глупости

не знаю ответа на этот вопрос. Тихо повторяю за Артуром романтические отрихтованные строчки, выкупая у ночи одноразовую возлюбленную, кокетливо жеманящуюся, ароматизированную мясом. Мне бы твои заботы. Мечтаю о дорожных указателях, затесавшихся в сгибы несовершеннолетних припудренных локотков.
 Смущение, запрятанное глубоко в рыжие ресницы очередной вавилонской блудницы.
- М-могу я ничего об этом не думать?
Алкоголь. Дрянь, дрянь. угловатая общность нетрезвых плебеев справа и слева от меня. переходим в 2d.
- Я туда больше не ходила. Меня там облили вином.
Право, свиньи. Прямо на ребра хрусталем инкрустированные, выпускную форму промочили, с гоготом наблюдали совершенство юных форм. Не поймешь мотивов. Сбитое крепацкое самосознание окружает. Сенильная ватность бармена. Запах свежей говядины под боком, в надежде на лучшее жмется горячо и сладко. Пробуждает хищника трепещущий кусок свежего мяса.
Тоскливо, предпразднично, вечерне. Гул разъяренной толпы, пара пристыженных, здравия не пожелавших, знакомых лиц. Шелудивые псы. Блохи усталости, проказа мнительности.
- Пробудись же ото сна, моя вялая вавилонянка. Вдохни улицы и тумана. Рассечем автомобили в охотничьих бросках. Трахнемся как животные... а, это потом.
Задеваю дверью тройку молодых накачанных спиртным шикарных кутил. Вся спесь, вместе с перегнанным сквозь сердца самогоном, собирается капельками пота на широких, выносливых спинах. Орут пошлости в томные напомаженные лица прохожих женщин, утрамбовавшись крепко, приклеившись друг к другу плечами ломовыми намертво, деля равновесие. Заблеванная манишка - символ расхожего на улицах трагифарса-дель-арт.
Она запомнит меня на всю жизнь; я уже в третий раз переспрашиваю ее имя. Богатый красавчик... мое сердце облили вином (право, свиньи!), смыли облик печального романтика, из приватного громоотвода щерится древний хищник, сумасшедший австралопитек, изобретатель первых орудий труда, с усилием три на четыре поделяющий. Тсс, брат мой двухтысячелетний, трехтысячетельный, не время, урбанизированные приспособления привезут нас в вигвам, жилище из камня и шкур, а уж там... Такси!
Городская гирлянда витрин из машины. Безвольные девичьи руки, плечи хранят следы жертвенной крови младенцев. Молчание, пьяное отупение, будто вокзал наступает на крысиный хвост. Мразь.
Лишь немного дикости в легких, логоклонии на языке. Свирепый шофер. Лео Таксист, грязный грабитель, липким взглядом молодой мною ангажированный крутой круп провожающий.
Мои пещеры.
- Му... му...
Корова, в железные молнии упакованная, лаком да лайкой зашитая. предстань передо мною, моя Артемида. Обрати меня в волка, что бродит бессонный под покровом ночи, очами горящий, хищнические инстинкты утоляющий, бесконечно гордый тайной превращения. Одолжи мне свою ипостась мертвой принцессы - я одарю тебя сияющим взором неведомых статных тварей, пожру весь стыд, краснящий твои юные ланита, выдам десять миллионов чужого счастья, с урчанием переработав красную помаду с твоих осторожных губ.
Вчерашняя бутылка вина с просяще открытым горлышком, забытая мной на столе. раскрытая "Женщина в песках" Кобо Абэ на полу. споткнуться о провод от телефона, молча послушать немного смита, изголодать австралопитека и женщину, озвереть и трахнуться. как животные. смешать изученное с тайным, сбить пробку напряжения, пересечь границы непристойного, чтобы оказаться наконец в чистой белизне чужого свежевыкрашенного мозжечка.
Уходи. Иди. Много сигарет. Никотиновая жажда водит хоровод с постэндорфиновым опьянением, отзывается покалыванием в пальцах, леденит затылок и кончик носа. Иди отсюда.
- Му-му-му... Му?
- м-м-м-муу-у, чего кричишь, корова недошитая.
Артемида не сияет улыбкой вновь произведенному волку. Она гневается на то, что он продолжает, по-звериному грубо, восхищаться совершенством ее наготы. Не сбивайся с роли. Хлопни левым каблуком и входной дверью, черканув напоследок цифрами телефона, щелкнув на выходе зажигалкой. Ступай с миром, дочь моя, оставь экзотического уродца улыбаться стенам, бить зеркала и далее проявлять редкую особенность недовольства всем, что имеется в распоряжении.
Семь лет несчастья. Семь пальцев в стеклянных занозах. Орошать кафельные полы кухни и ванной гранатовым соком, в четыре утра будить соседей воплями "Bleeding! Bleeding to Death!", выплевывать негромкие ругательства в дырку от зуба, вытаскивая осколки, не спать, курить, курить, курить, допить вино на рассвете, дочитать женщину в песках, позвонить по шести неизвестным номерам, высосать полфлакона корвалола, провалиться на грязном полу в нарколепсию, без надежды на пробуждение. Сладкое сытое одиночество, вкус крови на языке.
Фортуна вновь лыбится восемьюдесятью клыками, страшными и острыми, как сам дьявол, невиданному неудачнику, дефекту с усмешкой. От шизохохота охрипший подлец. Икающие неоплаченные телефонные аппараты.
Сколь у-дачно проебан еще один вечер.
Так и жить захочется... может быть.