Глаголы прошедшего времени 3

Таким привезли меня в наш дом.

Глава: ЖИЛЬЦЫ

На месте моего дома давно стоит металлический склад-ангар. Тугой ветер от Москва-реки бьёт в его поржавевшие стены, и тогда слышен глубокий гул. А мне за этим гулом чудятся живые голоса.

***

Мы вселились в это жильё, записанное на баланс Метростроя, самым непонятным для меня образом. Впрочем, от строителей подземной сказки оставалось здесь всего три семьи больных изработанных стариков. Прочих подселяли временно, «на пока». Так и жили тут – «пока». Или говоря иначе – до получения. А некоторые существовали и вовсе, выражаясь на языке почты, до востребования.

Народ собрался в основном рабочий и обитал простенько: ели, смотрели телевизор, спали. Женщины по выходным теснились в кухне, готовили, стирали, сплетничали и ругались. Мужья играли на дворе в домино, пили. Правда, пили обыкновенно и в будни. На детей же времени, сил, интереса почти не оставалось, и это давало ту упоительную свободу, которая часто потом оборачивается искалеченными судьбами.   

 НАТАША

В конце коридора напротив нас дверь в дверь жил самый главный для меня человек – Наташа. Она была старше на два года. Умненькая и живая, отлично знала себе цену, со сверстниками держалась свысока. Ещё бы – отец трудился инженером, ходил в костюме и с галстуком! Ну, а меня Наташа выделила и почтила вниманием. Мной можно было командовать.

Я ходил к Наташе с восторгом. Мы вместе смотрели телевизор. В ту пору  полуслепых «Ка-Вэ-эНов», только-только сменявшихся приёмниками с экранами более крупными, люди смотрели фильмы, передачи не просто семьями, но и в компании соседей, знакомых. Рассаживались рядами. Кто-то приносил с собой стул, табуретку. Выключали свет, и комната превращалась в кинозал. Переживали, смеялись, вздыхали  коллективом: дружно, стройно. Эта привычка и даже потребность жила довольно долго и после, когда телевизоры были едва не у каждого. Ведь они сделались предметом гордости, ярлыком достатка. Вот и хвалились друг перед другом, у кого новей, дороже и «ширше». Так странно сочетались индивидуализм и коллективизм в советском обществе на самом бытовом низу...

Наташа неожиданно оказалась прирождённой учительницей и часто усаживала меня за уроки. Объясняла, требовала ответа, следила за почерком. И такое внимание было не просто приятно, а возвышающе приятно! Но затем она выставляла оценку за урок. И случались у меня всё двойки с тройками. Вот это было уже необычайно обидно! Я возмущался, а меня выставляли за дверь, точно паршивого щенка. Но возмущение скоро отпускало и тогда обнаруживалось, что мне позарез нужно видеть Наташу и наладить мир. Иначе засыпать будет горько, и следующий день выйдет кривой и без солнца. И я бродил по коридору из конца в конец. Если Наташа появлялась, она шествовала мимо, отвернув личико и вздёрнув тонкий подбородок. И я в ответ проходил без внимания, изображая случайность встречи. Но главное – я её всё же видел, она есть, не улетучилась, и засыпать теперь спокойней с надеждой на новый день, когда мы обязательно помиримся.

В ту пору самым страшным для меня наказанием за хулиганства была угроза отлучения от Наташи. Взрослые двух семей это знали и этим порой пользовались. Ну, а самая желанная награда – быть допущенным и смотреть, как бабушка расчёсывает её волосы. Волосы у Наташи были потрясающие! Бабушка, сухонькая и какая-то стремительная во всём, отстояла внучку от стрижки, и уход за её волосами сделался теперь главнейшим делом.Старая вспоминала в малой своё детство.

Происходило это следующим образом. Сначала голову Наташи натирали кислым молоком и обматывали каким-нибудь ярким махровым полотенцем. Девочка разгуливала с идеально прямой спиной, точно принцесса в тюрбане. Правда, потягивало из-под тюрбана слегка коровником… Затем грели в баке воду и в несколько приёмов промывали волосы. А вот дальше, когда они просыхали, начиналось основное. Наташа сидела на стуле, а старая, перебирая пальцами, долго-долго и медленно прочёсывала их изогнутым гребнем. Светло-русые золотистые и пышные волосы сияли, закрывая Наташу волнами с трёх сторон до самого пола, и даже ниспадали на половицы. Потом их сплетали в толстую косу, доходившую девочке едва не до пят.

Я не знал, сколько мужества требовалось от Наташи, не понимал, что моё любованье помогает ей терпеть, и потому созерцать это действо было очаровательно. Чувствовалось за ним что-то таинственное, совершенно мне недоступное и отгораживающее Наташу, преображающее в существо иного порядка, более высокого, чем просто подружка. За это Наташе прощалось всё её гордячество.

Наверное, это было первым впечатлением женственности. И впитывал я его, сидя на табуретке под листами высокого фикуса, живущего в деревянной лохани.

С Наташей и её бабушкой связан один преподанный мне ценный урок. Шла к закату хрущёвская «оттепель». В школе уроки начинали с политинформации. Проводила мероприятия завуч: столь же дородная, сколь и речистая. Главной темой, наряду с выражением солидарности народам Африки, являлась борьба с предрассудком религии.

Однажды, наслушавшись и взвинтившись, я пристал на кухне к старой в желании просветить её. Она была верующей и не скрывала этого. Я терзал её, варящую суп, и очень себе нравился из-за умных слов и собственной прогрессивности, приближающей общее светлое будущее. Поминал космонавтов, никакого Бога в небесах не видевших. Утверждал, что седобородый старичок, сидящий на облаке, придуман для угнетения  невежеством трудовой массы. Ведь на облаке разве кто может усидеть? Это пар, и в него любой провалится. Ну и прочее, и прочее…

Старая слушала-слушала, поджав тонкие губы, такая похожая лицом на внучку. Потом вспыхнула злостью, и велела мне, дураку, замолчать. Но я вошёл в раж. И тут она ударила словом: коли не заткнусь, так Наташки мне боле не видать. На порог не пустят!.. Этого было достаточно. Страх обжёг. Да никогда ни на что, даже на самое пресветлое будущее, не променяю я драгоценную свою Наташеньку! Где оно ещё то будущее, хоть и явится в срок как обещано. А сейчас у меня уже есть светлое золотокосое настоящее! Как можно терять его!? Бог уж с ними - с будущим и темнотой.

Так отвадили меня от зуда агитации и пропаганды. И сейчас думаю – на пользу. Хотя страх мой тогда оказался преувеличенным. Наташа, выслушав от меня о событии, отмахнулась: «Не приставай к ней. Старая, тёмная»… Но урок я вынес. До сих пор стесняюсь оскорблять людей в их убеждениях. Да, страх воистину бывает благодетельным…

Целых четыре года радовался я соседству Наташи. Все дни были как один – солнечный, тёплый и ароматный! А потом подруга моя уехала на новую квартиру. Ещё год-полтора наведывалась она в гости к нашему старому дому и к нам. Все рассказы велись о новом: о замечательном новом доме, новой школе, новых друзьях. Мне же становилось грустно. Я не хотел слушать, бочком-бочком ускользал из детской компании и уходил к зарослям чернобыльника на горе. Садился на самом краю и смотрел на будто акварельную отсюда Москву, пока горечь не отпускала ребячье сердце.