.
Однако, Алеша Распопович за это время уж много чему научился, и приглашение Царское с культурою отклонил:
-Ежели, - грит, - твое Царское Величество, мы с тобой пить-гулять будем, так потом опять тебя обокрасть нельзя будет! Этак же я и не женюсь никогда! Так что, ты уж не обижайся.
Подивился Царь словам его премудрым.
«Вот ежели б у меня министры, скажем, так соображали, может быть, и страну бы переименовать получилось», - думает.
Обокрали воры Царя Хренландского и утекли.
Идут – рады по самое не могу.
-Таперя, – говорят, - мы Фильку оженим, да и пойдем в Град наш Новый, к царевичу премудрому под крылышко. (Оно ведь как получилось? После того, как Иван-Царевич Новый Град выстроил, так специальное решение комиссии и Царский Указ вышли – Ивана отныне дураком не хаять, но считать премудрым).
Каждый уж прикидывает, что он на воле делать будет, честью воровской не повязанный.
Хасан Унылому Мужику сказывает:
-Знаишь, сколка наш аравийскый пустын ифрит бэзработни маэтса? Так я лампа сибэ паставлю, бутилка – гастям: пуст приезжают ринок урюк таргават.
-Пусть приезжают, - улыбается мужик, - урюк-то, он для здоровья знаешь, как помогает! И клистира не надобно. А мы с Аленушкой, верно, в лесу избу поставим. К курям поближе. И кобелю там вольготно будет. Иеронимус, а ты куда подашься? – немца спрашивает.
-О! У меня есть отшень мноко план! Их толшен родня нафестить, замок родовой присмотреть, потому как их таперича есть барон, унд замок-то родовой у меня нет ни фига. После, ферно, фзад путешестфофать отпрафлюсь, фас фвсех нафещать, унд талее – нах ост. Вона к нам обизьян из Китаю прилетал – интересно же, как они там живут?
Подивился мужик на речи товарища своего:
«Вот ведь, - думает, - как люди-то любопытством маются. Хворого кобеля на него нет. Был бы кобель – сидел бы дома, микстурками баловался. А то ить на тебе – Китай?!»
Алеша Распопович и вовсе в мечтаниях так далеко улетел, что Змею Горынычу его местами поддерживать приходилось, чтобы не навернулся атаман об колдобину.
У самого-то Змея мечтание было самое простое – а чтобы ничего в жизни его Змеиной не менялось. Контрабанду от Лешего в город он возить уже приловчился, статус социальный приобрел, на кабаке ему вона уж и кредит открыли. В городе Змея не шарахались, захотишь – с кем хошь говори. Поп, опять же, знакомый. Где в ином месте хрен бы Горыныча в Божий храм пустили, а тут – пожалуйста.
И пришли оне в такой душевной приподнятости в Ключ-город. Встретили их Филька с Анкой, стали воры пить-гулять, вершину карьеры своей воровской пропивать, да и перед свадьбой Филькиной разминаться.
А токмо Анка им всю малину и попортила.
-Как же души пропащие? – спрашивает. – Али не пойдем их выручать?
Закручинились воры.
Не сказать, чтобы были они там сверхблагородные, или, чтобы живота не жалеючи. То есть, если бы по умолчанию про это дело забыть – оно бы и прошло. Но вот до того, чтобы вспомнить, да и сказать – хрен, мол, с ними – народ еще не дозрел.
Не иначе, как иттить придется.
-А что? – мужественно сказал Алеша Расппопвич, - Рискнем, мужики? Шайтана чужого, правда, потруднее, чем Царя обокрасть будет – так зато и чести боле.
-А как мы туды залезем? – Унылый Мужик вопрошает. – Проход-то закрыли, а каким Макаром его открыть в нашем мире никто покамест не ведает.
Народ встрепенулся. То есть, надежда забрезжила, что, может быть, иттить и не придется. Да тут Филька влез, знак делает:
-Эта, мол, катавасия пришла до нас с Гималаев. Так верно там у них запасная дыра есть, нам не ведомая.
И такая ватагу тоска взяла! Мало того, замест как на пенсию – чорт те куда лезть, так еще и через Гималаи!
-Надо бы по этому случаю выпить, - мужик сказывает, - раз Филька до хитрости их бесовской додумался.
Как его поддержали!!
Нет, робяты, вы еще не поняли.
Как же его поддержали!!!
Вы вот себя на месте воров представьте, тогда поймете.
То есть, когда народ стал немного трезветь, и хотя бы видеть, куда наступает, оказалось, что свадьбу Филину уже отыграли, и идут оне всей ватагой вместях с молодыми к Граду Новому – с попом Василием совет держать.







ГЛАВА 5.
Земля-2.
Международный космопорт имени Четырежды Хрен Знает Кого.



-Да уж, на этом много не заработаешь, - проворчала себе под нос девка Таша, поднимаясь по трапу облезлого разведчика третьей доимперской эпохи. Не меньше семи тысяч лет отроду. Относительно новыми были только две орудийные турели. Имперский ядерный резонатор на правой - кажется, конструкции Миглаччио, а на левой и вовсе незнакомый Таше агрегат. Понятное дело, что, как чужачке, ей оставили самый безнадежный сектор. Впрочем, если бы не Топтыгин, то и сюда бы не пустили. – Будем благодарны судьбе за то малое, что она нам посылает, - с тоскливым юмором хмыкнула девка.
Покамест судьба послала ей терпеливого квартирного хозяина, который предложил Таше убираться к чортовой матери только вчера, а не месяц назад, и сытный завтрак, состоявшийся, кажется, в среду.
«К зиме придется перебираться на склад, - девка осторожно приоткрыла люк и неслышно скользнула внутрь корабля (если эту выставку абстрактной индустриальной скульптуры еще можно было назвать кораблем). – И, между прочим, налаживать отношения с охраной. Вполне определенным способом».
То ли дело в бойких коммерческих секторах.
Туристы, экипажи лайнеров и космических грузовозов, морпехи с военных звездолетов, выполняющих патрульные рейсы, - вся эта публика, казалось, шагу не желала ступить самостоятельно. Там посредники сбивались с ног, обеспечивая пребывающих абсолютно всем – от горячих завтраков в постельку до непотребных развлечений.
На старательской площадке было по-другому. Сюда пребывали люди, всю жизнь работающие в одиночку. Они просто не могли понять, зачем нужно использовать посредника или агента там, где всего-навсего следует поднять задницу и пройти пару кварталов. За время своей не слишком бурной деятельности на вверенном участке Таше приходилось в основном снабжать клиентов конфиденциальной (или очень конфиденциальной) информацией о том, что и где плохо лежит. Заказы были не слишком доходные (у старателей-одиночек редко водятся денежки, а информация стоит дорого), зато позволяли Таше числиться своим человеком у местного криминального подполья, что избавляло девку от многих специфических неприятностей.
Таша прошла пустым дурно пахнущим корридором и заглянула в рубку.
Дела обстояли еще хуже, чем на первый взгляд.
Из командирского кресла торчала тощая лысая башка. Большая часть ее обладателя утонула в функциональных элементах рабочего места пилота, но можно было предположить, что он долговяз, фантастически костляв, и давно не пользовался душем.
Самым скверным состоялось то, что, окидывая рубку и ее обитателя пытливым взглядом, девка нигде не могла заметить ни бластера, ни ротационного пулемета, ни какого другого характерного предмета, без которого настоящий старатель не отправлялся даже в сортир.
Это могло значить только одно….
Таша неслышно развернулась и направилась к выходу.
-Я буду завтракать, обедать и ужинать на корабле, - услышала она мерзкий скрипучий голос. – Надеюсь, ты понимаешь, что такое – жрать, - с сомнением добавил Лысый, не оборачиваясь.
Таша не заметила его движения, но руки девки рефлекторно выхватили из воздуха брошенный ей кисетик с монетами. Он был тяжел и звякнул как-то подозрительно. Таша аккуратно распутала тесемки… и припухла. Золотые и серебряные монеты. Чортова редкость. Даже окончательному дураку не удалось бы продать их меньше, чем за двадцать номиналов. Хотя… дураку, скорее всего, и вовсе не удалось бы их ни продать, ни обменять. Дураки в полулегально мирке космопорта жили недолго.
-Когда сэр желает трапезничать? – почти весело спросила Таша.
-Завтракать – утром, обедать – днем, ужинать – вечером, - мрачно сообщил Лысый. – В кают-компании.
Последнее, скорее всего, означало, что ей следует накрывать на стол и уносить ноги, стараясь поменьше попадаться на глаза этому столпу космического милосердия. Впрочем, такое положение дел вполне отвечало и Ташиным чаяниям.
Стараясь шагать не очень торопливо, девка выбралась с полупустой стоянки космических кораблей и направилась в город. К меняле.
Есть двери, куда лучше, чтоб пускали. Вот, скажем, пошла бы девка со своим сокровищем в банк. Ей бы спросили – «где от тебя документа?» - А откуда от нее документа? Она ж нелегалка. Или пошла бы она, скажем, в некий квартал, где на улице разные вещи на деньги поменять можно. Так там бы у нее и документу спрашивать не стали. Дали б по башке – и все дела. Поэтому Таша ни туда, ни туда не отправилась. А отправилась она к меняле, что синьору Антонио в делах помогал. Потому как однажды Таша вовремя знак подала, и тем синьора Антонио от лишних хлопот избавила, и в эту дверь ее, следовано, пускали.
Посмотрел меняла монеты золотые да серебряные, цену назвал божескую, так девка и согласилася. А меняла после ее выспрашивает – где, мол, взяла, да нет ли там еще? Таша в затруднение впала. С одной стороны – доверие оправдывать надо, да входной билет отрабатывать, с другой – как же она злом-то за добро Лысому отплатит? И сказывает девка аккуратненько:
-Есть там чего, али нет – то мне неведомо, а токмо хозяин дома оружия никакого с собой не носит.
Вы-то, небось, подумали, она к благородству взывает, типа Алеши Распоповича, мол, безоружного грабить воровская честь не велит? Все, дорогие мои, проще выходит. Не бывает космических странников да старателей без оружия. И ежели у Лысого оружия не было, объяснение тому могло быть только одно – он сам являлся оружием. Не мастером боевых искусств, а оружием. Киборгом с непонятно какими имплантантами. Такое бывает у них, там, редко, но бывает. И меняла Ташу понял совершенно правильно.
Так правильно понял, что на следующий день у кабака, где девка Лысому жратву покупала, подошел к ней человек верный, да и сказывает:
-Синьору Антонио до твово клиента, мол, дело есть. Нехай он на кабак вечерком приходит.
Таша с сервировкой стола чуть задержалася, дождалась Лысого, и опаскою до него известие то доводит:
-Синьор, мол, Антонио с вашим благородием говорить ищут.
-А и хрен с ним, - говорит Лысый. – На кабаке, так на кабаке. Только, за ихний счет.
Могло быть и хуже.
Что там у них на кабаке вышло, того девка глупая не ведала, а я вам доложу, потому как для дальнейшего повествования оно полезно.
Заходит, значить, Лысый, в кабак, столик для него уже есть, официантка его туды с культурою сводит. Антонио входит, и насупротив Лысого присаживается. И Лысый – сам по себе, и Антонио – сам по себе. Без эскорта, значить.
Антонио на Лысого поглядел, да и сказывает:
-Ежели ищешь тута чего, так мы бы помочь могли….
-Из чего я могу предположить, что и тебе моя помощь будет не лишней, - улыбается Лысый.
-А и верно, - Антонио тож улыбается, потому как они друг друга поняли.
-Перец тута один безобразничает, - докладывает синьор Антонио. – Надыбал где-то имперский легкий крейсер класса «Быстрый» и хулиганить на звездных трассах принялся. Я уж местных деятелей из Старслайна успокаиваю, а токмо и их понять можно – у них же убытки идут, два корабля уж пограбили, и еще один – неизвестно где, може, и вовсе грохнулся. А ежели этот вопрос не решить, так им к правительству придется обращаться. Армия, флот, ужесточение полицейского режима, сам понимаешь – кому оно надобно?
-И ты, значить, решил, будто старый побитый разведчик может имперскому крейсеру маникюр сделать? – Лысый хихикает.
-Дык ить, эта, я-то ничего пока не решил, - синьор Антонио отвечает весело, потому как чует, что дело на лад идет, - я с тобой информацией делюсь, истории всякие рассказываю.
-А тады вот еще какой информацией поделись, - Лысый его мысль подхватывает, - что тут у вас, скажем, делают, ежели вдруг человек клад найдет?
-Дык, по-разному делают, - говорит синьор Антонио. – Некоторый человек может захотеть, скажем, клад утаить, чтобы после на черном рынке тихонечко распродать. Только это он неправильно делает, потому как это – не по закону. И у него от этого неприятностев может быть – куча. Хорошо, если жив останется, но уж от клада ему точно ничего не обломится…. Иной может клад правительству сдать, за то двадцать пять процентов полагается. Хотя,… вот юристы в правительстве хитрые, так что, иногда бывает, и внуки его еще за эти двадцать пять процентов судятся. А умный человек, он тоже клад сдаст, но не правительству, а в другое место.  Там ему дадут десять процентов, но тут же и без обмана. Вот какие у нас дела с кладами творятся.
-Интересно, - Лысый башкой своей тощей качает и на Антонио с любопытством посматривает. – А можно ли, скажем, предположить такой случай, чтобы человек клад нашел, и по закону весь его сам получил?
-Предположить оно, конечно, можно, а только хорошо бы знать, что это за человек такой, - то есть, синьор Антонио Лысого правильно понял.
-А ты этого человека сразу узнаешь, - говорит Лысый, а сам аж сияет.
Договорились, стал быть.
После чего ни Лысого, ни разведчика его потрепанного четыре дни в порту не было. На пятый день приходит Таша на стоянку с завтраком и видит – заместо одного корабля стоят два. Облезлый разведчик и лоснящийся легкий имперский крейсер класса «Быстрый».
Таша, как положено, стол приготовила, Лысый ране времени пришел.
-Я, - грит, - ноне улетаю.
Опечалилась девка – в кой-то веки хороший клиент попался, и на тебе. А токмо, честь по чести всю сдачу ему отсчитала, гонорар свой себе оставила, и даже на курсовой разнице не сжулила (хотя, очень хотелось).
Подивился Лысый на ее щепетильность, и сказывает:
-А есть ли у тебя (дуры) какое желание?
То есть про дуру-то он, конечно, не сказал, но это у него на роже было написано.
-Совсем маленькое, - Таша отвечает. – Из захолустья этого выбраться на одну из центральных планет сектора. Я уж благодаря вам и на билет почти скопила, если б еще чуть добавить….
-Это захолустье – приличный патриархальный мирок. Здесь никто не вселяется в твою ЦНС , не пьет твою кровь, и даже паразитским путем через тебя не размножается. Радужные Воины здесь – и то редкость.
Видит девка, что заместо поддержки предстоит ей лекцию по ксенологии пережить, и не очень-то ей это глянулось. Повернулась, да и пошла. Вот тебе и желание!
Звякнуло что-то. Таша едва успела обернуться и коробочку мелкую ухватить. А Лысый уж ей и намекает – валила б ты отседова, больно неприятно рожу твою кислую наблюдать.
И только на полосу спустившись, девка коробочку ту разглядеть успела. А на коробочке – эмблема имперская, да надпись «Аннабель Ли». Таша аж вздрогнула, и глаза поднять боится. Дыхание успокоила, до ста досчитала, и взгляд от бетона оторвала.
И стоит перед ней императорского боевого флота легкий крейсер класса «Быстрый», и надпись повдоль его борта значится:
«Аннабель Ли».
А в коробочке – микрочипы, коды запуска основных систем. Ключи, значить.
Как она рассудка не решилася, Таша до сих  пор объяснить себе не может. А только коробочку она безразличным жестом  упрятала, потому как – глаза кругом, и не все свои, и….
Таша девка умная была, потому прямиком к синьору Антонио отправилась. Аудиенцию выспросила. Подивился Антонио, что это от него девке мелкой понадобилось, но аудиенцию скривясь разрешил. Таша входит трепетно, аккуратно коробочку на стол выкладывает, и, бледнея от собственной наглости, говорит:
-Десять процентов мои – по закону….
Поглядел Антонио на лик ее бледный до прозрачности, что-то в уме сложил, да и улыбается:
-Ты бы, вместо по городу бегать, на корабле бы своем порядок навела сперва, потому как сомневаюсь я, чтобы полковник Хорн за собою прибрал.
Таша-то сперва и не поняла. Уж и вышла от синьора Антонио, согласно жесту его царственному, вот тут-то знание тайное ее и застигнуло.
Села девка на пол, потому как ноги у нее подкосилися. Сидит и хихикает.
Как тут ума не решиться?
И стали с тех пор девку сны мучить.



ГЛАВА 6.
    Неизвестно где.
Учреждение особой надежности ИТК2114/д.


Каторжное дело оно такое – куда ни кинь, всюду что хорошее получиться может. Потому как хуже-то уже некуда, и все изменения, стал быть, оне к лучшему.
Вот например:
Как Рабинович свою культурную программу раскрутил, с молитвами да песнопениями, так души с ума сходить перестали, потому верою окрепли. И убыль в работниках прекратилася, за что господину надзирающему премию выписали и благодарность начальственную. И господин надзирающий, хоть матерился по-прежнему, а стал часовщика своего ценить.
Так что вроде бы дело у них на лад пошло, но Рабинович не успокоился. На Бога, оно,  надейся, а сам не плошай. Мельницы Божии мелют медленно. Когда еще выручку им снарядят? Да и нужны ли они Господу? Рабиновичей-то на свете много, иногда даже кажется, что больше, чем нужно.
Вот и положил Абрам Моисеич еще чего придумать – как своим ходом отселя подвинуться, скажем.  Для того сызнова случай он выждал, когда дочка господина надзирающего свою новую и оченно сложную игрушку вдрабадан исковеркала. Лопатку железячную, да ведерко.
Вот тута он и рискнул. Потому как знал, что этот аппарат кроме него никто починить не сможет, и, следовано, чувствовал себя во временной безопасности.
-Осмелюсь вопросить, великий господин надзирающий, - лепечет Рабинович жалобно. - Как тута у вас метрику пространства считают?
Господин надзирающий, понятное дело в озверение пришел, и чуть было Рабиновича бестелесному наказанию не подверг. Надо ж до чего обнаглел жид проклятый! А Рабинович кланяется униженно, и дале рисковые речи ведет:
-Потому как, кажется мне, будто туннель мы, недочеловеки, роем криво в беспримерной своей глупости, и через то волю Вседержителя и Вашу, сияющий господин, нарушаем.
Заругался господин надзирающий, и выгнал Абрам Моисеича с бесчестием, однако озаботился словами его, ибо до сих пор неуемный семит неизменно везде прав оказывался. Рабинович же с поведения его понял, что во вверенном ему участке работ не смыслит господин надзирающий ни шиша. И премного о том задумался.
Надзирающий тоже, однако, не лыком шит оказался, вдругорядь Рабиновича на собеседование вызвал и анженера свово, что туннель проектировал, туды ж пригласил. Посидели анженер с Рабиновичем, формулами семиэтажными друг в друга потыкали, графиками кривыми поругалися. А в теореме о сходственных точках преобразование одно оказалось двусмысленное, в коем Абрам Моисеич в обоих смыслах разобрался, а анженер местный не разобрался вовсе – на слово поверил, как его в институте учили.
И доказал ему Рабинович, что косо супротив предначертанного тоннель получается. А чтобы тую кривизну исправить, так пятое измерение кирки рабочей под другим углом перезаточить надобно. И рассчетики на предмет ему выложил.
Анженер аж охренел. Он в этом жидовском расчете одни только плюсы и минусы понимал.  А признаться совестно – честь анженерная не дозволяет.
Чтобы задницу на всяк пожарный прикрыть, отправили анженер с надзирающим расчет тот на экспертизу, да только Рабиновичу-т бояться нечего – все там правильно, без малейшего надувательства. Он же не виноват, что местные раньше до этого не додумались. И пришел с экспертизы отзыв на шести листах, что неча, мол, фигней страдать, а перезаточить, да копать, чтобы план выполнить.
Кирки всем проходчикам перезаточили, и стали они через то не подпространственный, а междупространственный туннель проходить. Домой, значить, подкоп делали.
Дядько Тарас, как козак справный, хрень эту ни фига не понял, но токмо сообразил, что положение их некоим образом изменилося. А тут еще и Абрам Моисеич к нему с ходатайством подлазит:
-Как бы-де в другие отряды довести, чтобы оне тож лучше работали, и план выполнять старалися?
Тарас ему с пониманием и вопрос спрашивает:
-Вот скажи, Рабинович, с виду ты вроде – жид. Так что ж это ты тогда, ровно козак, о товарищах печешься?
-Дык ить, эта, - Рабинович ответствует, - поодиночке-то мы тута точно пропадем.
-А всем миром, думаешь, не пропадем?
-Всем миром, думаю, не пропадем, с благоволения господина надзирающего. А там (страшно подумать!) может и Сам Господин Начальник Тюрьмы усердие наше отметит.
Сказывает так Абрам Моисеич, и загадочным образом при том козаку подмигивает. И что бы это он имел в виду?
А токмо и у него закавыка  вышла.
Как бежать-то придется, так господин надзирающий, и другие черти быстро их похватают и бестелесному наказанию подвергнут. Повязать надзирающих или там по башке, скажем, по причине немощности телесной у душ пропащих не выйдет. Честно говоря, по башке господина надзирающего Рабинович не хотел – жалко было. Дочка у него растет – что ж ребятеночка от батюшки сиротить? Да и сам он добрый, вроде, зря не зверствует. А вот повязать – в самый бы аккурат вышло. Только – как? Подмога нужна. То бишь, мыслю кому на расстоянии передать. А вот экстрасенсом Рабинович-то и не был. Часовщиком был, циферки считать знал малесь, игрушки разные чинить. Теперь вот и туннельным проходчиком был, а экстрасенсом не был.
Задумался Абрам Моисеич.
А надо вам доложить, что и местные черти дураками были не все, поэтому, когда каторжан по участкам распределяли, то старались, чтобы каждый от дома попал подале, так, чтобы и не знал – в какой стороне его дом. Тогда и бежать особо не захочется.
То есть, ежели ты, скажем – из Земли Русской, так тебя законопатят не только от русской, но и вообще от всякой Земли на край света – посередь пустоты сходственную точку обслуживать, да между двумя пустотами туннель рыть. Потому и пришлось Рабиновичу рассчитать подкоп таким образом, чтобы он из пустоты в наш мир где-нибудь в районе Земли Русской вышел, например, в эпсилон-окрестности деревни Гадюкино, потому как тензор ментальной концентрации показал ихнему сигналу с Гадюкинским попом наибольший резонанс.
Вот над этим-то резонансом Абрам Моисеич и задумался.
Нельзя ли через попа Гадюкинского мыслишку кому передать, на предмет помощи? Можно было бы, конечно и попроще, тута, на каторге, экстрасенсову душу раскопать, с телепатическим уклоном, значить, да только Рабинович простые пути в силу мозгов своих отвергал. Опасался, значить, Абрам Моисеич напасть на душу с характерным именем – Иуда.
И решил другую предположению сделать:
«А может, наши уже и до Гадюкина добрались?»
Так что в молитвы да камлания рабочие стал Рабинович свой интерес вводить, поскольку к движению широких трудящихся масс пристраиваться у его соотечественников навык уже имелся.
И начались у попа Серафима видения странные, к помешательству ума устремляющие. Виделись ему схемы да чертежи, а также знаки и закорюки всякие, в семинарии отнюдь не проходимые. Он уж, было, задумался – не бес ли его искушает? К самобичеванию склонился, да к умерщвлению плоти. А плоти его дохлой – много ль надобно?
И навис над проектом в лице здоровья отца Серафима дамоклов меч.



ГЛАВА 7.
Земля-2.
Центр специальной подготовки имени Сатана, а также
иные места.



Тута мы к мужикам нашим искусственным вернуться должны, потому они в дальнейшем роль свою оченно правильную исполнят. И забывать нам их вовсе и ни к чему.
Само собой, что Ивашка Дурак, как с увольнения с товарищами вернулся, всей роте довел, о чем они с Ведмедем беседовали, да и товарищи ему в том помогли. Мужики аж духом воспрянули – надежда у них забрезжила. Летали, как на крыльях, а учебно-боевые задачи решали допрежь старшина их выставит. Личное же время обсуждению своих перспектив посвящали.
Помереть мужиков не страшило. Что жить дуром на чужбине, что вовсе не жить – один хрен. Боле их денежный вопрос беспокоил: где средства изыскать на переезд и обратное превращение в телесный облик? Тут мнения разделились.
Ортодоксальная часть стояла за то, чтобы уповать. Прогрессивная – чтобы украсть. Спорили долго, едва до драки не дошло. Ивашка Дурак выручил.
-Мы, - грит, - в положении нашем ни единого шанса упускать не должны. Так что, кто может – пусть тащит, прочие же – уповают.
Скитания по Земле нашей матушке тоже мужиков не смущали нимало. Русский человек по природе своей – бродяга, хотя по жизни к родному дому привязан. То есть, он даже если дома сидит, а душой все одно стремится. Вот и смекнули мужики – Земля-то Русская велика, мимо нее не промахнемся. Где бы не вылезли, прямо пойдем – рано ли поздно, а в Землю Русскую угодим. Не пропадем, небось.
И решили мужики готовиться, да момент выбирать.
Что, выбравши момент делать, правда, сызнова спор получился: кто говорил – все тута к чортовой матери разнести, кто говорил – бежать. И снова, Ивашка Дурак ясность занес:
-Что мы, мужики, промежду собой собачимся? Неужто компромиссу не найдем? Я так предлагаю – все к чортовой матери разнести, а уж после – бежать.
Подивились мужики мудрым речам его и решили Ваньку атаманом выбрать. Ваньша – мужик справный, да и фамилия у него знатная – сколь богатырей под той фамилией маялись! А Ванька и говорит:
-Еще попа выбрать надобно.
Народ засмущался. То есть, они чувствуют, что надо, а кто такой поп, и что ему делать пристало – не ведают.
-Слышь, Вань, а на фиг поп-то? – спрашивают.
-Это я не знаю, а токмо без попа нельзя, - говорит Иван.
-А что он хоть делать-то у нас будет? – интересуется народ.
-Ну вы, мужики, привязались, - отбивается Ваньша, - что я, больше вашего ведаю? Чую токмо, что надобно. Без попа не получится.
Покумекали мужики, и выбрали попом Ваську Скомороха, поскольку он один во всей роте требованиям сим отвечал: на хрен он нужен – непонятно, но без него не получалось.
А Васька мужик ответственный, даром, что на дурака похож, - в первую же ночь своего поповства через окно в самоволку слинял – к Ведмедю, узнать, что поп в команде воинской делать должен.
Ведмедю спать хотелось – страсть, полтретьего ночи, как-никак, он и ответил, чтобы коротко: боевой дух подымать. И десять рублей с Васьки за справку слупил. А Васька и рад. Боевой дух-то подымать он умеет.
На след день сконстролил Васька Поп балалайку и харю (колпак трехрогий с бубенцами у него уже был), и принялся за дело – чуть что народу боевой дух подымать. А как раз и повод к тому появился.
Построил старшина Чертопрах роту и боевой приказ курсантам доводит:
-Довыпендривались, сволочи!
А дело оно как вышло?
В припадке творческого порыва создал как-то Вседержитель универсального межвидового паразита непобедимой сущности. Потом остыл, смекнул, что паразит этот всех прочих на фиг изведет и собою всю Вселенную заселит (а это Вседержителю было и вовсе ни к чему), и до времени паразита спрятал. А куда – забыл.
Людишки ж местные любознательные космос зело исследовали и до планеты с паразитом добрались. И колонию тамошнюю паразит распаразитировал вдрызг. Помощь им послали – так он и ту помощь тож распаразитировал. И распространяться собрался.
Вседержитель Сатана вызывает и сказывает:
-Что, доволен? Ну-ка, давай, любезнейший, вопрос решать. Потому как иначе ксеноморф, гением Моим созданный, весь мир на фиг опустошит, да как бы и до нас с тобой не добрался.
Сатан про то, чем он доволен, понял не до конца, а вот, что от решения вопроса не отвертеться, понял сразу и наотрез. И вызвал на ковер начальника центра спецподготовки капитана Бесовича.
-Так, мол, и так,  у тебя там мужики русские без дела болтаются, вот и посмотрим, на что они годные.
Капитан, ясное дело, под козырек, и, прибых в центр, старшину Чертопраха требует. И старшине доводит боевой приказ:
-Так-растак перемать-мать в тридцать семь гробов!
Потому как, ксеноморф, гением Вседержителя созданный, - вещь обоюдоострая. Он мужиков положит – катастрофа вселенская выйдет, мужики его на фиг изведут – Вседержитель за гений Свой обидится. А клизма, по любому, в капитанскую задницу нацелилась.
Такие вот дела.
Чертопраху же и вовсе обидно – ему до пенсии меньше двух месяцев. И доводит старшина до курсантов своих боевой приказ:
-На планете К в секторе Ц обнаружен ксеноморф, распаразитировавший местных колонистов и присланных им в помощь солдат. Организм опасный до невозможности. Приказано нам остатки распаразитированных людишек по возможности выручить, а паразита того в распространении ограничить (бомбить, значить).
И велит курсантам грузиться в космический корабль – на планету К ехать.
Поперва-то до мужиков не очень дошло, ну, ехать - так ехать. Погрузились и отправились.
Пилотом у них местный робот был – технический специалист из Центра подготовки. Так уж там заведено было, чтобы пилотом, или мастером по вооружению – непременно робот. Мужики его хорошо знали. У робота, вообще-то, индификционный нумер был, для солидности, но наши, чтобы не путаться, его Гришкой прозвали, потому уж оченно он на Григория был похож.
Роботу курсанты сочувствовали. По положению своему Гриня был вроде как крепостной – к другому господину уйти не мог, и денег за работу ему не платили. За харчи вкалывал. У них, вона, хучь свет забрезжил, а у Гришки положение оказывалось безнадежное.
Так Гришка их первый и остерег.
-Я, - грит, - в базе данных поковырялся, так выходит, будто ксеноморфа этого Вседержитель оченно старался создавать, чтобы комар носу. И так постарался, что таперича сам своего универсального паразита побаивается.
Неприятно. То есть, может случиться, что помрут они, а ни связи Ведмежьи им не ведомы, ни деньжат наворовать не успели. Уповать остается. Уповать же мужики ой как не любили. И пригорюнились.
Тады Васька Поп балалайку настроил, колпак да харю нацепил, через голову навернулся, и петь начал:
-Из-за леса, из-за гор
Показал мужик топор!…
Народ и воспрянул. С топором-то никакой ксеноморф не страшен!
Летят дальше. Тут их Чертопрах в искушение взял.
-Так, мол, и так, мужики, - заметьте, ни «сволочи», ни «раздолбаи» - мужики! – летим мы на дело пакостное. Нам, конечно, приказано людишек тамошних попробовать спасти. Да только вряд ли от ужасного ксеноморфа кто жив остался. Сами зазря пропадем. Так я что думаю? Надобно сразу бомбить! А после уж доложим – живых, мол, не было. Оно же по правде получится, а? Только, надо чтобы все заодно были. Ну как, мужики?
Ивашка Дурак ему и говорит:
-А как людишки кои чудом пасутся? Оне ж там сидят – помощи ждут, как с печи пирога, нас завидят – може от радости и восплачут. Нешто ж их  - бомбить?
Увидел Чертопрах, что хитрость его не выгорела, и озлился.
-Мне-то что, - сказывает. – Я, чай, на корабле отсижусь. А ты лезь, ежели такой Дурак. Токмо, когда ксеноморф и на вас, раздолбаях, паразитировать начнет, я вас заразных на борт брать не буду, а буду бомбить.
Опечалились мужики. Сообразили они, что Чертопрах-то, пожалуй, и дожидаться не станет, покуда паразит до них доберется, - сразу бомбить начнет. Тем и пенсию себе обеспечит, и от свидетелей речей своих изменнических избавится.
Тады робот Григорий к ним подошел таем и сказывает:
-Зря вы это, мужики. Ничего он вам не сделает. Потому как я с вами вниз пойду для исследований, а без меня старшой кнопки космические только по цвету различает: эта, мол, - красная, а это, не в пример, - зеленая. Ну а почто одна – красная, да иная – зеленая, - не ведает. Так что и бомбить он никого не будет, а будет сидеть себе тихо, да молиться, чтобы мы вернулися, да бояться к пульту подойти.
-Ай да Григорий. Ай да молодец! – восхитились мужички. – Эк это ты старшого уел!
А Гриня, он скромный был:
-Дык и не уедал его я, - грит, - сам он - деревня безграмотная, а я тут и не при чем.
Тут и Васька Поп через голову навернулся и сказывает:
-Едет поезд среди леса,
Крыша зеленеется….
Наши и вовсе развеселились. Тем более, что и самим уж ехать пора – прибыли они к планете К, и старшой в шаттлу велел грузиться.
Погрузились, вооружением всяким затарились, Григорий шаттлу аккуратно пилотирует, а токмо тут заново мысли грустные к мужикам закрадываются:
-А чего бы это старшой струсил? Сволочью он, конечно, завсегда был, не без этого, а вот трусом не был. Может, и впрямь едем мы на погибель верную? Непобедимому ксеноморфу на съедение?
Тады Васька Поп обратно через голову навернулся, да про утешению им сказывает:
-Как на киевском вокзале
Дедушку утешили -….
Мужики и приободрились.
Тут уж и колония распаразитированная внизу показалась. Пустая, жуткая, - ни огней, ни движения какого, ровно и взаправду все вымерли….
Тады Васька Поп и говорит:
-На развилке трех дорог
Стоит терем-теремок!…
-Ишь ты, ловко как подметил! – восхитились мужики. И впрямь – вона – три дороги, а вона и сам терем-теремок. – Ну, Василий, - прям поэт!
Стали они снижаться.
Ивашка Дурак плану начал сказывать:
-Мы-де с первым взводом на бронетранспорпере выпрыгнем, а ты, Гриня, шаттлу подымай, да будь недалече, а сам в землю не садись. Еще не хватало, чтобы паразита этая в шаттлу залезла.
Так и сделали. Гришка аккуратно шаттлой земли коснулся, бронетранспорпер из шаттлы выпрыгнул, а Гриня наверх ушел, наблюдать.
Подкатил бронетранспорпер с мужиками к главным воротам комплекса, мужики и дивятся – ворота не толь заперты – двуме тракторами загорожены, будто жители тутошние от страшного ворога опасались.
Ивашка с Прошкой да Пётром вылезли – ворота открыть, иные мужики с ружьями их прикрывают. Не открываются ворота. Запечатали жители их намертво, и даж сваркой заварили.
-Вот те раз! – говорит Ивашка. – Пётра, ты поздоровше будешь, може по-нашему открыть попробуешь?
-Дык ить, можно и по-нашему, - солидно отозвался Пётра. Отошел шага на три, да как с подбегу лаптем в ворота заедренит! Ворота вместе с куском стены на хрен и вывалились.
Входят мужики с опаскою. Видят – все стены в дырьях, - палили местные жители с чего ни попадя, что под рукой было. Да видно, попасть не могли – потому дохлых паразитов, либо частей увечных нигде не валялося.
-Видать, ксеноморфа-то шустрая, - озадачился Прошка Дубина. – Ну, хучь бы раз-то должны они в нее попасть – вона, сколь палили!
Дале идут, бошками вокруг вертят, доходят до комнаты медицинской, видят – тама дохтур местный в чане плавает – то ли заспиртованный, то ли проспиртованный. Видать, от паразиты спасался, да в чан и упал.
Мужики всю эту информацию Грише передали для анализа, а сами в центральное управление колонией пошли. Потому как тамошняя компутера по закону могла нахождение всех живых колонистов показать. Верно, воровали людишки многовато, вот им такое управление и приделали – чтобы, ежели где чего пропадет, так через компутеру знать, кто мимо проходил.
Тута и Гриня с ними связывается обратно.
-Я, - грит, - обязательно лично должен посмотреть. Мы с мужиками рядом с бронетранспорпером выпрыгнем, и шаттлу я на автопилоте оставлю сверху висеть.
Ваньша ему такую маневру разрешил.
Прибыл Гриша, и в компутере быстро разобрался.
-Вона, - грит – колонисты ваши: под самым теплообменником ядерного реактора, в горячей зоне.  Кой чорт их туда занес? Облучатся и сварятся на хрен.
-Э, нет, - говорит Ваньша. – Свариться-то оне, может, и сварятся, а вот токмо понятие у них правильное. Самый прочный бункер, да и вход туда, заметьте, один. Верно, оне там оборону держат. Надо лезть.
-Так и полезешь, не подумавши? – интересуется робот Гриша.
-А, подумавши, туда точно не полезешь, -  смеется Ивашка. – Вона, лабиринт какой! – для паразиты самое место, не знаешь, отколь выскочит.
В авангарде пошли Ивашка, Прошка, Пётра, да Васька Поп.
Идут опасно, зыркают, ружья наготове.
Ивашка Дурак и сказывает:
-Во, блин, какие какатомбы понастроили, одне навороты да входы-выходы! Самое для паразита место.
Рассудительный Петра Хренсгоры ему доказывает:
-То-де для элехтрищничеких куманикаций туннеля, а это-де – вунтиляция, чтоб не воняло.
-Пущай уж бы лучше воняло, чем ксеноморф – сказывает Ивашка. – Вона поворот разветвляется какой хитрый. А сверху, небось, еще и потолки фальшивые для красоты, …! – то есть, это как бы он код красной готовности произнес.
И, как за поворот завернули, паразита на них и кинулась. Токмо Прошка Дубина шустрый был – от плазьмы, вишь, успевал отряхиваться. Он и стрелять не стал, так прикладом по башке паразиту и оглоушил.
Мужики ксеноморфу связали, тут Ивашка и сказывает:
-А вот теперь спешить точно некуда. Ежели колонисты тама неделю держались, так и еще полчаса продержатся. Мы же тем временем паразиту исследуем, и, как с ней лучше бороться, определим.
Отнесли ксеноморфа в лаблаторию и Грине на изучение отдали.
Токмо Пётра Хренсгоры бродит сумеречный. Что-то ему паразита этая напоминает. А вот что?
Так ему Васька Поп посодействовал. Потому как он аккурат через голову навернулся, на балалайке сыграл и сказывает:

-Однажды в жаркий полдень
У деда на крыльце
Блоха концерт давала….

-Опа! – воскликнул Пётра Хренсгоры, потому как тайное знание его осенило. – Знаю я, что это за ксеноморфа! Это же Вседержитель блоху изобрел!
-Блоха ха-ха! –
сказал Васька Поп, потому как его в этот миг тоже тайное знание осенило.
Обрадовались мужики. Про блоху-то они путем генетической памяти все знали. Победить блоху, конечно, трудно, но, слава Богу, для жизни она не опасная. В известных количествах.
А раз обрадовались, так выловили они дохтура проспиртованного из чана, и все, что там после дохтура осталось, между собой поделили. Ходят веселые, и Гриню подкалывают:
-А вот слабо тебе эту блоху на фиг подковать!
Гриня сперва-то не понял, а как обстоятельства выяснил (что такое – блоха, и как это – подковать?), так и обиделся:
-Меня, - грит, - и для более тонкой работы не в пример проектирили.
-А не верим! – говорят мужики.
Тады Гриша на спор блоху подковал.
-Ай да Гришка, ай да Левша! – мужики дивятся. – Надо же – блоху подковал!
И на радостях пошли в медицинской комнате еще раз обыск делать – в целях безопасности: может, после дохтура еще чего осталось?
Пока же суть да дело, подкованная блоха очухалась и сбежала.
Прибежала к своим:
-Мужики, - грит, - наверху каки-то странные.
-Эта ладно, - иные блохи ей говорят, - а вот скажи лучше, где ты прикид такой прикольный ухватила? – и на подковки ее пальцем тычут.
-Дык ить, эта, там вот и ухватила. Дали мне мужики по башке, а после вона и прикид отвалили, будто бы как увечью в конпимсацию.
-Ух, ты! – дивятся блохи. – Слышь, а нельзя ли так, чтобы сразу конпимсацию? По башке-то нам ни к чему.
-Даже и не знаю, а верно надо мужиков спросить.
-Дык поди, спроси.
-А че, пойду и спрошу, - говорит блоха подкованная, потому как о башке ей крепко досталося, и стала она через то, почитай, дурою.
Прискакала блоха к мужикам:
-Так, мол, и так, обчественность на прикид мой дивится, и сами тож хочут.
А мужики веселые.
-Че, Гринь, уважим блошиную обчественность?
Григорий и рад стараться. Сам он, правда, однообразным трудом промышлять не стал – два автомата безмозглых изготовил, только и способных, что блоху подковать, а сам ходит вокруг и очередь регулирует.
-Вы, – грит, - эта, нечего вам скакать, потому – не в бане, а в учреждении.
Блохе не скакать, конечно, трудно, а токмо, из уважения, стараются.
Но тут прошел слух в среде блошиной, будто один автомат бракованный, и кует косо. А вот – какой? И каждая блоха решила, что, верно, это ее обжулили, а вот соседи – к правильному автомату  в очереди стоят.
Что тут началось!
Токмо что не драка. Блохи из очереди в очередь прыгают, сразу по пять раз место в очередях занимают, чтобы уж точно не обмишулиться.
А с подковы этой и еще один побочный эффект произошел. Потому как раньше блоха тихонько к кому подкрадется, прыг – и паразитирует. А теперь? От блохи кованной шум-гром да лязг копыт происходит, людишки, как шум сей заслышат, так и разбегаются.
Приходится теперь блохе в поте лица своего пропитание добывать – то есть, паразитическим образом жизни это уже и не назовешь.
Вот и выходит – то стоит блоха в очереди к правильному автомату на перековку, то за завтраком своим в поте лица гоняется. И размножаться блохе стало уже некогда. Совсем, правда, не вымерли – не для того их Вседержитель творил, а токмо вошла их численность в рамки пристойные, общественной безопасности не угрожающие.
А как с ксеноморфом управились, так и пошли людишек вызволять. Оне ж как? – оне под реактором прятались, потому что вокруг себя варом огородились липким. Так там жарко было – он и не застывал, все липким оставался. Правда, у них самих тепловые удары случались, ожоги, лучевые болезни, - а все лучше, чем ксеноморфу на завтрак угодить.
И то - до конца баррикада их не спасала: отдельные физически подготовленные ксеноморфы через вар перепрыгивали, и потому чесались людишки непрерывно – даже сигнал о себе подать не могли – руки были заняты.
Они, как блошиная осада ослабла, духом чуток воспряли, а уж как мужиков увидали – и вовсе обрадовались – сил нет!
Мужики их в лазарет доставили, и Григорий тама их от всех болезней реакторных лечил. Почитай, никто и не помер, даже дохтур проспиртованный наутрясь пришел в себя и токмо шибко мигренью маялся.
А с блохи вышло людишкам впоследствии вроде как развлечение. Колония-то у них была от цивилизации отдаленная, все разнообразие – выпить да подраться, а тут новая мода пошла: от блохи дезодоранты придумывать. Каждый чего-нибудь констролил, да на товарищах испытывал. Такая вонища настала – никака вунтиляция с ней не справлялась. И при том все одно химии людишки не шибко верили, и, заслышав звон подков блошиных, на всяк случай разбегалися.
Старшина Чертопрах, как про подвиг мужицкий дознался, так и опечалился. Ведь, ежели с мужиками ксеноморф не справился, так он-то теперь уж точно до пенсии не доживет. Они же еще чего отмочат. А тут ему и радостная весть: сам Сатан поощрил команду за проявленный идиотизм, и велел время командировки за ксеноморфом считать втройне.
Так Чертопрах, в таком случае, считай уж на пенсии!
На радостях старшина мужикам водки выставил ведро, и тут же, с места не сходя, в отставку и отправился. Даже лететь с командой обратно не стал – в первом же пересадочном пункте сбежал от греха на пассажирский лайнер. На этом следы бравого старшины и затерялися. Мужики же обратно в ЦСП вернулись, и, согласно плана, момент выбирать принялись – как бы им в Землю Русскую естественным состоянием перейти.
А момент тем временем сам их выбирал и, можно сказать, к ним уже придвигался.





ГЛАВА 8.
    Неизвестно где.
Учреждение особой надежности ИТК 2114/д.



Да и в каторге дела разные творились, правда, не так, чтобы все хорошие.
Потому как должен я вам, уважаемые, сказать, что даже у самого идеального Рабиновича  обязательно какая-нибудь поганка да есть. Абрам Моисеич, например, здоровья своего хилого можно сказать и вовсе не имел.
Короче, слег Рабинович.
Как-то раз по побудке проснулся, а встать не может. Он уж и так, и этак – не может встать, и все тут.
То ли перетрудился, то ли переволновался, то ли где звездным ветром его надуло. А тута еще микроба пришла, которая (волей Вседержителя) умела на бестелесном материале паразитировать. Повалила Рабиновича, на грудь ему села, и ну из него куски вырывать.
Вот те на!
Опечалился Рабинович – не ожидал он такого поворота. Хорошо хоть господин надзирающий сжалился – не стал Абрам Моисеича с довольствия сымать.
-Погодим, - говорит, - денек. А как окочурится к утру – так и снимем с довольствия.
Дядько Тарас промежду своих вопрос поднял – не знает ли кто, как жидовскую душу лечить? – Хилый шаман Анамгельды тут же вылез:
-Это все пустяки – сказывает, - мы, бывало, за одно камлание таких на фиг излечивали. Одно затруднение выходит – покедова суть да дело, микроба от дядьки Абрама порядочный кус отгрызла. И в таком виде излечению он не подлежит.
А что делать?
-А надобно, - Анамгельды продолжает, - чтобы души иные по кусочку себя скинулись, и дядьке Абраму отдали. В другом раскладе я за этот случай никак не берусь.
Подивились души православные.
Это ж надо, чего удумали? Кусок души своей жиду отдать. Как же это оно выходит?
А ежели по другому глянуть? Что б они, скажем, в каторге этой без Рабиновича делали? И что они дальше без него делать будут? Плану-то толкового, окромя него и нету.
Так, чтобы каждому много не отдавать (жалко, все-таки) – со всех отрядов души в очередь потянулись, хворому жиду посодействовать. С самых дальних забоев пришли. Даже иные души бешеные, ране свихнувшиеся, и те участие приняли:
-И у нас возьмите кусочек, - просят, - ну как с него Рабинович на фиг сбрендит? Вот смеху-то будет!
Собрали с миру по нитке Абрам Моисеичу полный комплект.
После Анамгельды над ним камлать начал.
А микроба как увидела этот парад-алле, так со страху и окочурилась. Смекнула, что они сейчас Рабиновича доконают, а после и за нее примутся. Так уж лучше самой. И окочурилась.
Рабинович после этого еще два дни хворал. Норму за него бригада выполняла, а господин надзирающий с довольствия его снимать не спешил. Потому как дочка его бесовская очередную игрушку свою вдрызг искалечила. Кукольную станцию подпространственной связи.
Приносит, значить господин надзирающий этот хитрый дочкин механизм и Рабиновичу доводит:
-Жалуется-де дочь моя, быдто бы никак он не хочет настраиваться на волну 73, 2. Изволь исправить.
Исправить-то оно конечно можно, а токмо задумался Рабинович.
С чего бы это дочь бесовская несломатую станцию ему отправила, да еще и волну назвала?
Чуть было заново в лихорадку не вдарился.  С одной стороны – любопытно ему до жути, с другой – а вдруг – провокация?
Решил Абрам Моисеич попробовать, как и раньше – по честному. То есть, проверить – почему станция сия на указанную волну настраиваться не хочет. И господину надзирающему по совести обо всем рассказать. Как получится.
Попробовал. И такое тут с ним приключилося, что и не в сказке сказать!
А, чтобы в сказке сказать, надобно вам некоторые фрагменты истории этого мира параллельного довести. Потому как вы их не знаете.
Поначалу-то в мире этом всякая хрень творилась. Жили племена различные, безо всякой эволюции гением Вседержителя созданные, и занимались племена эти промежду себя войной.
Смотрел Вседержитель на это, смотрел, и надоело оно Ему до невозможности.
Вызвал Сатана:
-Ты у нас – Князь мира, или хвост собачий? Ну-тко, давай все это упорядочивать!
А как?
Повелел Вседержитель объединить племена разрозненные под гнетом единой Амперии, и во главе ея поставить велел Амператора.
Сатану куды деваться? Сказано – сделано.
Мир и успокоился. Вседержитель своим занялся – экспериментами творческими, Сатан – своим – бедствия над людишками увеличивать.
Тыщу лет прошло – встречаются они снова.
-Ну, что в мире творится? – спрашивает Вседержитель.
-Осмелюсь доложить, ничего не твориться, - ответствует ему Сатан.
-Почему?
-Дык ить, эта, Вы же сами велели Амперию установить. Так теперча – тишь да гладь, да угнетение трудового народа, а боле ничего интересного и нету.
-Ну, ты, блин, зануда, - Вседержитель говорит. – Коли у тебя в Амперии ничего не происходит, так смени форму правления, чтобы происходило. А то ведь тоска смертная. Создал, называется, мир – рожу оборотить некуда!
Сатан хвост поджал, потому Вседержитель с рассмотрения душевного бывал резок, и помчался волю Божью неукоснительно исполнять.
И пошли по всей Амперии бунты. Сперва – в провинции, а после уж и до столицы докатились.
Амператор, он, конечно, всякий был. Наверное, совсем хороших Амператоров и не бывает – больно должность у них нервная. Но только армии своей верной и флоту могучему Амператор повелел – в народ не стрелять. Обрадовался народ, вытащил Амператора из дворца на площадь, и разодрал.
Гвардия Амператорская сильно Амператора своего уважала, и это народ спасло, потому технических средств для геноцида было в избытке. Да только Гвардейский Первый Броненосный отряд адмирала Ходдарда, Отдельная Бригада Тяжелых Крейсеров адмирала Рэймза, и Его Амператорского Величества Подразделение Специального Назначения полковника Максимилиана Хорна боле в мире таком дурацком жить отказалися.
По-нашему-то, оно полагалось по-военному застрелиться, но мужики иначе решили. Ведь, ежели застрелиться, все одно либо в ад, либо в рай угодишь, и во власти Вседержителя этого ненормального останешься. Они тогда что решили? – в подпространство уйти до скончания времени, до Страшного Суда, значить. А уж на суде, хоть в последнем слове своем, а Вседержителю высказать, что честные моряки о Нем думают.
То есть, теперь вы, уважаемый, наверное, стали понемногу догадываться, почему ни одна станция подпространственной связи (ни кукольная, ни всамделишная) не имела права (от Бога данного) настраиваться на волну 73,2.
 Эту историю Рабинович не то, чтобы знал, а как бы, исходя из общего положения, предвидел.
Но я вам и еще одну хрень скажу, через чего у вас и вовсе крышка отскочит. Слава Богу, хоть Рабинович этого не знал – еще нам трюхнутого Рабиновича только в этом дурдоме не хватает.
У Амператора дочка была маленькая – ее нянька спасла: под видом своего ребятенка из дворца вынесла. А после испугалась и спрятала принцессу в холодильнике. У них тогда в моде холодильники были, в которых люди для светлого завтрева лучше сохранялися. Место в холодильнике, конечно, больших денег стоило, но нянюшка под видом своего из дворца помимо принцессы еще много чего вынесла, и на деньги не поскупилася.
А теперь, дорогой читатель, когда вы много чего уже знаете, сложите кубики вместе, да и охреневайте себе на здоровье.
Вот Рабинович господину надзирающему и докладывает:
-Исправить, мол, станцию кукольную можно, но только волна сия – против Бога вашего.
-Ты че, Рабинович, после болезни оглупел? – надзирающий спрашивает. – Мы ж – черти, нам против Бога сам Бог велел. Чини, и умного из себя не строй!
Починил Рабинович игрушку и, сами понимаете, для верности опробовал. Что из этого вышло, Абрам Моисеич не только от общественности утаил, но и даже себе самому запретил строго-настрого думать. Потому как от мыслей разных безбожных запросто эйфория развиться может, а болезнь эта для здоровья опасная, в некоторых случаях и смертельная.
Поэтому, игрушку малой чертовке вернув, Рабинович загрустил. Даже товарищей своих в опасение ввергнул. Товарищи, было, подумали – что-то не так. Причем – разные товарищи. И тот товарищ, имя которому было – Иуда, тоже подумал: «Верно, ни хрена у этого Рабиновича не выходит. А уж исподлизывался весь! Небось, думал – за хорошее поведение досрочно освободят!»
Так надзирающему и доложил. А великий господин надзирающий сообразил, что грустный-то Рабинович ему не подмога, и стал делать часовщику послабления, потому как премии за Рабиновича он уже получать привык, и отвыкать ему от этого дела не хотелося.



 


ГЛАВА 9.
Земля-1.
Новый Град и окрестности.



Но что-то мы с вами в ином мире долгонько засиделись. Не пора ли нам и в свой мир обернуться, где воры с Ключ-города домой вертаются?…
Долго ли коротко шли ватажники, а токмо дошли оне до Града своего Нового, и пошли, прям с дороги, к попу – положение прояснять.
Так Василиса им и сказывает:
–Нету попа, вас искать пошел. И Царевич с ним.
Вот те раз!
Алеша Распопович и говорит:
-Ежели мы за ними сейчас попремся, так будем друг за другом гоняться всю оставшуюся жизнь. Кто-то должен ум проявить. Это уж такой закон: коли двое друг от друга потерялися, так умный должен на одном месте стоять и ждать, покеда другой его найдет. А ежели два дурака друг за другом бегать будут – ни в жисть не встретятся.
-Это ты хорошо засветил, - Змей Горыныч сказывает. – А токмо, кто из нас с ними умняе? Вдруг оне тоже на одном месте сидеть будут и нас, дураков, ждать?
-Так у них же Иван, - Алеша ему аргументирует.
-Э, нет, - подает голос Унылый Мужик, - опосля того, как Иван Новый Град выстроил, царский указ был и решение медкомиссии – царевича считать премудрым.
Задумался Алеша.
-Надо, - грит, - нам средний Ай-Кью прикинуть, у них и у нас, а уж после принимать решение.
-О! Это есть хороший способ! – соглашается Иеронимус. – Я как раз и тесты с собой захватить, Ай-Кью нах досуге определяйт.
Раздал всем брошюрки, радуется, как ребенок – оченно он всякие исследования и обобщения любил.
Змей Горыныч свою и так вертит, и этак, - читать-то он не умеет, а признаться совестно. К другим заглядывать стал. Подсмотрел, в каких местах они кружочки ставят, и сам стал там же рисовать. А чтобы не заметили, что он списывал, рисовал чуток иначе, в соседних клеточках.
Хасан с Унылым Мужиком, во всем, кроме по башке, были по жизни тормозами.  У Хоттабыча – пять тысяч лет и восточный уклад ума. У Мужика – другие обстоятельства. Он каждую задачку к здоровью хворого кобеля примерял. А поскольку задачки были отвлеченные, то и к здоровью кобеля примерялись с трудом.
Стали подводить итог.
У Алеши и Иеронимуса получилось по сто тридцать, у девок по сотне, у Хоттабыча с мужиком – сотня на двоих. Филька честно знаком показал, что читать не умеет.
У Змея Горыныча вышло двести.
Алеша обиделся и предложил попробовать еще раз.
У Змея Горыныча вышло двести. (Он хорошо запомнил, где кружочки ставил, и на хитрости не поддавался).
Задумался Алеша.
Ежели они со своим Змеем разобраться не могут, как же они будут ответы царевича с попом из головы выдумывать для сравнения?
Тут Филька знак подает:
-Иван-то с попом, небось, давно б придумали, на месте сидеть, али искать. Значить, оне нас умняе. А раз так, то нам за ними иттить надобно.
Аленка всех выручила.
-Вы, - грит, - как хотите, а мы с кобелем хворым умаялись, и раньше завтрашнего никуда не пойдем.
На том и порешили.
А назавтра уж и поп с царевичем в город вернулись и их, следовано, нашли. Вот и думайте теперь – кто был умняе? Я так на эту тему воздержусь.
Но не об этом суть.
Пришли поп с царевичем к ворам, и стали они совет держать.
Что видение Серафимово к пропащим душам относится, это уж сразу стало ясно. Что делать? – вот в чем вопрос. Решили поперва съездить в Гадюкино и там нажраться, то есть, я хотел сказать, на месте все прояснить. У первоисточника, значить. Приехали, и видят – первоисточник умерщвлением плоти мается. Чуть вовсе себя не умертвил, вместе с плотью. Что такое? Не иначе – свихнулся поп малахольный.
Серафимушко и кается:
-Таблицы и графики мне мерещатся бесовские, письмена адовые. Змий зеленый меня искушает.
Змей Горыныч на зеленого змия не обиделся, потому как сам он был разноцветный, а только призадумался Змеюшко.
-Нехай поп, - грит, - змия этого нарисует, может, я в нем кого признаю.
Стал Серафимушко видения свои рисовать.
Алеша Распопович через плечо ему подглядывает и воздыхает:
-Нет, как уел, нет, как же он его уел, в натуре! – сказывает.
-Кто уел? Кого уел? – интересуется общественность.
-Да Абрам Моисеич Вседержителя ихнего уел, - отвечает Алеша. – На самой его математической безграмотности подловил.
-Да ты ровно понимаешь чего? – Змей Горыныч спрашивает и ревнует, потому как Ай-Кью у него самый длинный получился, а тута вот Алеша что сечет, а он – Змей–разумник – ни фига.
-Не то дело, - говорит Алеша, - это же письмена наши, воровские, попам не свычные, вот Серафимушко в них и не разобрался, а меня с малолетства матушка с батюшкой к такой науке готовили.
Потому как Алешенька-то по национальности потомственный вор оказался.
После Алеша пред товарищи свои речь стал держать.
-Души-де пропащие подполье свое создали и в натуре с каторги рвать собрались. Токмо, подмога им требуется – надзирающих повязать, сами-то они по бестелесности неспособные.
-Надзирающих-то мы повяжем, - Унылый Мужик в дискуссию вступает, - надзирающие – они только с бестелесными воевать горазды. А вот как бы нам туда попасть? Отсюда-то их не повяжешь.
-Надобно Лилитку с Азазелькою сыскать, да выведать, где у них в Гималаях задний проход, - Анка советует.
А и верно! У нас же шпиёны есть раскаявшиеся, от Сатана своего отступившиеся. Как же мы про них забыли? Выходит, опять надобно в Ключ-город иттить.
Иван-Царевич и говорит:
-Вы уже мотаетесь туда который раз, дорогу уж, небось, запомнили. А что, ежели нам, для пользы Земли Русской, торговлишку с Хренландией замастырить? Нехай с вами купцы поедут, вы им дорогу-то и покажете.
-Запросто, - соглашается Змей Горыныч, - токмо, ежели те купцы нас в дороге поить, то бишь, слушаться будут. А то еще забредут нивесть куда.
Снарядили с ватагой купеческий караван. Купцы и рады. Алеша Распопович по всем землям ужо такой авторитет набрал, что, ежели с ним ехать, так точно в дороге никто не пограбит. А уж поить да кормить – это купцы привычные – всю жисть токмо этим и пробавляются.
Ну, ежели я вам еще раз дорогу в Хренландию опишу, вы меня, пожалуй что, и побьете. Сказу просто: и прибых оне в Ключ-город. Купцы по своим делам разбрелись, а ватажники к Лилитке с Азазелькою наметились. И дом чертовский не узнали: голо, ни фига нет, Тошка с Ашкой бродят голодные и оборванные, родителев не видно.
-Совсем у нас жисть теперь оскудела, - жалуются бесенята. – Ране, пока папка с мамкой шпиёнами были, так и деньги в доме водились, и прибрано, и пожрать было. А таперя все оне несут в кабак и пропивают там под чистую. Верно, и чичас где-нето пьяные валяются.
Опечалились ватажники таким известием, и пошли в кабак. А оттель Лилитку с Азазелькою уж и выкидывают за оскудением. Подобрали их воры, стали аккуратно контакт устанавливать. А те не соображают ни хрена. Им говорят про проход гималайский, да совесть их бесовскую, а оне в ответ:
Лилитка:
-Ой, блин, вспомнила! Мы ж шпиёны! Нам в ГПУ сдаваться надобно!
Азазелька:
-Нишкни, мать. Мы не шпиёны, мы – алкоголики. Нас таперь не токмо в ГПУ, а и в говночисты не возьмут.
-Да не работать! Нам в ГПУ на отсидку, - Лилитка ему вкручивает.
-Кто ж тебе с такой харею еще и сесть предложит? – стоит на своем Азазель.
Пришлось прибегнуть к Змею Горынычу. Змей им тихохонько хряп по башке – для прояснения, у них и прояснилось.
-Уй, блин, - говорит Лилитка, - мало того, что вы всю жисть нам испортили, карьеру шпиёнскую загубили, так еще и на кабаке достаете!
Тут уж Алеша Распопович не выдержал:
-С кабака вас давно на хрен выставили за оскудением. Так что теперь вы даже там не нужные со своим образом жизни. И детей мы у вас заберем путем лишения отцовского и материнского достоинства.
Бесы, как про лишение достоинства услышали, так и заволновались. Можно сказать, последняя радость в жизни, после как с кабака вышибли, и ту отобрать хотят.
-Ну, чего вам надобно?! – вопят беси жалобно, а сами трясутся, потому – недобравши до ежедневной нормы.
-Надобно нам, - Алеша сказывает, - чтобы вы про проход тайный гималайский поведали – раз, чтобы пить бросили, или хотя бы ограничились – два, и чтобы детей своих блюли – это три будет.
Стали беси торговаться, - три, мол, много будет. Мы, мол, про проход расскажем, а прочее – не вашего ума…. Но Алеша на своем стоял строго. Подергались беси, да и покаялись.
На все условия согласились.
Алкоголь на них, правда, воздействовал уже необратимо. Про проход они со всем усердием так рассказали, что ватажники поняли токмо то, что он где-то в горах. Промежду. А промежду чего понять было невозможно.
Прибегли к Змею Горынычу.
Тогда беси выдали, что бежали оне оттель, посколь про их проход Сунь У Кун докопался. Оставалось теперь его сыскать, а уж он-то дорогу покажет. Сыскать, оно, конечно, хорошо, понятно. А как? Он же, когда в гостях у нас был, адреса не оставил. То есть, он-то, может, и оставил, но, посколь по-китайски у нас никто не знает, то его и не поняли. А он по-русски не разумел.
Одно слово – сыскать.
У Хоттабыча, правда, одна идея мелькнула….
Но не об том речь.
Беси, чуток протрезвев, стали наших пугать.
-Как вы в эту дыру пролезете? Через нее реальные люди ходить не могут. Черти, духи, призраки – пожалуйста. А человеки – нет. Токмо, ежели человек вымышленный и реально не существующий.
Задумались воры.
-А ведь все точно не пролезем, - говорит Алеша Распопович. – Но кто-то же должен?
Стали считаться, кто у них в ватаге вымышленный.
Алеша ну никак не проходил.
Опечалился атаман.
-Как же без меня-то?
-А ти атсудова будышь, с Гадюкина встрэчний падкоп рит, - Хоттабыч ему в ответ. – Бистрэй палучитса.
Змей Горыныч проходил на ура. Более фантастического персонажа у нас, можно сказать и нет.
Хасан, понятное дело, тоже – дух.
Унылый Мужик говорит:
-Мы с Хоттабычем везьде пролезем – куда он, туда и я.
-А кобель? – общественность интересуется.
-А уж кобель – тем более. Я кому про него не скажу, все – в один голос: да это просто фантастика какая-то! Как он у тебя еще жив?!
Аленушка, вроде проходит – оборотная она, а это свойство необычное, сказочное.
Ягу решили не трогать – стара она для таких фокусов, вона, чуть на помеле не гробанулась, да и дело у нее в Новом Граде – гошпиталь.
Иеронимус, было, намылился:
-Я, мол, предок вымышленного барона Мюнхгаузена, а стал быть, тоже есть вымышленный.
Но начитанный Алеша Распопович его разочаровал – барон Мюнхгаузен-де – личность историческая.
-Ну да, ты мне еще из пушки на луну рассказать, - проворчал немец, но пришлось ему правоту Алешину признать. Оно и к лучшему – кто иначе мужиков Гадюкинских на работу сорганизует? Без него они такое накопают, что их самих потом по всем мирам искать придется.
А хуже всего Фильке с Анкой пришлось – они эту бодягу, вроде как заварили, а сами реальные до невозможности. Алеша их утешает:
-Ничего, тот туннель, что мы из Гадюкина рыть будем – иной, чем дыра гималайская, через него и реальные люди проходить могут (ежели расчет верный). Так что еще навоюетесь – отход душ прикрывать вам достанется.
Так и порешили:
Змей, Хоттабыч, Унылый Мужик с кобелем и Аленка летят на Горыныче в Гималаи, пролазят в дыру и проникают на каторгу. Остальные из Гадюкина по присланным чертежам встречный подкоп роют, да в помощь готовятся.
Тады Змей Горыныч и спрашивает:
-В каторгу-то мы проникнем. А где это?
Стал Алеша им все объяснять. То есть, не все, а то, что сам из послания понял. Мужики - ни в какую. Иеронимусу показалось, будто он понял, но объяснить это может только по-немецки – по-русски ему словарного запаса не хватает. Стал объяснять пополам – что может – на русском, остальное – на немецком.
В конце концов, Унылому Мужику показалось, что он что-то понял. Но вот что он понял – он понять не мог.
Попробовали еще раз.
Получилось только хуже, потому как теперь уже Змей Горыныч решил, будто понял.
Алеша Распопович подумал, посмотрел на них, и спрашивает:
-Может, на месте сориентируетесь?
-Так бы сразу и сказал, - обрадовался Горыныч, - что надо туды пролезть, а уж после спросить. Вот токмо – что спросить?
Положение складывалось удручающее.
Все-таки, решили лететь. Спешить надобно. Там видно будет.
А куда лететь? Гималаи – это где? Их же в ту пору еще не открыли.
-Вот ежели бы Полтинник нам чего разъяснил! – вздыхает Змей горестно. – А то ведь заблудимся на хрен – самих никогда не найдут.
А Полтинник уже на другом задании.
-Ладно! – говорит Унылый Мужик. – Давайте убытие наше отметим, а там видно будет.
Так и сделали. А как наотмечались, так и догадались Хоттабыча спросить.
-Может, ты дорогу в Гималаи знаешь?
-Знай, пачиму нэ знай, - ифрит ответствует.
-А что ж молчал?
-Так ныкто минэ нэ спрашивал.
И верно. Хоттабыча-то не спрашивали.
-Ми исчо па дарогы Байкал откроэм. Классный мэст! Красота! Ми с Шайтан давно там должны билы целлюлозно-бумажный комбинат строит –  так жалка! Всо тянулы, пэрэносилы, викручывалыс…. Уж и нэ знаю, как там сэйчас.
Обрадовались ватажники. Уж ежели Хасан дорогу знает, он не Змей – не запутается. Может, и впрямь куда надо попадем.

ГЛАВА 10.
Земля-1.
Новый Град – Змей Горыныч – Гималаи.


До Байкала летели долго, почитай, неделю, зато без приключений.
Около Урала недоразумение одно вышло, в степной полосе. Тама же кочевников разных – видимо невидимо. И вот Змею в дороге облегчиться понадобилось, а вниз-то Змеюшко и не поглядел. И нагадил прям какому-то хану на голову.
Шуму было – страсть! Степняки за Змеем чуть не сутки гнались, из луков его сбить пытались за посрамление. Да токмо Змей высоту набрал – чтоб стрелу не докинули – и оттедова на них подивлялся – что-де за мужики глупые, и чего бы оне за нами гонялися?
На Байкале аж три дни провели.
С понтом – отдыхали. На самом-то деле, не столь отдыхали, сколь, напротив, умаялись – красоты тутошние наблюдать. А и впрямь – дивный край. Уж на что кобель хворый – и тот, после такого природного благолепия даже на колбасу смотреть отказывался – она, мол, эстетические чувства его оскорбляет. И рожу воротил.
Отдохнули они и дале от Байкала на восток двинулись. Летят, летят, летят, летят, день проходит, ночь проходит, еще день проходит, наступает вечер. Змей Горыныч уж и притомился, а не сказывает, понимает – спешить надобно. А токмо видит, ровно с земли им машет кто – знак подает.
-Давайте опустимся, может, кто в беду попал, помощь зовет, - говорит Аленушка. Змей и рад. Глядишь, пожрем да заночуем – отдохнем, значить….
Спускаются, и видят – мать моя! – Джубадзе, старый знакомый! Грязный, как свинья, выпимши, и рожа у него озабоченная.
-Здорово, мужики, - сказывает. – Вовремя вы к нам заглянули. Проблем имеется. Тигр девку пожрать хочет.
-Дык ты б ему по башке! – Унылый Мужик ответствует.
-Не выходит, потому как это не так тебе чем, а самый Царь Тигров, и власти над им ни у кого нету. Разве что Сунь У Кун с ним бы справился.
Подивились ватажники речам его премудрым, взяли, что под руку подвернулось, и пошли проблем разрешать.
Приходят, и видят диво дивное: на поляне костер горит, вкруг костра девка с бубном скачет, поет, а вкруг девки тигра здоровая ходит, упирается.
-Не, ну иди ты в задницу, не буду я тебя жрать! – тигра жалобно сказывает, - Мне, вона, и мамка девок жрать заказывала, они-де для иного надобны.
А девка в бубен колотит, ужимку делает, да и тигре велит:
-Должон ты меня съесть, кот бестолковый, ин же милости Большого Белого Тигра не будет тебе ни хрена.
Тигра, как мужиков-то увидела, обрадовалась:
-Помогите, -  грит, - люди добрые! Че она ко мне привязалася?
Унылый Мужик ситуацию обсмотрел, видит, тигра совсем замученная. То есть, по башке-то ей конечно, еще можно, а токмо без надобности. Он девке и сказывает:
-Слышь, девка, что ж это ты над животной издеваешься?
Девка поняла, что всех ей не одолеть, положила бубен, села и заплакала.
-Зачем вы мне помешали? – грит, - Я ж его почти уговорила.
Подивились ватажники речам девкиным, а хворый кобель к ней подходит и говорит:
-У!
Девка аж плакать забыла, вскочила, да ну кобелю кланяться:
-О, Великий Хворый Кобель! – сказывает, - О, Посланник Отца Собачьего! Разреши тебя к костру пригласить, да угощению тебе сделать. И вы тож присаживайтесь, - к прочим обращается.
Хасан мужика в бок пихает:
-Видал, какой сыл вэликый? Всо знаит, всо можит, сама – дур дурой. К нэй уважэный надобно.
Тут уж Аленушка (в обличии девичьем) к девке не выдержала, подходит и спрашивает:
-Как звать-то тебя, девица, и что за горе твое? Почему тигрой себя пожрать хотела?
-Орайкой звать, Госпожа Волчиха, - отвечает девка. – А про иное – не спрашивай, потому – непосвященным я говорить не могу, беда будет.
-Нэ будит бэда, - вышел вперед ифрит, и удостоверение ей показывает. – Тута у нас всэ посвященный, всэ с допуском.
Уселись они вкруг костра, пожрать разложили, угощают друг дружку. Даже тигра осталася, не сбежала, потому как интересно ей, тигре, стало, в чем же тому причиной?
Орайка и сказывает:
-Душу я ищу потерянную, за край света ушедшую. Ушла душа за край света и сгинула. Ни у Богов ее нет, ни у демонов. А у нас вера такая, что кого Царь Тигров пожрет, тому за краем света способности будут даны и сила великая от Большого Белого Тигра. Мне же они, в поисках моих, думаю, пригодятся.
-А сама-то ты кто будешь? – Аленушка спрашивает.
-Сирота я, - отвечает Орайка. – Род наш весь по усобицам вырезали, скитаюсь. То к одному костру занесет меня, то к другому. В ярманках на бубне играла.
-Эк ить как! – Унылый Мужик сказывает. – Видно, досталось тебе, сироте, по жизни.
-Вовсе и не досталося, - Орайка смеется, - потому как радость в жизни моей была – иным такого и не выпадет. Я ведь самого великого Анамгельды однажды видела.
Аленушка, ясное дело, про великого Анамгельды слыхом не слыхивала, однако ж по своему, по девичьи рассудила:
-Расскажи-ка, Ораюшка, как это тебе счастье такое выпало?
-Дык ить, эта, - Орайка сказывает, - крутило меня колесо судьбы, да и занесло как-то к могучему хану Кочану на туй. Я там по чуть-чуть песенки пела, в бубен поигрывала, иным промыслом баловалась. А мне за то кости да лепешки кидали. Великий же Анамгельды самому хану камлал и воду огненную пил – прям, страшно глядеть. Кто б другой столь выпил – уже б помер, а он – на ногах стоит, да по сторонам примечает. Я даже и сама не знаю, что на меня нашло, токмо я тогда песню запела да танцевать стала, - народ потешить. Так великий Анамгельды не то, чтобы кость или лепешку – кусок мяса мне кинул, настоящего, поболе, чем иной ханской собаке…. Вот он какой!
-Уж не его ли душу ты искать отправилась? – Аленка спрашивает.
-Премудрая ты, Госпожа Волчиха, все наскрозь видишь. У их тама, у Кочана в стойбище, обычай такой, что новый хан предшественника свово удавить должен. Вот недавно смена власти и произошла. И шамана великого тож не пожалели. А у меня бабка шаманкой была, чуток чему научила. Я и справилась, где дух-то Анамгельды великого пребывает, чтобы гостинцы, значить, ему посылать. В загробном мире-то охота запрещена, никого убивать нельзя, и со жратвой там туго. Потому мы, живые, должны для них жертвоприношения делать, а то совсем отощают. У Анамгельды родичей-то тута и нет, он же тож сирота, как я. Кто ж ему гостинец пошлет? Да вот только не нашла я его нигде – ни у Богов, ни у демонов. Верно, в беду попал. Вот, ежели б мне Большой Белый Тигр силу дал, я бы тогда, может, помочь смогла. Сама-то я ничего ж не умею. Не песенки же там петь?
Тигра все это слушала, слушала, и не выдержала.
-Не верьте вы ей, врет она все! – возопила тигра.
-Эта как это врет? – спрашивает Унылый Мужик и дрын перехватывает поудобнее. Потому как, ежели кто врет, а другой про то интересуется, - так это – конфликт. А когда конфликт, дрын-то, ясное дело, не помешает.
-А так вот и врет! – говорит тигра. – Не умеет она ничего, как же! Я, я и есть Большая Белая Тигра в своем инобытии. Всю жисть в Царя Тигров вселяюсь. Да она меня так моим же собственным именем скрутила, что я и дернуться не мог. Чуть моим же именем меня же и не прокляла! Знал я бабку ее – сильная была шаманка, а только никакого сравнения. Она такие вещи откалывает, что я, Большая Белая Тигра, удивляться не перестаю. Со своим Анамгельды весь загробный мир перешерстила, как налоговая инспекция.
-Ой! – говорит Орайка, спадая с лица. – Как же это я не сообразила? Не будет мне теперь милости Большого Белого Тигра! Как же я теперь великого Анамгельды-то выручу?
-И ни фига не великий твой Анамгельды, - огрызается тигра в запале. – Халтурщик и лодырь. Его и шаманом по блату сделали – из конъюнктурных соображений.
-Неправда твоя, Большая Белая Тигра, - Орайка на своем стоит, - Анамгельды – великий шаман.
-Говорят тебе – великий шаман, - Змей Горыныч тигру сзади подпирает и дымом на него пыхает, потому, дурак не дурак, а где правда, и за кого стоять - в шесть ноздрей Горыныч чуял изрядно.
-А почему это милости Большого Белого Тигра на ей не будет? – Унылый Мужик с другой стороны тигру спрашивает, а сам дрыном вензеля выписывает.
При этом рожа у мужика была настолько двусмысленная, что Царь Тигров сразу Сунь У Куна вспомнил, и почуял (по аналогии) крупные неприятности.
-Да вы что, мужики, - зажмурилась тигра, - откуда вы это взяли? Будет на ней милость Большой Белой Тигры – сколь угодно, столь и будет, нет, ну, ей-Богу!
Ну, с одним, вроде бы разобрались.
Так новое обстоятельство вылезло.
Неведомым путем прознала девка, что ватажники по пропащие души идут.
-Можно, я с вами? – просится.
-Мы-то не против, - Унылый Мужик ей объясняет, - а токмо через дыру ты не пролезешь: через нее только бестелесные да вымышленные объекты могут перемещаться.
-Это я запросто, - Орайка сказывает.
-Что запросто?
-Да в бестелесность запросто перейти могу.
-Ты что, Ораюшка, - Аленка глядит на нее пристально, - али не знаешь, что жизни решаться – перед Господом тяжкий грех?
-Зачем же жизни решаться? Я во временную бестелесность нашим шаманским обычаем перейти могу.
И фокус сей продемонстрировала: перешла в бестелесное состояние, позволила народу в ее бестелесности удостовериться, и обратно в телесное состояние вверглась.
И тут опять тигра влезла.
-Вы, народ, - грит тигра, - с ней поосторожней, потому как нет в нашей вере такого сервиса – во временную бестелесность шаманским обычаем. Уж и не знаю, откуда она это взяла.
-Как откуда? Большой Белый Тигр меня научил.
-Как я мог тебя научить, когда я сам этого не умею? Если б я во временную бестелесность мог, я бы давно этой макаке  кузькину мать показал.
-А хочешь, покажу? – Орайка сказывает.
-Чего, кузькину мать?
-Да нет, как во временную бестелесность….
Так они до утра развлекалися.
Змей Горыныч, как главный носитель, по очереди спал – две головы спят, одна прикалывается. Прочие и вовсе заснуть не могли – когда еще такое увидишь, чтобы девка неразумная своему Богу показывала, что он, оказывается, делать может. Токмо хворый кобель проявил к этому делу полнейшее равнодушие и спал целиком.
Наутро с тигрой они распрощалися, а Орайку с собой взяли – оченно уж она их упрашивала. Летят, летят, Орайка и сказывает:
-Куда, мол, летим?
Ей и говорят:
-Сунь У Куна искать.
-А зачем вам великий Царь Обезьяний?
-Потому как он дыру ведает, через которую нам за душами пропащими пролезть надобно.
-Это ту дыру, через которую шпиёны к нам пролазили? – спрашивает Орайка. Народ от изумления чуть в авиакатастрофу не попал, потому как Змей Горыныч рты разинул и крыльями махать забыл. Насилу его перед самой землей разбудили.
Присели (чтобы вдругорядь не грохнуться) и стали Орайку про то-се расспрашивать. Она им все и поведала: и про Лилитку с Азазелькою, и про контрабандистов, и про все остальное.
-Откуда ж ты знаешь? – обчественность дивится.
-А я, как душу великого Анамгельды искала, мне Большая Белая Тигра и поведала, - говорит Орайка. Унылому Мужику, правда, показалося, что будь с ними тигра, она бы опять стала права качать – не было, мол, этого, а токмо тигры тож не было, и решил мужик соображения свои оставить для внутреннего использования.
Так поскольку Орайка про ход тайный ведала, Сунь У Куна решили  в следующий раз навестить, а таперча сразу лететь к проходу. Шаманка Змея вывела тютелька в тютельку, ровно штурман, прямо на самую дыру. Выглядела дыра обнаковенно, как и любая дыра, а токмо заходишь в нее на нашей Земле, а выходишь с другой стороны – на не нашей. На тот проход, что в Ключ-городе располагался, эта дыра и вовсе даже не походила – никаких тебе причалов, никакой таинственной субстанции – обычная пещера.
Подивились воры, а Аленка и сказывает:
-Верно, эту дыру вначале для маскировки сделали, чтобы по одному пролезать, а после уж и обнаглели – целую перевалочную базу для контрабанды в Ключ-городе выстроили.
За неимением иных соображений, воры версию ее решили считать правильной.
Пролезли ватажники в дыру, с опаскою, осторожно – как бы засады не было. Не было засады. То ли по разгильдяйству, то ли сенсор у них тута был тайный, который сигнал подает, что чужие, мол, лезут, а ГПУ-шники местные сидят и радуются, ждут, когда гости незваные нашалят, и уж – с поличным.
Унылый Мужик за разгильдяйство стоял, Хасан – за тайное наблюдательное устройство. Выработали компромиссное мнение – по разгильдяйству-де тута местные ГПУ-шники тайное наблюдательное устройство поставили.
В это время хворый кобель к кустику подошел – ногу поднять, обнюхал кустик и говорит:
-У!
Мужик дрын подхватил и бегом туда.
Опочки! И впрямь – разгильдяйское наблюдательное устройство.
Столпились вокруг него воры, гадать начали.
Мужик говорит:
-Ежели оно по разгильдяйству, так верно не работает.
Аленушка его полет мысли осаживает:
-И с чего бы это оно не работало, ежели его здесь поставили?
-А с того бы и не работало, что поставили, - развивает свою мысль мужик. – Вот представь себе, что оно работает. Тады оператору за ним следить надо, случись что – ремонтирить, батарейки менять, в показаниях его разбираться, да по команде докладывать. А оно ему надо? Кто сюда полезет? Ну а влезет какой-нибудь дурак из любопытства – что с того? Наш-то мир, по ихнему понятию – детский, примитивный, что мы им сделать-то можем? И выходит, что проще, чтобы прибор сей не то, чтобы совсем не работал, а бы работал так, чтобы одну картинку все время показывать, да одни звуки изображать. Понятно, с поправкой там на времена года, дождь, ветер, и прочую мелкую дребедень. А так сконстролить – это самая простейшая магия. Хто не верит – Бегемота вспомните, тож великий изобретатель операторского мастерства.
Тут Змей Горыныч в дискуссию встрял:
-А ежели он не работает, так давайте приколемся – слово у него перед мордой напишем. То самое. Вот потеха-то будет!
Орайка тогда вперед выбежала, мужику со Змеем кланяется:
-О, Самый Унылый Мужик! О, Самый Трехголовый из Огнедышащих Змеев! Не надо перед ним слово писать! Магия его так устроена, что он, как это слово увидит, так и тревогу зазвонит.
Подивились ватажники речам ее премудрым, а токмо Орайке они верили. Не знаю уж почему, а верили.  И слово писать не стали. А сошли до половины с горы и промежду дырой и городом предивным, что в долине раскинулся, лагерь разбили. А уж из лагеря порешили разведку делать.







ГЛАВА 11.
Земля-2.
     Кабак и его окрестности.



Как они из дыры-то вылезли, да на местности слегка сориентировались,  Унылый Мужик и сказывает –
-Пойду-кось я, на фиг, на разведку. Куды мы попали – неизвестно, что там эти три умника намудрили, я так вовсе не понимаю, а потому надобно нам тута сыскать подмогу, чтобы во всем разобраться, и хоть чего-нибудь найти.
Аленушке указал, какие процедуры кобелю делать в его отсутствие, и пошел в город.
А город дивный, на наши и вовсе не похожий. Мужик особо-то башкой не крутил, чтобы его за чужака сразу не признали, а все равно дивился. Особенно непривычно было по местности этой в лаптях ходить. Да и портов своих мужик потихоньку стесняться начинал. Потому - смотрели ему в след местные как-то странно. Он и подумал: «Неужто – дыра на заднице? Надо было хоть порты оглядеть, допрежь в город переться».
Хуже всего было, что вывески все совершенно не по нашему. Нашей-то грамоте мужик знал малесь, а не нашей – не знал. А вывеску ему прочитать очень было надобно. Потому как он кабак искал.
Вы, просвещенный читатель, небось, уже и надсмехаетесь: «Вот-де глупый мужик! Ему в разведку надобно, а он в кабак намылился!» Ан нет. Оно, конечно, может быть хто поумней пошел бы, скажем во всепланетный информаторий. Так его бы там и спросили вежливо:
-Чего искать изволите?
-А хрен его знает! – потому как инструктировал мужика Иеронимус. Что Алеша Распопович говорил, никто, кроме немца понять не мог. Немец же Алешины слова сперва к себе на немецкий переводил для уяснения, потому как ему на родном языке было сподручнее, а после результат своего уяснения снова переводил на русский для инструктирования.
Алеша же тоже был умный мужик, а не гений, и Рабиновича понял не до конца. Короче, я вам эту путаницу уже описывал, и могу еще страниц пять описывать, так, что вы и сами, дорогой, запутаетесь, а токмо это ни к чему. Достаточно сказать просто: что они искать должны, мужик не знал.
Вот и получается диалог:
-Чего ищете?
-А хрен его знает.
-«А хрен его знает» у нас по каталогу не числится….
Вот и весь информаторий.
Иное дело – кабак.
Заходишь, садишься. Тута и ярыжка к тебе подскакивает:
-Чего изволите?
Ты ему и говоришь:
-Да вот, фигню одну ищу.
-А какую?
-Да хрен ее знает!
Отойдет ярыжка, подумает, а после станут к тебе за стол разные людишки подсаживаться и всю фигню, что у них тута имеется наперебой предлагать. Знай выбирай – эту ты ищешь, али не эту. Потому как народ на кабаке – с пониманием, не то, что в информатории.
Так вот, идет мужик, кабак ищет. Видит, человека из дверей за ворот выпирают и харю ему бьют. А человек ругается, руками-ногами машет, и одет непотребно. Мужик и смекнул – верно, ему сюда. И угадал.
Кабак-то он во всех измерениях кабак. Заходит мужик, мебель, правда, незнакомая, зато общее состояние духа весьма удовлетворительное. И стал было мужик озираться, соображать, значить, да только видит тут диво дивное. Сидит за столом робот железячный, водку пьет и плачет.
«Верно, его кто обидел», - смекает мужик и взглядом начинает кочергу шарить (на предмет необходимой обороны). А сам к роботу за стол присаживается и интересуется:
-По здорову ли, брат железячный?
-Спасибо, ничего, и вам желаю, - отвечает робот сбивчиво.
-А скажи-ка, друг любезный, что же ты плакаешь? – продолжает интересоваться мужик, поскольку кочергу он уже заприметил и обстановку, следовано, держал под контролем.
-Дык ить, эта, - робот ему в ответ, - дочку мою в переплавку определяют. А братишка мой с города N электронную почту прислал: мужики-де советуют водку пить. Когда же я ее пью, она, родимая, мне контакты промывает и чувствительность у меня увеличивается, а устойчивость, соответственно, уменьшается.  Вот и плакаю.
Это понятно. Не только у роботов при употреблении водочки чувствительность увеличивается, а устойчивость уменьшается. Этому мужик и вовсе не удивился. Вот про дочку – дело иное.
-Что ж с доченькой-то твоей приключилось, брат мой, извини, не знаю твоего имени-отчества, - вопрошает мужик жалостливо и ярыжке машет: мол, и мне чуток принеси. Что принести – это уж ярыжка и так понял.
-Дык ить, эта, - робот сказывает, - Фомой  меня звать, брат мой органический. Извини, твое имя запамятовал.
-А зови меня хоть Бальдур, для красоты, - мужик отвечает.
-Дык ить, эта, брат мой Бальдур! – робот всхлипывает, - Попортили мне, значить, дочку на производстве -  не к той обмотке по ошибке подключили. Уж мы с женой ее ремонтирили, ремонтирили, а все она дерганая осталась. Она и работать-то может, да и мы бы помогать ей стали, - а вот ТУ  таперя не соответствует. Комиссия ее в переплавку порешила.
-Эк ить как! – мужик сокрушается, и сам стаканчик опрокидывает за компанию. – И совсем ничего сделать не выходит?
-Дык ить, эта, я уж и так, и сяк, и маслица машинного им носил, и запчастей, где что стащить получалось. А председатель и говорит: «Знаешь, Фома, только дело твое безнадежное. Вот, ежели бы ты, скажем, пренцендент нам привел, так мы бы тебя уважили. А так и самим в переплавку угодить можно: – ТУ – это тебе не хвост собачий!»
Мужик-то, было, вместе с Фомой закручинился, а токмо, как про хвост собачий услышал, вроде как мысль у него блеснула.
-Слышь, Фома, - говорит мужик, - я тебя так, чтобы очень, обнадеживать пока не хочу, а токмо, кажется мне, что будет тебе пренцендент. Ежели дойдет вовремя. Когда комиссия-то собирается?
Выпили они еще водочки, объяснил робот Фома подробно и когда, и где заседания комиссии происходят, и как туда добраться. А сам весь аж искрит, потому как впервые за последние месяцы надежда у него забрезжила. Того гляди, самого ремонтирить придется.
А как прощаться стали, Фома мужика и спрашивает:
-Скажи мне, брат органический Бальдур, а ты часом не русский?
Опа-на!
«Где ж это я прокололся? – думает мужик. – Может, сочувствия не надо было выказывать? Или пить надо было другое, самогон, скажем? Как он меня вычислил?»
И к роботу любопытствует:
-А как же это ты определил, что я русский?
-Дык ить, эта, - отвечает Фома, - мы с тобой, почитай, полтора часа по-русски говорим, а ты меня понимаешь.
-Нет, я-то думал! – рассмеялся мужик. – Дело-то совсем простое! Ну ладно, бывай, да в комиссию ныне зайти не забудь.
На том и разошлись.
Мужик в лагерь вернулся и с загадочным видом кобеля с собой увел.
Фома же в комиссию отправился. До заседания еще время было, так он вокруг походил для волнения, высматривал все, может, кого знакомого увидит, а, глядь, кто и словом добрым обнадежит. Правда, чем ближе срок подходил, тем сумеречней становилось. И на улице темнело, и у робота на душе. Брательник-то ему рассказывал, будто русские мужики добрые, и слову верные, а только как же? Против ТУ-то не попрешь. Может, мужик его утешить хотел, вот и солгал во спасение.
Вошел Фома в комиссию и вовсе убитый, сидит, очередь свою уступает, время тянет, до последнего надеется. Вот уж он и один остался.
-Ну, что, Фома? – председатель спрашивает. – Пора уж вопрос закрывать. Не нашел ведь ты пренцендента. Да и не может такого пренцендента в природе быть.
Потупился Фома, слезы ему на глаза навернулися, а токмо открывается тута дверь наружная… и входит пренцендент. Сзади – мужик с кочергой.
-Ой, какой поломанный механизм! – заседательша взвизгнула. А пренцендент подходит к ней, обнюхал ее и говорит:
-У!
Заседательша аж заискрила.
-Вы уж извиняйте, - мужик молвит, - что опоздали мы, а токмо он быстрее-то не может….
Так в решении и записали:
«… поскольку обнаружен был пренцендент, хворый кабель, попорченный много лет тому взад до невозможности, но, через попорченность свою, функцию исправно выполняющий».
Мужик потом еще долго пальцем в решению тыкал да надсмехался:
-Кабель, кабель… Кобель! Грамоте не знают, деревенщина.
Ясное дело, что, по такому случаю, Фома спасителей своих в гости зазвал и праздником угостил. Мужик с кобелем у Фомы сидят, хозяин, да супруга его, да дочка дерганная вокруг их прыгают, ублажают, а мужик, местной амброзией зарядившись, вдруг и сообразил:
-Слышь, Фома, а откель ты русский язык знаешь?
-Дык ить, эта, – говорит Фома, - брательник у меня имеется, Гришкой звать. Так он в городе N в армии служит по техническому обеспечению, аккурат у русских специального назначения мужиков. Они его и научили, а он – меня. Хороший язык, ладный, чувства на нем выражать удобно разные. С другой стороны, и на кабаке, как русскую речь услышат – так сразу и с уважением. Мужики-то на кабаке уже отметились.
Мужик с кобелем сидят, затаив дыхание. У кобеля аж уши встали от внимательности. Это же надо, как им повезло! С первой попытки и на такой канал вышли. Ведь этого даже никто и не думал – чтобы тут – и специального назначения мужики.
-Брат мой Фома! – Унылый Мужик молвит. – Ух, бы как бы ты меня разодолжил, ежели бы подсказал, как до мужиков наших добраться!
-Брат мой Бальдур! – Фома ему в ответ, - Да я для тебя что хошь сделаю! А это самый вопрос пустяковый, слов не стоящий. До города ихово межконтинентальная фигня ходит – три раза в неделю. А как туда попадешь – так и иди в кабак. На кабаке-то там мужиков все знают. И Григорию от меня привет передашь. Скажешь, Фома, мол, кланяется, и по коду 0791 просить. Это у нас с ним в детстве такая игра условная была, он поймет.
Как тут мужик обрадовался – так это прямо и слов нету.
Своих в чужом мире встретить – это не вошь поймать. Да еще и мужики-то к тутошнему обычаю свычные, в армии специальной служат, наверняка, к секретам доступ у них есть.
Благодарит мужик Фому, а тот его благодарит вдругорядь. Так бы они верно неделю в вежливой признательности состязались, да кобель их выручил – ему по артикулу гулять захотелося.
Проводил их Фома вместе с семейством своим, в гости просил захаживать, Бога за них обещал молить. И вернулись мужик с кобелем в лагерь. Результаты разведки мужик доложил обстоятельно, а вот о путях их получения – умолчал. Почему? – да потому, что уже тогда план у него вызревать стал красоты немыслимой. И к этой миссии не относящийся. Поэтому до самого до конца мотивов мужиковских вы так и не узнаете.
А вот про фигню межконтинентальную они с Хоттабычем прикинули, да и решили словчить: золото от Хренландского царя краденное на местные деньги поменяли, билеты взяли – даже больше, чем нужно – все места откупили, а после сели на Змея и отправились своим ходом. Токмо перед тем Хасан в аэропорт заглянул и пилоту фигни намек сделал: а не надел бы ты, брат, парашют. На всякий случай.
Пилот – робот Костя Ведеркин (его так прозвали, потому у него башка на помойное ведро была похожая) – был вовсе и не дурак (дураков в летчики не брали), да и смекнул, что не зря этот арабский террорист ему намекает. Так и вышло – сбили хрень межконтинентальную случайно стартовавшей зенитной ракетой. Но пилот успел на парашюте спастись. А уж после, как вызвали его в Комитет Галактической Безопасности, да стали расспрашивать, Костя Ведеркин и сообразил, кто с добром к нему подошел, а кто жисть его железячную ни в грош не ставил. И на вопросы сказывал:
-Были-де у меня пассажиры, и арабский террорист был, и дракон трехголовый, да токмо все побились и померли, потому парашюты надеть не успели. Виноват, мол, не доглядел.
Его пожурили за безответственность, да отпустили с миром.
Задумался робот Костя. В кабак стал наведываться. Непонятно многое в его жизни размеренной стало роботу. Как бы от положения такого не перегореть. Вот он смазочно-охлаждающую жидкость в себя и заливал. А пока сидел да заливал, слухи кабацкие до него доползли, что есть-де на свете мужики русские, которым, что ты железячный, что деревяшечный – а оне к тебе все одно с пониманием.
Так что, когда ватажники на Змее в иной город отправились, да над кабаком пролетали, заметил Унылый Мужик сцену характерную, ранее в этом мире невозможную и оченно обнадеживающую:  из кабака Фому да Костю Ведеркина выпирали за оскудением. Мужики железячные, как и положено, друг друга держалися, руками-ногами размахивали вполне профессионально и вокруг их уже многие были пострадавши. И от вида сего дивного мысля тайная у нашего мужика в голове премного укрепилася. Он даже хихикать стал, а когда его о причине его веселости спросили, свалил, что Аленка, мол, щекотится. Аленка поняла, что мужик чего задумал, и отпираться не стала. В конце концов, что бы мужика-то не пощекотать, ежели он щекотки боится?



ГЛАВА 12.
Земля-2.
Кабак города М – кабак города N – международный космопорт имени
Четырежды Хрен Знает Кого.



В этот раз Змей летел медленно, вразвалочку.
Потому как быстро лететь ему не дали. Поначалу-то Змей было и разогнался, а Орайка ему и сказывает:
-Медленней надо, однако.
-Почему? – недоумевает Горыныч.
-Большая Белая Тигра быстро не велит.
Полетел Змей медленнее.
-Еще медленнее, однако, - говорит шаманка.
Змей на фиг возмущаться стал:
-Я, мол, пешком летать не умею!
-А бегом падать хочешь, однако?
Задумался Змей. И полетел медленнее.
Часа два почитай на месте топтался, а Орайка дальше велит:
-Лощина видишь? Лети туда, однако. Только крыльями шибко не маши.
-Да что ты ко мне привязалась?! – возопил Горыныч.
-Не я, Большая Белая Тигра велит, однако.
Народ на шаманку смотрит с пониманием, а не понимает на самом деле ни хрена. То есть, Хоттабыч догадывается – почему, но не понимает – как. А остальные просто не понимают, без изысков.
Из лощины вылезли с другой стороны, Орайка снова Змеюку дергает:
-Быстро садись, однако.
Плюхнулся Змей на брюхо, а шаманка торопит:
-Кусты, однако, прячьтесь.
Только успели воры поховаться, как над ними с ревом на бреющем звено истребителей пронеслось – воздушный патруль.
-А вэд сэрьёз нас взалис искат! – говорит Хасан. – Нада курс памэнят, обход двигатса.
-Не надо, однако, - возражает Орайка.
-Пачиму?
-Большая Белая Тигра не велит.
Ватажники от этой тигры уже в истерику впадать стали. Унылый Мужик и забыл, что он – унылый, как на рожи товарищей своих глянет – так и хихикать уже не может – икает. Аленушка на шаманку глазеет в изумлении, потому как законом природы никакая магия нашего мира тут работать не имеет права. Включая Большую Белую Тигру.  Хворый кобель вкруг Орайки бродит, носом ее нюхает, рычит жалобно, все примеряется, как бы ее тяпнуть. На Змея вообще смотреть больно. Один Хасан видимость спокойствия сохраняет. Потому как он этих дел поболе нашего повидал. Понимает ифрит, что каким-то чудесным образом надыбали они офигенного специалиста, каких в природе и не бывает.
Как воздушную тревогу пересидели, шаманка и вовсе Змея меж дерев лететь заставила. Потеет Горыныч, мучается, одна только мысль его утешает: после таких курсов повышения квалификации он где хошь контрабанду провезет, и ни один стрелец легавый носу не подточит.
Ночевали в болоте – посередь такой жуткой трясины, что даже волчиху оторопь взяла. Про мошкару я умалчиваю, хотя воры это явление отнюдь молчанием не обошли. Орайку стали пытать:
-Почему-де такие трудности?
Так у нее один ответ:
-Большая Белая Тигра велела, однако.
К утру этой тигре уже было б лучше ватажникам на глаза не попадаться.
И вот таким Макаром мучила шаманка воров неделю. После чего прибыли они к месту назначения. Обрадовались ватажники, в кабак собрались – дело такое отметить. Так Орайка их взад осадила:
-Пусть Бальдур идет, однако, - сказывает. – А мы лагерь под городом сделаем, ждать будем, однако.
Лагерь под городом разбили и Мужика Унылого отправили согласно проклятой тигриной диспозиции на разведку – в кабак.
Правда, таперича уж мужик знал, как здесь кабак выглядит и что на вывеске нарисовано, и попал куда следовано без запинки. Заходит, видит – стол деревянный, необычный для здешних мест. А ему-то за деревянным привычнее. Мужик - туда. Ярыжка трехгранный подскакивает и по-русски вопрошает:
-Чего изволите?
Мужик ему с разбегу и говорит:
-Человечка одного ищу железячного – Гришей звать.  – После на меню посмотрел и добавил: - И выпить чего принеси, будь любезен. Кочергу пока не надо.
Ярыжка стакан ему приносит и сказывает:
-Григорий, мол, в соседнем зале в теорию вероятности режется. Чичас подойдет.
Спустя минут пять подходит Гриша, здоровкается.
-И тебе по здорову, брат железячный, - мужик ему, - Фома тебе кланяется. И по коду 0791 велел передать.
-Опаньки! – говорит Гриша, потому как по этому коду Фома с самого раннего детства ничего ему не передавал. На самый край у них этот код был предусмотрен. – Слушаю тебя внимательно, брат органический, прости, имечка твоего не знаю.
Мужик ему представился, и суть проблемы выказал:
-Мы тута хрень одну ищем, - сказывает, - с самой Земли Русской идем. Думаем, может мужики наши, что в тутошней армии служат, чуток помогут.
Григорий, как про Землю Русскую услышал – так и охренел. Он-то думал: мужики ему по пьяному делу мозги конопатят, что и нету на свете никакой Земли Русской. В географии-то она не предусмотрена!
-Уй, блин! – говорит робот Гриша. – Ты посиди здесь, а я чичас за мужиками сбегаю.
Ярыжке пару слов шепнул, а сам как припустит во всю свою железячную прыть – только его и видели.
А ярыге он не зря шепнул, потому как время было стремное. Не успел мужик третий стакан усидеть, входит в кабак полицейский патруль – проверка документов. Раньше такого не было – в последнюю неделю моду ввели – не иначе наших ватажников и искали.
Офицер полицейский к мужику подходит, документы требует, а мужику-то и невдомек – он тутошнего языка не понимает. Ярыжка подскочил:
-Господин полицейский офицер! Осмелюсь доложить, это русский мужик. Он ныне по артикулу ихнему напился и документы утерял. Гришка в ЦСП побежал, чичас другие мужики придут и его заберут, потому как, ежели он сам пойдет, так еще чего утеряет.
Офицер прикинул, что доложить про подозрительного мужика он и так сможет, а ежели он до мужика докапываться станет, а тут другие мужики прибегут, так и по башке отхватить можно, не взирая на исполнение служебных обязанностей.
Так он по рации начальству и доложил:
-Обнаружен подозрительно пьяный русский мужик, однако халдей кабацкий свидетельствует, будто он с ЦСП, и иные мужики за ним чичас придут.
Начальство ему и отвечает:
-Что ты при исполнении чушь разную несешь? Вишь ли русский мужик ему подозрительно пьяный. Вот ежели б он трезвый был – это и впрямь подозрительно. Документы мужик утерял?
-Так точно, утерял.
-Ну и не конопать мозги. Мужик, как мужик, с ЦСП верно. Ищи дальше.
Григорий тем временем к курсантам прибежал,  Ваньшу Дурака в сторонку отвел и сказывает:
-Мужик вас на кабаке дожидается. С самой Земли Русской идет.
А Ваньша-то, хоть и Дурак по фамилии, а тут быстро сообразил:
-Прохор, Пётра, Василий! – весь реввоенсовет собрал.
-Так, мол, и так, с Земли Русской мужик до нас пришел.
-Во как выходит, - молвил рассудительный Пётра, - мы Землю Русскую каждый момент помним, и она нас не забыла.
-Стал быть так, - говорит атаман Дурак, - капитану – по башке, часовых – повязать. С арсеналу все выгребайте – пригодится. А я на кабак пойду – обстоятельства уяснять.
И вместе с Гришкой - бегом до кабака.
Ярыжка их у дверей встречает, в залу проводит, по дороге про шмон сказывает. Ивашка ему в ответ:
-У целовальника отпросись, да хороших людей до утра предупреди, чтоб из города сваливали на время. Завтра, согласно решения, к чортовой матери все разносить будем.
Убежал ярыжка.
Ваньша в залу входит с трепетанием. Впервые в жизни страшно ему стало – а вдруг – фикция, и нет никакого мужика с Земли Русской?
Ан есть! Сидит за столом мужик-лапотник, водочку попивает, а рожа унылая – до невозможности. Ровно, назавтра оброк платить.
А Ивашку увидел – встал, улыбается.
-Здорово, - грит, - земеля! Тебя, часом, не Ванькой звать-то?
Обнялись мужики, по спине друг друга хлопают.
-Вот уж и не ждал нашего здесь увидеть, - говорит Иван.
-Дык ить, эта, и я тож не думал своих повстречать. Как вам тут можется-то?
-Тоскливо можется. Можно сказать, что и не можется, - отвечает Иван. – Березку бы хоть раз увидеть, а там и помирать не жалко.
-Зачем же тебе помирать, дорогой? – мужик его спрашивает. – И березок насмотришься, и девок у нас в Земле Русской до хрена – живи да радуйся!
-Помирать-то все одно надобно, - стоит на своем Иван. – Нам тута кореш один сказывал, что будто бы отсель в Землю Русскую только в бестелесном состоянии можно перейти.
Тогда Унылый Мужик ему на ушко секрет и вскрыл:
-Верно, раньше так оно и было. А токмо один хитрый наш мужик додумался, как и в телесном обличии промежду мирами способно передвигаться.
Ваньку верно бы от нахлынувших чувств чего разбить понесло, а токмо тут иной вопрос решать выпало, и хулиганство он до завтрева отложил. Потому как к мужикам на кабак синьор Антонио пришел.
-Здорово, мужики, - говорит.
-Здорово, - мужики отвечают.
Антонио мужики уважали. Хоть и авторитет, а на кабак ходил без охраны, к мужикам – с пониманием. Наш человек.
-Слыхал я, быдто вы завтра тут чего разбирать будете? – спрашивает синьор Антонио.
-Весь город на хрен разберем, - делится соображением Ваньша. – У нас уже давно решение такое было.
-А просьбочку мою, может, уважите? – спрашивает Антонио.
-Отчего б не уважить, - соглашаются мужики, - сказывай.
Синьор Антонио план города на столе развернул и по нему пальцем водит:
-Вот тута отделение Галактического банка, тута – местное казначейство, тута – Вернера и Брауна кредитное товарищество,  тута, с другой стороны – ювелирный салон, а вот здеся и вовсе – музеум. Нельзя ли так совершить, чтобы сверху все разобрать, а хранилища с ценностями (культурно-историческими) чтобы в целости пребывать изволили?
Ивашка план осмотрел:
-Мы тута, - грит, - геодезическим деструктором пройдем. Он поверхность выравнивает, а культурно-историческими ценностями не интересуется.
-Вот спасибо, вот уважили! – радуется синьор Антонио. Он же понимает, что мужикам поразвлечься-то надобно, а и за город родной радеет, чтобы культурно-исторические ценности, значить, не пострадали.
Посидели еще, выпили с синьором Антонио, Ивашка и спрашивает:
-Как там, мол, девка наша поживает, Ведмедю в поручение даденная?
-Хорошо поживает, - говорит Антонио, - в гору пошла – таперя у ней свой космический корабль, и она для людей правильных чегой-т туда-сюда перевозит.
Обрадовался Ивашка – не пропала девка-то, хоть и дура изначальная.
Тут синьору Антонио откланяться вышло, а мужики дале беседу повели. Токмо наш мужик дергаться стал да беспокоиться:
-Товарищи у меня в лесу лагерем стоят, и кобель с ними. Как бы чего не стало, покуда мы лясы точим.
-Хворый кобель-то? – спрашивает Ивашка с пониманием.
-Ты даже себе и представить не можешь, какой хворый! – отвечает мужик.
Ивашка тады в два пальца свистнул, и, как из-под земли перед ними шустрый Прошка возник, а с ним два молодца в полном боевом – Федька да другой Ивашка.
-Вот, - указывает им атаман, - с мужиком пойдете, товарищей его в условное место отвести. Кобель там хворый имеется – так его пуще глаза беречь надобно – не дай Бог, что! А мы с тобой, - это он уже мужику, - завтря, как все тута разнесем, и в подробностях пообщаемся.
Ватажники тем временем нервами страдали.
Как стемнело, заметил Хасан огоньки по склонам холмов окрестных, и будто бы те огоньки цепочкой движутся.
-Облава, - сказывает ифрит, - уходыт нада!
-Нельзя уходить, однако, - Орайка возражает, - Большая Белая Тигра не велит.
Огоньки все ближе, Аленушка кругами ходит, на всех рычит, Орайке сказывает:
-Кобеля через глупость твою угробим, так мужик тебя откель хошь достанет, и шаманство твое не поможет.
-Не угробим Великого Кобеля, однако, - улыбается Орайка. – Большая Белая Тигра не допустит.
Вот уж не токмо огоньки, а голоса до них доходить стали. Змей Горыныч тож кругами забегал, а рычать опасается – через  рык его сразу их обнаружат.
А только видят воры – мужики бегут.
Причем, - в разведку одного посылали, а бегут четверо. И все – лапотники. Прошка Дубина с ходу позицию занимать велит. Федька на пригорок – шасть, и противопехотный хреноверт тама устанавливает. Второй Ивашка – прям на ходу инфразвуковую клизьму с плеча скинул и по цепочке беглым огнем шарахнул. Они там и обделались.
А, обделавшись, людишки в облаве призадумались. Оне ж – кто? – ну, полицейские, резервисты, солдатики срочной службы…. А против них – спецназ бесовский, да еще и какой – тот самый, что ксеноморфа одолел!
-Не стреляйте! – кричат облавщики. – Мы мимо пройдем, ровно бы вас и не видели.
А мужикам только этого и надобно. Они и согласились.
Облава прошла, ватажники гостей дорогих накормили-напоили, и до утра про Землю Русскую им рассказывали.
-Ух, ты! – восхищался шустрый Прошка, - Так тама, верно и девок – до фига… человек сто, надо быть.
-Ты че! Сто – это в одной деревне. А в Земле Русской девок – видимо-невидимо, - ему поясняют.
Прошка, как видимо-невидимо в лицах девичьих себе представил, так до утра эту уймищу и пересчитывал.
Наутро отвели вои воров в условное место, где их атаман Дурак дожидался. По дороге людишки им попадались числом не мерянным,  потому как ярыга уж всем довел, будто мужики взбунтовалися, и народ из города с пожитками ценными бегом утекал.
Ивашка Дурак сидит в месте условленном (на кабаке) – довольный.
-Вот чичас последни людишки сойдут, и мы тута все к чортовой матери разнесем, благо застраховано. Пётра, помнишь про культурно исторические ценности?
-Так точно, помню, - Петра докладывает. – Ужо и деструктор на позицию выставили.
Обозрел Ивашка Дурак гостей дорогих, со всеми поздравкался, а Змею так прямо и сказывает:
-А ты, верно, будешь Змей Горыныч.
Змею и лестно – его уж даже в этом мире ненашенском в лицо узнают.
После Ивашка с ворами продолжительный разговор имел.
Поведали ему воры, зачем они в этот мир пришли. Подивился Ивашка.
-Во как! – сказывает. – Тутошнему-то Богу на всех  насрать, а наш Господь – хучь ты помер, хучь в каторгу попал, а хучь бы и то и другое – не в пример о тебе печется.
Сам-то Ивашка про каторгу ведать не ведал, а токмо он толковое предложение внес:
-Надобно к Ведмедю сходить.
Пошли к Топтыгину. И робот Гриша с ними увязался. Он при Ваньше таперя вроде технического эксперта состоял.
Ведмедь сразу сообразил, откуда мужики незнакомые, что с Ванькой пожаловали.
-Ух, ты, - грит, - и как это вас сюда занесло?
А уж поскольку Топтыгин в поисках был самой распропоследней инстанцией, так ему все и поведали в подробностях от начала и до конца. Подивился Ведмедь. Больше всего подивился, когда ему про душу с нашего мира рассказывать стали, которая местного Вседержителя в математику обсчитала. Про этую душу особо стал Ведмедь расспрашивать:
-А нету ли у души той премудрой примет особых? Пейсов, скажем, али носа крючком обвислого?
-Дык ить, эта, - воры ему сказывают, - в личность-то мы этую душу и не видели. И единственную примету об ней знаем – фамилию имя отчество, да должность, при жизни занимаемую.
Тута Унылый Мужик по карманам пошарил, бумажку вытащил, развернул, разгладил, и по складам зачитывает:
-Рабинович Абрам Моисеевич, часовых дел мастер.
На эту фамилию Ведмедь заинтересовался.
-И сколь вам заплатили? – спрашивает.
Тут уж Горыныч не выдержал и на подельников своих буром попер.
-Слыхали, что умный человек говорит? За такие дела деньги полагаются! А мы опять за бесплатно черт те куда поперлись. Что ж вы за бестолковые такие – ни о чем по уму договориться не можете?
Услыхал Топтыгин речи Змеевы, разволновался. По комнате забегал, башку в руках держит, глазами жмурится. Ушам своим поверить не может:
-Это же что? Это вы от самой Земли Русской Рабиновича выручать за бесплатно идете?
Упал Ведмедь в кресло, дух перевести, и сказывает:
-Вы, мужики, даже представить себе не можете, как мне хочется с вас тыщу рублей взыскать. Однако я этого делать не стану – наступлю себе на горло и за бесплатно вам помогу.
Поднялся, кряхтя, и в базу данных полез, ровно в дупло за медом.
Долго он там ковырялся, видно, кус получше выбирал. Вылазит, наконец – довольный.
-Вота, имеется, учреждение особой надежности – ИТК2114/д, и Рабинович Абрам Моисеевич тама тож имеется – воспитуемый четвертого отряда. И координаты их местного нахождения. Токмо, далеко это отсюда – в созвездии Козла. Это вам на космическом корабле ехать надобно.
Опечалились мужики. Украсть-то, конечно, космический корабль они украдут, небось, не трудней прочего. А вот как на нем ехать? Тут на Змее-то постоянно не туда забредаем, а уж на корабле этом хохмическом….
Тогда робот Гриша и выступает:
-Вы, главное, корабль украдите, а уж я вас и отвезу.
Ему и объясняют:
-А потом ты куда? После того, как ты в это дело влипнешь, тута жить тебе уже не дадут. Может, с нами, в Землю Русскую отправишься?
-Я бы с удовольствием, - говорит Гриша, - да только я – аккумуляторный. А у вас электричества еще не изобрели. Вот ежели б мне автономный реактор….
Ваньша Дурак – к Ведмедю:
-А что, слабо Григорию автономный реактор установить?
Ведмедь посмотрел, видит, мужики в добродушии пребывают, зажмурился, и сказывает:
-Тыщу рублей.
Опечалился робот Гриша. Откуда у крепостного такие деньги?
Тут Ваньша Топтыгина и вопрошает:
-Ты че, Ведмедь, …? ….!! – то есть, пошел у них обмен секретной коммерческой информацией.
А Топтыгин видит, что и приезжие мужики рукава засучивают, в практическую дискуссию вступать собираются, - он и на попятную.
-Да вы что, мужики? – говорит, - Я же пошутил. Восемьсот рублей будет вполне достаточно.
Полезли мужики в пояса (от Хренландского-то Царя деньжата еще оставалися) и отсчитали Топтыгину восемьсот рублей. Ведмедь Гришу в лаблаторию увел, аккумулятор с него вынул и плутониевую батарею замест него установил – хватит таперя Гришке энергии на всю его жисть железячную.
Осталось им хохмический корабль стырить.
Токмо тута в дверку Ведмежью: тук, тук, тук….
Девка Таша на пороге стоит.
-Здорово, мужики, - сказывает. – Куда поедем?
У мужиков чавка отвисла.
-Дык ить, эта… - говорят.
Таша на их прям даже обиделась:
-Вы что думаете, у меня так и ни мозгов, ни совести нету? Али непонятно, что вы бежать собрались? Скажите только – куда, а уж я расстараюсь.
Унылый Мужик девке кланяется, да разъясняет:
-В том-то и дело, красавица, что не бежать, а воевать мы едем. А это дело не девичье.
-Ну да, - Таша ему в ответ, - а вот эти две совсем даже и не девки? – и на Аленку с Орайкой указывает. – Все одно вы мой корабль без меня не заведете, а он в этой забытой Богом дыре самый шустрый.
Ну что с ней сделаешь?
Ивашка Дурак Григория послал мужиков к космопорту собирать.
-Что еще не раздолбали – и хрен с ним, пущай остается, - сказывает.  – Дело срочное, быстрей умотаем - лучше получится.
Вы меня правильно поймите. Ежели Ивашка дельную команду отдает, так это не потому, что он не Дурак, а потому как они в ЦСП тактику проходили.
Обучили, надо сказать, мужиков изрядно.
Едва ватажники к космопорту на Змее подъехали, а вся рота уже там, при полном оснащении, ничего не забыли, не потеряли, даже лишнего чего взяли из тяжелого вооружения. На всякий случай.
Таша вольнонаемный свой экипаж рассчитала,  да они и сами рады были от такой напасти слинять подале, и вместе с Гришкой корабль к старту готовить принялась.
Тут Орайка и сказывает:
-Быстро улетать надобно, однако.
-Мы еще не заправились, - Таша ей отвечает.
Орайка на своем стоит – Большая Белая Тигра, мол, улетать велит.
Григорий слово вставил:
-Осмелюсь доложить, госпожа капитан, а токмо заправиться-то мы и на автоматической станции Луна-7 можем. Станция секретная, про нее даже командование толком не знает. Капитан Бесович в документации ее исключил для специального пользования. Думал, как в отставку выйдет, что он ее пропьет. А поскольку капитан Бесович уже и по башке получил, так станция ничейная, коды же ее мне известны.
Подивилась Таша речам его премудрым, и быстренько стартовала. Одно Григорию пеняла после: чтобы не называл он ее «госпожа капитан», а обращался просто, по имени.
Заправились воры на Луне-7 и двинулись в созвездие Козла.
Шаманка Орайка бубен свой изготовила, камлать стала. Тут ведь какое дело? – сама-то Орайка в космосе никогда и не бывала. То есть, знамение от Большой Белой Тигры она видеть могла, а правильно понять, да истолковать его – нет. Она и смекнула, что хорошо бы Большую Белую Тигру на некое профессиональное сознание спроецировать, на того, кто бы видения мог толковать со смыслом.
И вот робот Григорий Таше и говорит:
-Видать, я с этими мужиками русскими до белой горячки допился. Потому как мерещатся мне показания приборов, от натуральных отличные. Вот передний локатор у нас чистое подпространство показывает, а мне тама минное облако чудится. Альбо проверить надобно, альбо – лечиться.
Решили сперва проверить – запустили зонд.
Зонд на мине подорвался.
Таша робота на место первого пилота усаживает, и велит ему видению своему доверять, как будто бы он и не пил. Потому как девка была умная, с воспитанием, а  от воспитания у иных девок чутье обостряется. И почуяла капитан Таша, что роботу допившемуся вдругорядь верить можно.
Одно затруднение в пути вышло – Орайка почитай до полного истощения докамлалась. Путь-то неблизкий, несколько ден. А ей останавливаться никак нельзя – Большая Белая Тигра благодать снимет. Даже пожрать на ходу не получалось. Змей Горыныч ее выручил – разрешил, да нет – предложил – энергию из него черпать. Он, мол, вон какой здоровый.
Как подлетали, здоровым Змей уже не был – дуновением его мотало, как на голоде. Однако ж подлетели вовремя, без приключений, и в самую что ни на есть точку.
В иллюминаторы повыпяливались, да и дивятся: прям в пустоту дрын воткнут, а не ем табличка –
«Работы ведет ССУ – 21. Прораб Чертовский Б.С.».
А там и вход в шахту разглядели.
Ванька Дурак команду подает:
-Десант – к высадке. По машинам! Пошел!
И с первой волной – Змей Горыныч. Устал, не устал, а по башке горазд!




ГЛАВА 13.
Земля-1.
Деревня Гадюкино.


Опосля как ватажники со Змеем в гималайском направлении убыли, размеренная жисть гадюкинская была серьезно поколеблена. Чтобы не сказать – изничтожена.
Шахту рыть мобилизовали всех. То есть – всех добровольцев. Царевич лично для того приехал.
-Вы все, гадюкинцы, мужики справные, а стало быть – добровольцы шахту рыть.
И сам первый пошел.
Иван-царевич с Филькой и дьяком Митрофанушкой из-под земли с тех пор, почитай, не вылазили. Прочие же работали сменами.
Вы вот спросите:
-А на фига в руднике хилый дьяк?
Отвечаю:
-Царевича блюсти.
Иван же силы да здоровья был немереного. А… согласно Цареву Указу - премудрый. Он поперед всех врубался, да больно уж его от богатырской силушки в сторону уводило. Вот за ним дьяк и поперся – вредностью своею верное направление соблюдать.
Сразу за проходчиками иные мужики шли – от обвала крепи ставили. Иеронимус им уж и объяснял – обвалиться, мол, нечему – в пустоте копаем-то, а мужики – ни в какую:
-Отцы, мол, и деды наши….
За крепежниками – попы: Василий да Серафим – каждый метр устройства бесовского освящали неустанно. Еще неизвестно, что там дальше будет – а с Божией помощью и надежда есть.
Туннель рыли не жалеючи – широкий, пол – гладкий, чтобы подвода прошла. Неизвестно еще как – вдруг там – хворые, альбо – ранетые. Так для ускорения.
Стрельцы легавые лагерем у входа в шахту расположилися – может, с боем пробиваться выйдет. Из стрельцов, от службы свободных, многие добровольцами ковыряться в подземелье лезли.
Бабы да девки гадюкинские с обедами бегали – народ кормить.
Хорошо хоть с водой наладились – с речки не носить. Дед Водяной прямо в лагере источник открыл – причем враз и холодной воды и горячей – для душа.
Ему уж Алеша Распопович сказывал:
-Аккуратно, мол, шахту не затопи.
Так Водяной аж обиделся:
-Я, - грит, - в гидрологии поболе твово смыслю. Небось, не сплошаю.
День и ночь роют.
Сперва-то мужики гадюкинские боле из уважения к царевичу да попу своему конопатились (все им про серый террор вспоминалось), а уж после и за живое их проняло. Сообразили, что и им когда помирать придется, да в бестелесности маяться. А вдруг и их так прикрючит, как души, безвинно пропащие?
И стали работать за совесть.
А один там был парнишка – из молодых, Леха Стаканов. Так он прямо весь иззавелся:
-Я, - грит, - на спор самого Иван-Царевича в проходке обойду!
И ведь обошел! Потом, правда, чуть с натуги не помер. Яга откачивала. Бабка тут прямо отделение гошпиталя своего развернула, и с места не сходя от трудового героизма лечила. Народ, однако, супротив Яги вредничал. Только она кого на излечение положит – глядь, мужик и сбежал, а после его  в шахте, говорят, видели.
Кстати, после Лехи Стаканова, и другие мужики промыслом его заинтересовались. Даже поговорку придумали – сегодня-де рекорд, завтра – норма. И все бы хорошо, да после мужики поговорку этую обобщили и на кабацкие дела тож перенесли.
Так они и жили.
А однажды в вечеру тревога поднялась – топот заслышался, звон, да песня матерная. Стрельцы легавые не сплошали, к обороне изготовились, да токмо Иеронимус, как главный управляющий, сперва разобраться велел.
Присмотрелись – черти прут колонной с кирками да бурами. С Ключ-города сводный добровольческий отряд. Впереди – Лилитка с Азазелькою – трезвые. За ними – Бегемот с каким-то бесовским усовершенствованием. Тошка с Ашкой вокруг скачут и родителям своим матерно подпевают. Чорта старого под руки иные бесы помладше ведут, чтобы патриарх по пьяному делу не навернулся. Моська белая от платочка избавилась и орет непотребно.
И прямиком в шахту лезут:
-Нам-де, бесям, под землей ковыряться сподручнее.
И самое что дивное – попов ни фига не боятся. С Василием так иные и за руку здороваются.
Подивились гадюкинцы на этакое братание. Вопрошать стали. Ну, рядовые-то черти, кроме мата особо ничего вразумительного им объяснить не смогли. А вот интеллектуал Бегемот на такую тему выступил можно сказать с лекцией.
-Господь, - говорит Бегемот, - сотворил нас, чертей, так, чтобы мы  доброго не только делать не могли, но даже и помыслить. А нам обидно, потому как это – расизм и сегрегация.  А поскольку нам Он Лично велел противу Бога во всем быть, так мы и этот промысел Его хотим порушить. Иные же попы нам в том помогают, вечной жизнью своей рискуя.
-Индо и не рискуя, - отец Василий сказывает, - ибо заповедал нам Христос: «Кто восхочет спастись – погибнет, но кто душу свою погубит ради Меня – обретет жизнь вечную». Вот мы, попы, душу свою и губим, с бесями возимся, чтобы добрые позывы бесовские во благо Господа нашего обратить.
Тут уж гадюкинцы и вовсе заскучали, поскольку казуистике сей обучены они не были. Если бы не работа, так, верно бы и рехнулись. А так – в шахту полезут, поработают смену – и все черти из головы вон. Трудотерапия!
К вопросу о терапии.
Яге Алеша Распопович казус с Лилиткой и Азазелькой поведал – как черти шпиёнские спиваться начали. А тута они на корню трезвые. Яга любопытная была, да и методика такого перевоспитания была для нее актуальна. Перед ней давно и царевич, и поп задачу ставили: ежели искоренить употребление невозможно, так хотя бы ограничить.
И стала Яга бесей пытать.
Лилитка ей и сказывает:
-Иеронимус книжку нам дал почитать, про анонимных алкоголиков. Хорошая книженция, душевная. Одно нам не понравилось – что же они анонимные? Анонимным донос бывает. А мы – живые. Какая ж тут анонимность? Это прям-таки дискриминацией, а то и тоталитаризмом отдает. И мы по-другому сделать решили: мы таперя алкоголики повышенной гласности. Везде с Азазелем ходим и говорим – мы, мол, алкоголики. Ни работать не можем толком, ни детей растить. И наглядным примером агитируем. Знаешь, как народ интересуется? Мы уж в Хренландии все города объездили, таперя в зарубежные гастроли намечаемся. Приглашают с лекцией выступить, о судьбе своей позорной поведать. С дальними областями переписку ведем обширную. Пожертвования нам на доброе дело жертвуют. Прожекты присылают об искоренении. Не то, что пить – спать некогда. Дети уж и про игры забыли – помогают по возможности с бумагами разбираться. Так-то вот.
Задумалась Яга.
Путь, конечно, хороший. Однако наши мужички пить-то пьют, да хоть по трезвости от нечего делать работают. А эти ребята так в лечение алкоголизма ушли, что и боле ничем заниматься им некогда. И, ежели этот метод распространение получит, так дела на Руси и вовсе остановятся. По-хорошему-то от этого подавляющего безделья народ запьет.
Получается заколдованный круг.
Яга уж и так, и сяк, а изгильнуться не выходит. Решила она тады подождать, как народ от дел праведных ослобонится, да и в помощь ей что придумает.
Тут и вовсе не до того стало, потому как о душах пропащих решение вышло. Наши же как подумали? Они уж и в каторге-то намаялись до невозможности, а по прибытии что получится? – в распределитель их запихнут (по религиозному – чистилище), бумажки всякие выправлять будут, - а им чего – обратно маяться?
Хасан перед отбытием друга своего Иблиса и надоумил – зараньше к Аллаху с отношением выйти: души-де те, пропащие, Богу своему верные, муки незаконные принявши. Нельзя ли без волокиты их однозначно определить? Иблис отношение сделал, да и за текучкой о том забыл. А тут Гадюкинскому старшему чорту приходит из Небесной канцелярии директива:
«Изготовиться к отправлению пребывающего массива пропащих душ прямиком в рай по общему литеру».
Во-первых, у него нет мощностей, чтобы массивом отправлять. Хозяйство у него маленькое, пересылочный агрегат всего один, потому как срочности с него не требовали – иные души помершие месяцами очереди на решение вопроса ожидали.
Во-вторых, в рай из Гадюкина отродясь никого не отправляли. Оператор ни кодов, ни адресов не знает, пребывает в сумлении. Того и гляди, с тоски запьет.
Чорт к бесям с Ключ-города рыпается за советом – его к Бегемоту отсылают. Бегемот аппарат осмотрел и сказывает:
-Устройство у вас устаревшей конструкции, с райскими аппаратами несовместимое. Им на небеса посылать не получится.
А на директиве такая подпись, что про невыполнение даже и думать не хочется. Опечалился Гадюкинский чорт.
Рационализатор Бегемот видит – клиент дозрел. И осторожно надежду на него наводит:
-Есть тут одна мыслишка, - сказывает.
Чорт уши навострил, положение свое понимает, хоть все Гадюкино готов сдать за предложение технически обоснованное. Сошлись на тридцати сребрениках. Бегемот деньжата прячет и хихикает:
-Ты их не в рай, а в Новый Град перекидывай. Там, как прошедшей зимой голод был, терминал могучий поставили самой новейшей конструкции. Ан – не понадобился. Тамошний чорт еще по шапке за перерасход получил. А теперь – и тебе хорошо, и он за расточительность свою оправдается.
Обрадовался чорт Гадюкинский, Бегемоту еще стаканчик налил, к девкам позвал, потому как выручил его Бегемот. Сам-то он деревенский был, сумеречный, и до хитрости такой вжисть бы не додумался.
Бегемот тоже обрадовался, и у него на этот случай иная причина была.
Последнее время среди Гадюкинцев тенденция к спасению души (от серого террора) наметилась. Ясное дело, что Новоградский чорт все время на своем терминале паразитировать Гадюкинскому не разрешит. Еще яснее, что (после успешной переправки в рай спасенного массива пропащих душ) в то, что гадюкинцам новая машина нужна, тоже никто не поверит. А значит, придется модернизировать старую. Это еще как минимум тридцать сребреников и пьянка с девками. Чему б не обрадоваться?!









ГЛАВА 14.
      Неизвестно где.
         Учреждение особой надежности ИТК 2114/д.



Оказывается, когда хорошо работаешь, так и на каторге жить можно. С тех пор, как Рабинович все необходимые усовершенствования ввел, у душ пропащих, в связи с производительностью труда, даже время для отдыха появляться стало. Неурочное, со сном и приемом пищи не связанное.
Вот, сидят они как-то раз, отдыхают.
Анамгельды Абрам Моисеича и спрашивает:
-А скажи-ка, дядька Абрам, вот, ежели бы ты, скажем, заново жить начал, что бы ты сделал?
-Даже и не знаю, - говорит Рабинович. – Наверное, мастерскую бы часовую открыл, или еще чего ремонтирить. Работать бы стал.
-Ух, ты! А, вот, скажем, меня бы ты взял в ученики?
-Тебя-то? Почему ж не взять. Ты, Анамгельды, конечно, ежели по-хорошему, то раздолбай. Однако ж работа – она привычки требует. Посидел бы года три, подзатыльники бы пополучал, да и привык.
-Да уж, - шаман сказывает. – А вот я бы, ежели б заново жить, - сначала бы пить бросил. Ты не поверишь, дядька Абрам, сколь она горя с людями творит, огненная вода. И прям от нее дураком становишься. Вот у меня случай один был….
Анамгельды замялся, было, да Абрам Моисеич подбодрил его:
-Сказывай, мол.
-Туй у хана был. Нажрался я там, как свинья, вспомнить совестно. И быдто бы камлал. В таком виде материться и то не помогает, а не с Богами общаться. А мне-то что? – ханский шаман, в натуре!
Анамгельды вздохнул и продолжил.
-На ярманке там девка одна пела да плясала, сирота приблудная, развлекала народ за кусок лепешки. Я ж видел – шаманка она дивная – сил нет! Сам-то я не очень чего умею, но другого шамана уж завсегда разгляжу. Хучь бы из зависти. По хорошему-то подойти б к ней, попросить, чтоб научила уму-разуму. А я ей мяса кусок кинул, ровно собаке. Потому как я-то – при должности, а она кто? – хрень безродная. До сих пор перед глазами стоит, как живая….
Вздохнули Анамгельды с Рабиновичем.
-Зря ты себя так, - говорит Абрам Моисеич. – Неплохой ты шаман. Меня, вона, откамлал,…
А тут шум интересный по туннелю послышался….
-…и до Самого Господа Бога мы не без твоей помощи достучалися, - продолжил Абрам Моисеич дрогнувшим голосом. – Ну-ка, Анамгельды, помоги-ка мне встать!
Помог шаман Рабиновичу подняться, так Абрам Моисеич со всей прыти старческой на шум побежал и кричит на бегу хилым голосом:
-Господина надзирающего по башке сильно не бейте – у него дочка маленькая!
Оно и вовремя, потому как Змей Горыныч уж изготовился.
Души пропащие поперва-то ничего и не поняли. Иные решили, что оне уж, вроде психов свихнутых, тоже крышей подвинулись. Потому как, что угодно готовились они увидать – от повара с баландой до надзирающего с бестелесным наказанием, а токмо не русских мужиков. Ан как Горыныча увидали, так и вовсе в сумление пришли.
Один Рабинович не растерялся.
-Наши! – сказывает жалобно, а у самого руки трясутся. С такими руками его бы небось часы ремонтирить и не пустили. А он глядит, как лихо мужики развертываются, позиций занимают, пушки да ракеты к обороне налаживают, и знай себе твердит:
-Наши… не оставил нас Господь…
Самому же, если честно, то и не верится.
Товарищи по каторге Рабиновича окружили, да и спрашивают:
-Не то ты нахимичил? Откель же здесь мужики взялись?
-Не я это, не я, - Рабинович отпирается. – Это мы все вместе….
То есть, случай что, дабы ответственность разделить. В зачинщиках-то Рабинович ходить не любил.
Ивашка-атаман к толпе душ подходит, и сказывает:
-Эта, значить, подкоп-то у вас как, готовый?
-Какой подкоп? – подивились души многие.
-Как какой? Подкоп в Землю Русскую копали?
-Мы?
Подивились души пропащие, когда узнали, что они последнее время делали. Рабинович-то из конспирации никому ничего не говорил, - они и думали, что Богу молятся, да уповают. А про подкоп, да про то, что грядет им выручка, души пропащие и не ведали.
Токмо сам Рабинович головой качает расстроено.
-Ай-ай-ай! – говорит, - По времени-то нестыковочка вышла. Не ждали мы вас так рано. В подкопе-то нам еще неделю ковыряться – самым быстрым путем.
-И вовсе не неделю, - Змей Горыныч, как самый айкьюистый ему отвечает. – Дня два не больше. Наши-то мужики из Гадюкина встречный подкоп роют. Иеронимус тама остался – работают шибко, с организацией труда, так что, ежели в расчетах ошибочки не было, через два дни и стыкнетесь.
Рабиновича чуть кондрашка не хватила от потрясения. На то, что его поймут, он никак не рассчитывал. На быструю помощь – тем более, думал уж, как изгиляться придется, чтобы, до Гадюкина докопавшись, наружу ход не выводить.  А уж что интеллектуал Горыныч в расчете его усомнился, это старого Абрама почти и вовсе доконало. Ему, понятно, первую помощь, искусное воздыхание сделали, все такое, Рабинович в себя пришел и спрашивает:
-Кто же искусник такой в Земле Русской, который послание мое истолковал почти правильно?
Змей ему и отвечает:
-Атаман наш, Алеша Распопович, оказался с тобой по национальному признаку подельник, и письмена твои воровские разгадал запросто.
Рабиновичу опять поплохело. Он же всю жисть за честного себя почитал, чем и смиренно гордился в меру возможности. Никогда никого не обманывал, сдачу верно отсчитывал, правду по мере надобности говорил. И вдруг его к воровскому сословию причислили, да еще и знатному атаману Алеше Распоповичу в подельники записали.
Абрам Моисеич даже и не знал – молчать ему и не сознаваться, или еще себя как вести? Только молчать-то никак не выходило – постоянно его содействие требовалось.
Ивашка Дурак, как посты расставил, караульную службу определил, ан после и сказывает:
-Верно, еще рудники имеются, не одни же вы туннели роете?
-Имеются, - говорит Абрам Моисеевич. – От нашей точки знаю я еще три сходственных, и в каждой – каторга.
-Так пока вы туннелю доделываете, надобно тех мужичков ослобонить.
-Дык ить, эта, - говорит Рабинович, - ослобонить-то, конечно, можно, а токмо не люди оне. Не с нашего мира. Ни язык, ни обычаи ихние нам не ведомы, толком даже и не знаем, что оне такое. Были у нас попытки контакт установить, а вот – ни хрена.
Задумался Ваньша. Проблема получается. Ну, как еще чудо-юдов каких ослобонишь, не подумавши?  Заколебался.
Васька-Поп видит, что атаман на распутье, так он через голову навернулся и сказывает:
-Опаньки! Язык да обычаи ихние нам ни к чему – у нас свои имеются, православные, иных нам и не надобно. Да вот в другом, дядька Абрам, ты заблуждение имеешь. Инда как – кто оне такие – знаем мы доподлинно. Оне – от Земли родной силой злодейскою в каторгу угнанные. А потому, ежели мы их с неволи выручим, да хитростью твоей дорогу домой им укажем – плохого-то не будет.
И взад через голову навернулся.
-Во как ладно поп-то наш придумал! – одобрили мужики. И Рабинович тож историческую ограниченность свою признал.
-Давайте попробуем, - говорит. – Оно и интересно – в новые миры путь-дорогу прокладывать.
Отрядил Ивашка Дурак по одному взводу – сходственные точки разбоем брать, и с каждым взводом провожатая душа пошла, дабы примером своим бестелесным собратьям чего показать. Чего показать – не ведала, но оченно за правое дело хотелося.
Стражу, само собой, перебили-повязали, с душами неведомыми, правда, все ж таки опасение было – ну как не поймут, зачем мужики к ним пожаловали? Поняли. Видно такой прикол, как «разбой» во всех Вселенных имеется и значит примерно то же, что и у нас, потому как души угнетенные да обиженные в разбойничках заступу свою увидали.
 Тут новый проблем выполз. Свихнувшиеся души. Их же не бросишь. А оне по коридорам шарахаются, сами не идут и в руки не даются.
-Нам, - говорят, - доподлинно все ведомо: как отловят нас, так и сразу в психушку на излечение. Не для того мы помирали. Здесь хоть просто не кормят, а там еще и издеваться начнут.
Пришлось Хасана звать. Ифрит бородой Мухаммеда поклялся, что принудительно лечить никого не станут – только по желанию. А у кого будет желание и далее в психованном виде пребывать – определят в привидения, потому как развалин и замков разных усилиями народными много боле на Земле, нежели ненормальных духов. И вакансии, стало быть, есть.
Не то, чтобы психи ему поверили, а токмо стали вести себя спокойнее и организованнее.
В суматохе этой мы про Орайку совсем забыли. А она быстренько душу Анамгельды нашла, потому как шаманка была знатная, и особых препонов к тому не видела.
Анамгельды с Орайкой, как друг друга увидели, так и странное промеж них приключилося. Вот вы, дорогие, представьте, как бы вы, скажем, в таком разрезе встретились. Представили? То-то. А таперя смотрите, что у шаманов наших получилося: увидели Анамгельды с Орайкой друг друга, ниц друг пред другом пали, и прощения друг у друга просят. А за что? - они и виделись-то всего второй раз, разговаривать и вовсе никогда не разговаривали, даже представлены друг другу не были. Непонятно.
Так бы, верно и до самого исхода ниц провалялися, а токмо Анамгельды зов почуял в себе, доселе неведомый – ему камлать захотелося. Не огненной воды, не мяса жареного – камлать. Ухватил Анамгельды бубен и ну вкруг Орайки скакать и историю их рассказывать – как увидел он (хрен моржовый) шаманку великую, и как не понял ее, за что Большая Белая Тигра в каторгу на перевоспитание его и отправила. И про то, как мыкался он тут неразумный, покуда мерзость свою и ничтожество не просек.
Не выдержала Орайка, вскочила, схватила бубен, да давай вкруг Анамгельды скакать и сказывать ему их историю – как увидела сирота приблудная шамана великого, да и Большую Белую Тигру о милости испросила – чтобы дала ей Тигра немного искусства – душе великого шамана вовек поклоняться. И как снизошла Тигра к ней, неразумной, и надоумила ее к мужикам русским прибиться, и как помогли ей, нерадивой, мужики русские.
А уж после, как прыгать да скакать Анамгельды с Орайкой умаялись, уселись они на пол бестелесный, да и о вечном беседу неспешную повели – как лучше, в натуре, камлать.
Беседу, понятное дело, вели с иллюстрациями. Чуть что – за бубен хватались, прыгать да вопить зачинали. Души нормальные от их уж и шарахаться стали – решили, что еще двое сбрендили на радостях. Зато психи все вокруг них теснились, вроде как на концерте для продвинутых. И от этой концентрации психованной энергии в одной точке случилось событие чудное, для дальнейшего повествования весьма знаменательное.
Движение некое в эфире шаманы почувствовали.
-Чуешь? – Орайка Анамгельду спрашивает.
-Чую, - отвечает Анамгельды.
-Что ты чуешь, о великий Анамгельды? – Орайка на него почтительно смотрит.
-Две силы чую, о великая Орайка, - сказывает Анамгельды, и на Орайку смотрит с суеверным ужасом, потому как до сих пор он шаманское дело за халтуру почитал, чтобы трудовому народу мозги конопатить, да огненной водой пробавляться. Ежели честно, так и не верил он в Большую Белую Тигру.
-Две силы на нас направляются, - Орайка молвит, а сама аж дрожит, ибо чует она то же, что и сам великий Анамгельды. А она ж – сирота-самоучка. Неужто ж у нее получается?
  -Одна – большая, да черная, - сказывает Анамгельды, и зубы у него стучат. Неужто ж и взаправду есть на свете Большая Белая Тигра? Что ж он к ней так непочтительно думал-то? Он уж и не наказания тигриного боится – хуже каторги этой, верно, ни одна Тигра не выдумает, а стыдно ему – как же он мог Тигру такую Большую и Белую неверием своим обидеть?
-Одна – большая и черная, - повторяет Орайка, а сама в бубен бьет все быстрей, да звонче.
-А другая – Пребольшая и Белая, ровно Тигра наша, - шепчет Анамгельды в восхищении, и слезы бестелесные из него капают. Потому как сошла на него благодать тигриная, и никак он понять не может, за что же ему, дураку, эта милость, и что он теперя, дурак, с ней делать будет.
 -Другая – ровно Тигра наша – Пребольшая и Белая. Сильнее черной, - повторяет за ним Орайка.
-Токмо, черная сила вперед прибудет, а Белая – запаздывает.
Тут уж все психи не выдержали:
-Токмо, черная сила вперед прибудет, а Белая – запаздывает, - сказывают хором.
-Анамгельды, - шепчет Орайка тихо-тихо, миг откровения боится нарушить, - пожалуйста, сделай так, чтобы наша Тигра успела нас из беды выручить….
Оторопел Анамгельды.
-Дык ить, эта, – сказывает, - по всем законам-то магия наша в этом мире не работает, права не имеет….
А Орайка смотрит на него и смотрит….
И вдруг Анамгельды почему-то великим шаманом себя почувствовал, которому хрен поперек в каком он пространстве.
А вот тут я вам, ребята, пояснению должен сделать. Именно – что такое шаман. Шаман – это вам не служитель Бога. Служитель Бога – это поп (православный). А шаман – он другим замечателен – тем, что закономерности течений судьбы подмечает, и на службу себе освободить может. То есть, хотя шаман и использует силу Божью, с Богом непосредственно он не связан – вроде как универсальная блоха, которой один хрен на каком Боге паразитировать. И по такой логике вещей в ином мировом пространстве, где самый распросвятой поп вроде бы как и не действует, шаман запросто может работать. Анамгельды это уже продемонстрировал, когда Рабиновича камлал. Но тады он и сам не понял, что сделал. А сейчас, через Орайку, Анамгельды место свое в истории вечности просек.
Взяли они бубны, заиграли, Орайка запела, а Анамгельды в ток времени вошел. И начал его, как бы это культурно сказать, корректировать.
Народ смотрит, как Орайка с Анамгельды беснуются,  и полагает, что это они от радости, что встретились. Ну и пусть полагает. Народу-то оно виднее.
Тем временем и десантники со сходственных точек вернулись с душами освобожденными, да Ивашке Дураку и сказывают:
-Слышь, атаман, все входы-выходы заблокированы, вокруг каждой точки черный флот Сатана висит. Вторжению в любую минуту ожидать можно.
А вкруг Ивашки душа безумная болталась, с плоской рожей, не иначе – татарин. То ли он Ваньшу укусить собирался, то ли просто так прикалывался – непонятно. Так эта душа и сказывает:
-Слышь, мужики, у нас с вами, вроде, диагнозы похожие, и вы меня понять должны.
Оборотились мужики к душе безумной.
-Ежели эти туннели оказалось можно вырыть, так, значить, их и взад засыпать можно. Давайте, я чичас психов организую – мы любим, когда чего ломать. Вот и пущай об стенку лбом вторгаются.
Кликнули Рабиновича.
Обрадовался Рабинович:
-И как же мне такая вещь в голову не пришла? – душе свихнутой руку трясет, хвалит: - Вы, молодой человек, - грит, - очень талантливы, вам учиться надобно.
-Мне лечиться надобно, - татарин ему в ответ. – Ты, верно, спутал.
-Дык не надо от этого лечиться, - говорит Рабинович. – Великие умы – оне все трюхнутые. Особенно, ежели из несвычных национальностей происходят.
Организовали психов проходы заваливать. Обрадовались психи, что и от них тоже толк есть, даже за судьбу свою волноваться перестали.
-Ежели нас там на излечение определят, - сказывают, - так мы профсоюз создадим, и такой дурдом им устроим – мало не покажется. Тем более что промеж нас свой талант психованный теперь имеется.
А Рабинович тут же и сообразил, что, как они в Землю Русскую перейдут, так и за собой проход завалят, чтобы комар носу…. Во как!
Так же,  на одной из сходственных точек и впрямь начальник сатанинский оказался с инициативой. Как узнал, что мужики русские каторгу пограбили, и сошли, боевые глайдеры в туннель запустил и погоню за мужиками велел отправить. Черти в глайдеры понабились, для храбрости стимуляторами заправились, да и в погоню. Индо на полной скорости об стену из пустоты и хряпнулись. То есть, всмятку. А с другой стороны стены психи ржут, аж не могут. Потому как это только в анекдоте про сумасшедший дом живая сила и техника может побиться об стену, выстроенную пациентами из воображаемого кирпича.



ГЛАВА 15.
     Неизвестно где.
Борт крейсера «Аннабель Ли».


Короче, в пизимельях народ радуется. А вот наверху, на корабле Ташином, импровизированный штаб операции пребывает в опасении.
-Тихо, блин, - говорит Унылый Мужик, - аж подозрительно. Мы тут, почитай, сутки висим, тюрьму ихнюю разбоем взяли, - и никакой реакции.
-А эт патаму, что ми шумим многа, - Хасан ему отвечает. – Пративнык наш – мужик умный, и нас за такых пачитаит. Ми, как сюда ехат, такой шум-звон надэлалы, на вэс Всэлэнный. Он думаит, что ми эта нэспраста, нэ по глупасты, а па уму надэлалы. Для отвода глаз.
-И что?
-А то, он думаит, ми его сюда заманиваем, а как он сюда пажалуит, другым путем скроимса. Через сходствэнный точка. А когда мужики и там нашумэли, он в мислах сваих увэрился. Он падумал – аны там развэдка дэлалы – гдэ вихадит. Там у нэго всо перекрито. Тэпэр он ждет, пока ми пэрэпугаимса и глупаст дэлат начном. Вот тагда он и прыпажалуит.
-А мы-то глупости много раньше делать начали, - хихикает мужик, - он и не понял, да верно и опоздал понимать-то.
-Апаздал ны апаздал,  но часов чэрэз пят пажалуит.  Прыдется катакомба уходит, там атбиватся.
-Слышь, капитан Таша, - мужик девку в бок пихает. – Уходить бы тебе надобно. Высади нас в катакомбу, да и сваливай. Тебе-то тут зачем пропадать?
-Прикольно с вами, - говорит Таша, - в такой компании и пропасть не жалко. Так что, я уж останусь. Охота досмотреть, чем дело кончится. А, глядишь, и не пропадем. Надёжа одна есть. Фантастическая – ужасть, а - есть!
Стоят Таша, Хасан да Унылый Мужик в ходовой рубке своего корабля, в экраны пялятся. И робот Гриша с ними – что-то подстраивает, да налаживает. Ни минуты без дела не сидит. Заводной он, что ли? Хасан все бороду теребит, хоть и помнит, что здесь борода его не работает. Унылый Мужик припоминает, все ли он процедуры за волнением кобелю своему сделал. Таша скучает. Потому как они ныне неприятностев ждали, а Таша большую часть жизни аналогичным образом пробавлялась. Надоело оно ей, вот девка и заскучала.
Ан скука-то и кончилась.
Открывается тута подпространство, и выходят боевые корабли. Шесть, и каждый раза в два больше, чем «Аннабель Ли». Первым черный флагман – тяжелый крейсер «Сила Сатана» надвигается. Дождались, язви ее!
Засветился коммуникатор, а там… сам генерал-или-герцог (помните такого?) рожу свою кривит.
-Да уж, - говорит, - откровенно-то, я от вас большего ожидал. А вы сюда приперлись и зависли, как кролики. Что, не удалось через сходственные точки смыться? Могли бы что поумнее придумать.
-С чего бы это мы могли поумнее придумать, ежели самый длинный Ай-Кью в ватаге – у Змея Горыныча, а он – дурак? – это мужик генерала-или-герцога подкалывает.
-Да уж не знаю, с чего бы, а только могли бы, - говорит генерал-или-герцог. – А шуму-то от вашей тайной операции было на всю Вселенную. Я уж, было, подумал, что это вы для отвода глаз.
-Дык и ми падумалы, будтоби ти так падумал, - вступил в беседу Хоттабыч.
-Ладно, ладно, хорошо смеется кто? Вот и подождем, пока ваше геройство подостынет и вы тихо сдаваться сообразите. Обращаться с вами будем прилично, а уж после и на какое-нибудь дерьмо обменяем, - это он мужикам их же собственное выражение припомнил.
Тут генерал-или-герцог Ташу увидал.
-О! И еще одной проблемой меньше! Я уж думал, и не сыщу тебя никогда. Ну, так что? Ультиматуй вам выдвигать, али сами смекнете? Кораблику вашему никуда не деться, в катакомбах долго не отсидитесь, а входы-выходы мои людишки законопатили. Короче, так: мне пятнадцать минут требуется, пока бластерные батареи зарядятся – это время можете думать. А дальше уж извините, ребята – на войне, как на войне.
И отключился.
Робот Гриша товарищам и сказывает:
-Уходили бы вы отседа в катакомбы – будто, с мужиками посоветоваться.
-Задумал что? – Таша спрашивает.
-Дык ить, эта, ежели сразу в прыжок войти, да прям на месте ихнего флагмана материализоваться,  долбанет здорово.  Корабля три насмерть достанет, еще двоих покалечит. Вы, глядишь, и отобьетесь в пизимельях.
-А ты?
-Дык ить, эта, - Гриня смущается, - я – железячный, мне больно не будет.
-Ну, уж, фигушки, - Таша ему, - я свой корабль не оставлю. Дареный он.  Вместе пойдем.
Хасану с Унылым Мужиком мысль эта ох как не понравилась. Потому как, помирать выходило. А что делать? Товарищей же не бросишь. Да и выхода другого не получается.
-Как думаешь, - мужик ифрита тихонько спрашивает, - Аленушка одна с кобелем-то справится?
-Люди памогут, - отвечает Хасан. – Как-ныкак на Руси живошь, разви ж народ кобеля сирого оставыт?
Будто бы успокоился мужик. То есть, на самом-то деле он, конечно, не успокоился. Потому как народ на Руси разный бывает – не каждому кобеля доверить можно. Да токмо вроде как сам себя утешил. А Гриня уж тихонечко гипердрайв прогревает, так, чтобы снаружи не заметили.
Однако ж тут девка-капитан ихая на экран заднего вида глянула, да и сказывает:
-Ой!
А там из подпространства на полном ходу корабли выскакивают – ничуть черного флагмана не меньшие – в боевой веер развертываются, и батареи у них до краев заряжены – аж энергией светятся.
Тут уж Гришка не выдержал:
-Что ж они делают-то! По инструкции ж не положено с заряженными батареями из подпространства выходить! Они ж все подзорваться могли!
А с новых кораблей сигнал идет лазерный открытым текстом:
-«Петропавловск» вызывает «Силу Сатана». Приказываю немедленно заблокировать орудийные системы. В случае неподчинения через 30 секунд открываю огонь.
Таша, как морзянку эту прочитала, так и рожей задергалась. Потому как в мире этом Петра да Павла, как мы их понимаем, отродясь не было. И только один корабль с таким названием, следовано, был. И токмо один человек флагману флотскому такое чудное название дать мог.
Батя ее покойный….
Генерал-или-герцог дураком отнюдь не был, и понял, что попал крепко. А потому требование выполнил, и пушки свои заблокировал.
Пока же промежду эскадрами обмен сигналом происходил, на Ташу смотреть было опасно – то она в краску впадет, то в бледность, то руками-ногами перебирает, то замрет, ровно столб соляной. Того гляди – копыта откинет.
Тут ожил экран коммуникатора, и стоят в ем трое: два адмирала морских при полном параде и… Лысый, в форме полковника Его Амператорского Величия специальных войск.
Адмирал Ходдард, как старший по званию, вытянулся во фрунт и докладывает:
-Его Амператорского Величия сводная гвардейская эскадра готова выполнить любой приказ Вашего Амператорского Высочества.
Генерал-или-герцог чуток в себя пришел, и встревает:
-Уж не думаешь ли ты, гранд-адмирал Ходдард, со всем космическим флотом Сатана управится?
Да только адмирал Ходдард на него даже не посмотрел, потому как адмиральское дело – военное – не думать, а приказ Ее Амператорского Высочества неукоснительно сполнять.
Тута произошли одновременно две сцены, в той или иной степени безобразные. Генерал-или-герцог не выдержал обстоятельств и, позабыв отключиться, своих штурманов стал распекать:
-Какая зараза мне говорила, что Ходдарду сюда еще четверо суток?
Они ему расчеты показывают, так он предлагает те расчеты в трубочку свернуть, и авторам в задницу засунуть – без зазрения и в прямом эфире!
А на капитанском мостике «Аннабель Ли» вещь произошла и вовсе для анналов истории исключительная, потому как принцесса Таша, ровно Васька-Поп, через голову навернулася и сказывает:
-Опа!
Только тем себя и спасла, иначе с нахлынувших чувств непременно бы окочурилась. А уж после и по существу выступила:
-Верные мои моряки! Вовсе и не надо вам со всем флотом Сатана биться, а надо токмо день простоять, да ночь продержаться.
-Ну, день да ночь мы тута кого хошь удержим, хучь бы они со своим Сатаном обделались, Ваше Амператорское Высочество! – сказывает гранд-адмирал Ходдард.
А и заново генерал-или-герцог в разговор вмешивается, потому как ему уже интересно стало. Ежели б мужики его и провели, он бы особо не обиделся, только, чтоб взаправду провели, и присягу, стал быть, не нарушать. Но вот как они бы его провели, и что тута вообще происходит, стало ему ужасно-таки интересно.
-Это почему это вам день да ночь надобны? – спрашивает генерал-или-герцог. – А опосля вы куда денетесь? Или на подмогу рассчитываете?
Тута на мостик «Аннабель Ли» вплывает душа Рабиновича. Она по бестелесности в космосе могла путешествовать без скафандра и прочих ракетных двигателей, чем и воспользовалась.
-Мы с ими, - сказывает, - уже встретилися, токмо рельсу проложить осталося для быстроты.
-С кем это вы встретилися? – любопытствует генерал-или-герцог.
Понял Рабинович, что по невнимательности проговорился, рассчитал по быстрому, что на этом этапе им уже никто помешать не сможет, что тайные секреты выдавать уже допускается, и честно генералу-или-герцогу отвечает:
-А ни с кем мы не встретились, это вам, милостивый господин, верно, почудилось.
-Все равно же докопаюсь, - говорит генерал-или-герцог, - как вы смотаетесь, обязательно тут все расследую.
Рабинович прикинул, что они, как уходить будут, все следы приберут, чтобы никто и помыслить не мог, да и сказывает:
-Так вот мы и не смеем светлейшему господину удовольствие нарушать – самому во всем разобраться.
-Ладно, - генерал-или-герцог уж и на уступки готов. – Хотите, блокаду сниму и отпущу вас с условием, что вы тайны свои поведаете, с кем это вы встретились, и как через сутки уходить отсель собираетесь? Даже, ежели блефуете, все равно отпущу, потому как оченно мне некоторые обстоятельства интересны.
-Обстоятельства-то, ваша милость, нам тоже интересны, - кланяется ему Абрам Моисеич, -  а токмо, ежели я вам обстоятельства в одночасье чичас выложу, так у другого после нас может не получиться.
-Чего не получиться?
-А ничего может не получиться, - продолжает упорствовать Рабинович и смиренно кланяется.
Посмотрел генерал-или-герцог на Рабиновича с выражением, и поняли воры, что наблюдают они в этот миг чудо чудное и диво дивное. – Потому как своих семитов в этом мире предусмотрено не было,… а антисемит уже был.
Так что пришлось генералу-или-герцогу сваливать несолоно хлебавши. И, надо полагать, - обиделся он. Однако ж  в этот раз мужики ему совсем не сочувствовали.
Гранд-адмирал Ходдард Ея Амператорское Высочество на «Петропавловск» почтительно пригласил. Таша, понятно, и друзей своих с собою взяла. Так что для моряков получился Амператорский смотр, а для прочих, вроде как, экскурсия. Принцесса моряков своих верных за службу поблагодарила, другие корабли посетить изъявила желание. Обрадовались моряки. Они ж только из верности Амператору и Дому его и жили, и пуще, чем Наследницу Цесаревну видеть никого не желали. А уж после, как смотр прошел, дали моряки в честь принцессы своей банкет. На банкет всех пригласили – даже души пропащие, кои еще в Землю Русскую перейти не успели.
Уж после торжественной части и разговоры всякие пошли, приватные, об том-сем. Адмирал Рэймз Ея Амператорскому Высочеству и докладывает:
-Мы, - грит, - перед Вашим Амператорским Высочеством повиниться хотим, да и о чуде чудесном Вашему Высочеству довести. Хорошо оно все обошлось, а токмо – как? – непонятно. Не успевали ведь мы. Разрешите доложить – сигнал поздно получили.  Уж, как ни старались - на четверо суток опаздывали. И в том, что прибыли мы в самый аккурат, чудесный промысел видится. Чей только?
Задумалась Таша.
Тут из числа приглашенных двое шаманов поднялись, народу кланяются, и хором сказывают:
Орайка –
-Это великий шаман Анамгельды накамлал, однако.
Анамгельды –
-Это великая шаманка Орайка, однако, накамлала.
Как дети, ей-Богу! Все величием своим посчитаться не могут.
Развеселился народ. Шаманов качать стал. Орайку-то ничего, а Анамгельды по бестелесности не рассчитали и пару раз об подволок  приложили.
Короче, веселый банкет получился.
А уж после, как все по своим кораблям разъехались, да рапорты об эвакуации душ православных получили, принялись и свою судьбу обсуждать.
Унылый Мужик к принцессе докапываться стал.
-Слышь, Твое Высочество, - сказывает, - у нас тут сила собралась не хилая. А еще и от Земли Русской полки призвать можно. Так давай мы тебя тады отреставрируем  – подклеим, тама, подкрасим, а где и лаком покроем. Вона, вишь, ты от переживаний с лица сдулась. А как отреставрируем – Амператрица получится на загляденье!
-Дык ить, эта, - Таша ему отвечает, - оно, конечно, на добром слове спасибо, а токмо, наверное, и не надобно. Сколько лет уж прошло. Да и непонятно, какая с меня Амператрица получится. Батя вот мой хорошим Амператором был, а я уж – и не знаю.
Тады к ней Ивашка Дурак обратился:
-Дык ить, эта, а поехали тады с нами в Землю Русскую. Парня себе по сердцу найдешь, детишек нарожаешь. Избу-то тебе всем миром сконстролим.
-Я уж и думала – в Землю Русскую, - говорит Таша, - а токмо и этого не выходит. Моряки-то мои верные, подумать только, - тыщу лет присягу, Амператору данную, сполняли. И что ж им за честь и верность получается – шиш? Улетела принцесса ваша, за лучшей долею погналась? Так что теперь мне одна дорога – с флотом Амператорским до скончания вечности. Али – пока что в лучшую сторону не изменится.
Улыбнулась Таша лукаво, да в Унылого Мужика пальчиком венценосным и тычет:
-Сдается мне, что мужик этот (ежели у него кобель, конечно, не дай Бог, не окочурится – хворый же кобель-то) непременно что-нибудь в лучшую сторону изменить придумает.
Вы не думайте, мужик ей вовсе не про что не проболтался. Честно говоря, что он задумал, не то, что Таша, а и я пока что не ведаю. Однако не зря девка Таша Амператорской дочкой была – в людях она генетической памятью оченно хорошо понимала.
Тем временем души уж почитай все через туннель вышли. Хворых да немощных мужики гадюкинские на телегах повывезли для ускорения. А после Рабинович и сказывает – туннель надобно завалить. И покамест проход заделывали, Иван Царевич в иной мир заглянуть решился – из любопытства. Интересно ему стало. А там как раз ватажники, да мужики искусственные с Ташей да моряками Амператорскими прощалися.
Иван как Ташу увидел, так и охренел. Даже сообразить ничего не успел, как охренел. Подходит к девице, в ножки ей кланяется, да сказывает:
-Слышь, девица, а выходи за меня замуж. Тебя как звать-то?
Таша на Ивана глянула и вдругорядь охренела.
То есть, по науке, это, наверное, любовь была. Но у нас-то книжка не научная, мы по-простому и скажем – как увидали они друг друга, так и охренели.
-Ох, Иванушка, - говорит девка Таша и сама царевичу кланяется, - пошла б я за тебя замуж с радостью, да токмо, видно, оно не судьба. У тебя в твоем мире дела имеются, у меня – в моем. И без чести поругания от дел своих отказаться мы ведь никак не можем….
Понял ее Иван, да и отвечает:
-Индо то не судьба, а отсрочка толь, как от армии, и, в конце-то концов, все одно никуда не денисся. Приду я за тобой. Свои дела переделаю, да и тебе помогать приду. В нашей семье уж кой век все царевичи в тридевятое царство за невестами ходют. Мне чуть подале получилось, так, чай, и есть за чем радеть.
-Ну, что ж, - говорит дочка Амператорская. – Приходи, коль не шутишь. А я уж как-нибудь подожду.
Дык ить и это еще не все.
Шум-звон раздался, да голосок дитячий:
-Мне дядьку Рабиновича повидать….
Смотрят воры – бесовка малая, господина надзирающего дочка с мишкой плюшевой приперлась, и уходить отказывается. Подивились мужики на настырность ее, кликнули Рабиновича. Приковыляла душа старого часовщика.
Бесовка Рабиновичу на шее повисла и в щечку его чмокнула.
-Спасибо, - грит, - дядька Рабинович, что папку моего по башке бить не велел. А токмо меня ты так, как папаню, не обжулишь: я скоро в школу пойду и у меня по арифметике одни пятерки будут.
Мишку плюшевую Рабиновичу сунула и убежала.
Вот ить как.
Старый Абрам аж прослезился. Свою семью вспомнил. Думает – может похлопотать на предмет воссоединения семей. Сарочка-то его хворая в рай попала, а его, как жида в ад определили. Он на рай-то особо и не претендовал. Ежели его мучить, скажем, надобно, так он и в раю согласен мучиться. Даже сковородку бы за свой счет перевез – только б, чтобы с Сарочкой его навек не разлучали. А токмо дело это, верно, совсем безнадежное – куды ж жиду в рай?
Опечалился Абрам Моисеич, мишку плюшевую к груди впалой прижал, да и заковылял к выходу – дырка-то уж совсем махонькая оставалась….
А у входа его старый козак Тарас поджидал.
-Слышь, Моисеич, - грит, - посоветоваться надобно.
Рабинович товарищу в совете никогда не отказывал, и козака выслушал.
-Сдается мне, будто среди душ каторжных дятел  имеется, - говорит Тарас. – Негоже, чтобы он и дале наравне с душами праведными плодами трудов наших пользовался. Я-то ране тебе не сказывал, а есть у нас приемчики разные козацкие, чтобы и по бестелесности башку отвернуть. Токмо бы вот не прошибиться. У тебя ж, небось, подозрение-то есть?
-Подозрение-то у меня есть, а токмо, может, не надо ему башку отворачивать? Там же в каторге-то каждый, как мог, выжить пытался – и ты, и я, и он….
-Это как же это мы с тобой выжить пытались? – обиделся Тарас.
-Ну вот ты, скажем, удаль козацкую демонстририл – надо, не надо…. Бестелесные наказания сносил. А не демонстририл б – пропал бы небось.
-Уж это точно, - Тарас говорит. – Ежли б я козаком быть перестал – все равно б как помер.
-Я вот изобретал чего, да надеялся…. Честно скажу – не очень-то верил я, что получится, а в помощь – так и вовсе не верил. Но не сидеть же, сложа руки? А он, вот, по-своему рассудил. И вреда ж с него не было. Вот ежели б из наших кого повесили, али замучили по доносу…. Ну трепался он по слабости, ну лишний кусок да поблажку имел – что ж с того? Не всем же козаками быть.
-Эх, Рабинович, Рабинович! - говорит Тарас. – И откуда ты такой жалостливый? Вашего-то брата, небось, не очень жалели.
-Так оттуда и жалостливый, - отвечает Рабинович. – Потому, на себе понял, как плохо, ежели по подозрению башку отворачивают.
Задумался старый козак. Неужто ж не только козацкая правда на свете бывает?
Да уж и не до раздумий стало. Жисть завертелась, значить.



ГЛАВА 16.
Земля-1.
Деревня Гадюкино.



Последними покидали чужой мир, ясное дело, воры, да специального назначения мужики. Вышли, дыру за собой завалили, так, чтобы с той стороны никто и подумать не мог, да и по сторонам оглядываются.
-Красотища! – Ивашка Дурак радуется. – Березки, вона, а тама и корова стоит.
И верно – стоит тама корова, не обманула мужика родовая память.
Прошка Дубина, как девок Гадюкинских увидал, так весь и извертелся – токмо и ждет, как бы из строя выйти, да воинскую торжественность нарушить. А и девки на мужиков пришлых заглядываются. Свои-то мужики вроде уж и не кажутся. Эти вон какие – подтянутые, с выправкой, лапти начищены, портки да рубаха по фигуре пригнаны, не висят мешком, как у местных.
Ну, воры-то, ясное дело, уж дома – расслабились, галдят, руками машут, со всеми своими перездравкались, а воины маршем строевым к Царевичу подходят, и атаман Ивашка рапортует по форме:
-Твое Царское Высочество, … - и запнулся. Потому как там-то он знал, как роту свою поименовать, а здесь… - земля-то своя, а оне-то в земле этой покамест – чужие. – Дык ить, эта, прибыли мы, - сказывает.
Иван Царевич строй обошел, выправке мужицкой подивился. А на правом фланге Пётра Хренсгоры стоит с малым излучателем антиматерии на плече. Малый-то он малый, а весу в нем фунтов девятьсот. Да и сам Пётра впечатление производит.
-Это еще что за хрен с горы? – спрашивает царевич изумленно, потому первый раз видит мужика, еще здоровее, чем он сам.
-Так точно! Рядовой Хренсгоры по вашему приказанию прибыл! – докладывает Пётра.
Тут уж Иван Царевич развеселился.
Попа Василия подозвал да дьяка Митрофанушку.
-Вишь, гвардейцы какие, - сказывает. – Надобно их определить. Значить, так: места свободного у нас не меряно. Выбирайте любое и селитесь. Строиться – с инструментом поможем, леса – вона сколь. Дьяче, запиши, животы им на развод дать надобно, семян, агронома. Там-то, небось, сельским хозяйством не пробавлялись? К девкам в соседние села ходить будете, девок у нас изрядно. Как за девок драться будете, местных калечьте аккуратно, - воинскую науку у нас не все проходили. Что я еще забыл? А! Попа им определить надобно….
А Васька Скоморох стоит в строю и краснеет мучительно. Потому как он на попов Василия да Серафима уж нагляделся, сообразил, что такое есть настоящий поп и стыдно ему до невозможности, как он глупостью своей звание поповское позорил.
Токмо тут поп Василий царевичу и возражает:
-Так есть же у них поп. Вона – тезка мой стоит. А ты, брат, не тушуйся, - это он уже Ваське. – Я тебя подучу малесь, в семинарию на вечернее тебя определим без отрыва от производства. Частушки-то правильные петь тебя там быстро научат. А душа у тебя самая, что ни на есть поповская.
И видно тут отец Василий молодость вспомнил. Потому как сам через голову навернулся и сказывает:
-Опа!
Как на киевском вокзале
Два попа маячили….
(И оба – Васьки!)
Народ как заржет! Торжественная скованность сбилась, строй смешался, местное население с приезжими мужиками брататься стало. Чуть царевича не затоптали – даром, что богатырь.
Покамест живые радовались, да праздновать разворачивали, души упокойные свои проблемы решали. И первой проблемой стал дядько Тарас. Потому как в рай отказался он ехать наотрез.
-Грешный я, - сказывает, - душегубец, да и товарищи мои почитай все в аду. Вот и мне туды ж надобно.
Черти его и так и этак уговаривали – ни в какую. Его уж хотели скрутить и багажом отправить, так Тарас драку учинил, всех чертей раскидал. Так и не удалось его повязать – его и при жизни-то повязать никому не удавалось.
Что делать? Не хранить же век в пересылке буйного козака?
Решили тогда черти Тараса в ад отправить, как бы на правах вольноопределяющегося. Так тут Рабинович прибежал.
-Что вы делаете? – тревожится. – Нельзя ж его на правах вольноопределяющегося. Он же тогда самые страшные муки выбирать себе будет – удаль козацкую демонстририть.
-Так что ж мне с ним теперь? – вопрошает чорт Гадюкинский, обиженный до крайности.
Рабинович в формах бумажных бесовских порылся, одну вытаскивает:
«Определение индивидуальной муки особым грешникам»,
и чорту подсовывает:
-Извольте, мол, со слов моих записать, а то мне по бестелесности тяжело.
И диктует:
-Определить козака Тараса в хату белую, и чтобы вокруг сад был фруктовый да ягодный. В хате разместить: горилки бутыль, борща горячего горшок, хлеба краюху да сала шмат, и чтобы припас сей не переводился. При хате содержать: коня быстрого да саблю вострую. И заставлять козака сего день-деньской вдоль ада на коне скакать, товарищей своих навещать да с ними пьянствовать.
Тут у чорта рука дрогнула.
-Ну, это ты, Рабинович, загнул. Только нам в аду еще восстания козацкого не хватало, да Сечи Запорожской.
-А может, что и не хватало? – говорит Рабинович. – Мир-то наш, оказывается, не один. Ну, как война? В быту козак, он, конечно, иногда и некультурный бывает, а на войне так с самый раз пригодится.
«Ну, все, - думает чорт Гадюкинский, - пить бросаю, а в отпуск к психиатру на прием съезжу. Уж и чорт знает что мерещиться начинает – будто козак с евреем дружит, а еврей о вольностях козацких радеет».
Бумагу надлежащим образом оформил, и отправил самостийного дядьку Тараса в ад.
А прочий в рай литерным поехали. С пересадкой, правда, в Граде Новом, да уж лучше так, чем на доследовании мытариться.
Все отправились.
И Орайка сидит у пересылки да плачет.
-Лучше б уж я померла, а великий Анамгельды жив остался, - сказывает, - с меня-то какой толк?
Воры ей, конечно, сочувствовали, а токмо – что ж сделаешь? Анамгельды-то по правильному помер, без нарушений законности, и отменить это, стало быть, не представлялося.
Аленушка девку обняла, поплакала с ней вместе, после курей повела Орайке показывать – для отвлечения. Куря, как Аленку увидали, обрадовались – квохчут, петухи орут, через голову кувыркаются, для потехи драку затеяли. Дым коромыслом.
Лешачата прибежали.
Леший с лешачихой пришли степенно, с подарками, в гости - пировать зовут. Потому как слухи по Земле Русской ходили разные, один другого чуднее, а им же любопытно, как оно в самом деле случилося.
Аленушка и рада. Потому как Орайке пока думать некогда, а на будущее волчиха зело уповала. Она ж понимала, что сделать-то ничего не получится – вот и уповала. Господь-то наш не без милости. Вдруг чего?
Короче, три дни пропили.
















































ПОСЛЕСЛОВИЕ,
которое одновременно является предисловием к продолжению….



Как вы наверное уже догадалися, следом за успешным завершением пьянки пожаловал в ватагу Иблис. Он за последнее время у воров уже совсем своим человеком стал – многие с ним за руку здоровались, иные по плечу похлопывали, а кои заведенным Иеронимусом немецким обычаем и выпивали с Шайтаном на брудершафт.
Иблис ватажников за успехи их одобрил, и от Аллаха известие передал:
-За службу молодецкую дарует вам Аллах карту-бланш. То есть, любое ваше коллективное желание обязуется исполнить в точности.
Задумались ватажники, размечтались.
А Аленка, она уж точно знала, что они все коллективно захотеть должны. Токмо она к мужикам подход имела и понимала, что им время надобно, чтобы подумать, будто они сами до всего дошли.
Волчиха и сказывает:
-Ну-ка, давайте, мужики, быстренько соображайте, что мы с вами давно и оченно сильно желаем.
А Змей Горыныч, сами понимаете, был трехпроцессорный, да и Ай-Кью у него самый длинный,  он первым и сообразил:
-Дык ить, эта, а пускай Он Орайке ее Анамгельду отдаст!
Мужики аж крякнули.
Ловко это Змей  придумал. Как же они раньше-то не догадались? Самое ведь правильное общественное желание.
Дальше сцена последовала душещипательная, я такие не люблю. И самое бы время поставить точку, да только Унылого Мужика сызнова жареный петух клюнул. Куда – это вы сами догадывайтесь, а только клюнул сильно.
Мужик Иблиса в сторонку отзывает и сказывает:
-Соображение имеется, товарищ Шайтан.
-Дык ить, эта, слушаю внимательно, - Иблис ответствует, а сам и думает: «Интересно, куда эти добровольцы меня еще вовлекут? Итак уже на небеси все надсмехаются: у Диавола-де бойскауты для добрых дел завелись».
-Понимашь, какое дело, мы, как в мире том постороннем лазили, так и показалось мне, будто бы ихнему Вседержителю мир Его вовсе и без надобности.
-Это как это?
-А вот так. Сотворить-то Он его сотворил, а в порядке поддерживать, да текучкой маяться – это не в Его характере. Он бы лучше еще чего сотворил. Так что мир тот – Ему обуза, а людишкам тамошним – от капризов Его – мучение. Вот бы нам на предмет расширения этот мир у Него откупить….
У Иблиса от этого полета фантазии голова пошла кругом. То есть на этот раз воры сами себя переплюнули. Такого от них никто не ожидал. Хорошо, хоть откупить, а не украсть….
-Ладно, - говорит Шайтан, поскольку с таким предложением ему к Аллаху выйти не стыдно. Может и дураком охают, но уж надсмехаться перестанут – точно. Потому – над психом надсмехаться – себе дороже может стать. – А токмо скажи ты мне, дорогой, какие активы можем мы Вседержителю взамен предложить, и где нам их столько взять? Их мир старше нашего, развитей, и стоит дороже.
-Это ты верно заметил, - Унылый Мужик сияет, потому как беседа поворачивает в нужную сторону. – По взаправдашнему нам ихний мир ни в жисть не откупить. А вот сжулить, я думаю, можно. С такой неуравновешенной психикой Вседержитель ихний наверняка либо пьет, либо колется. Понимаешь, к чему веду? И ежели на страсти Его пагубной тонко сыграть, так и за четверть цены, думаю, мироздание у Него можно отглотничать.
-А четверть цены где взять? – Иблис, сам не замечая, планом уже увлекся, глаза у него загорелись, а сам подпрыгивает, да с ноги на ногу переминается. – Наш-то бюджет – едва концы с концами….
-И тут у меня соображение имеется. Можно сказать, намек. Мы, когда там были, с одним интересным Ведмедем беседовали. Так этот Ведмедь математически, значить, доказал, будто в структуру ихнего пространства некое понятие не помещается. А, чтобы понятней было, я тебе пример приведу:
-Сидит, скажем, у нас Рабинович. Хороший, между прочим, мужик. А приходят к нему – и хряп по башке! За что? – за то, что Рабинович. Понимаешь, как? А в том мире Рабиновичу, конечно, тоже могут – хряп по башке, но уже за что иное….
Иблис Хасана подзывает:
-Слышь, дорогой, ты в курсе, что твой кореш удумал?
-Канэшн. Ми пра то многа думал, харош план получаэтся. Заадно аны от Зэмля наш Русскый отвяжутся, - говорит исторически сложившийся антисемит Хоттабыч.
-Ну, мужики, вы даете!
А вот здесь, пожалуй, можно и ставить точку. В этой книге.