Ловец бабочек

КНИГА РАССКАЗОВ

Рассказ первый. К вопросу о свободе и независимости

– Да что такое! – Дракон хватанул воздух ладонью и быстро сжал ее в кулак, в котором затрепыхалось нечто живое. Осторожно приоткрыв пальцы, он увидел мохнатые оранжевые крылышки с черной каемкой и шевелящиеся усы.
– Ага, попалась! – по-актерски злорадно прорычал он. Уже несколько часов его доставало это безмозглое существо, мешавшее сосредоточиться на работе. Впрочем, работа не шла, конечно, не из-за бабочки. Не было идеи. Компьютерный дизайн, называй его хоть промышленным, хоть коммерческим, хоть каким хочешь, но тоже требует своей доли вдохновения и азарта. Ни того, ни другого не было. Была жара, было лето, были потные оголенные плечи  сотрудниц, что только усиливало отвращение к процессу под названием «мы делаем вид, что работаем, они делают вид, что платят»… Но, увы, даже эта безрадостная старая формула соцвремен не работала, потому что и видимость платы появлялась только тогда, когда возникала уже не виртуальная, а реальная видимость будущего «продукта».
Нельзя быть профессиональным поэтом, то есть кормиться с процесса написания стихов. «Стихи не пишутся – случаются», – однажды сказал А.А.Вознесенский и запустил механизм неуправляемого творчества в советском обществе. Но недолго музыка играла. Свобода шестидесятников быстренько сменилась огрызанием семидесятников, а там уж рукой было подать до середины восьмидесятых и вселенского потопа мутных вод вседозволенности ранней перестройки. Впрочем, и это наводнение быстро схлынуло, оставив после себя странно лунный ландшафт коммерческой действительности. Извращенность того, что видел глаз, не могла вписаться даже в сочинения старых фантастов, ибо свои страшилки они сочиняли также  по-старому, а мудрилки Лема и Бредбери были уж слишком мудры для поколения новых русских, независимо от того, рассыпали ли они пальцы веером или складывали их в лодочку для подаяния. На фоне гласности и космических блокбастеров хотелось чего-то запретного, страшного, жестокого – голой плоти, неприкрытых желаний, откровенного мордобоя – в общем, порнухи и в теле и в духе.
Дракон размышлял о свободе творчества, легонько покручиваясь в компьютерном кресле и глядя в экран не чтобы там что-то увидеть, а просто, чтобы его не обвинили в симулянтстве. Не смотреть же в окно, за которым жухла от жары листва и чахла газонная трава, покрытая дорожной пылью. Да вот еще бабочка.
Дракон вспомнил, что она по-прежнему сидит у него в кулаке и уже почти не трепещется. Он раскрыл вспотевшую ладонь. Примятая, осыпавшая часть рыжеватой пыльцы, покрывавшей крылышки, бабочка захромала по линии жизни и сделала попытку взлететь. Увы. То ли она промокла от драконьего пота, то ли задохнулась от него же, но взлететь не смогла и беспомощно повисла вниз головой, цепляясь шерстяными лапками за неровности кожи.
– Лети, глупая, – Дракон тряхнул рукой и скинул ее на стол. Бабочка обреченно поползла по белому плато писчей бумаги, по прозрачным торосам раскрытой визитницы, через барьер карандаша – все дальше и дальше от смертельного ужаса, в котором пробыла целую вечность…
Вот бабочка. Сама по себе произведение искусства. Совершенный дизайн. И ведь не подозревает об этом. Ее внутренний мир, если он, конечно, есть, сам по себе, а внешний сам по себе. Она не может ни насладиться, ни воспользоваться своей красотой – безропотная заложница чьей-то высшей прихоти. Зато ее не мучают сроки сдачи заказа, ей не звонят по телефону и не стучат по мозгам – делай, давай. Ну и что, нет вдохновения. Вдохновение приходит в процессе работы, и работать надо все восемь часов, а то, что творческий процесс нельзя включить, как настольную лампу, так работайте в световой день – летом он долгий, мно-ого можно успеть …
«А ведь была какая-то интересная мысль, – попробовал отвлечься Дракон. – Да, о свободе творчества. Значит, поэтам можно быть свободными, а дизайнерам нельзя», — опять обернулся в занудство внутренний голос.
В общем-то, ничего интересного это препирательство с самим собой не обещало – обо всем думано и говорено много раз, но факт остается фактом: живые деньги на исходе, едва-едва на три-четыре дня хватит, а в работе конь не валялся…  Надо сосредоточиться и постараться поймать полет фантазии… или мысли… или фантазии… Ну, в общем, не витать в облаках… ах-ах…  Как же тогда поймать?.. Полет... А можно ли полет поймать?.. Или имать? То есть иметь… То есть летать…
Эта игра слов развеселила Дракона,  и формула получалась подходящая: то есть ему заниматься делом – это и есть витать в облаках, пытаясь ухватить полет фантазии или мысли… или фантазии…
«Ну все, на сегодня хватит»,  – не выдержал он.
— Мне в ЖЭК надо успеть, – придумал он первую попавшуюся отговорку и, подхватив рюкзак, понесся по узкой пожарной лестнице, не дожидаясь лифта.


Что-то происходило в этот день. Близящийся вечер был окрашен в серо-сиреневые сумерки, пропитанные странным дрожанием воздуха, искажавшим предметы, словно захватанные пальцами и с чужого носа надетые очки. Эти чужие диоптрии что-то делали с окружающим миром, кое-что преувеличенно приближая и наполняя значением, кое-что размывая до трудно узнаваемых контуров. В таком состоянии на Дракона всегда накатывало беспокойство, схожее с мистическим. Люди словно отдалялись, и на первый план выступали силы природы, неподконтрольные человеческому разуму. В эти минуты могло начаться все что угодно: ураган, цунами, извержение вулкана, всемирный потоп. Было страшно и вольно – человек становился частью природы одного с ней начала, врастал в нее, обретал те же свойства. Он сам мог изливаться лавой, бушующей водой, закручиваться в смерчи. Его неудержимо влекло из оков цивилизации в стихию хаоса. «Пусть же громче грянет буря!»
От работы до дома две трамвайных остановки через площадь и парк. Но домой не хочется – хочется полететь на параплане или воздушном шаре. И, пожалуйста, без нравоучений и критики, дескать, за минуту полета – годы труда и тренировок. Мечты тем и хороши, что они свободны, если о них не пробалтывать. Но полетать все же лучше с кем-то на пару, чтобы потом было с кем разделить восторг, перемигнуться общей тайной…
Дракон, едва цепляя ногами асфальт, подплыл к телефонной будке. Обычно ему не везло: немногочисленных друзей, как правило, не оказывалось дома в нужный момент, но сейчас еще было рабочее время, и это значительно увеличивало его шансы дозвониться. Манагер и в самом деле сидел в банке. Банк был большой и солидный, Манагер попал туда после долгих мытарств и очень дорожил местом, хотя сама работа была неимоверно скучной. Он страшно обрадовался звонку Дракона и, тайком взглянув на часы, коротко ответил: «Иду». Затем сложил какие-то бумаги в кожаную папку, демонстративно застегнул на ней молнию и, уже нарочито вздернув запястье и тем самым продемонстрировав свой интерес  к процессу вытекания времени из окружающего пространства, солидно сообщил окружающим: «Я в нотариат», – и пока никто ничего не понял и не спохватился, с гордо поднятой головой выплыл из рабочей комнаты, а там уже бегом, не стесняясь, за стеклянную дверь, по каменным ступеням – вперед, туда, где ждал полета Дракон.



Они сидели на ступеньках большого трамплина, держа каждый в правой руке по бутылке пива. Перед ними расстилались волжские дали. Норд-норд-вест дымила трубами Балахна – почти невидимая, но с детства обозначенная в данном месте слабыми знаниями географии. Впереди, за Мочальным островом, тянулись равнинно-озерные и болотистые места, куда мужики ходили на рыбалку. По реке плыл гордый четырехпалубный теплоход, чуть правее, ближе к затону «40 лет Октября», работал земснаряд, внизу под откосом на Гребном канале лилипуты играли в свои незатейливые игры: бегали по песку и кувыркались в воде, по асфальтовым дорожкам носились машинки, а в широком небе разные птицы исполняли свое предназначение летать кто как мог на фоне садящегося в туманное марево солнце.
Предложение получилось большое, но правильное, потому что нельзя короткими фразами описать эти панорамные просторы, и даже присутствие пространства за спиной никак не суживало поле зрения, отсекая разве что четверть всего оборота.
В первый раз Дракона сюда привел Старик, открыв ему еще одно чудо: место абсолютной свободы и чистоты в загроможденном, засранном городе. Вот так же, несколько лет назад, с бутылкой пива в каждой правой руке они пробрались сквозь дыру в заборе, ограждавшем разваливающиеся трамплины, с которых в свое время взлетали к славе будущие чемпионы. Деревянные ступеньки трамплина сгнили, сидеть приходилось на узких ржавых прутьях, а рядом – рукой подать – уже не золотилось, а серебрилось старое, чуть ли не из соломы, покрытие ската.
Однажды Дракону повезло полетать на воздушном шаре, и надо сказать, что впечатление было ненамного богаче этого. Если сюда добавить немного фантазии и полной расслабухи, которой на воздушном шаре вообще не было, то, пожалуй, это еще лучше – как у Катерины в «Грозе»: взмахнуть крыльями и полететь.
Кругленький, черноголовый и розовощекий Манагер заворочался на узкой ступеньке. Пока сюда добирались, он малость испачкал белоснежную банкирскую рубашку и теперь не очень твердыми жестами пытался смахнуть с рукава приставшую ржавчину. Что-то знакомое увиделось в этом Дракону – Манагер был так же неловок и несмел, как сегодняшняя бабочка.
– Манагер, а ты бы хотел полетать?
– Отсюда вниз головой?
–  Да нет, кроме шуток.
– Какие уж тут шутки, от тебя что угодно можно ждать.
– А я бы хотел.
– Лети, лети, г..  зеленое.
– Глупый ты, Манагер, и пошлый. Смотри, какая красота.
Дракон, подобно капитану старинного корвета, задрал подбородок и уставился в распростертые, словно отдыхающие после любовного акта дали. Манагер вслед за ним повернул голову к горизонту и тоже, словно из вежливости, а скорее из любопытства – что же такое Дракон там увидел – посмотрел вдаль. Нельзя сказать, что Манагер был не восприимчив к красоте, но ему еще со школьных времен досталась роль легковесного, не обременяющего себя размышлениями циника, который просто не мог говорить по-другому, иначе все вскинули бы в удивлении брови: Манагер, ты не заболел?
– Ты когда отдашь машину? – спросил Манагер.
– Да зачем тебе? – это тоже было частью игры – над Манагером принято было издеваться –  не сильно, а так, для ощущения превосходства.
– А тебе зачем? – и это было частью правды. Дракону не нужна была старая отцовская машина, ржавевшая в гараже, ему нужны были деньги – ни для чего, а чтобы просто были в кармане, как ощущение той же свободы и независимости. Чтобы тратить. – Ладно, поговорим. Ну что, пошли, — произнес он, вставая. Бутылки полетели в пыльный бурьян, и друзья, медленно отряхиваясь, стали спускаться по лестнице, с каждым шагом набираясь ощущения реальности пыльного, загазованного города.
Собственно, для этого Манагер и нужен был Дракону — чтобы не терять ощущение реальности. Тоска по полету была равна тоске от него. И та, и другая разъедали душу, но в одиночку справиться с ними было невозможно. Единственный человек, который мог лечить от тоски, был Старик, но Старика не стало, и справляться с тоской становилось все тяжелее и тяжелее.
Спустившись на землю, друзья нос к носу очутились перед стаей сторожевых, а вернее, голодных злобных собак, которых местные охранники приваживали, чтобы бороться с такими вот нечаянными посетителями. Кое-как, бочком-бочком, Дракон с Манагером проскользнули в заборную дыру и вышли в город, к автомобилям, прохожим и прочей бессмысленности существования.


Однажды Старик спросил Дракона: «Сколько у тебя друзей?» – и тот ответил: «Один». Он еще не имел в виду Старика, тогда они были едва знакомы. «Это плохо», – заключил Старик. «Почему?» – удивился Дракон. «Представляешь, какую ответственность ты взваливаешь на одного человека! Вот я, если нужно перевезти вещи из квартиры в квартиру, иду к одному, если надо поговорить, иду к другому, а если просто оторваться, то к третьему. И каждый счастлив оттого, что он может дать мне самое лучшее, что умеет делать». «Чушь какая-то, – подумал тогда Дракон. – Причем здесь дружба. Дружба – это когда дышишь и думаешь, как другой человек, а он дышит и думает, как ты. Иначе это не дружба, а просто торговля какая-то или эксплуатация человека человеком». Но по прошествии лет, особенно после смерти Старика, он начал признавать его правоту. Надо быть очень богатым и очень щедрым, чтобы уметь самому быть счастливым среди людей и дарить счастье разным людям. И хотя Старик стал для него тем самым единственным настоящим другом, надо было учиться жить без него, как-то примиряясь с окружающей действительностью. Никто не мог заменить сначала ставшего единственным, а затем ушедшего из жизни друга, и поэтому пришлось распылять, разделять качества дружбы на отдельные личности. А Старик, видимо, жил так с самого начала. И неудивительно, ведь он был атлантом среди людей, во всяком случае, среди людей, которых знал и с которыми общался сам Дракон. Наверно и даже наверняка, у Старика был свой круг общения, в котором он был равным среди равных, но для Дракона он был учителем и воспитателем, наставником и созидателем, как Пигмалион для Галатеи или профессор Хиггинс для Элизы Дулитл.

О чем-то они с Манагером не договорили. Волшебный сиреневый туман превратился в банальный черный вечер. В темноте зажглись золотые огни многочисленных минимаркетов. Мир стал узнаваем и прогнозируем. Теоретически встреча имела два варианта окончания: продолжить выпивку или разойтись. Практически Манагер поставил точку: «Мне пора, Маринка ждет». Маринка это жена, а еще есть маленькая дочка. Дракон не стал возражать — что толку, полет закончился, а все остальное не принципиально: можно и телик посмотреть, чтобы прогнать ощущение пустоты и потери — все равно эта задача Манагеру не по зубам.

Завтра началось хорошо: с вечера не напился, с утра голова не болела, солнце светило, жара еще не прилипала – все, как в лучшем романе «Фиеста» дедушки Хэма. Народ на работу собирался лениво. В стране, как известно, четыре стихийных бедствия: зима, весна, лето и осень. Июль и плюс тридцать — стихийное бедствие вдвойне. С одной стороны, полное отсутствие коммерческой активности и, как следствие, заказов на рекламу, с другой, полное же отсутствие желания что-нибудь делать даже при наличии первых. Дракон похвалил себя за каламбуристическую утреннюю разминку: мозги еще не успели расплыться, самое время браться за работу.
Ближе к двенадцати, когда один эскиз стал соперничать с парой других в плане супергениальности их создателя, Дракон вспомнил о конституционном праве на отдых и потянулся в кресле, вытянув над головой руки. И тут… Средний палец правой руки ощутил в пространстве неровность. Его словно током пробило: по руке пробежали электрические импульсы, мышцы мгновенно напряглись и сократились, ладонь автоматически нырнула вниз и встала перед глазами. На пальце сидела бабочка ; та, вчерашняя. Дракон узнал ее с полпинка: одно крылышко было слегка помято, и бабочка, у которой не получалось взлететь, перебирая лапками, крутилась вокруг своей оси.

А теперь, уважаемый читатель этой истории, сторонний наблюдатель моих правд и выдумок, давайте уберем белый экран, на котором вы смотрели кино моего рассказа. Я предлагаю вам поработать и поучаствовать в процессе творчества. Что будем делать? Я, конечно же, доскажу потом все, что хотелось сказать, разукрашу повествование описаниями и диалогами, но что мы будем делать с этой бабочкой? Признаем ли ее существование правдивой случайностью, назовем символом, припишем роль ружья в первом акте, чтобы оно выстрелило в финале? Умеют ли бабочки стрелять? И нужно ли это бабочкам? А если нет, то к чему сюжет? К какому повествованию? Не есть ли мы рабы собственного замысла, когда суть происходящего – в человеке ли, с человеком ли – подчиняется законам композиции, а не закону правды, я уж не говорю истины. С этим и продолжим.
Допустим, бабочка – часть реальности. Что тогда сделает Дракон? Скорее всего, задумается о смысле жизни. Вы никогда не задумывались о смысле жизни? Очень увлекательное занятие, куда интересней разгадывания японских кроссвордов или игры в цивилизацию, хотя без подготовки, как с тем, так и с другим трудно справиться. Со временем это увлекает, начинает приносить удовольствие, потом надоедает, и игры, как и размышления, отправляются в дальний ящик.
Если же признать, что бабочка – символ, скорее всего, придет мысль о творчестве и свободе творчества, о чем наш герой уже пытался безуспешно философствовать.
О сюжете, композиции или интриге и говорить не хочется, хотя на них-то и держится читательский интерес, но не наш же с вами, когда мы находимся по одну сторону книжной страницы.
А давайте-ка мы рассмотрим бабочку как врожденную и воплощенную в реальности способность летать. Не слабо? Пусть не в буквальном смысле, но как образец независимости от нас же самих и наших же представлений. Не бойтесь, с головой у нас все в порядке, а вот как с нашей жизнью? Пусть Дракон проведет нас по лабиринту исследования самого себя. Может, найдем в себе нечто похожее, а там и подсказки, а там и отгадки, а там и до радости, просветленности, погруженности, блаженства рукой подать?

Дракон закончил внутренний монолог и с удовольствием сравнил себя то ли с Гамлетом, то ли с Шекспиром.


Рассказ второй. «Что он Гекубе, что ему Гекуба?»

О Шекспире и Гамлете – это так, к слову пришлось, вырвалось, можно сказать, как идиома вроде «бескрайних просторов». На самом деле, как вы понимаете, ничего случайного не бывает. Однажды Дракон ходил в филармонию, где слушал моноспектакль одной довольно известной актрисы в сопровождении симфонического оркестра. Спектакль назывался «Гамлет», в авторах стояли Шекспир и Шостакович.
Дракон припозднился и первое отделение слушал с галерки, хотя и имел билет на седьмой ряд партера. Ну, вы-то, конечно, этому не удивитесь, ведь сами, наверняка, ходите в театр и, случается, опаздываете на спектакль. Вам ли не знать норов билетеров, особенно старой закваски. Эти бабули, одержимые любовью к искусству, шагу не дают ступить, чтобы не шикнуть, не одернуть, не высказать поучения. Дракон не возражал – он был молод, но не глуп и к тому же воспитан.
На сцене сидел большой симфонический оркестр, а перед ним, перекрывая нижнюю часть торса дирижера, стояла маленькая женщина, издалека напоминавшая подростка. И если бы накануне мать не рассказала Дракону, как много лет назад, когда она еще была студенткой, актриса приезжала к ним с такими же чтецкими программами, ее запросто можно было принять за выпускницу театрального училища.
Актриса почти без запинок разыгрывала текст в лицах принца, короля и королевы, Полония и Офелии, Горация и Лоэрта. Она делала это заученно профессионально. Простенькие мизансцены сменяли друг друга: разговор Гамлета с Офелией – перейти от центра к левому микрофону, Полония с отцовским братом-убийцей – к правому. Изобразить сарказм – поставить ногу на стул, смирение – зачирикать бледно окрашенным интонациями голосом. Она, кстати, явно не любила гамлетовских женщин – ни невесту, ни мать. Обе в ее глазах выглядели овечками для заклания – одна от одной только попытки осознать, за что ее отверг и унизил любимый, сошла со своего маленького ума, другая вообще оказалась не способной ни к истинной любви (к мужу ли, сыну ли – все равно), ни к маломальской решимости сделать хоть какой-нибудь выбор.
Но Гамлет, доселе ведомый чужой игрой, вдруг встал в соавторы сюжета. Пока Шекспир разбирался с интригами придворных, тот неожиданно подметил особый смысл в актерском ремесле: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?» И через эту фразу, как через потайную дверь в стене, актриса ворвалась туда, где кончился спектакль, и началась судьба.
Она вдруг осознала, что делает. Так осознает это львица, несущаяся по саванне и настигающая антилопу. Зачем, почему? Так бьется кровь, и мышцы толкают тело –  вперед, к прыжку, к полету. Мало ли? Привычка все объяснять и толковать только в человеческом мире называется знанием. Слава Богу, львы не люди, они свободны от нужды трепать языком, производя малозначащие звуки: «Не правда ли, хорошая погода, сэр». Знать –  значит действовать, когда ясно слышен зов, пока еще неведомый и страшный, но уже через минуту входящий в тело и заполняющий плоть. Первый шаг, второй, третий… – и вот уже ты и знание нераздельны. Под лапами горячий песок и колючая трава, в ушах свистит воздух, по коже льется ветер, глаза наливаются кровью, и предвкушение крови на языке, и влажной, теплой сытости в пасти и желудке – это ли не знание? Настоящее знание подлинной жизни, где только и есть, что жизнь и смерть.

И Гамлет, и король ушли на задний план, а актриса, словно отчаянный Щелкунчик, носилась взад-вперед по авансцене, размахивая невидимой сабелькой и разя несправедливость, обрушившуюся на нее на этом свете. Ей было жаль, что родилась девчонкой, что женская сущность не греет и Гамлет не слишком умен, что стала стара и не стала великой, что доказать ничего не в силах, и этот Шекспир – обманщик, обманщик… Взмах рукой – направо, налево – ату их, ату…

Оркестр в полном составе сидел у нее за спиной, как неприкаянный, вступая то на цифре шесть, то на цифре двенадцать. Великий Шостакович махнул рукой, великий Шекспир прислонился к стене. Растерянный дирижер, не понимая, что происходит, несколько раз пытался вернуть «музыкальному  моноспектаклю» академический тон, но стихия уже бушевала, и Гамлет сливался с актрисой –  кентавр с гермафродитом: где голова, чьи ноги?
Слова и рассудок отступали, лишь боль – такое вот знание ; правила миром. Потом и она улеглась, насытилась. Маленькое сухонькое тело, облаченное в средневековый колет, сползло, как по нитке, к ногам дирижера.
В общем, все умерли…


Рассказ третий. Любовь к трем апельсинам

К осени изменилась не только погода. Вместе с дождями проснулись деловые люди, их бизнес, и потребность этот бизнес двигать. Работа навалилась неожиданно и после долгого летнего ничегонеделания носила авральный характер. Дизайнеры едва успевали шлепать однотипные рекламные макеты: КУПЛЮ ЛЕС, ПРОДАМ ЧЕРЕПИЦУ, ТРЕБУЮТСЯ СОТРУДНИКИ В ОТДЕЛ РЕКЛАМЫ – ОПЛАТА СДЕЛЬНАЯ… Менялся кегль, иногда шрифт, на цветных полосах желтый фон перемежался синим, но его заказчики не любили, потому что любили, чтобы ярко, заметно – заметнее, чем у других. Никто, естественно, не задумывался, что единственная возможность выделиться – это отказаться от набившего оскомину желтого, по которому рассыпались красные и черные буквы-таракашки.
Со вкусом у заказчиков было плохо – они жали копейку, не понимая, что для построения хорошего рекламного макета нужен «воздух», то есть дополнительное свободное пространство, меньше слов, больше идей и оригинальности. Противоречие усугублялось тем, что до рекламы в полном смысле этого слова, заказчики  зачастую просто не дорастали, ибо какая оригинальность может быть в провинциальном бизнесе, который строится на продаже автомобилей «Волга» или чипсов «Московская картошка». Это ведь «Форд» может себе позволить выкупить в дорогом иллюстрированном журнале целую полосу, через которую на белом фоне меленькими буквами – «Форд в рекламе не нуждается».
Дракон представил себе, как в их газете, где обсуждались проблемы нищих врачей и бездельников-коммунальщиков, появился бы аналогичный макет: «Продукция «ГАЗ» в рекламе не нуждается». Уж что точно, то точно. Хоть зарекламируйся, но когда едва успевшая выехать за ворота завода машина встает, как вкопанная, трудно придумать более удачную рекламу, разве что слоган типа «как ни крути…».
Дракон не был крутым специалистом в области рекламы. Хлынувшие на постсоветский рынок западные технологии докатывались до него в виде публикаций в специализированных журналах да различных семинаров, которые он поначалу посещал с большой охотой. Со временем он поостыл к умным рекомендациям, ибо местные предприниматели требовали совершенно другого, и для этого вполне хватало его дизайнерских курсов.
Вообще-то Дракон окончил политехнический институт, где учился «менеджменту», а на самом деле, непонятно чему и для чего. Целый год после защиты он пытался найти работу «по специальности» и, казалось бы, вполне соответствовал многочисленным требованиям: до 35 лет, с в/о,  хорошей речью, знанием ПК и проч.  Вот только предлагаемая работа оказывалась работой продавцом да еще на процентах. Впечатление складывалось такое, что вся страна что-то кому-то продавала, ничего не производя и ни о чем особенно не задумываясь.
Таких, как Дракон, было большинство. За соседним компьютером сидел парень вообще после консерватории: несколько лет поиграл в театральном оркестре, а когда родился второй ребенок, пришлось искать зарплату не по единой тарифной сетке, где даже заслуженным артистам платили копейки, а что-нибудь более существенное пусть и не «по специальности».
А еще вся молодежь мечтала о собственном бизнесе, плохо представляя, что это такое. Из знакомых Дракона никто до своего дела так и не дорос, хотя разговоров было море. Единственным образцом свободного пловца (или ловца) был Старик, хотя и не бизнесмен вовсе, но зато действительно «свободный».
Впрочем, Старик прошел школу советского диссиденства, что в некотором смысле приравнивало его к ныне обогатившимся бывшим комсомольским и партийным работникам ; Старик сумел выстроить свою свободу на полном отрицании «бывших», но используя те же технологии. Начал он с того, что вписался в организационное ядро социал-демократической партии. Его покорил и раззадорил пример Оболенского – первого альтернативного кандидата на выборах Горбачева Президентом СССР, после чего Старик ринулся в политику, обронив для потомков сакраментальную фразу: «Моя последняя любовь – революция». На этом он и сломался – и на любви, и на революции, не сумев пережить предательства ни первой, ни последней.

Но Старик ; разговор особый. Он мог бы заниматься всем, чего бы ни захотел. Собственно так оно и было. Не дойдя до диплома пару месяцев, он, имея в зачетке только «хорошо» и «отлично», бросил политех, чтобы не отрабатывать по распределению обязательные три года (во, времена были!), и поступил в музучилище, потому как вознамерился стать великим эстрадным композитором, а точнее, апологетом зародившегося советского рока. Его песни пели и даже записывали на местном телевидении, почему он и надумал продолжить свои университеты в Ленинградском институте киноинженеров. Получив специальность звукооператора, он стал обкатывать ее на собственных записях, пытаясь протолкнуть их на телевидение центральное. Этот период времени получил среди его друзей название Бермудского треугольника, так как в непонятном режиме, но с потрясающей регулярностью Старик возникал то в Ленинграде, где у него оставались институтские знакомые и студия звукозаписи, то в Москве ; этом «третьем Риме» и «центре культуры», то в Нижнем Новгороде, где зализывал раны после очередной неудачи в квартире родителей. По легенде одну из его песен согласилась  спеть Алла Пугачева, но Старик заартачился: выбрала она не то, что ему хотелось, и поскольку Старик умел быть упрямым, каждый остался при своем. На том и разошлись.
А потом «грянула перестройка», и Старик решил, что теперь-то он всем покажет. После первого провала он-таки выбрал себя народным депутатом местного парламента, через год сам себя отозвал и начал профессионально заниматься политикой. «Последнюю любовь» он сделал депутатом Государственной Думы, но Галатея, как  водится, отвернулась от своего Пигмалиона, а он, сам того не видя и не осознавая, все пытался дергать ее за ниточки, чем грубо нарушал законы Мира и течение Жизни.
Умер он внезапно, от инфаркта, на руках соратников, с которыми поехал «делать» очередного мэра. Последней его фразой было: «Умираю с любовью». В гробу лежал со смиреной улыбкой, в парадно-выходном костюме и белоснежной рубашке, которую задрали чуть не до ушей, чтобы спрятать огромный безобразный шрам от вскрытия.
Дракон помнил, как Старик покупал этот костюм: среди модных импортных выбрал самый дорогой  отечественный ; коричневого цвета, из настоящего шевиота, с твердыми «картонными» лацканами, после чего сам потешался над своей нелепой практичностью. Наверно, так поступили бы его родители, которых он бесконечно уважал и до последнего дня немного побаивался, как водилось среди детей того времени.
Да, Старик успешно мог заниматься чем угодно, так как умел влюбляться в дело, не задумываясь, какую выгоду оно ему принесет. Неизвестно откуда он знал главный буржуинский секрет: никогда не вкладывайся в то, что тебе не нравится…

Дракон поймал себя на том, что, ударившись в воспоминания, неожиданно произнес волшебную формулу. Можно закончить хоть три института и аспирантуру в Сорбонне и никогда не стать успешным предпринимателем, ибо последнее – такой же талант, как написание музыки или картин. Этим надо жить, и не по восемь часов, как на работе, а круглосуточно, затем круглогодично, а там, как Бог даст.
Дракон проанализировал свои пристрастия и пришел  к выводу, что более всего в жизни ему нравится процесс мышления, чем он готов заниматься всегда, везде и в любой компании. А посему, не поискать ли золотой ключик к волшебной дверце именно здесь, особенно если пойти по нетривиальному пути?


Рассказ четвертый. Принцип сачка

– Что это было, Холмс?
– Это же элементарно, Ватсон!

Нетривиальный путь был таков: надо выстроить пространственно-логическую структуру, перемещаясь по которой из узла в узел, можно достигать любые цели напрямую, не проходя длительного линейно-временного пути. Предположение было абстрактным, но не случайным. На эту мысль натолкнули Дракона старые научно-фантастические романы, где космолеты то и дело мгновенно преодолевали пространственно-временной континуум, о чем странным образом однажды напомнил мастер сенситивного, в переводе на русский язык, чувствительного, тренинга, который Дракон посещал, во-первых, по причине природной любознательности, а во-вторых, с целью докопаться до истоков собственных возможностей. Мастер как-то очень обыденно, между прочим, сформулировал задачу, которую Дракон запомнил, но долго не мог осознать. Положение звучало так: если изо дня в день тренироваться в бросании теннисного мячика из одного угла комнаты в стакан, стоящий в другом углу, то при наработке опыта ста попаданий из ста бросков можно с уверенностью сказать, что ты подошел к границе, за которой возможен прямой переход к открытому знанию. Так человек по определению становится мастером.
– Боже мой, да кому это надо, – всплеснет руками иной читатель. Точно могу ответить ; лентяю, сачку, которому неохота таскать на себе тяжелую ношу, поэтому он придумывает колесо, приручает дикую лошадь и совершает еще тысячи и тысячи изобретений, лишь бы не заниматься бесполезным, с его точки зрения, трудом.
Именно к такому типу принадлежал Дракон. А чтобы не увязнуть в хитроумных построениях, он решил воспользоваться пропадающим втуне интеллектуальным потенциалом своего друга Андрюхи. Андрюха год назад залег на диван и, растягивая доставшееся от продажи бабкиной квартиры наследство, занялся изучением философии, самосозерцанием и саморазвитием.
– Представляешь, это как поставить сачок на пути летящей бабочки, – с азартом говорил Дракон. – Ведь что такое бизнес? Потоки денег. Они могут двигаться беспрепятственно – тогда мы говорим, что это хороший бизнес; могут натыкаться на камни, закручиваться в водовороты, обрушиваться в пропасть, подобно водопаду – тогда мы говорим о сложностях, проблемах и неудачах. Но если к вопросу подойти абстрактно, не вкладывая в слово «бизнес» особый мистический смысл, то подобными качествами обладает любое движение, в том числе и финансовых средств. Ведь чем занимаются авантюристы? Крупные строят на пути денежных потоков плотины или каналы, мелкие ловят сачком десятидолларовые бумажки. Разницы нет, если разработать принцип. Дальнейшее – дело твоих способностей, совести и уголовного кодекса. Главное –  не нарушать при этом Закон – ни Божий, ни человеческий,  а все остальное – игра, не более запретная, чем игра в карты.
В общем-то, нравственные категории Андрюху не волновали. Он по жизни следовал библейским заповедям, потому, наверно, и прекратил бывшие, между прочим, успешными попытки заниматься разным бизнесом. В свое время, Андрюха держал ларьки, возил по городам выставки, занимался продажей металла, купил на этом небольшую, но собственную квартиру и подержанные «Жигули», и вдруг, к удивлению окружающих, продал свой бизнес и залег на диван, что у него называлось «заниматься самосовершенствованием». В чем оно заключалось, никто, в том числе и Андрюха, точно определить не мог. Но к исследованию Дракона он отнесся с интересом и даже вышел из своеобразного сплина.
; Так, с чего начнем, ; весело спросил он, усаживаясь за кухонный стол на откидную табуретку и подгибая под себя ногу. Андрюха был настолько невзыскателен к своему внешнему виду, что предстал перед гостем в абрикосового цвета кальсонах и такой же невразумительной футболке. Это ни в коей мере не сказывалось на его умственных способностях, хотя и производило впечатление пациента дурдома. Лично Андрюхе на это было наплевать. Его жене Ленке стоило больших трудов выучить своего мужа хотя бы при выходе из дома не надевать зеленые брюки с синим свитером, но на большее он просто не соглашался ; обращать внимание на такое глупости!..
; А начнем мы с того, ; предложил, усаживаясь напротив, Дракон, ; что поищем место, откуда деньги берутся.
; Из тумбочки, ; ответила Ленка. Ее рабочий характер и саркастический ум терпеть не могли разглагольствований. Ленка была человеком действия, обладала богатым образным мышлением и иногда ставила мужиков в тупик неожиданным, конкретным взглядом на мир и обсуждаемые вопросы. Зная это, ни Дракон, ни Андрюха никак не отреагировали на шутку ; как знать, может, это и не шутка вовсе…
; Исходя из классической формулы «деньги ; товар ; деньги», оные берутся в процессе производства товара. Однако встает извечный философский вопрос: что первее ; курица или яйцо. Что является результатом: деньги или товар? ; начал процесс рассуждения Дракон. ; Но, вообще-то, мне эта формула не нравится, она явно устарела и не учитывает человеческий фактор. Как известно, для производства товара, а, следовательно, и денег, необходимо человеческое присутствие и я бы даже сказал – участие. Вот где скрыты резервы! Как известно, эффективность принудительного труда составляет лишь 10-15%. Следовательно, если тупого исполнителя превратить в творца, эффективность труда резко повысится…
; …и он такого натворит, ; встряла Ленка.
; С другой стороны, развитие творческого потенциала приводит к совершенствованию технологии, а это, в свою очередь, дает дополнительное существенное увеличение массы и улучшение качества товара и, потенциально, денег от его реализации. То есть сочетание технического прогресса  с активацией человека-производителя служит предпосылкой для роста денежек, ; ласково проговорил Дракон и взглянул на собеседников, пытаясь отследить их реакцию на предлагаемый ход мыслей. Ответа не последовало. Ленка угрюмо молчала, Андрюха сосредоточенно о чем-то думал, но пока себя никак не проявлял.
; В связи с вышесказанным напрашивается решение: в формуле прибавочной стоимости передвинуть центральную фигуру «товар» в сторону, заменив его центральной фигурой «человек», точнее «производитель».  Статическое понятие «товар» поменять на динамический «производственный процесс». Тогда выстраивается взаимосвязь между тремя понятиями,
; которые можно замкнуть в треугольник, ; прорезался Андрюха и, взяв ручку и лист бумаги, нарисовал:
 

; Правда, при этом из схемы выпадает сам товар, который у товарища Энгельса играет роль центрального звена.
; Это неважно, ; снисходительно отреагировал Дракон, ; ибо, как было сказано выше, неважно, что производить, важно, как и для чего, а самое главное ; где кроются скрытые резервы дополнительных источников дохода.

Такое фривольное обращение с классикой кого-то может покоробить, однако будем объективны: за прошедшие полтора века мир сильно изменился, человека теперь со счетов не сбросишь, зато товаром в наше время стало все: от реальных материальных предметов до их же абсолютно нереальных потребительских качеств. Друзья не могли себе представить, что могут влюбиться в кастрюли, космические корабли или даже в российского президента, а вот успех их «производства и реализации» как таковой был интересен им в принципе. Именно в раскрытии тайн действия этого механизма усматривали они скрытые резервы резкого увеличения денежной массы, собственной в том числе, а также потенциальные возможности своих  и общечеловеческих нераскрытых талантов.

; Ну что такое: деньги-товар-деньги, ; рассуждал Дракон. ; А кто, собственно, это Д-Т-Д производит? Почему? Для чего? Каким образом? Управление производством и управление персоналом сливаются в единую технологическую систему, на выходе из которой мы получаем достойную жизнь. Но деньги – это не только мировой эквивалент, это еще и способ мотивации труда, и способ его же поощрения. А какие у нас еще есть мотивации и поощрения?
– Насчет мотиваций, так это кому-то заработать на хлеб с маслом, а кому-то быть первым в космосе. А вот по поводу поощрений, так я считаю, самое лучшее – переходящее Красное Знамя!
– Правильно, – чтобы не потерять мысль, Дракон даже не стал реагировать на Андрюхину иронию. – С ростом осознания себя как специалиста меняется характер оценки результатов труда, цели и качества работы. Если на ранней, примитивной стадии производства главную роль играет четкое исполнение инструкций, за которое исполнитель получает ту или иную зарплату, то для специалиста, работающего с высокоточными технологиями, предназначается индивидуальная оценка труда, которую мы условно назовем премией.  И чем уникальней специалист, тем более индивидуальной становится его деятельность, тем менее он зависит от социума в плане оценок и поощрений…
– Ну, это как сказать. Кушать-то всем хочется. Но в чем ты прав, так это в том, что с таким специалистом социум вынужден либо считаться, либо бороться – в любом случае относиться индивидуально.
– При этом у самого специалиста на передний план выходит мотивация другого порядка! 
– А вместе с этим меняется качество жизни, – пробормотал Андрюха, продолжая сосредоточенно что-то чертить на бумаге. – Смотри, что получается.
На листке бумаги, исписанном формулами, исчерканном стрелками, изрисованном схемами, выстроилась призма, в основании которой стоял исходный треугольник, а далее, по мере набора высоты, по мере нарастания смысла, детализации и конкретизации, появлялись все новые и новые плоскости, а по ребрам призмы вырастали понятия:
 




Схема получалась красивая, что объективно свидетельствовало об ее правомерности.
; Вот так, ; заключил Андрюха, аккуратно положил перед собой ручку и, довольно откинувшись от стола, сложил на груди руки.
Дракон встал, бросил взгляд на рисунок и, оставив Андрюху досматривать сию красоту, пошел курить на лестницу. Только тут он взглянул на часы. Батюшки светы! Незаметно пролетели почти девять часов. Дракон, конечно, замечал, что в пространстве что-то происходит: Ленка то появлялась, то исчезала, то замолкали, то возникали детские голоса, чашки с чаем и кофе то наполнялись, то остывали. Только тут до него дошло, что тусклый февральский день склонился к черному вечеру, а, следовательно, заканчивалось воскресенье, и пора было добираться домой.
Вернувшись с лестницы, Дракон стал свидетелем гротескной сцены: над рисунком, лежавшим на кухонном столе, сидел, обхватив руками голову, Андрюха, а над ним, ссутулившись, стояла Ленка и что-то тихо бормотала. Прислушавшись, Дракон различил:
; Где деньги?..  Деньги куда дели?..
; Какие деньги? ; не понял он. И вдруг до него дошло. Он рванул из-под носа у Андрюхи рисунок и с хохотом опустился на стул: по мере продвижения изысканий и смены исчерканных листов из схемы выпал первоначальный, исходный треугольник, а вместе с ним и заветное слово «деньги» ; цель, поиском дороги к которой они занимались целый день.
; Странная ты, Ленка, ; спокойно отреагировал на все это Андрюха. ; Смотри, какая красота получилась. А если схему продолжить вниз и вверх, то получится…
Он взял ручку, но Ленка уже в полный голос завопила:
; Я их тут целый день пою, кормлю, чушь всякую слушаю, думаю, они делом занимаются, а они!..
; Ладно, Андрюха, ; примирительно сказал Дракон. ; Ленка, в общем, права. Задача наша была найти клад, а нашли мы, кажется, совсем другое.
По этому поводу саркастичная Ленка любила приводить цитату из Станислава Лемма: дескать, если человек начинает делать лопату, а получается ракета, так вот это и есть плохая работа. Однако друзья отнеслись к полученному результату по-другому. Андрюха поднял на Дракона сияющие глаза и тихо произнес:
; А ведь так недалеко и до Троицы…
; Точно, ; ответил тот, ; но вот болтать об этом не надо. В общем, ты подумай еще, а я пошел.

На лестнице пахло кошками, улица пугала пустынной темнотой, подсвеченной тусклым фонарем. Дракон вздохнул: вот так всякий раз ; засидится в гостях, да, вроде, и не поздно еще в маленькой уютной кухне с откидным самодельным столиком и теплым светом желтого бра над ним. А выйдешь и как будто окажешься в другом мире: злобном, тревожном, грязном, где в десять вечера уже не ходит транспорт, разве что на вокзал. И приходится ехать окольными путями ; лишь бы ближе к дому, а там опять по пустым страшноватым закоулкам с прыщами надолбов и оспинами ям.

Господи, да почему же нас так не любят ни наши власти, ни их исполнители? «А ты не суйся, ; вспомнил он Андрея Платонова. ; Ты что сюда, соваться пришел?» Дракон давно уже знал ответ на этот вопрос, и все равно всякий раз на него накатывала обида за тупое демонстративное проявление неуважения одних людей к другим людям. Вот они сегодня с Андрюхой и Ленкой потратили целый день, чтобы добраться до истока резерва созидательных сил, пришли к понятиям: «мастер» и «учитель» ; как высшей степени самореализации, «творчество» и «знание» ; как цели и смысла человеческой жизни, «уважение» и «служение» ; как награды за собственные труды. Даже деньги как мировой эквивалент потеряли свое первоначальное значение ; ан, не для всех, и не для нашего мира…

«Ну и ладно», ; махнул рукой Дракон, как это делала дочка одного его приятеля, когда у нее что-то не получалось. «Если не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней», ; вспомнил он совет мудреца.
Вдруг что-то, едва не задев, просвистело мимо головы Дракона и упало перед ним.
– Что-то не ко времени бабочки разлетались. – Чиркнув спичкой, он увидел старый, потертый, но еще добротный бумажник. Осмотрелся – вокруг никого, на шутку, вроде бы, не похоже.
– Э, да тут, кажется, не бабочки, а настоящие бабки, – подумал Дракон. Подняв и открыв бумажник, он увидел, что тот плотно набит. Там лежали Деньги …

А тут и маршрутка подошла и, конечно же, до вокзала. И от всего этого стало как-то веселей.


Рассказ пятый. Как друзья бизнес измышляли

Всю дорогу домой Дракон размышлял над секретом делания денег из воздуха. Ведь взялся же ниоткуда этот странный бумажник. Дракон полночи не спал, пересчитывал купюры и фантазировал, как бы грамотно их потратить. Однако, как ни парадоксально, при здравом размышлении оказалось, что все необходимое у Дракона есть. Тогда он позволил себе отпустить воображение и помечтать о том, о чем раньше как-то и не мечталось.
Сначала перед его внутренним взором проявилась отремонтированная и обставленная квартира. Э, нет, – вздохнул Дракон, – на это не хватит, на это штук десять баксов надо, он уже подсчитывал. Тогда внутренний слух различил шум прибоя и в нем слово Гавайи. Но Дракон очень мало знал о Гавайях. Честно говоря, из-за своего географического кретинизма он даже не представлял, где они находятся, поэтому зрительная картина расплывалась в многоцветное размазанное пятно, в котором он только и смог различить босоногих мулаток с цветочными ожерельями на шее. Да ну их! Дальше все видимое пространство воображения заняла Эйфелева башня и прозрачная пирамида перед входом в Лувр. Это уже было интересней и реальней по деньгам, однако до отпуска было еще далеко. Даже за свой счет его бы сейчас не отпустили: зимний период – самая горячая пора для рекламщиков.

Дракон по этому поводу вспомнил анекдот про русского провинциального актера, которого на главную роль в своем фильме пригласил великий Коппола. Обезумевший от счастья соотечественник поинтересовался, когда съемки, но, услышав, что в декабре, грустно отверг предложение: «В декабре не могу – у меня елки».

От напряженного, а главное непривычного раздумья, как потратить деньги, Дракон очень устал и мудро решил, что задача должна вылежаться, оформиться и приобрести реальные черты.
День он с трудом отсидел на работе, даже не пытаясь отогнать мысли от бумажника и его содержимого, в таком состоянии и появился вечером у Андрюхи с Ленкой.

– Привет, что нового? – встретил его Андрюха все в тех же абрикосовых кальсонах.
– Вот. – Дракон вынул найденное портмоне, расстегнул его, достал пачку купюр и протянул Андрюхе.
– Хороший фальш, – одобрил тот, покрутив деньги перед своим орлиным носом и зачем-то понюхав бумажки. – Новый бизнес открываешь?
– Как «фальш»? – Оторопел Дракон.
– А, так это не твои, – нараспев протянул Андрюха. – А где взял?
– Ну что ты к человеку привязался, – вступила в разговор Ленка. – Видишь, на нем лица нет. – Идем, я тебя покормлю, – обернулась она к Дракону и, взяв, как маленького за руку, повела на кухню.
Ленка – ангел, несмотря на свой, по ее же выражению, «здоровый цинизм». Она кормит всех и всегда, даже когда самим есть практически нечего. То у нее какой-то фантастический супчик «из топора», то овощное рагу из сушеной свеклы-морковки. А главное – ароматный, крепкий кофе, который ей не лень варить по десять раз в сутки.
– Ты суп будешь или тебе сразу второе положить?
– Второе это хорошо! –  радостно встрепенулся Андрюха. Он личным примером ежедневно и ежечасно подтверждал любимую Драконом соционическую присказку: «Дон Кихот» всегда голоден, «Достоевский» всегда болен, «Жуков» всегда «Жуков». Андрюха явно принадлежал к «Дон Кихотовскому» типу, что, в частности, ярко проявлялось в упорных поисках идеала, за что бы он ни брался.
– Ты же только что ел! – вскипела Ленка.
– А я за компанию, – бодро не сдавался худющий «Дон Кихот», еще более
набиравший сходство со своим прототипом после того, как исключительно из чувства благородной лени отпустил усы и бородку. Подняв вилку, словно копье, острием вверх, он дурашливо завопил, – Есть давай!
            Дракон не смог сдержать улыбку, когда Андрюха со скоростью метеора смел тушеную капусту с грибами, подтер  тарелку куском хлеба и счастливо откинулся на откидной табуретке.
            – Ну, так откуда дровишки?
            – Из леса, вестимо, – чуть не поперхнулся Дракон и, выдержав паузу, рассказал вчерашнюю историю.
            – Ну что ж, деньги к деньгам, – философски заключил Андрюха, – нарисованные к нарисованным.
            – Да ты не расстраивайся. Сейчас Ольга придет, у нее какие-то идеи по бизнесу, – утешила Ленка.
            Ольга – Ленкина подруга. Немного сумасшедшая художница с горящими голубыми глазами и безумными идеями, которые сыплются из нее, как из рога изобилия. При этом она вполне реально кормит всю семью, зарабатывая на хлеб своими керамическими поделками.
            Когда на столе появился дымящийся кофе, в дверь позвонила Ольга.
            – Я сегодня встретила в маршрутке Сашку Демидова. У них потрясающий  бизнес! Они купили программу диагностирования любых заболеваний. Представляете, приходит человек, к нему прикрепляют такие простенькие датчики, все это фиксируется на компьютере, и тот выдает результат – чем человек болен.
             Ольга выдала залп информации, при этом глаза ее азартно горели, словно она открыла закон Ньютона.
            – Так что ты предлагаешь, – настороженно спросила Ленка. – Открыть нам такой же кабинет или поставлять им клиентов?
– А что, затраты невелики. Нужен компьютер, программа и помещение.
            – А еще толковый врач и лицензия на данный вид работ. И давай посчитаем, во что выльются затраты, сколько нужно клиентов и сколько с них брать, чтобы эти затраты оправдались, не говоря уже о прибыли. Ты думаешь, мало таких умных?
– Ну, хорошо, – не сдавалась Ленкина подружка. – Можно организовывать вечера встреч.
¬¬– Что-о-о? – в один голос возопила троица. – Это кому за тридцать? Или дом свиданий? Ты что вообще имела в виду?
– Почему дом свиданий? Вовсе не дом. Надо сделать вот что. Сначала взять фотоаппарат и сделать фотографии тех, кто хочет с кем-нибудь познакомиться, побеседовать с ними, узнать предпочтения, пожелания. Потом подобрать людей по интересам, собрать с них по триста рублей, купить легкого вина, закуски, найти помещение и собрать их там вместе, – победно улыбаясь, завершила скетч Ольга.
В воздухе повисло нехорошее молчание. «Она сумасшедшая», – подумал Дракон. «Все бабы дуры», – подумал Андрюха. «В этом надо разобраться», – подумала Ленка.
– А в чем все-таки бизнес? – Дракон наконец-то вышел из онемения, ему даже стало интересно. Он сам считал себя человеком безбашенным, но тут оказался спец покруче.
– Как это в чем! Мы же не будем тратить все деньги, часть возьмем себе.
           – А еще на столах что-нибудь останется, – поддакнул Андрюха, еле сдерживая   смех.
           – И сколько ты собираешься на этом зарабатывать? – Продолжал гнуть свою линию Дракон. Ему становилось все веселей и интересней.
– Если приглашать по десять человек, проводить встречи три раза в неделю,         
двенадцать в месяц, и оставлять себе по тысяче, то получается двенадцать тысяч в месяц.
– Ну хорошо, а с чего ты взяла триста рублей – с потолка?
– Почему с потолка – с человека! – Ольга даже удивилась такой бестолковости.
            Это был финиш. Дракон понял, что дальше разговаривать бесполезно. Не имело смысла выяснять, где и как надо искать людей, помещение и так далее. Но вдруг он осознал, что, несмотря на все логичные доводы и возражения, под этой идеей есть почва.  А ведь из этого действительно может что-нибудь получиться. У этой сумасшедшей девчонки, если она на самом деле захочет заработать, может получиться что угодно именно потому, что она в это верит.
             – А ведь из этого действительно может что-нибудь получиться, – Ленка слово в слово повторила посетившую Дракона мысль, когда Ольга убежала так же стремительно, как и влетела в компанию. – Одна беда, ничего она делать одна не будет. Напарник ей нужен, потому и пришла.
              – Гениальная идея, – вдруг проговорил Андрюха. – Можно собирать компании «под ключ». – И твоя любимая соционика, – он кивнул Дракону, – наконец-то реально пригодится. Все эти группы релаксации, активации, дуальные пары – это ж золотое дно. Подобрал людей, свел их вместе и нате, пожалуйста. А представляешь, сколько в мире счастья прибавится!
На том, как всегда, и разошлись – с мечтой о счастье во всем мире!


Рассказ шестой. Ля-минор
             
             Утро было не добрым, оно было никаким – сереньким, пустоватым, к тому же холодным и снаружи, и в квартире. Что за мода – отключать отопление в мае, как раз перед тем, как грянут черемуховые холода! Дракон ненавидел этот отечественный апофигизм, пронизывавший все общество – от «маленького» человека до «больших» людей.
…пойти на кухню и поставить чайник,
в светлеющем окне ослабить взгляд,
побыть всего возможностью случайной
без до-мажора для минора-ля…

– вспомнил он стихотворные строки и промурлыкал: ля-ля, ля-ля. Повинуясь рекомендованной инструкции, прошлепал босыми ногами на кухню, включил электрочайник, бросил взгляд через давно немытое стекло на такое же грязноватое пространство за ним и запел – так, что-то простенькое, без слов, с невзрачно-случайными, невнятными рифмами, словно эхо балакалось в лесу: а-у, а-а-у, а-у-у…
            Сразу поднялось настроение, еще не до уровня бодрого оптимизма, но уже минуя    пессимизм и безразличие, до лимонно-кисловатого привкуса меланхолии в чашечке с крепким кофе. Заныла душа – сладостно, поэтично, с обещанием возможных открытий.
            Повинуясь настроению, Дракон как был – в одних трусах – забрался с ногами в продавленное кресло, включил радио, пододвинул чашку с кофе, прикурил сигарету и перевернул открытый на недочитанном месте лежащий вверх обложкой старый журнал «Иностранной литературы». По радио пела Чичерина, в «Иностранке» ждал своего часа Джанни Родари.

            Второй день пустых выходных располагает человека к нелогичным поступкам, когда лень дозволяется в силу отсутствия сколь-нибудь значимых планов. Вчера Дракон совершил давно намечаемый подвиг: разобрал книжный шкаф. Горы старых подписок толстых журналов: «Иностранки», «Нового мира», «Невы», изредка попадавшихся «Москвы», «Знамени», «Красной звезды» – перекочевывали с прогнувшихся полок к его ногам, где их ждало тщательное исследование содержимого на предмет чего-нибудь интересного – известного или неизвестного, неважно, главное не упустить ценное, то, что может пополнить интеллектуальный багаж и доставить банальное удовольствие чтения.
           Подписки были двадцати и даже двадцатипятилетней давности. Когда-то они составляли одну из духовных ценностей родителей Дракона, а вот теперь лежали навалом, стыдливо прикрываясь дешевыми полукартонными обложками убогой расцветки. На их фоне почти празднично выглядела «Иностранная литература». Словно демонстрируя свою недоступную в те времена «зарубежность», она являла собой образец журнального дизайна того времени, радуя глаз цветными иллюстрациями работ иностранных художников. В основном, это были художники, впрочем, как и остальные авторы – писатели, поэты, драматурги и критики,  стран социалистического лагеря или коммунисты по членству в парии или по убеждению. Открывая тома один за другим, Дракон был шокирован убожеством выбора «разрешенной» литературы. Высшую степень свободы демонстрировал роман Фолкнера «Шум и ярость», вероятно, в силу своей абстрактности и отсутствия возможности контроля со стороны чиновников и разрешительных органов за литературой «потока сознания». Дракон отложил для себя непрочитанный роман Джеймса Олдриджа  «Последний взгляд» об отношениях Скотта Фитцжеральда и Эрнста Хэмингуэя. Взялся, было, пролистать несколько страниц Джона Апдайка «Давай поженимся», но очень скоро заскучал и отложил том в общую кучу.
             Проведя за ревизией журналов более трех часов, он уже отчаялся найти что-нибудь неожиданно-ценное, как вдруг в перечне содержания одного выпавшего из общей череды и как-то особо потрепанного журнала «Иностранки» наткнулся на  знакомое имя и название: Ричард Бах «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».  Дракон, не веря своим глазам, посмотрел на год издания – конец семидесятых. Не может быть! Культовый писатель его поколения был явлен на свет затхлых лет застоя в Советском Союзе почти четверть века назад! Вот так так! Дрожа от нетерпения и теряя по ходу перелистывания выскальзывающие из пальцев страницы, он добрался до нужного места и … застонал от разочарования – повесть была аккуратно вырезана под самый корешок.
               Не в силах сдержать волнение, Дракон позвонил матери. Она спокойно его выслушала и с присущей ей ироничной интонацией ответила:
               – Это лишь доказывает, что у твоих родителей всегда были независимая оценка и хороший вкус.
               – Но ты же говорила, что впервые прочитала «Чайку» лет десять назад?
               – Забыла. Но это не умаляет достоинств – ни моих, ни Ричарда Баха. Видишь ли, к хорошим произведениям возвращаешься по нескольку раз. Я думаю, что в те годы эта повесть произвела на меня большое впечатление, если уж я решилась вырезать ее из журнала, и, наверно, она сделала свое дело, а то откуда бы у меня организовался такой умный и продвинутый ребенок.
Она помолчала и добавила:
– Мы далеко не всегда помним важные моменты своей жизни, но если это действительно важный момент, он обязательно о себе напомнит, даже таким необычным способом.

                Мать, несомненно, была права, она сама отличалась нестандартным подходом к жизни и сумела дать волю и одновременно задать нужное направление Дракону, который во многом разделял ее систему ценностей, в том числе любовь к книгам и жажду открытий. Он хорошо помнил ее рассказ о том, как впервые, в том же конце семидесятых, журнал «Москва» опубликовал первую часть «Мастера и Маргариты» Булгакова. Как потом под давлением рецензентов определенного ведомства редактор вынужден был пропустить публикацию второй части в следующем номере и все-таки добился своего: в первом номере следующего года допечатал роман до конца. Так заурядный толстый журнал вошел в историю русской литературы, не только достойно перешагнув из старого в новый год, но и совершив революцию в массовом сознании.
– Это было настолько нереально – читать подобное в советском журнале, что мы даже не придавали значения идеологической подоплеке, просто взахлеб, передавая друг другу на один день, на одну ночь, читали где и как придется. Помню, мне достались журналы в день, когда шел семинар по политэкономии, – как-то по случаю рассказывала мама, вспоминая студенческие годы. В свое время она училась в том же политехе, и Дракону интересно было сравнивать ее и свои впечатления о тех или иных предметах и преподавателях, некоторые из которых продолжали работать по сей день.
– Теорию нам читала изумительная женщина, как ни странно, выездная и выступавшая с лекциями заграницей, хотя, думаю, ей это было нелегко: слишком независимо и самостоятельно она мыслила. А вот практику вел ужасный зануда, мелкий и мстительный «человек в футляре». Он-то и поймал меня за чтением. Издевался, как мог, особенно, когда выяснил, что у меня нет ни одного конспекта ленинских работ, а вместо этого я читаю Булгакова: «Если Вы к следующему занятию не принесете конспекты, я вас к экзамену не допущу». Переписывать чужие тетради за весь семестр мне было скучно, да и времени бы не хватило, так что пришлось идти в читалку, брать оригиналы и в двух словах излагать основные тезисы статей. Тогда-то я и обнаружила, что за внешней помпезностью, наукообразием и велеречивостью скрываются до удивления простые и однообразные мысли, ориентированные на уровень мышления, скажем так, ниже среднего. Так что пересказать их в двух словах не составило труда. На следующий семинар я принесла тонкую школьную тетрадку. Надо было видеть то садистское удовольствие на лице нашего политэконома, когда он открыл ее с заведомой готовностью влепить мне «неуд». Но ничего не вышло. Он даже не смог сдержать свое разочарование, только и пролепетал: «И это все?» Я ему ответила: «А разве здесь чего-то не хватает?» Но все равно по итогам семестра он поставил «три», чем привел в большое изумление теоретичку, которая на экзамене собиралась поставить мне «отлично». Пришлось объяснить, что мы не сошлись характерами.
                Собственно, в этом была вся мамка – резкая, дерзкая, отчаянная, до страсти само- и правдолюбивая и из-за этого совершенно беззащитная перед чавкающим самодовольным социумом. Она любила философию и психологию, неплохо разбиралась в литературе и электротехнике – науке о контактах, как называли ее старые профессоры, но при этом оставалась простодушной до кретинизма. «Да, мать, уж ты проста так проста, – однажды сказала ее московская подруга, известная артистка. – Уж на что я проста, а ты еще проще».

Вздохнув, Дракон снова взялся разбирать журналы. Его коллекцию пополнили воспоминания Бернарда Шоу и шутливый рассказик Джанни Родари. Именно на нем и сосредоточилось его внимание на следующее утро. Рассказик был, вроде, совершенно пустячный: о том, как итальянский кот задумал бизнес по продаже живых мышей в консервных банках. Уж что он, бедный, ни придумывал, чтобы заманить в жестянки живой товар. Мыши плохо поддавались на уговоры, а заниматься убийством кот не хотел. Больше всего Дракону понравился коротенький эпизод знакомства кота с очередной претенденткой:
– Доброе утро, – проговорил кот, завидев у норки почтенную мышь.
– Посмотрим, – ответила та.
Ах, как хотелось бы Дракону с такой же независимой фамильярностью ответить завтра на стандартное приветствие своего шефа:
– Доброе утро.
– Посмотрим.

…побыть никем, всего самой собою –
стаканом, ненаполненным питьем,
беспомощной заигранной трубою
на паперти, с футлярчиком вдвоем…

Этот стишок он прочитал вчера в одной из записных книжек, обнаруженных все в том же книжном шкафу. Почерк очень напоминал мамин, только был более крупным и круглым, словно карапуз на детской фотографии, которому потом предстоит израстись и вытянуться, но ни черты, ни выражение лица уже не изменить. Дракон знал, что мама писала стихи, но относился к этому несерьезно и снисходительно – кто, мол, этим по молодости не грешит. Впрочем, многие дети не знают истинные лицо и цену своих родителей. Они принимают их как данность. И только внешний круг, обозначающий в своих оценках значимость тех или иных людей и событий, является для них авторитетом. Бывает, с возрастом отношение пересматривается, видимо, это и происходило сейчас с Драконом. Во всяком случае, стихи ему понравились.
– Как интересно устроена жизнь, – думал Дракон. – Я перебрал горы журналов, массу литературы, которые всего лишь несколько лет назад  правили умами сотен тысяч людей, и во всем этом смог найти для себя два-три романа и немного малой прозы, чтобы внутри пробудился хоть какой-нибудь интерес. При этом понадобилось всего лишь несколько строк, полудетских, дилетантских, чтобы почувствовать радость от того,  что кто-то думает и чувствует, как я …

…без ожидания звонка в прихожей,
без нудной телефонной болтовни –
всего лишь день. О, дай мне силы, Боже,
прожить иначе остальные дни.


Рассказ седьмой. Сон в летний день
                Мужчины созданы для красоты природы –
                как те бабочки, что порхают над стеблями бамбука
                на картинах японских художников.
                (из Ленкиной мудрости)               

Солнце все пекло и пекло. Река все текла и текла. Сон все плыл и плыл – под шушуканье сосен в знойном мареве, ласковое перетекание мелкого белого песка по сухой, разогретой коже. Сон и не сон вовсе – что-то среднее – полуявь, полуфантазия. За закрытыми веками оранжевый мир – теплый, безопасный, а река такая толстая, упругая  и называется очень на себя похоже – Сура.
Хорошо. Все хорошо. И мелкий плеск волны, и привольная лень, охватившая тело, и свободная нега сознания, которое не глубоко занырнуло под самого себя и бултыхается, словно ребятишки на мелководье. Вокруг все гармонично, разумно, надежно – такой самоорганизующийся порядок, и Дракон в нем совсем не посторонний, у него свое место в данной картине мира.
– Автора! Автора! – В партере аплодисменты. Дракон выходит и раскланивается. – Ах, это Вы автор?
– Ну, не совсем, чтобы автор, но некую одушевленность, я бы даже сказал, одухотворенность, можно отнести и на мой счет.
– Поздравляем! Какое чудо! И как Вам только удалось! Так жизненно, естественно, без малейшего напряжения!
Тут налетает ветер, раздается гром, небо вмиг заволакивают лилово-фиолетовые тучи, будто одним взмахом задернули театральный занавес, и грозный голос с небес вопрошает:
– Так это ты автор?
– Ну, как Вам сказать, – мямлит Дракон, ежась на холодном ветру.
Первые капли, огромные, ледяные, щелкают его по макушке, словно затрещины: это ты натворил? А ну сознавайся!
– Да что я такого сделал-то? – начинает возмущаться Дракон и трясет головой, пытаясь увернуться от ледяных шлепков.

– Дяденька, Вы так совсем сгорите.
Перед Драконом стоит очаровательное существо лет пяти и поливает его из лейки.
– Девочка, ты что, очумела?! Так ведь идиотом можно сделать!
Она стоит еще секунд десять, неподвижно и безмолвно, словно переводя его слова с тарабарского на нормальный человеческий язык. Потом разворачивается и, сверкая розовыми шелковыми трусиками с кружавчиками вокруг толстых ножек, убегает, заливая окружность диким ревом, при этом голос ее резко набирает басовые оттенки: «Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма!»
«Ах ты, господи, – вздыхает Дракон. – Ребенка чуть не до смерти напугал, а ведь она и впрямь меня спасла».

Раскаленному телу вода из реки действительно кажется ледяной. Но, наконец, все ощущения приходят в равновесие, только голова какая-то чугунная – все-таки перегрелся. Не хватил бы солнечный удар. А гром-то откуда? Ага, на кухне в рельс бьют, стало быть, пора обедать.

Постепенно в голове у Дракона все раскладывается по своим местам, находит свое объяснение, свой порядок.
– Ну надо же, в соавторы к Творцу подался, – ухмыляется он про себя.
– А что, – отвечает ему недоспавший и оттого изливающий яд на своего хозяина внутренний голос, – слабо? Ты для чего в этом мире присутствуешь? Для красоты природы, как Ленка ни скажет? Или еще для чего? Одухотворенность он, видите ли, привносит. Каким образом, интересно знать? Когда книжки читаешь или макеты свои шлепаешь? Душа-то у тебя, конечно, есть, только не твоя это заслуга, тебе ее от рождения подарили.
– Подарить подарили, а как распорядиться, не сказали! – пытается оправдаться Дракон. – Ну что молчишь? Ответь, если ты такой мудрый.
– Я не мудрый, если ты дурак. Я всего лишь твой внутренний голос.
– Ага, а я шизофреник, страдающий раздвоением личности.
– Да не переживай. Это ведь не самое страшное. Иного человека, бывает, совесть мучает, а мы с тобой просто так, беседуем.
– Чушь какая-то. Я что, уже сам с собой разговариваю?
– Ну, как тебе сказать. Ты, когда говоришь «Я», что имеешь в виду?
– Не понял.
– Какое из твоих «Я»?
– Их что, несколько?
– Ого, несколько! Да их множество! Я – мужчина. Я – дизайнер. Я – отдыхающий. Я – философ (хм…) Я – друг. Причем, обрати внимание, иногда хороший друг, а иногда так себе. Я – голодный. Я – сытый. Тоже, между прочим, два разных человека. Я – влюбленный. О, это еще тот экземпляр. Продолжать?
– А ты – какое из моих «Я»?
– Я думаю, мыслящее. Немного циничное, немного эротичное, немного поэтичное. В весьма грубом приближении  – настоящее. Хотя и прошлое,  и будущее…
– В общем, «Я» как Я?
– Э нет, братец, до этого тебе еще ой как далеко. Собственно, к этому я и пытался тебя подвести. Когда твои многочисленные «Я» станут единым, и это единое Я само начнет выбирать, каким ему быть, тогда, может быть, ты и станешь человеком и попадешь  к Творцу в соавторы. А пока извини, дяденька …

– Дяденька, а дяденька!
Дракон тряхнул головой. Ничего себе! Оказывается, он опять уснул.
– Дяденька, это не Вы потеряли дохлую бабочку?
Перед ним стоял мальчуган – почти точная копия давешней девчонки –  и протягивал ладонь, на которой безжизненно лежала невзрачная помятая бабочка.
– Не-а, – Дракон качнул головой, одновременно отвечая на вопрос и пытаясь окончательно придти в себя.
«У них здесь что, инкубатор что ли?» – это по поводу детишек, которых, в общем-то, не должно было быть на полузаброшенной турбазе, куда он специально забрался подальше от «организованного» отдыха.
– Ну ладно, пойду на кухню спрошу, – печально вздохнул малыш и тут же вприпрыжку поскакал в гору.

День клонился к вечеру. Скатившееся к горизонту солнце уже не пекло, не слепило, а заливало пространство фантастическим розовым светом. Стволы сосен налились янтарной прозрачностью, вода в реке отливала металлическим блеском. Во всей этой картине присутствовала какая-то нереальность, даже потусторонность. Так бывает, когда простые с виду слова и события обретают свой первоначальный, особый смысл, возвращая что-то очень важное на круги своя.


2003 год, Нижний Новгород.