Ромашки

У меня отличная задница, так все говорят. Потому я ношу слишком узкие джинсы с низкой талией и пояса с тяжелыми пряжками. Снимаешь джинсы, швыряешь в угол, а пряжка там гулко бухает и звякает – приятно слышать. С последнего гонорара накупил себе десять пар штанов и двадцать поясов. Один другого лучше, а на одной пряжке написано секс большими буквами. Выразительная надпись, видно даже в темном клубе какого я сюда приперся и чего ищу. На пряжку с сексом можно ловить, как на живца. Подойди ко мне, крошка, малыш, прелесть, будет тебе секс. Или я тебя трахну, или ты меня. А то, что ты девочка, значения не имеет, у меня есть такая штучка, на упаковке было написано «страпон», я ее называю «банан». Да, малыш, крошка, прелесть, я бисексуален до мозга костей. Сзади меня пару раз принимали за девку, это еще когда я носил волосы подлинней, пока не начал лысеть. Фрида говорит – это от наркотиков, я думаю, что наследственность: дедуля с папиной стороны был лысым как коленка. Но может и наркотики, кто его знает. Чистого кокса в наше время не найти. Все с примесями, от чего в носу потом огнем печет и кайф слабый, совсем никакой, тяжело его поймать – принимаешь еще дозу и в носу печет сильней. Скоро у меня начнутся кровотечения, это я так думал, пока бабки на наркоту не кончились. Все-таки, жрать оказалось важней, чем покупать дурь. Ну и Интернет тоже вроде как важней, где я буду порнуху смотреть? Моя жизнь и так напоминает порно из разряда «ничего так себе», но есть люди, что делают это лучше. Хоть и кровати у них практически такие как у меня были, пока я их не доломал в пылу творческого застоя. Почему-то мне казалось, что если разбивать спинку  бейсбольной битой, это подбавит в мою жизнь катарсиса и откроет нужные чакры. Снизойдет вдохновение и восторг, я напишу новый роман, который переплюнет два предыдущих, заработаю кучу бабок на отличный кокс без примесей и накуплю  «бананов» новых, неизведанных доселе размеров. Но ничего не происходит. Мое творчество достойно только кнопки delete что я периодически и проделываю, дописав очередной опус почти до конца.
- Да ну, - говорит Фрида, заглядывая мне через плечо, - охуенный текст, не гони. - Хотя вру, Фрида так не говорит. Фрида жеманничает, тянет слова:
- Это прелесть, - говорит Фрида, заглядывая мне через плечо, - это очароваааательно, так романтично, у меня просто слов нет…
- Дерьмо, - отвечаю я и удаляю текст нахрен.
- Зря, - тянет Фрида обиженно и запахивает на тощей груди пеньюар с перьями. Зачем трансвеститу средних лет таскаться по нашему общему дому в гламурном прикиде – я не знаю и Фрида тоже не знает. Он так привык. Он даже ссыт сидя, потому что член отрезать не решился, но чувствует себя девушкой. Теткой, сказал бы я, потасканной теткой с дрябловатыми бедрами. Его трахать - все равно что ****ь тетку за тридцать. Сзади ощущение то же, даже писк, доносящийся из-под пергидрольных кудрей – точно теткинский.
- Держись, Фрида, - ору я, вколачиваясь в его задницу, и Фрида держится за спинку кровати, чтобы не грохнуться вместе со мной на пол. Когда нет денег, очень полезно иметь под рукой тайно влюбленного в тебя трансвестита, всегда готового подставить жопу и купить в долг сигарет. Если посчитать, сигаретных денег Фриде я должен уже пару тысяч фунтов, если перевести в баксы, будет и того больше, а если в какую-то туземную валюту, получится, что я вишу трансухе пару миллионов, которые никогда не отдам. Ебу я его тоже в долг. Ему приятно, а мне не в тягость. Деньги – это нужная вещь, я люблю деньги. Помню, как получил первый гонорар – обсыпался бабками, лежа на черной шелковой простыне и дрочил на этот потрясающий запах. Терся членом о лик королевы и кончал на него, пару купюр пришлось менять в банке, я их так затрахал, что даже  дилер к оплате бы не принял. Потом уже попустило, но гладить пачечки, перетянутые резиночками было приятно. Кстати, резиночки я потом на член надевал, чтоб эрекция была подольше. Фрида говорит, что у меня плохо стоит от наркотиков, но пошел ты Фрида… или пошла ты Фрида, я знаю, что на тебя у меня никогда хорошо стоять не будет.
Вообще-то Фриду зовут Готфрид. Он швейцарец, как охранник в Ватикане. Не два метра ростом и не красавец. Просто себе такой среднестатистический Готфрид, уразумевший в тридцать с лишним, что ему нравится одевать платья  жены и в таком виде гулять по дому. Жена тоже любила свои платья, даже больше чем Готфрида, поэтому дала супругу пинок под зад и отобрала «игрушки». Я с ним познакомился уже когда Готфрид был Фридой и выступал в клубе, а я в том же клубе искал себе любовника. А нашел соседа, с которым снял квартиру в хорошем районе и не слишком напрягаюсь при оплате счетов. У меня комната побольше и с балконом, у Фриды поменьше, зато к ванной бежать ближе, чем он и пользуется каждое утро. А знаете, как тяжело из Готфрида делать Фриду? У этого педика косметики больше, чем у Элизабет Тейлор. Сначала он бреется, лицо эпилировать нельзя, а то бы он и туда восковых полосок налепил. Затем вдумчиво изучает подмышки, пах и ноги, невовремя вылезший волосок выдирается с тихим, деликатным взвизгом. Потом он моется, потом укладывает волосы и мажет рожу кремом. Я раз пошутил и подсунул ему крем для ног, но Фрида ничего не заметил. Если он сегодня выступает, то долго наводит марафет и старается незаметно ретироваться в свою комнату, чтобы появиться оттуда во всем блеске Королевы Драмы. Это у него псевдоним такой – Фрида – Королева Драмы.
Я трахал Королеву в его гримерке и пряжка с сексом стукалась о столик, а Королева упиралась башкой в зеркало и размазывала тональный крем из треснувшего тюбика по ладоням и накладным сиськам. Я не люблю накладные, я люблю натуральные, чтобы в руке помещались, но с телками у меня плохо получается. Я слишком нежный и все норовлю подставить жопу, забывая, что у них нет члена. И далеко не каждая согласна одеть банан. Они считают, это пошло. То есть, трахаться в лифте и на балконе – это норма, а засунуть страждущему в горящий желанием анус предназначенную и сконструированную для этого штуку – они не могут. Хотя, была одна. Пресс-секретарь моего издательства. Младше меня на год, мне 28, если кто не знает, Фриде – 35, но он говорит, что ему 30. Так вот, пресс-секретарь была сукой, этакой пресс-сукой, и звали ее соответственно – Бонни. У меня в детстве была собака, ее тоже так звали, почему собственно и сука. И Бонни была моей поклонницей. Ну, не из тех, кто подставляет сиськи и обложки под росчерк пера. Она, во-первых, прочитала все мои две книги со сборником новелл, а потому выдала конструктивную и правильную критику, которая вывела меня из себя.
- Давай выпьем, Бонни, - сказал я. Критиковала она меня на одной издательской вечеринке, так что выпивка была на шару. Бонни пила джин с тоником и лаймом, притом лайм съедала вместе с кожурой, и кисло было мне, а не ей.
- Пиши еще, - заявила мне Бонни, после того, как размазала по стенке мои опусы тонким слоем.
- Нахрена? Чтобы сучки вроде тебя самоутверждались за мой счет? – Я был пьян, и эта сентенция покорилась мне только с третьего раза. Бонни сжевала очередной лайм, вдумчиво оглядела меня с ног до головы и положила руку на мой зад.
- Поехали трахаться, - заявила она равнодушно и сжала пальцы, а хватка у нее была железная.
В п…, пардон, между ног у нее тоже было железно и мокро, она меня так стискивала, что не встать член не мог, и не захотеть ее я тоже не мог. Во рту у нее и у меня воцарился вкус лайма и джина, а губы пахли вишней. Странно слышать слова «трахни меня», окрашенные вишней. Все то время, что Бонни не работала пресс-сукой, она, видимо, качалась в спортзале: мышцы у нее были твердыми, упругими, как туго надутый баскетбольный мяч. А еще она царапалась, хоть ногти, я успел заметить, подстрижены были коротко-коротко.
- Еще!... - выдыхает мне в лицо лаймом, вишней и джином, пропихивает между нами руку и трет себя по клитору… я чувствую и двигаюсь быстрей и глубже как в чертовом соревновании. Даже сейчас помню, как было обидно, что она кончила и наблюдала холодно, пока я дотрясусь на ее накачанном, без грамма жира, теле до своего позорного торопливого оргазма.
- Сигарету, - воткнула мятую мальборо в вишневый, джино-лаймовый рот и изрекла:
- Ты гей?
Я уронил презик на голубой пушистый коврик, что мне Фрида подарил на прошлое рождество и икнул.
- Гей, - подытожила сучка Бонни и выдохнула дым колечком, - а я би. Потому у тебя так хреново вышло работать хреном, что ты гей, или просто я не возбуждающе выгляжу?
- Я не гей, - возразил я осторожно и глянул на ее идеальные силиконовые сиськи, помещающиеся в ладони, - я тоже и тех, и тех люблю. - За дверью подозрительно заскрипели и зашелестели, не иначе Фрида подслушивал и ревновал. Тогда я и понял, что Бонни это может. Может одеть «банан» и забананить мне по самое небалуй. Что она собственно и сделала с недрогнувшим лицом, держа руку с сигаретой на отлете. И она не обижалась, когда я называл ее сучкой, кончая, только шлепала больно и подавалась вперед с такой силой, что мне казалось, мозги вылетят через уши.
Подзабытый Фрида страдал и мучился, раз даже подсыпал ей в кофе соли вместо сахара, но Бонни не даром работала в издательстве и имела стальную хватку, срать она хотела на душевные терзания немолодого трансвестита. Притом, зря он волновался, пресс-сука ненадолго у нас задержалась. Исчезла, как только мои книги приелись и перестали приносить прибыль. Это произошло как-то быстро и незаметно. Вот он я – звезда и модный писатель, а вот он я – втыкающий в монитор ноутбука, засыпающий клавиатуру табачным пеплом. А все слова, что раньше я складывал во фразы и страницы печатного текста, теперь не буйно и рьяно выстраиваются в нужном порядке, а вяло выплескиваются никуда не годящей блевотиной. Мне самому мерзко читать с утра, что написал вечером. Пьяный, трезвый, под кайфом и в своем уме, кончивший и воздерживающийся от секса – я пишу полное дерьмо. Я удаляю текст и плачу, а Фрида гладит меня по плечу. Верный, на все готовый Фрида, напиши за меня гениальный текст.

А потом в мою жизнь пришло садо-мазо со всеми вытекающими. Оно и раньше туда приходило: во-первых, чего только в Интернете не увидишь, во-вторых, кто-то решил, что вечеринки в стиле кожи, латекса, плеток и ошейников – это очень круто. И мне тоже так казалось: ведь на вечеринки я попадал уже изрядно пьяным и счастливым. Но когда бабок хватает лишь на сигареты, а начатый гениальный роман годится только на растопку, это если еще его распечатать, на что тоже нужны деньги, которых нет, да и камином мы не пользовались ни разу: Фрида складывает там свои журналы, вот тогда все кажется уже куда мрачнее.

Ее зовут Госпожа Роза. В моем гениальном, хоть и приговоренном на уничтожение, романе я уже отвел ей достойное место. Госпожа Роза там такая, как есть на самом деле: накачанная ботоксом, затянутая в корсет.
- Тебе не стоит сбиваться со счета, - изрекает она безэмоционально. Какие уж тут эмоции, когда от подтяжек кожа на лице вот-вот треснет. А потом в воздухе свистит и - бах, в голове взрываются звездочки. Она мне заплатит в любом случае, буду я считать, не буду или вообще вырублюсь, потому что я нежный, вы же помните, но я зачем-то считаю. Даже дома, когда Фрида, участливо всхлипывая, мажет мне спину чем-то, что щиплет и воняет спиртом, я продолжаю считать. Иногда так и до тысячи дохожу, это если не сбиваюсь. А потом сажусь и пишу, описываю, как мне было больно и всех тех, кто на меня приходил посмотреть. Они и в половину не такие красивые, как на вечеринках в стиле латекс. Я получаю кайф, выписывая каждую деталь, а Фрида заглядывает через плечо и ужасается. Это ему повезло, что он не видел своего описания, тебе там тоже не поздоровилось, слышишь?!
Этот роман я не удалю, пусть будет. Как разбогатею и буду покупать только самый чистый кокс у проверенных дилеров, позачитываю оттуда страницы вслух, стоя на балконе. Мне ведь тогда будет все равно, что подумают. Мне и сейчас все равно. Я вчера уснул в ошейнике с шипами, так устал и все считал, даже когда мне снилась Бонни – тоже почему-то считал, хотя она просто курила в том сне и пальцем меня не тронула. Проснулся и сказал: «четыре тысячи шестьсот шестьдесят семь», Фрида не расслышал и крикнул из кухни: «Доброе утро».

Я стою теперь на коленях так часто, что норовлю опуститься на землю где ни попадя. В последний раз обнаружил себя ждущим так автобус. Потом на джинсах были грязные пятна.

Хочу кокаина. Пять страниц накопировал этой гениальной цитаты. Хочу кокаина, заорал в окно, хочу, хочу, а получил чашку чая.
- Наркотики тебя убьют, - у Фриды, когда он меня жалеет, лицо собирается в кулачок мелкими морщинками, сразу видно какой он потасканный и жалкий. Я его трахаю, чтобы он захотел мне дать денег на сигареты, но он покупает их сам. Решил меня спасать от меня самого, ждет, как верная жена, после моих вечеринок с обезболивающим наготове и все шепчет себе под нос, что я себя не жалею, а я снова сбился со счета, может, стоит сказать про это Госпоже Розе? Хотя, она мне платит, значит, я ненастоящий раб. У нее уже один есть. Вообще-то его зовут Джон, но отзывается он на «Эй!». Ему запрещено говорить и воду он пьет только из унитаза. Смысла я в этом не вижу. Его рабский унитаз по назначению никто не использует, так что акт самоотречения пахнет просто водопроводом, а не как-то по-особенному. Но в его униформе я бы точно смотрелся лучше: у меня ведь замечательный зад, потому я ношу джинсы с низкой талией и пояса с тяжелыми пряжками, чтобы сразу было ясно, на что рассчитываю. Но секса мне не достается – только бах и больно. Я все жду, когда будет приятно, Джону же нравится.
Мне уже не звонят из издательства, у них новая звезда, какая-то коротко стриженая девица, пишущая про лесбиянок. Я очень хочу с ней познакомиться, но на ее вечеринки меня не приглашают. Обидно, я ведь все еще популярен: вчера видел, как старушка в метро читала мой роман. Судя по лицу, ей не нравилось, но читала же.

- Сессия, - повторила госпожа Роза, - вы не ослышались, - она всегда очень вежливая. Еще бы, она мне платит, у нас деловые отношения и ничего, что я получаю деньги за художественную роспись моего зада.
- Это я понял, а в чем ее кардинальное отличие от предыдущих?
Я поглаживаю подлокотник кресла и наблюдаю, как раб Джон лижет тонкий металлический каблук ее лаковых черных туфель, тщательно и аккуратно вылизывает, розовый язык так и мелькает.
- Дуэль, будет еще один участник… какой бы не был результат - в любом случае, я заплачу вам… - Роза озвучивает солидную сумму и вопросительно приподымает тонко выщипанную бровь. Я конечно согласен и готов. На эти деньги я накуплю кокаина, и еще на джинсы останется. На одну пару так точно. Она что-то говорит про девайсы, но я вижу только белую дорожку вожделенного порошка, уходящую за горизонт.
- …и стек, - изрекает госпожа Роза и давит каблуком Джону на язык. Тот мычит и жмурится, я снова киваю и тоже жмурюсь: не хочу этого видеть.

Даже когда я ломал руку, сверзившись в недра клуба с лестницы, и выл, пока мне зашивали рассеченный кастетом лоб в кладовке другого, но не менее приятного заведения, я был уверен, что это финиш, больнее мне в этой жизни быть не может. И месяц тесного сотрудничества с госпожой Розой меня, по сути, не научил ничему. Хоть я и научился считать удары не сбиваясь, оказалось, что у нее для меня еще есть сюрпризы. После дуэли я не был в состоянии даже вызвать такси и вместо дома отправился прямиком в больницу на ее машине. За рулем сидел раб Джон в кожаных трусах и с кляпом во рту. Но я собой горжусь, даже валяясь в глубочайшем обмороке в приемном покое, я помнил, что мне заплатили за все мучения и цепко держал пачку купюр в кулаке, пока Фрида не приехал. Прямо с клубной сцены, в парике цвета платиновый блонд и синем платье, искрящемся, как иней на стекле.
- Ты такой красивый, - сказал я ему, перед тем, как симпатичный врач вкатил мне лошадиную дозу чего-то восхитительного, чего у дилера не купишь.

Пока я валялся в больнице и тащился от дармовых «почти наркотиков», Фрида произвел ревизию в моей комнате. Именно это он мне сообщил, когда пришел навестить. В это раз его появление не вызвало никакого фурора, потому что Королева Драмы была в образе Готфрида и разве что чуть-чуть подкрасила глаза для придания облику тоски и печали.
- Я позвонила этой суке, - сообщает Готфрид, суя в белую вазу букет растрепанных ромашек.
- Госпоже Розе, что ли?
Я сражаюсь с малиновым желе и, наконец, опрокидываю вазочку на пол. Розовый комок упруго скачет под кровать, и я тянусь за вазочкой с апельсиновым. Можем устроить соревнования: кто поскачет дальше.
- Нет, твоему издателю, - Готфрид обрывает лепестки с ромашки, выпавшей из букета и, похоже, гадает вслепую, потому что смотрит на меня прищурившись.
- Нахрена ты ей звонил?
- Я отправил ей твою рукопись, - я секунду смотрю на него, а потом кидаю непокорившееся желе о стену. Я ору на него так громко, что прибегает симпатичный врач со шприцом жидкого покоя наготове. Пытаюсь слезть с кровати, путаюсь в простыне и падаю мордой вниз на белый линолеум, разбивая себе нос. Готфрид наблюдает за шоу, смеется, а его подкрашенные глаза расплываются грязными кляксами от выступивших слез. Я размазываю кровь по полу, хочу сказать, что Фрида, какая же ты сука, но горло перехватывает и меня громогласно тошнит скудным больничным обедом прямо на кроссовки симпатичного доктора, который теперь точно лишит меня дармового кайфа.

…зря он орал на меня, его книга имела успех, и сейчас имеет, слышишь, мальчик, я же тебе про своего друга рассказываю, это ведь благодаря ему мы сейчас тут с тобой жаримся на солнышке… намажь мне спину вон тем кремом от Диора… Что с ним случилось? Передоз, мальчик мой, слишком много кокаина на радостях, а сердце у него было все-таки слабое.
Я так плакала, так плакала… ромашки теперь носят на могилу каждое воскресенье и среду, все оплачено. Я жалею, что не дарила ему раньше цветов… передай мне коробочку салфеток, вон тех, от Диора… да… Грустно все это, а закаты здесь на Ривьере все же прелесть, правда, мальчик мой?