Ветродуй

                ВЕТРОДУЙ
               


               Лето было в самом разгаре. Солнце жарило немилосердно, беззвучно струился раскалённый воздух. Даже стрелки на часах, разомлев, еле тащились от деления к делению, и, кое-как добравшись до цифры двенадцать, замерли, не в силах двинуться дальше. На всем лежала печать ленивого покоя, как категоричный штамп на коробках с хрупким грузом: «Не кантовать!»
              Неожиданно тишина нарушилась громким чихом перегретого репродуктора, и сразу же из его металлического горла полилась песня. Трогательно и чисто детские голоса выводили всем знакомую мелодию:
              - Солнечный круг,
                Небо вокруг –
                Это рисунок мальчишки…
Спортивно-оздоровительный лагерь зашевелился, словно потревоженный муравейник.
Все куда-то спешили; служащие и кухонные работники, придирчиво оглядывая свои рабочие места, срочно приводили их в идеальный порядок. В считанные минуты все засияло первозданной чистотой: несвежие халаты сменились благоухающими белоснежными, аврально быстро подмелись дорожки, а мусор, словно сам собой, скрылся в закрытых контейнерах.
               Со стороны непонятно было, в чём причина такой скрупулёзной добросовестности. Непосвящённые видели только следствия: все работники лагеря находились на доверенных им постах, серьёзные и деловитые. И лишь сами сотрудники знали причину единого трудового порыва: несколько минут назад полковник в отставке, а ныне начальник данного спортивно-оздоровительного лагеря, Иван Петрович Решетов, снял телефонную трубку и сказал лагерному «связисту» Вите магические слова:
               - Принесите нам попить холодненького компотика.
В расшифровке это значило, что у него в кабинете сидят проверяющие. Связист Витя сразу же оповестил об этом знаменательном событии всех сотрудников популярной песней. И все. Пока гости за приятной беседой под приводящую в трепет их сентиментальные сердца песню пьют охлажденный компотик, лагерь успевает «почистить перышки» и предстать пред светлые очи высоких гостей не гадким утенком, а гордым лебедем.
              Каждый раз система оповещения срабатывала безотказно. Не подвела она и сегодня. Попотчевав проверяющих на прощание еще и водочкой с деликатесами из собственного холодильника и получив на руки вожделенный акт с положительными отзывами о вверенном ему хозяйстве, Иван Петрович любезно проводил комиссию восвояси и немного расслабился, позволив себе дополнительную долю горячительго.
              Солнце уже село, и прохлада живительным потоком струилась в комнату через распахнутое окно. Дождавшись отбоя, Иван Петрович решил подышать свежим воздухом и отправился на прогулку. Это тоже была своеобразная проверка. Лагерь для него означал то же самое, что и полк. Он привык требовать от подчинённых порядка, дисциплины и неукоснительного исполнения приказов. И теперь, шагая по притихшему лагерю, невольно насторожился, услышав доносившиеся откуда-то издалека музыку и весёлые голоса.
             Быстро определив, что вышеперечисленные звуки исходят из освещенной беседки, находящейся на вершине горы, открытой всем ветрам, и поэтому любовно прозванной народом «Ветродуем», отправился туда. Его любопытствующему взору открылась интересная картина: кухонные работники в полном составе веселились в беседке, устроив посиделки с танцами под магнитофон.
                Возникнув из темноты неожиданным и досадным привидением, Иван Петрович остановился на пороге беседки, возмущённо оглядывая нарушителей дисциплины
                - Ну, вот!.. – вырвалось у Натальи. – Сейчас начнется... Встать, человек пять, остальным лежа подравняться!..
                Витя-связист молча выключил магнитофон и собрал кассеты в пакет.
                - Сколько можно повторять, что дисциплина важна для всех?! Всем спать! Отбой уже был. Завтра проверю рабочие места присутствующих.
               - Вообще-то никто и не собирался оставаться здесь ночевать. Мы не дети, чтобы нас в кроватки после отбоя укладывать! – снова не выдержала Наталья.
               - Да ладно, пошли, - повар Эдик досадливо поморщился. – Господи, это не спортивно-оздоровительный лагерь, это армия! – и, обойдя застывшего изваянием в праведном гневе Ивана Петровича, первым покинул беседку. Остальные молча последовали за ним. Наталья выходила последней, глаза её сверкали от злости, щеки раскраснелись.
              - А вы, Наталья Викторовна, зайдите завтра ко мне в кабинет, с вами разговор будет особый.
              - Есть, товарищ командир! – Наталья, дурашливо вытянувшись, отдала честь обалдевшему от такой наглости начальнику и побежала за остальными…

              Иван Петрович, вернувшись с прогулки, долго не мог успокоиться и ходил туда-сюда по кабинету. Возмущение кипело в нем, переходя в ярость. Наталья, как символ дерзости и непослушания, стояла перед глазами, блистая своей белозубой улыбкой.
              Досадливо махнув рукой, он налил ещё водки и залпом выпил. Потом долго сидел в темноте у окна, прокручивая в голове варианты предстоящего разговора с зарвавшейся подчинённой. Его совсем не пугали мужские беседы с крепкими выражениями, а вот с женщинами он терялся. И теперь внутренне даже как-то побаивался предстоящего разговора, но невозможно было отменить его, и надо было взять себя в руки.
              С улицы донеслись приглушенные голоса. Иван Петрович выглянул в окно и снова увидел пресловутую Наталью, сидящую на скамейке под фонарём. Рядом стоял Эдик и что-то ей говорил. Наталья, не дослушав его, отрицательно покачала головой и отвернулась. Эдик недовольно дёрнулся и пошел восвояси.
              Иван Петрович уже хотел отойти от окна, как вдруг Наталья встала, потянулась и, оглянувшись по сторонам, неожиданно сунула в рот пальцы и громко, по-мальчишески свистнула. Отставной полковник от возмущения чуть не вывалился из окна. Перегнувшись через подоконник, он подождал, пока молодая женщина подошла поближе, а потом громким шёпотом приказал ей:
              - Сейчас же зайдите ко мне!
Вздрогнув от неожиданности, Наталья остановилась, но, увидев его в раме окна, рассмеялась.
              - Как вы меня напугали! А для визита - не поздно ли?
              - Я сказал – зайдите! – теряя самообладание, прошипел Иван Петрович.
И как только она переступила порог, взорвался:
              - Почему вы до сих пор не спите?
              - А вы почему не спите? – тут же парировала Наталья.
              - Я не нарушаю тишину, и вообще разговор идёт о вас. Что за поведение такое: Шуры-муры всякие, свист хулиганский? Вы где находитесь?
Наталья не растерялась и отвечала достойно:
              - Я и сама не пойму никак, где нахожусь. По всем признакам – в казарме. Вы муштруете персонал, как солдат.
              Полковника буквально затрясло от этих слов.
             - Вы что себе позволяете?
             - Вот-вот: разговорчики в строю, строгое подчинение старшему по званию! А я не желаю подчиняться. Я женщина, а не солдат. Можете вы это понять?
             Иван Петрович усмехнулся:
             - Оно и видно. Особи противоположного пола постоянно рядом вертятся. Вы сюда работать приехали или глупостями заниматься?
            - А вы? – не сдавалась Наталья, заметив бутылку водки на столе, - сами расслабляетесь, а нам нельзя? Я, может быть, тоже выпить хочу.
            - Что-о-о? – полковник с выпученными глазами застыл на мгновение, потеряв дар речи, но тут же справился с эмоциями, - а впрочем, если хотите, могу налить.
            - Вот и налейте. Очень хочу. – Она демонстративно обошла его и присела к столу.
            Смерив отчаянную подчиненную долгим оценивающим взглядом, он поставил на стол второй стакан и налил себе и ей поровну, до половины. А потом коротко скомандовал:
            - Пей!
            Наталья немного испугалась, потому что вообще не пила водки, но, не желая показать свою неуверенность, взяла предложенный стакан и, не отрываясь, выпила его содержимое. У неё сразу перехватило дыхание, и слёзы выступили на глазах.  Потом комната поплыла перед её глазами,  и всё стало двоиться. Иван Петрович то удалялся, то приближался. Ей стало смешно.
            - Так о чём мы поговорим? – громко икнув, выдавила она и откинулась на спинку стула.
           - О твоём поведении. Сколько можно игнорировать мои указания?
           - Какие мы строгие! – Наталья, чуть не упав со стула, игриво потянулась к нему
и помахала пальцем перед его носом, - не выйдет нас муштровать! Мы мирные люди, здесь не армия. Я в нерабочее время свободна – и точка. И никому нет дела до моей личной жизни: хочу – танцую, хочу – пою, хочу – любовь кручу. А может, ты меня ревнуешь? – она впилась своими круглыми глазами в его уплывающее лицо, заплетающийся голос стал проникновенным и нежным.
           То ли алкоголь сотворил свое подлое дело, то ли этому способствовал неожиданный поворот официальной беседы, но Иван Петрович с удивлением ощутил, что его злость растворилась без следа в сиреневом тумане этого странного вечера, и ему нравится смотреть на Наталью и слушать ее глупую пьяную болтовню. Он изо всех сил старался остаться серьезным, но теплая улыбка уже готова была появиться на его мужественном лице.
          - Какие мы непо… непокобелимые, - с трудом выговорила его собутыльница и устало вздохнула. А потом, повертев в руке пустой стакан, неожиданно скомандовала:
          - Налей еще, я хочу выпить.
Иван Петрович выполнил приказ без колебаний. Выпив и закусив, она решительно объявила:
          - Я пошла домой.
Потом попыталась встать и чуть не упала.
          - Ты совсем пьяная, - испугался полковник, - ложись здесь и спи.
          - Ни-ког-да! – гордо выдохнула Наталья и встала, потащив за собой скатерть. Зазвенели падающие тарелки, неопознанные летающие объедки приземлились на полу, создав в кабинете ощущение космического хаоса. Наталья, качаясь, прошагала к выходу.

          Утром ей показалось, что она умирает. Приглашенный к занемогшей сотруднице лагерный доктор, не подозревая истинной причины болезни - все знали, что Наталья не пьет - положил её в изолятор, определив обезвоживание организма и констатируя подозрение на холеру.
         Лагерь снова загудел, как потревоженный улей. Все твердили: «В три дня сгорит!», т.е. сыграет в ящик.
        Сам начальник лагеря явился с визитом к тяжелобольной работнице кухни, но не был допущен к ней во избежание распространения заразы. Впрочем, это его нимало не смутило, и, воровато озираясь, он пробрался к окну изолятора, заглянул в него и шёпотом поинтересовался здоровьем своей строптивой подчиненной. Не получив никакого ответа, бросил поверх одеяла, покрывающего неподвижное, почти бездыханное тело Натальи, плитку шоколада и быстро удалился.
       Доктор целый день не находил себе места, ожидая самого худшего и все же не решался поставить окончательный диагноз. А к вечеру Наталья непостижимым образом воскресла, вызвав своим чудесным исцелением всеобщее ликование.

      Иван Петрович не понимал себя. У каждого человека есть цель в жизни, была она и у него. Но он в неё не попал. Строгое подчинение армейским порядкам незаметно превратилось в образ жизни, он остался одиноким «солдафоном», даже не помышляющим об изменении привычного режима. Женщины сторонились его, а если и появлялись в его жизни, то ненадолго, эпизодически.
     Наталья внесла непонятное беспокойство в его почти зачерствевшую душу своей отчаянной бесшабашностью и бесстрашием. К тому же она была дьявольски соблазнительна. Женское начало высвечивалось в ней за километр, озаряя все вокруг магическим сиянием беспечности и трогательной нежности. Полковник, легко бравший любые препятствия, неожиданно засомневался в своих силах. Противоречия раздирали его, и вечером после отбоя он снова, как мартовский кот, вышел на прогулку, в глубине души вожделея встретить свою вчерашнюю собеседницу. Подтверждая правильность поговорки «на ловца и зверь бежит», Наталья с полотенцем на шее предстала пред светлые очи его. Оба застыли, как вкопанные, корректируя мысленно дальнейшие поступки. Наталья, прошептав смущённо «здрасьте», повернула было назад. Но Иван Петрович схватил её поспешно за локоть и вкрадчиво спросил:
        - И куда это мы направлялись?
        - В бассейн, - ляпнула Наталья и, пытаясь исправить допущенную оплошность, добавила, - но теперь не пойду.
        - Почему же? – искренне удивился полковник, - пойдем вместе, я тоже собирался поплавать.
        Он бессовестно врал, не в силах сопротивляться зову древнейшего инстинкта, понимая, что все в лагере спят, и о бассейне никто не узнает.
        - Правда? Обрадовалась Наталья, - тогда идём быстрей.
И они молча, как заговорщики, дружно зашагали в сторону бассейна.
        Вода была тёплой, как парное молоко. А Наталья в свете полной луны казалась сказочной русалкой, очаровавшей бедного Ивана Петровича своей мистической притягательностью.
        - Я пропал, - думал он со страхом, чувствуя непреодолимое желание сжать эту негодницу в своих железных объятиях и расцеловать мокрое улыбающееся лицо.
Он с трудом сдерживал свои грешные порывы. Возвращались они так же молча.
        Кое-как придя в себя в своём родном кабинете, Иван Петрович страшно расстроился, признав себя старым дураком, а содеянное – непростительной ошибкой. Весь следующий день был посвящен искуплению: он обошёл лагерь, проверив работу каждого сотрудника,
Провёл внеочередную летучку воспитателей и вожатых, выслушав отчёт каждого. Кухне уделил особое внимание, но с Натальей разговаривал строго официально, чем ранил её нежную душу, заронив в неё смятение и растерянность.
Чрезвычайно довольный собой и наведённым порядком, он решил лечь спать сразу после отбоя, совершенно разомлев от сознания значимости своей персоны и наслаждаясь ощущением власти и силы. По привычке распахнул окно и вдруг опять уловил звуки музыки: Ветродуй издевательски сиял сверху яркими огнями.
          Благодушное настроение как рукой сняло. Иван Петрович, будто ошпаренный, выскочил за дверь и галопом понесся к беседке. Горячая волна ярости захлестнула его, ноги стали ватными: Наталья танцевала с Эдиком. Не в силах соображать, окончательно забыв о дисциплине и её нарушителях, он из темноты наблюдал за происходящим, видя только эту пару. Эдик обнимал Наталью, что-то шептал ей на ушко, а она смеялась в ответ.
          Словно защищая свою поруганную честь /именно так Иван Петрович сейчас и чувствовал/, он схватил первый попавшийся камень и швырнул его в сторону беседки.
Одна из ламп погасла, со  звоном разлетевшись на мелкие куски. В беседке наступила зловещая тишина.
          Иван Петрович, опомнившись, бросился прочь, петляя, как заяц, который запутывает след. Он закрыл дверь на ключ и улегся на кровать поверх одеяла, дрожа и чутко прислушиваясь к звукам снаружи.
         Мимо окна, тихо обсуждая случившееся, прошли злосчастные кухонные работники, возмущаясь неслыханным хулиганством неизвестного злоумышленника, обещая вычислить его и намылить шею, чтобы впредь неповадно было. Постепенно голоса затихли, и Иван Петрович уже погружался в вязкую тину сна, когда в дверь постучали.
Он вскочил, предположив, что в такой поздний час по пустякам никто бы его не потревожил. А значит, что-то случилось в лагере. Торопясь, рывком распахнул дверь и лишился дара речи: на пороге, покусывая травинку, стояла Наталья. Глаза её сощурились, как у кошки, которая готовится к прыжку. Она отбросила травинку и сказала коротко:
         - Я жду объяснений.
         От неожиданности Иван Петрович закашлялся. Не давая ему опомниться, Наталья шагнула в комнату. Прицел был точный, попадание в десятку. Отставной полковник, не признававший ни бога, ни черта, был ранен отравленными презрением стрелами её бирюзовых глаз. Случилось невероятное: его видавшее виды огрубевшее сердце кровоточило.
         А Наталья, словно чувствуя эту непростительную слабость, продолжала наступление.
         - И не стыдно вам, дорогой Иван Петрович?.. Поборник строгой дисциплины и порядка швыряет камни, бьёт лампочки! Это уже ни в какие ворота…
         Тут Иван Петрович, кое-как отдышавшись, вспомнил одно расхожее правило военной тактики: лучший метод защиты – это нападение. Стараясь не смотреть в её обворожительные глаза, чтобы снова не попасть под их влияние, он парировал удар:
         - О чём вы говорите? Я не понимаю, что за чепуху вы несёте!..
Но Наталья не сдавалась.
         - Всё вы понимаете! Вы не просто грубый солдафон, вы ещё и трус. Да-да, трус. Собака на сене: сам не ам и другим не дам!
         Никто и никогда не осмеливался так разговаривать с ним и оскорблять его больное самолюбие. Задыхаясь от гнева, Иван Петрович выпалил, снова перейдя на «ты»:
         - Конечно, я плох. Куда уж мне до Эдика! Вот он – совершенство во всех отношениях! И катись к нему!.. Откуда только ты взялась на мою голову?!
         - Из тех ворот, откуда весь народ, - снова не растерялась Наталья и продолжала, совершенно обозлившись, - теперь я тебе всё скажу, что думаю. Можешь меня уволить – я сама завтра уеду, надоело все до чёртиков. Тебе невдомек, что мы не только работать сюда приехали, нам и отдохнуть хочется. Неужели станет лучше, если все разбредутся по кустикам или втихушку будут пить по углам? Тоже мне руководитель! Тебя скоро все возненавидят: не человек, а какой-то железный истукан. Все, я пошла.
         И тут Иван Петрович почувствовал, что не может и не должен отпускать её. Горячая волна захлестнула его с головой. Потеряв контроль над собой, он в первый раз подчинился сердцу и неожиданно заключил Наталью в такие крепкие объятия, что она удивленно затихла, а потом и вовсе не могла говорить, потому что он подарил ей самый страстный и долгий поцелуй, на который только был способен.
        Наступила ночь перемирия, жаркая и томная, во время которой в лагере царил долгожданный покой.
        И словно в подтверждение теории о благотворном влиянии положительных эмоций на трудовую деятельность, наступивший день был отмечен небывалой работоспособностью двух наших героев.
       Прибывшая очередная комиссия приятно удивилась переменам в начальнике: улыбка не сходила с его лица, а с женщинами он был особенно галантен и предупредителен. Снова безотказно сработал механизм оповещения: магические слова, песня и компот, но только теперь Иван Петрович понял, как остроумно и весело всё это было придумано его находчивым персоналом.
       А вечером он опять ждал Наталью, и она явилась, празднично одетая и красиво причёсанная. Глядя прямо в его восхищенные глаза и не давая опомниться, пустилась с места в карьер:
       - Собирайся.
       - Куда? – удивился он.
       - Мы с тобой пойдём танцевать на Ветродуй.
       - Ты что, с ума сошла? – ужаснулся он. – Подумай: начальник лагеря идёт на танцульки.
       - Ну, понеслась душа в рай!.. – остановила его Наталья, - начальник лагеря тоже живой человек, и ему полезно побыть с коллективом в неофициальной обстановке. Такое отступление ведет к пониманию, а значит, к победе.
      - Нет, я не могу, - продолжал отнёкиваться Иван Петрович, но уже не из-за принципов, а из боязни показаться смешным.
      Наталья, понимая его нехитрые манёвры, сделала строгие глаза и, погасив улыбку, скомандовала:
      - Приказываю собраться за пять минут. Сегодня я буду командиром. А если ты не согласен, я уйду.
      Он испытующе посмотрел на нее, словно прикидывал, способна ли она выполнить угрозу.  Тяжело вздохнув, вынес резюме: пожалуй, сможет. Потом молча собрался и предстал перед ней во всей красе: подтянутый, стройный, моложавый мужчина, готовый сдаться на милость победительницы.

      На Ветродуе, как всегда, было весело. Иван Петрович нерешительно замешкался, но Наталья не привыкла отступать, и вскоре они вошли в освещённую беседку, вызвав смятение в дружных рядах танцующих. Полковник молчал, но его спутница сразу расставила все точки над «и», заявив, что они тоже пришли танцевать. Собравшиеся радостно зааплодировали. И Наталья буквально втащила своего кавалера в освещённый круг.
      Скованность вскоре прошла, и Иван Петрович понял, что давно уже не проводил время так весело и беззаботно. Он кружил свою дерзкую партнершу, смеялся и шутил.
И даже не возражал, когда Эдик пригласил Наталью на танец, а просто отошёл к Вите-связисту, колдующему у магнитофона, и присел рядом, не сводя со своей дамы восхищенных глаз. Витя кивнул на Наталью и коротко, по-мужски спросил:
      - Будущая жена?
Иван Петрович ответил ему в тон просто и ёмко:
      - Однозначно.
      Это означало, что у отставного полковника появился новый командир, который по званию был неизмеримо выше него, но подчиняться которому было дьявольски приятно.