Система Алмазова

   - Давай  спаю! –  выпрашивал  тщедушный  армянин. – Скока  нада?
Бугор,   сверху   вниз   глядя   на   носатого  мигранта,   безразлично  мотнул головой.
- Ничего не надо.  Отвали. 
Армянин  не уходил,  пьяно  улыбался,  сверкал   золотыми  коронками. 
-  Двэсти  даю,  пойдет?

С высоты  сцены,   зал  фешенебельного   ресторана  был  как  на  ладони.     Белоснежные  скатерти,  сверкающие  приборы,  дорогие  закуски,  хорошо  одетая  публика.  По мозаичному  полу  бесшумно  сновали официанты,  в  своих  черных  смокингах    похожие  на  музыкантов  филармонического  оркестра.    
Кадки  с  пальмами,  потолок  с  лепниной  и  люстрой  как  в  Большом   театре.  На  балконе  слева  - одетый  в  серый  невзрачный   костюм  дежурный  гэбист.  Посреди  пьяного  угара  восьмидесятых,  плясок  в  ночных  кабаках  и  тройных  счетчиков  такси,  расположился, - как считалось,  -  «островок  приличия  и  политической  надежности».   Гостиница  Совета  Министров. 
Седая.  Запретная.   Полная  имперского  высокомерия.

- Двэсти  пидысат! – армянин,  наклонив  голову,  полез  в  карман,  вывернув  пачку,  стал  отсчитывать  купюры.  Цыкал  зубом,  шевелил  волосатыми  пальцами.
- Да ладно, - процедил  Даник  и  поправил  ремень бас гитары.  - Пусть  поскулит. Сделаем  потише.
Бугор  украдкой  поднял  взгляд  на  балкон,  медленно  прошелся  с  саксофоном  вперед-назад,  встал  на  прежнее место.
- В  шашлычную  захотели? – и  в  упор  посмотрел  на  Даника. – Цыганочку  с  выходом, а? Давно  не  играли?   Мигом  вышибут...
Сережа  сидел  за  ударными,  скучая  играл  палками,  пропускал  их  между  пальцев:  ускоряя,  вращал  на  манер  пропеллера...  Фрррррыть!  Пойманная  в  кулак,  палка  застывала  как  вкопанная.   Очень  эффектно,  но  никому  не  нужно -   кто  оценит,  пальмы  в  кадках, что ли. 
Лениво  высматривал  публику.  На  одном  столе  задержал   взгляд.
- Что  за  девка? – и  кивнул  на    молодую,   обтянутую  в  черное:  взбитые  волосы,  яркио  накрашенные  губы.  Над  столом  - пухлыми  шарами  грудь. 
-  Где? - машинально  встрепенулся  Бугор,  но  тут же  поник  и  отвернулся.  Вот-вот  на  сцену  должна  была  взойти  молодая  певичка,  с  которой  Бугор  «тайно»  жил.  Певичка  секла  за  Бугром  как  конвоир  за  ушлым  зеком;  перехватив  очередной  его   масляный  взгляд  на  какую-нибудь  малолетку,   в  перерывах,  в  подвале,  устраивала  короткие,  но  жестокие  расправы:  таскала  Бугра  за  волосы,  подпрыгивая,  била  коленом   в  живот  -  блюла  «семейную»  нравственность.   Помирившись  и  наведя  марафет,  из подвала  оба выходили   тихо.  Как будто  ничего и  не  было.   
Стерва, - кряхтел  на  следующий  день  Бугор,  приглаживая  плешину  от  выдранных  волос и потирая  кишки   -  а все  равно  не  брошу.  Где  еще  такую  жопку  упругую  найдешь и  волосню  кучерявую…  аж  до   пупка  до  самого?!   Ууууух…

«Девка»  сидела  не одна.  Рядом  сгорбились   две  товарки,  -  блеклые  и  невыразительные.  Серенькие  как  мышки.   Мышки  пугливо   тыкали  ложечками  в креманки  с  мороженным,   «девка»  громко  смеялась,  небрежно  разливала  шампанское,  водила  глазами   нагло  и  вызывающе.
- Путана, -  увернно  определил  клавишник  Гера  Цветков. - Где-то я  ее  видел.  Молодая.  Лет  двадцать,  наверное.  Хороша,  сволочь.   Сиськи, а?  Стал  бы?  -  и  повернулся  к  Сереже.
Бугор  еще  раз  посмотрел  на  балкон.
- Ушел.   Ладно,  давай,  что  ли  - и махнул  армянину.  Армянин  полез  на  сцену,  путаясь  ногами  в  проводах,   пробрался  к  микрофону.
-  Для  нашего  друга  Отарика,  прогудел  армянин  и  махнул  в  сторону  группки  известных  московских  катал  за  дальним  столом.   Поймав   ответный  взмах,  постучал  по  микрофону – работает?
«Девка»  с  интересом  оглянулась  на  дальний  стол.
- Давай,  -  прошипел  Бугор, - не  тяни резину,  - и  подсунул  микрофон.

- У  наз  вороу  суровие  закони, -  зловеще   начал   армянин…

Бугор  резко  метнулся  к  пульту,  поймал    ручку  громкости,  с  силой  крутанул  в  обратную  сторону.
-  Ты ох...ел?!!
И  сразу  же  телефонная  трель  за  столом  метрдотеля.
- Виктор,  тебя.   Париж,  что ли…  -  испуганный   метр   уже  подтягивал  снизу  круглый  резиновый  шнур.
Отпихнув  армянина,  Бугор  скатися   со   сцены,  ухватил  трубку,  тревожно  выдохнул:  Але!  – и  почти  сразу   бросил  её  на  рычаг.   Все повернули  головы.
-  Алмазов,  из  Парижа,  -  и хлопнул  глазками.  -  Вот,  придурок,  кругом  же  прослушка,  -  покосился  на  балкон.  Серого  костюма  по-прежнему  не  было.  Повернулся  к  музыкантам. -   Ну  не  идиот?   «Витя!  Я  по Парижу  гуляю!», - орет   так,  что  ухо  загнулось.  –  Вытер  со  лба  испарину,  тупо  уставился  на  армянина,  покосился  на  телефон,  махнул  рукой, -   хорош.  Скоро  Патриархия    ужинать    приедет.    Час  перерыв.   Все.  -  Потащил  с  шеи  саксофон,  облизнул  мундштук,  заботливо  прикрыл  никилерованным  колпачком. -  Он  там   по  Парижу,  бля,  а мы?  Шелушим  тут…  «суровие  закони».

Сережа  вышел  в  холл и  плюхнулся   на   кожаный  диван  прямо  напротив  застекленных   входных  дверей.  В двери  постоянно  ломилась  уличная  публика.  Маленький  жопастый  швейцар  в  приплюснутой  фуражке  важно  осуществлял  «фэйс контрол».
- Этих  пустить, что ли? – и   повел  ладонями  по  губам.  У  него  была   стойкая привычка  -  водить руками  по  губам   -  наверное  болели  передние  зубы.
- Пусти, - Сережа  рассеянно  курил,  отмахивал  дым  рукой,  под  шумок  стряхивая  пепел в  кадку  с  пальмой.
Просочились  две  молодые,  ухоженные,   с  хорошими  личиками.  Новенькие  - определил  Сережа.  Раньше  здесь  не  бывали.  Украдкой  разглядывал   изящные   фигурки.  Одна   в  брючках  и  блузке,   другая  в    платьице  с  блестками  и  обе  на  высоких  каблуках.   Эффектно.  Та  что  в  брючках  - вообще супер.  И,  кажется, - обе  не проститутки.  Вот  и  ладно, -  решил  Сережа,   -  а  то  одни  каталы  с  путанами.  Теперь  всех  поровну. 
Вышла  из  зала  и   колыхая   шарами,  процокала   мимо  обтянутая  в  черное,    задержалась  у  зеркала  в  золоченой  раме,  вгляделась,   хищно  повела  лицом  и  направилась  в  дамскую  комнату.   Та  что  с  блестками,  осторожно вынула  сигарету,  щелкнула  зажигалкой,    поискали  глазами  урну.
-  Курить  в  дамскую  комнату  -  приказал  швейцар и  мотнул  длинным   рукавом   в   сторону  двери  с  характерной  эмблемой.
-  Ну  и  порядки  тут  у вас, -  негромко  оборонила   та   что  с  блестками.  Поморщилась, - как  в  Кремле.  -  Кивнула  брючкам, - пойдем.  -  Обе  направились  к  эмблеме  и  скрылись  за  дверью.
-  Анекдот  хочешь?  -  швейцар   расставил  толстые   ляжки,  погладил  сальные  губы,    открыл  рот:  -  Уехал,  значит,    муж  в  Сибирь  на  заработки,  вскоре  пишет  жене…
- Погоди.
Вышла  обтянутая,  направилась  в  зал. Нервничая,  Сережа   загородил  проход.
- Ну?  -  вскинула   глаза  обтянутая.
-  Хочу.
-  Чего?
-  Тебя  хочу.  Аж  трясет,  -  Сережа  действительно  ощутил  легкий  мандраж  в  конечностях.  Подумал:  - «Если  пошлет  - буду  как  дурак».
-  Без  проблем, - неожиданно  легко  согласилась  обтянутая  и,  тряхнув  волосами,  дерзко  откинула    голову.  –   Куда  идти?

В   коридоре,   между  кофейней  и  шкафами  с  посудой,  за  столом  сидел  Бугор  и  наливал  в  стакан   из  бутылки.  Напротив   него,  за  тем  же  столом в  белом  халате,    сидела  совсем  молоденькая  девушка  -  посудомойка,    по  прозвищу  Отравушка.  Отравушка  была  недовольна   жизнью  и  поэтому  любила    водку.  Пила  каждый  день,  но  маленькими  глотками.
-  СлабО   всю  бутылку?  -  Бугор   пытливо  вглядывался  в  Отравушкины    глаза.
-  Ты  лей.  Остальное -  не  твое  дело.  –  Отравушка     молча  выцеживала  стакан  за  стаканом  и  дымила  сигаретой.  У  нее  был  смешной  хохолок  на  голове,  синие  пьяные  глаза   и   розовые,  как  у  школьницы    губы.
-   Куда? -  встрепенулся  Бугор,  увидев  Сережу  с обтянутой.
-   Пятнадцать  минут, -   на  ходу   бросил    Сережа  и  прихватил  за  талию  свою  добычу.  -  Сюда,  сюда.
Бугор  проводил  их  долгим,  полным  зависти  взглядом.

В  подвале,  в  комнате  музыкантов,  обтянутая  сразу  же  опустилась   на  колени и  потянула  вниз  «молнию»    Сережиных  брюк.
- Подожди.  – Сережа   поднял  ее  с  колен,  задрал  платье,    приспустил  трусы.  -  Садись, -  и  подпихнул   к  стулу.  Теперь  она  сидела  с  приспущенными  трусами,  развалив  бедра.  Между ног   отчетливо  темнела  шерстистая  полоска.   -   Привет,  -  мысленно  поздоровался  с  полоской   Сережа  и,  порывисто  вздохнув,  завел  глаза  к  потолку.
В  полуоткрытую  дверь  тихонько  поскреблись.  -  Кто  там  еще?  -  Сережа  недовольно  обернулся.  В  полоске  света  -  лысина,  дорогой  светлый  костюм  и  лакированные  туфли.
-  А я?
-   Жора,  ты?  -  Сережа   всхлипнул  и   задвигал  бедрами,    -  подожди.  Не  видишь,  что ли?
Обтянутая,  не  касаясь   руками,  прыгала  ртом  навстречу,  монотонно,  как  робот.  Через  минуту  Сережа   крякнул,  дернулся  и  замер.   Обтянутая  тоже  замерла.  Вывернув глаза,  вцепилась  зрачками.  Наблюдала.   
Дождавшись когда  отпустят  судороги,   рухнул   на   взбитую  прическу,  застонал.  Почти  сразу   подумал:  ну  и  что?   Тьфу...
- Еще  один,  что ли?  -  вытирала   губы  обтянутая. – Таксу  знаешь?
- Знаю,  знаю, -  проскрипел   Жора  и мотнул  круглой, как у кота  башкой.   Жоре   было  лет  сорок  с  лишним.    После  отсидки,  он  устроил  в  гараже  автосервис,  обслуживал  машины  музыкантов  и  часто  заходил  в  гости.  Как друг  ансамбля.   Сидел  в  проходе  и  шарил  глазами  по  девкам.  В  подвал  его  направил,  наверняка  Бугор.  Знал,  что  там  он,  Сережа,   и  все  же  направил.  Сволочь.
-  Ну,  и  как    хочешь?  -   обтянутая   недоверчиво  уставилась  на  Жорину  лысину.
- По  системе, - Жора сдвинул два стула,  развернул  спинками  от  себя,  стал  укладывать  ее  ноги  на  стулья,  - давай.   

Наверху,  по  коридору,  Гера  Цветков  и  Бугор  тащили  по  полу   матрац.  У  колонны,  с  чашкой  кофе  в  руке,   стояла  певичка,  глядела  равнодушно.
-  Куда её?  -  морщился  Гера.
-  В  подвал,  -  сипел  Бугор, - куда  ж  еще.  Давай,  пока  ни  кто  не увидел.  -  Протащив  в  боковую  дверь,  оба  затопали   по  ступенькам.  На  матраце   подскакивала,  тукалась  об  бетон   полудетская  головка   со  смешным  хохолком,  белый, с  желтыми  подтеками   халат  криво  задрался,  обнажив  розовую  коленку.  -  А  спорила  на  бутылку,  что  выпьет  две  -  продолжал  сипеть  Бугор.  -  Тяни  полегче,  а  то  башку  разобьем. 
Навстречу    матрацу,   вдоль  стенки  поднимались  две  фигуры  -  обтянутая  и  светлый  костюм.  Прижались  друг  к  другу,    пропуская  "транспортировку".
-  Уже?  -  спросил  Сережа.
-  Да  не  стоит  у  него  ни  фига, -  скривилась  обтянутая.  -  Хоть  ртом,  хоть  в   кулак.    Руку  чуть  не  вывихнула,   -  и  повела  плечом.  -  Присылают  тут…  онанистов  с  системами.  А  ну  вас,  -  и  тряхнув  прической,    решительно  направилась  к  столу  с  каталами,  где  уже,  манерно  выставив  сигареты,    щурились  от  дыма    две   ее   осмелевшие  товарки.

Сережа  направился  в  туалет.  Нет,  надо  помочиться.  Зажать  пальцами   кончик,  накопить  мочи  и  резко  отпустить.  Тогда  струя   все  смоет.  Главное  -  только  сразу,  а  не  потом.  Так  поступал  Алмазов.  Вообще-то  не   Алмазов,  а  Леня  Гольденберг  -  лицом  похожий  на  грузина  усатый  коротышка  с  проплешиной  на  макушке  и  наглыми  темнокарими   глазами.   "Алмазов"  -  сценический  псевдоним,  который    сам   и  придумал.  В  то  время,  он  по  блату  достал  себе    зеленые  (других  не  было)  женские  сапоги   с  высокими   каблуками,  запихнул  голинища  под  брюки  и  придумал  себе  этот  цыганистый  псевдоним.
- Леня, а  ты  кто,  грузин?  -  спросил  однажды   Сережа.
Алмазов  молча  достал  паспорт,  развернул  на  нужной   странице, протянул.   "Еврей" - прочел  Сережа,   -  ничего себе...  Алмазов  ухмыльнулся,  достал  спичку  и  полез ковырять  зуб. 
И  все же  грузины   принимали   его  за  своего   и,    подходя  в  ресторане,  приветствовали: " Гамарджоба,  бичо"!   Алмазов кивал и ничего не отвечал.  Тогда грузины принимались говорить дальше, "тхекали",  улыбались,  задавали какие-то вопросы.  Алмазов  просто стоял и смотрел. Без  выражения.  Как андроид. Получив деньги, разворачивался и уходил, а вслед, поднятые  вверх  указательные  пальцы: "Вах! Какой неразговорчивый".   Алмазов действительно  говорил  мало.  Он  пел,   но  как.
-  "Сихварус" – коротко   ронял  Алмазов,  бросал  деньги  в  коробочку,  брал  микрофон,  перелистывал  тетрадь -   искал   текст  песни.  По  большей  части  текста  не  было,  и  тогда  он  нагло,  нисколько  не  смущаясь,   пел  на  тарабарском  языке,  например,  из  Boney M: "Саней,  пипл  пакюкей....."
- Леня, - морщился  Гера  Цветков,  - запомни  хоть  первую  фразу:  "Саней,  естудей  май  лайф".  Это же  у  всех  на  слуху! - Алмазов   даже  не  поворачивался.  Высматривал следующего  клиента.  Кто-то  подходил.  На  чилийском? – пожалуйста.   Начинал: " о пипл  шери-мери  пакюкей".  И  нормально.  Все   тихо  плевались,  но  молчали - коробочка    наполнялась  быстро.   За  глаза  его  так  и  звали - пакюкей.
-  А  этот,  пакюкей,  - втихаря   кивал  на  Алмазова  Бугор, -  с  девок  вообще  не  слезает  и  хоть  бы  раз  залетел,  паскуда.  -  Осторожно,  из  кармана  прощупывал   в  штанах,   тревожился  лицом, - опять что ли…   и    шел  проверять  в  сортир.

Как  все  коротышки  -  Алмазов  комплексовал   и  со  злостью  трахал  всех   девок  подряд.  Он  не  ухаживал,  просто брал  за  рукав  и  тащил.  Не  брезговал  и проститутками,  но  ухитрялся  не  платить.  Однажды  зимой,  Сережа   наблюдал   картину:  убегающая  со всех  ног   по  снегу  какая-то  девица  в  длинном  сером  пальто,  и  догоняющий  ее  Алмазов.  Алмазов  был  одет  в  короткую  дубленку,  на  голове  норковая  шапка  "пирожок".  Одной  рукой  он  придерживал  шапку,  другой  балансировал  на  скользком  снегу  -  будто  собирался  что-то  бросить.  Мелькали  ноги  в  узеньких  брючках,  изо  рта  валил  пар.  Алмазов  несся  за  очередной  жертвой  вдохновенно,  как  маньяк   и   было  ясно,   что   он  её  догонит.  Со  стороны   он  был  похож  на  народовольца  с  бомбой. 
Сережа  представил  себе  Париж:  Лувр,  Авеню  Монтень,  Елисейские  поля   и  пускающего   струю  мочи   в  Сену   под  каким-нибудь  мостом   Лёню   Алмазова.   Может  быть  даже  под  историческим  мостом  Александрa III.  Разумеется,  -  после  очередной парижской   девки,  нагнутой   там  же.  Коротко  вздохнул  –  счастливчик.  По  Парижу  лазает.

-  Так  вот  пишет  он  жене…
-  У  тебя  что  ли  зубы  отваливаются?  -  Сережа  дождался   пока  швейцар  закончит  трогать  челюсть  и  задал  вопрос.   Тот  снял  фуражку,  поднял  голову  и  широко  открыл  рот.  Как  в  зубоврачебном  кресле.  Спереди  и  глубоко  внутри  - сплошь  блестящие   железяки,   переплетенные  какими-то  тросиками.  – Что это?  -   поморщился  Сережа.
-  Протезы.
-  А я  подумал  -  склад  скобяных  изделий.
-  Ну  так  слушай.   И вот,  пишет  он  жене…
В  стекло  легонько  постучали.  Швейцар  метнулся   к  задвижке,  услужливо  распахнул  дверь.  В  проем  по  одному   вплывали  церковные.  Черные  рясы  до  пола,  на  груди  массивные  золотые  кресты,  на  шапочках   тоже  кресты,  но  помельче  и  бриллиантовые.  Бриллианты  сверкали,  переливались  огнями,  брызгали  синими  стрелами.  За  дверью, у  бордюра  сверкал    лаком    затемненный   Мерседес.  И  тут и  там  -  одно  сплошное  сверкание.  Ни  на  кого  не  глядя,  молча  промели  подолами  в  банкетный  зал.  Швейцар  почтительно  прикрыл  за  ними  дверь.  Важно  оглянулся - Патриархия.

Помочившись  в  соответствие  с  системой  Алмазова,  Сережа  вышел  в  холл.
Остановился  у  зеркала,  почувствовал  на  щеке  чей-то  взгляд.   Обернулся.  Смотрела  та  самая,  благообразная.  В  брючках.   Сидела  на  диване  и  явно  изучала  Сережину  щеку.  Понравился, что ли?  –  подумал  Сережа  и  подойдя  сел  рядом.  Молчали.  Сережа  смотрел  в  лепной  потолок,  водил  глаза  по  малахитовым  колоннам.   Наконец  произнес.
-  Ретро.
-  Ампир, - тихонько  поправила   соседка.  -  Сережа  поднял  брови,  повернул  голову.  – Советский  ампир,  -  и  улыбнулась.  – А  ресторан  -  бывший  Яр. 
Ну, то  что  бывший  Яр  -  известно  уже  и  детям.  А вот  ампир…  откуда она  знает  такие  слова?
- Интересно.
- Мне  тоже – опять улыбнулась  соседка.    И чего это  она  все  улыбается,  - подумал  Сережа.  Догадался:  воспитание  такое.  Улыбаться  незнакомому  человеку – значит  демонстрировать  свое   расположение  к  нему.
- И  чем  тебе  интересен  ампир?
- А  мы  как  раз  сейчас  его  проходим.
- Где  это?
- В  архитектурном.  -  Сережа  отсел  подальше.  Просто  хотелось  лучше  рассмотреть   собеседницу.  - А раньше  здесь  был  только  ресторан,  -  продолжала  она.  -  Гостиницу  пристроили  только  в  1952  году.  По  личному  распоряжения  Сталина. Здесь  останавливались  разные  знаминитости:  Конрад  Аденауэр,  Индира  Ганди  и  даже  король Испании  Хусейн.
- Да  нууу!  - а не  брешешь?  -  притворно  округлил  глаза  Сережа.  – Собеседница  рассмеялась,  тихо  как  колокольчик.
- Чего ты?
-  Смешно… кривляешься.
- Ладно,  - Сережа  хлопнул  себя  по  ноге.  – Лучше  скажи,  - приблизился,  перешел  на  ломанный  шепот, - как  тьебя  зьовут? 
-  Валентина.  Валя  – И  положила  руки  на  коленки.  Как  школьница.
- Ампир,  говоришь?  Дааа...  а  скажи  мне  Валя,  чего  это  ты  на меня  смотрела?
- Понравился,  - уже  без  улыбки,  просто  ответила  Валя. -  Сережа отвернулся,  коротко  выдохнул.  Надо  же,  как  просто:  понравился.  Интересно чем.
Из  зала  шумно  вывалились     каталы  вперемешку  с  девками.  Обтянутая  шаталась,   спотыкалась  на  каблуках,  мотала  сиськами и  копной  волос.  Черная,   растрепанная.  Как  ворона.
- Кто это?  - Спросила  Валя.
- Отдыхающие,  -  помрачнел  Сережа. -  Отдохнули,  теперь  пойдут  домой. -  Помедлив, прошептал  - а  знаешь,  кто  я?
- Нет!
Развернулся  всем  телом,  оскалил зубы  приподнялся  и  навис  расставленными  пальцами,  -  чудооовище! -  Валентина  засмеялась. -  Как  у  Аксакова?  Из  сказки  про  Аленький  цветочек? - Из  сказки.  Точно.  - И  вспомнил  про  сказку.

Мама  приходила  с  работы  поздно  и  маленький  Сережа  дожидался  её  с  сестрой-восьмиклассницей.  Злыдней  и  врединой.
-  Расскажи  мне  сказку, - хныкал  Сережа.  Злыдня  вертелась  у  зеркала,  мазала  ресницы  и  топола  ногой.
- Отстань.
- Ну расскажиии, - не  унимался  Сережа.
- Ладно, только  отстань. - И  начинала:  "Расскажу  тебе  сказку,  как  дед  насрал  в  коляску  и  поставил  в  уголок,  что б никто  не  уволок".
- Ааааа... - ревел  Сережа  и  прятался  под  одеяло,  пугаясь  страшного  деда  с  обкаканной  коляской.
 
Скажет  же...  цветочек.

Проводил  глазами  компанию.
-  Знаешь,  мы  тоже  скоро  пойдем.  Подождешь  меня?
- Подожду.
- А  подружка?
- Ушла. У  нее  в  восемь  первая  пара.
Уходя,  оглянулся.  Она  смотрела  ему  вслед  и  была  похожа  на  первокурсницу  театрального  училища.   Открытое  лицо.  Пытливые,  свежие,  по-детски  наивные  глаза.

Играли  недолго.  Через  двадцать  минут  все  уже  переодевались  в  подвале. 
- Ну  мы  пошли,  -  махнул  Бугор и  оттопырил  локоть.  Певичка   продела   руку  и  по-хозяйски  прижала  его  к  себе.  Затихли  шаги  на  лестнице.   Где-то капал  кран,  рядом   -  ни то  мычание,  ни  то  стон.
- Что  это?  -  встревожился  Даник.
Заглянули  в  смежную  комнату.  На  матраце  лежала  почти  голая  Отравушка.  Грязный  халат  собрался  на  шее,  ноги  разбросаны,  на  одной  скатанные  трусы.
Чего  это  она?
- Хочууу,  -  мычала  Отравушка  не  открывая  глаз.   - Кто  здесь?  Давайте,  кто- нибудь,   хочууу…
Макала  палец  в  рот  и  терла  между  ног.
- Резинка  есть? – неуверенно  спросил  Данник.  -  Сережа  брезгливо  отвернулся. 
- И  у  меня  нет.  А  без  резинки  не  буду.  Я  же  не  пакюкей...

Валя  ждала,  стоя    рядом  со  швейцаром и  украдкой  наблюдала  как  тот  водит  пальцами  по  губам.
- Ну,  и  «пишет  он  жене», -    подойдя,   напомнил  Сережа.
- Да!  -  обрадовался  швейцар,  - и  пишет  он,  значит  жене: 

- « Живу  на  Баме,  питаюсь  грибами,  высох  как  осина,  (х)уй  как   волосина». 
-  А  она  ему  в  ответ: -
«  Живу  на  Юге,  питаюсь  у  подруги,  жопа  как  корзина,  (е)бут два  грузина.  Нах(уя) мне  твоя  волосина».   

Замер,  ожидая  реакции.

- Сам  придумал? –  деликатно  спросил  Сережа.
- Нет, -  удивился  швейцар.  -  Анекдот  же!
- Браво, -  Сережа  пару  раз  хлопнул  в  ладоши,  обнял  Валентину  за  плечо,  -  пойдем.
- Стой, - Швейцар отклячил  жопу,   щелкнув  каблуками  и   вскинул  руку  к  фуражке: - Мичман  Российского  флота. Подумав,  уточнил:  -  в  отставке,  –  и  довольный,  провел  пальцами  по  губам.  -  Заходите.

- Ну и юмор  у  него,  - Валя  поежилась, - как это…
- Морской, - подсказал  Сережа.
- Да  уж.
- Что  поделать.  Бессознательная  склонность  к  самодеятельному  творчеству  на  фоне  угнетающей  пошлости  и  нравственного  упадка. 
- Русский  иррационализм?
- Русская  дурь. Хотя...
- Что?
- Не надо  порицать.  Порицая,  как  бы  возвышаешься  над  объектом  порицания.  Замаскированная  форма  гордыни.
- В  самом  деле? Откуда  ты  знаешь?
- Читал.
На  улице вздохнули  полной  грудью.  Отошли  в  сторону.  Стояла  тихая   осень.  Асфальт  был  засыпан  березовыми  листьями.  Валя  прильнула  к  Сережиному  плечу.
- Замерзла?
- Нет.  Так  просто.  -  Улыбнулась.  - Надо  же,  пришла  посмотреть  ампир,  а  увидела  тебя.  - Вдруг,  развернулась,  положила  голову  к  нему  на  грудь.  Прижалась  ушком  -  наверное  слушала  сердце.  А  он  подумал,  - как  же  она  так.  Быстро.  И кто  она  вообще?
Взял  лицо  руками,  отвел,  вгляделся  пристально.  У  нее  было  хорошее  выражение – детское и  вместе  с тем  женское.     Не  думает  и  не  говорит  плохо,  от  того  такое  лицо  и  такие  ясные  глаза.  Наверное  на  таких  женятся.
Оглянулся  на  мрачный  угловатый  силуэт  здания.  У края  бордюра  стояла  Отравушка.  Моталась  из  стороны  в  сторону,  тянула  руку,  ловила  такси.  За  другую  руку,  к кустам,  ее   тащил  лысый  Жора  и  свет  уличного  фонаря  играл   бликами  на  его  круглой  котовьей  башке.  - Не  смотри, - Сережа  переступил  ногой,  встал  так,  что бы  ей  не  было  видно.   Захотелось  поскорее уйти.  Обнял   Валентину,  поцеловал  в  висок,  провел  по  щеке  и  слегка  коснулся  губ.  От  нее  пахло  лесом.
- Я  пошутил.
- Насчет  чего?
- Насчет... чудовища.
- Я  знаю. - И посмотрела  спокойно.
Подняли  головы -  звезды.  Слабенькие,  еле  заметные  в  городских  испарениях. Мерцающие  и  холодные.   А  может  есть  и  теплые,  живые,  с  лесами,  полями,  морями.  Разве  отсюда  определишь.  И  что,  там  нет  никакой  жизни?  Не может  быть.  Есть,  но  другая.  Чистая,  исполненная  глубокого смысла.  Иначе - зачем  тогда  всё.  Одна  сверкнула  ярче  обычного,  подмигнула   желтым  глазом.
- Смотри,  вон  там.
- Что?
- Живая  звезда.