Байки с больничной койки. Лапароскопия 3

Почему-то всем, перенесшим операцию, на третий день поголовно назначается клизма. Для меня назначение этой процедуры всю жизнь остается загадкой, ведь пища поступает и движется во вполне определенном направлении…
Хотя, если улететь к истокам возникновения жизни на Земле и вспомнить, что мы – вторичноротые… Возможно будет принять и докембрийские методы лечения…

Как-то перед лекцией по морфологии одна из первокурсниц старательно рисовала на доске кровеносную систему человека. Пытаясь сэкономить место, она вывела сосуды головы влево.
В аудиторию вошел профессор Пылаев, великий хохмач и умница. Голос его был очень похож на голос юмориста Михаила Задорнова. Собственно и манера говорить была такая же – с саркастически многозначительными паузами.
Увидев рисунок, он весь изогнулся, нарочито скособочился, рассматривая его, а  распрямившись, спросил, вернее, прогудел, вытянув губы трубочкой: «Чье это художество?»
Студентка, зардевшись, встала.
«А почему голова сбоку?»
«Так нам на подготовительных курсах объясняли» - заторопилась девочка, «У нас такая хорошая преподавательница была…»
«А, женщина объясняла… Тогда понятно…» - глядя в пол крутил головой профессор.
«Почему?..»
За стеклами очков, казалось, запрыгали веселые чертики. Пылаев, еле сдерживаясь от смеха, доверительно понизил голос: «ГОЛОВА. Должна быть. НАВЕРХУ!»

Не в моих правилах орать на людей, но с медсестрой мне пришлось поговорить резко, в клизменную я не пошла, там и без меня уныло стояла целая очередь.
Пока  наполненные холодной водой пациенты, гримасничая,  ждали опорожнения, я, похихикивая, капельно попивала-посасывала водичку, и процесс произошел сам собой…
Ближе к вечеру медсестра мне объявила, что я перевожусь в другую палату. Очаровательно, и здесь переезд! Уже который год я скитаюсь по квартирам, комнатам, углам, одна и с детьми. Сидеть на вещах, таскать с собой предметы туалета на случай ночевки на новом месте для меня стало привычкой.
Ура! Я марширую с сумкой и рулоном постели на плече по коридору, высматривая нужный номер палаты. Дверь распахнута, две женщины возятся у тумбочек. Я с размаху раскатываю постель на свободной кровати и приветливо здороваюсь с обитателями нового жилища.
Одна из женщин, оторопевшая от моего стремительного вторжения, невольно выдыхает: «А что это вы сюда…»
«…приперлись!!!» - весело заканчиваю я ее фразу, расправляя одеяло. «Честное слово – это не я! Меня прислали! Будем вместе болеть!»
Женщины заулыбались. Одной из них должны были удалить желчный пузырь, с сердечно-сосудистой патологией эту операцию ей будет перенести непросто…
«Никак операцию сделать не мохут – воздуха мне не хватает» - жалуется Варвара – «Сердце плохое… Хлянешь в зеркало – хубы синие, нохти синие…»
Вторая больная ушла под расписку.

Мы остались в палате вдвоем с Варварой. Полная, мягкая, в домашнем халате, она целыми днями разгадывала кроссворды, сосредоточенно теребя стриженые рыжеватые волосы. Несмотря на вид типичной мещаночки-домохозяйки, она оказалась на удивление эрудированной. Говорила она с мягким малоросским акцентом и учила меня варить настоящий украинский борщ. «Покупаешь на рынке петушка, то-о-олько петушка,  иначе вкус будет совсем друхой» -блестят ее светлые, чуть навыкате, глаза. Варвара так вкусно, с аппетитом, рассказывает, что у собеседника начинают течь слюнки! Видно, что она любит готовить, и поесть – тоже!

Скоро Варваре предстояло встретиться с хирургом, который будет ее оперировать. Накануне его визита она весь день «чистила перышки», прихорашивалась, было видно, что она большая охотница до мужского внимания и легкий флирт доставляет ей истинное наслаждение.
Хирург пришел вечером. Варвара вся извелась, в ожидании. Врач оказался пожилым громилой с гипертонически-багровым одутловатым лицом. Чья патология была тяжелее, его или Варвары, думаю, вопрос спорный…
Они сидели рядом на кровати и тихо беседовали. Но что творилось с Варварой!!! Вся пунцовая, она растворилась в океане смущения перед глыбой, олицетворяющей мужчину, и глядела на него глазами, полными обожания. Увы! Деловито обсудив предстоящую операцию, врач решительно поднялся и зашагал к двери.
«Подождите, дохтор!» - с отчаянием закричала ему вслед Варвара, беспомощно простирая ему вслед пухлую руку - «Посмотрите, у меня хубы - розовые, нохти – розовые…» В этот трогательный момент она была необычайно, ренессансно, мила, ее застывший в мольбе силуэт просился на фреску…
Эх, почему я – не Микеланджело?..

На рассвете в палату привезли девочку – тоже удаляли аппендикс.  Звали ее Катя. Как правило, у меня это имя ассоциируется с черноволосой, крепко сбитой дородной девушкой с румянцем во всю щеку, - такие Катерины встречались мне на протяжении всей жизни. Эта Катя была совершенно не похожа на сложившийся у меня стереотип.
Тоненькая, стройная, с большими, густо подкрашенными глазами, веки над которыми были интенсивно растушеваны тенями до высоко подведенных, нарочито изломленных бровей, светлые ее волосы на макушке были подстрижены и смешно топорщились крупными иголками во все стороны. Я сразу окрестила ее «Ежишкой».
У Ежишки Кати были  длиннющие ногти, покрытые ярко-красным лаком. Каждое утро ей приносили букеты цветов. Скоро она начала вставать и без конца пропадала у входа в больницу: к ней приезжали многочисленные друзья. А потом мы начали все чаще замечать ее в обществе мальчика из соседней палаты. На катиной тумбочке все время стояли розы…
Она как-то призналась нам, тщательно полируя ноготки: «После операции я проснулась, а рядом на каталке абсолютно голый парень спит… Ну… Я его хорошенько рассмотрела…» - деловито насупила она бровки – «Потом вижу: на столе прямо рядом со мной наши истории болезни лежат… Ну, я и поинтересовалась, кто он такой, как зовут, где живет…»
«Молодец, Катерина! Не растерялась! Все разузнала о парне!» - покатывались от хохота мы с Варварой.
А дружба ребят продолжалась. Их можно было часто увидеть в холле, утопающих в мягком угловом диване, даже во время тихого часа. Сестры, подавляя улыбку, старались не замечать «нарушителей» больничного режима…
Близился Новый год и ребятам поручили нарядить елку. Они с детским азартом  восторженно разбирали коробку с разноцветными блестящими игрушками, осторожно распутывали пушистую серебряную мишуру и обрывки старого «дождя»…
Под вечер в углу холла рядом с телевизором засветилась, переливаясь сверкающими огоньками маленькая пушистая елка.

Больничный коридор с зеленоватыми стенами тянется мимо палат, процедурных и холла к столовой и выводит на лестницу, за стеклянной дверью которой начинается отделение гастроэнтерологии. Когда больным надоедает валяться, без конца поворачиваясь на постылой кровати, чтобы не отекало бренное тело, приходится мерить шагами этот мрачный коридор, слоняться, разрабатывая ноги, глазея по сторонам…
Навстречу мне, в жемчужно-сером халатике тихонько идет Яна, приветливо улыбаясь. Не успеваем мы разговориться, происходит очередное явление: сияя теплым солнышком, к нам плывет гипнотизер номер два. На этот раз моя улыбка как видно, срабатывает: он заговаривает с нами обеими. Но потом просит Яну отойти с ним.
Я вижу, что происходит вполне деловой разговор, и вдруг с ужасом понимаю, что Яна оплачивает услуги анестезиолога…
Здесь, в городской больнице! Коренная москвичка с паспортом и полисом, привезенная на «скорой» с диагнозом «острый аппендицит» должна ЗАПЛАТИТЬ и за операцию и за анастезию!
Так вот ты какой, цветочек аленький!!!
Сразу все становится на свои места. Гипноз перед операцией, вопросы о моем отношении  к медицине, пренебрежительное отношение хирурга, только что нежно перебиравшего пальцы «платной» пациентки…
В палате Катя листает один из варвариных журналов. Рассказываю ей о своем открытии. Большие серые глаза, обрамленные черной тушью, в изумлении вытаращиваются на меня. «Ну да!» - пожимает плечиком девушка – « Перед операцией перед всеми, кто сидел в коридоре, пронесли бумажку, на которой была написана цена. Надо было три тысячи платить, у меня столько не было. Сказала, что заплачу полторы, они согласились…»
Мда-сс! Неплохо зарабатывают врачи на бюджетных рабочих местах…
Роман Валентинович… Сергей Константинович…
Красивые, умные, знающие ребята, - как же вы ТАК??? 
Неужели при вашем умении и опыте нельзя подрабатывать в других местах, по коммерческим расценкам?
 Почему надо обирать молодых девчонок, вообще, людей, явно живущих небогато, иначе они воспользовались бы более престижными клиниками…
Когда-то врачи давали клятву Гиппократа… Потом – клятву советских медиков… Интересно, сейчас-то остались какие-то моральные нормы для врачей?
Моя знакомая – чудный человек, великолепный преподаватель, - с горечью рассказывала мне, что студенты нашего института учиться не хотят: «Открываешь зачетку, а там доллары лежат… Отсылаю…» 
«А они идут к заведующей и «дают» ей?» 
«Да…» - вздыхает Валентина – «Я им говорю: к вам же матери своих детей понесут!  Не понимают…»
Что можно сказать об обществе, где люди даже самой гуманной профессии забывают о нравственности?

Лечение продолжалось… Антибиотики периодически забывали колоть и, в конце концов, уколы перестали делать совсем. Я оставалась «под наблюдением», и это тупое больничное времяпровождение должно было продолжаться еще десять дней.
Странное дело! Куда проще было бы перевести меня в гастроэнтерологию, лапароскопия ясно это показала! И, не теряя даром времени, проводить дальнейшие исследования.
Но по нынешним правилам, этого делать не имеют права.. А держать для меня койкоместо десять дней – можно!!!
Абсурд, характерный для российской бесхозяйственности!

Тем временем к нам привозят еще одну больную. Бабушке уже за восемьдесят. Грыжа. Операция была тяжелой, пять дней больную продержали  в реанимации.
Грузную женщину с трудом перекладывают с каталки на кровать. Она практически не двигается. На широком одутловатом лице живут большие усталые глаза…
Вечером к ней должна приехать внучка, а пока  я стараюсь скрасить  одиночество больной. Елизавета Андреевна оказалась медсестрой. Прошла всю войну, выносила на себе раненых из боя… А теперь сама оказалась на больничной койке.
Я пою ее водой, выношу судно, поправляю подушки.
Ближе к вечеру у больной неожиданно срабатывает желудок. Она не может двигаться, простынь испачкана, ее надо заменить и я бегу за сестрой. Та является только через десять минут в резиновых перчатках с судном в руках. Увидев, что произошло, она брезгливо оттопыривает губу: «Пусть приходят родственники и ухаживают за ней» 
И ушла!!!
Вентиляция, на счастье, в палате была отменная, и внучка приехала скоро, с упаковками разовых пеленок…

Бабушка постоянно кашляет, и я вдруг с ужасом вижу на марлевой тряпочке, которой она закрывает рот, алое пятно…
Девочка-ординатор, очень внимательная, вдумчивая врач, единственный человек, с которым мне удалось поговорить о своих болячках и прийти к определенным выводам, обследует больную. А наутро, во время обхода, в частном разговоре врачей я слышу страшное слово: туберкулез.
Как же так? Хирургия, чистое отделение… Вот радость – попасть на диагностику и притащить домой страшную инфекцию! Внучка Елизаветы Андреевны, Маша, молодая приятная женщина, клянется, что такого диагноза у бабушки никогда не было. Я обращаюсь к лечащему врачу, он пытается меня успокоить, но я слишком хорошо знаю, что такое верить медикам… Больной должны сделать анализ, но я уже не собираюсь дожидаться результатов – перезвоню потом Маше, успокою душеньку...

Домой!!!
Ухожу под расписку. Звоню любимому – ругается! «Ты могла еще десять дней отдыхать!» 
Спасибо, родной, за отдых! В больнице…

В коридоре постоянно прогуливалась маленькая полная бабушка восточного типа в пестром байковом халате и разноцветном платке. Она дружелюбно мне кивнула, ее восторженные карие глаза лучились южным солнцем. Мы разговорились.
«А кто ты по национальности?» - спросила бабушка.
Рассказываю ей про свои корни со всевозможными «примесями».
«А-а-а!» - добродушно тянет она, «А я как погляжу на тебя, думаю – аварка! Я тебя так и называю всегда – аварка!» «А почему?» - смеюсь я. «Потому что это сразу видно, очень похоже» - лукаво светятся восточные  глаза женщины.
Аварка! «По-русски – мама, по-грузински – нана, а по-аварски, ласково, бабА…» - всплывают в памяти гамзатовские строчки. К стыду своему, больше ничего про аварцев не знаю… Дагестан! Наверное, горцы…  Неужели я на них так похожа?
Вспоминается фильм про горную деревню, добраться до которой можно было, только перебираясь через пропасти по канатам. По краям пропастей, где были натянуты канаты, лежали длинные шесты, для поддержания равновесия. Жители деревни носили специальные узкие кожаные сапоги с мягкой подошвой, позволяющей балансировать на канате. Построек в деревне не было – жилища были высечены прямо в скале, в несколько этажей, на краю пропасти с небольшим карнизом, который служил деревне своеобразным двориком. Там играли дети, там бродил скот, там вели нехитрое хозяйство женщины.
Рассказы о легкомыслии тех, кто жил в долине объяснялись здесь просто: «Они живут на плоскости».
На плоскости и в горах были свои законы, свой ход времени, своя философия жизни…
Наверное, надо жить так, как будто живешь над пропастью…
Честнее мир будет…