Сдают ли в Америке бутылки? продолжение 2

А потом стали они с Хаимом песни русские петь, на два голоса, особенно душевно «Вечерний звон» получился. Хаим, правда, сказал, что это песня грузинская, была переведена в девятнадцатом веке на английский, а потом уже от англичан пришла к нам. Но все равно очень душевная. Засиделись до позднего вечера. Некоторые жильцы останавливались, слушали. А наутро Глашка стала отцу выговаривать. Дескать, не принято у них на рабочем месте песни петь. И дружка Толькиного оштрафовала на пятьдесят долларов. Толька, как узнал, хотел эти деньги из своих вернуть. Но Хаим отказался. В контракте, мол, не записано про песни, значит, правильно наказали.
Толька на дежурстве старался Хаима подкормить. Уж очень он худой был. Длинный, почти метр девяносто, а плечи неширокие, и в кости узок, нос здоровый, как клюв, волосы темные, жесткие, тронутые мазками седины. Глаза, правда, большие, темно-карие, очень выразительные, из-за которых, по словам Хаима, женщины просто сходили с ума. На Брайтоне он имел репутацию ходока и считался перспективным женихом. Поскольку успел выплатить кредит за двухкомнатную квартиру, имел почти новый «Форд» и работу со стопроцентной медицинской страховкой. К тому же восьмидесятисемилетняя тётя, проживающая по ту сторону Гудзона в Нью-Джерси, души в племяннике не чаяла, что обещало в перспективе почти миллион долларов.

-36-

Любовь к тёте обходилась Хаиму долларов в двести в год. На Пейсах и в День Независимости ездил он в Нью-Джерси с небольшими подарками: кошерным чёрным хлебом, баночкой рижских килек, пирожными от Левина, мацой от Розенфельда, набором французской косметики или новыми домашними тапочками. Тётка кормила Хаима обедом, затем отпускала прислугу, и рассматривали они семейные фотографии, в том числе и Хаимову, в грудном возрасте. Каждый раз тётка в вариациях рассказывала одну и ту же историю, как в сороковом году они бежали из Латвии с мужем Немой в Швецию от проклятых Советов, которые оказались не совсем проклятыми, потому что те евреи, что остались в Риге, были расстреляны немцами в августе следующего года. А маму Хаима вместе с родителями Советы за побег сестры выслали в Казахстан, тем самым вроде бы спасли от неминуемой смерти. Дед с бабкой, правда, умерли в сорок третьем от дистрофии и были похоронены в братской могиле в поселке Джаксы. Об отце Хаима тётя отзывалась не очень лестно, хотя его знала только по письмам сестры. Считала, что самым разумным поступком в его жизни была женитьба на Фире, матери Хаима. На все возражения племянника о том, что отец воевал, получил орден и пять медалей, тётка отвечала одним словом — «халоэмес», пустое. Чтоб Изя стоил, если бы не Фира? Она его выучила на юриста, вылечила от туберкулёза. Она даже умерла сразу за ним, чтобы на том свете Изе не было одиноко.
Своих детей тётка не нажила. Муж, сделав состояние на поставках консервов в армию, умер внезапно от лейкоза.
— За месяц сгорел, — скорбно повторяла она. — И осталась я при деньгах, но без интереса.
Теперь, при наличии племянника, появился и интерес. Тётка активно вникала в его жизнь, особенно личную.

-37-

Безуспешно пыталась сосватать с одной перезрелой девицей, дочерью подруги. Просила обращаться за советом. К Новому году каждый раз дарила галстук и запонки. Но, когда пятнадцать лет тому назад Хаим решил остаться в Штатах, сказала:
— Мы пробивались сами. Вот тебе десять тысяч. Как ты ими распорядишься — это твое дело. Но больше денег я давать тебе не намерена. Пока, а там посмотрим. Завещание завтра же оформлю на тебя.
Репутацию ходока получил Хаим из-за луженой глотки своей последней сожительницы. Ну, застала она его один раз с барышней. В его же квартире, от которой он, по глупости, дал ключи. Так чего об этом вопить на весь Брайтон? Тем более, что официально они не расписывались. А у Лайзы, в прошлом Лизки Ройтман, было своё жильё, куда Хаим и захаживал два-три раза в неделю. Сначала чаще, а потом всё реже и реже. Тут-то Лизка и решила провести независимое расследование. Припёрлась без приглашения, хотя это здесь не принято. А у Хаима в этот момент происходила кульминация с одной бывшей киевлянкой, которую он выпасал вторую неделю. Только приступили к делу, а тут нате вам — «народный контроль».
— Жеребец, — кричала Лизка, — ему сил девать некуда! В Бронксе не осталось ни одной чёрнокожей официантки, которую бы он не трахал! С ним же ни одна порядочная ****ь в постель не ляжет, чтоб не попасть под статью за скотоложство!
Продолжая рассказ, Хаим меланхолично заметил, что в отношении официанток был явный перебор со стороны Лизки. Была у него всего одна, и то в первый год пребывания в Штатах. Но киевлянку это почему-то очень сильно задело. Хотя на её месте я больше бы обиделся на «****ь».
— До меня у Лизки было только официальных шесть мужей. Правда, за одного она дважды выходила замуж ещё в Союзе. Мы как с ней познакомились? Я в супермаркете закупки делал на неделю, а Лизка там на кассе сидела. Она смазливая такая, грудь пятый номер и стоячая. Задница, знаешь, бывают такие, что живут своей жизнью отдельно от тела. Так вот попка у неё, как у породистой лошадки, глазки блестящие, карие, губы полные, чувственные, в общем — «люби меня».

-38-

Слово за слово, договорились на вечер. Я её с работы забрал, поужинали здесь же, на Брайтоне. Немного выпили, потанцевали, ну, как это бывает, лёгкие намеки, прикосновения, зарождающаяся симпатия. Выпили ещё «Советского шампанского», оно здесь в ходу, Лизка уже хорошо под кайфом и прямым текстом шурует: «Выеби меня, мол». Я, естественно, и повелся. У нас тут с этим делом не совсем хорошо. Американки с эмигрантами практически не общаются, второй сорт мы для них. А к проституткам идти — не то, чтобы денег жалко, механические они, как роботы, и секс только в презервативе. Трахается, а на часы поглядывает, не перебрал ли времени. А потом, ни поговорить душевно, ни просто полежать. Сделал дело и сваливай.
Проволынили мы с Лизкой около полугода. Всё было — и ссорились, и мирились. Даже к тётке моей на Рождество съездили. Я как раз машину новую взял. Машина тётке понравилась, а Лизка нет. Сказала, что у этой босячки в заднице пропеллер, навроде Карлсона. А души в ней не просматривается, одна иллюзия. И вообще, одесская еврейка — это не национальность, а характер, амплуа.
После визита к тётке я и сам стал к Лизке присматриваться. Пару раз поймал её на вранье. Конечно, не очень серьёзном, но все равно в душе осадок остался. А дальше — ещё лучше. Объявляет Лизка, что задержка у неё три недели. На следующий день покупает она тест.
Тут Толян перебил Хаима:
— А что такое тест? С чем его едят?
— Темный ты, тест — это бумажка, которую надо опустить в банку с мочой. Если беременная, то бумажка изменяет цвет.
— Ну, и что было дальше?
— А дальше пошла Лизка пописать и говорит, что тест положительный, значит беременная. И, естественно, надо нам быстро оформить брак. Мне уже её враньё порядком надоело. Показываю ей выписку, что пять лет тому назад доктор Коган произвёл мне операцию по перевязке семенных канатиков.
— Это что, ты кастрированный? — ужаснулся Толян.

-39-

— Да нет, просто при всем желании детей у меня не будет. А по мужскому делу всё в полном порядке. Да, и говорю Лизке, мол, если не верит, то можно через её лойера получить у врача подтверждение. Она прямо на жопу села, не ожидала такой подлянки от меня. Через пару дней пошли у неё месячные, и где та беременность? Но начались другие майсы: незачем ей оплачивать квартиру, когда можно жить у меня (часть своих денег она, дескать, будет давать в общий бюджет); что хорошо иметь семью, как у всех людей, а также норковую шубу и так далее. И это почти каждый день. Ну, и свою сексапильность расхваливает постоянно: «Хочу тебя, Хаим, все время. Только от мысли о тебе я на работе по пять раз за день кончаю». Вся в ролях! А как в постели, так чтоб её до оргазма довести, надо полтора часа трудиться до кровавого пота. А где силы взять на такой подвиг? Я уже и стимуляторы принимал, так только давление нажил, как у гипертоника.
— Эх, Хаим, Хаим, если бы ты знал, какой у меня рецептик есть! Такой, что ваш Шварценегер от зависти умрет. Самогонка на корешках и пантах. И название соответствующее — «Муромец». Жаль, что на таможне отобрали. Но ничего, мы и здесь приготовим. Только ты меня с нужными людьми сведи.
— Толян, мы эту тему сейчас не обсуждаем, да и все у меня в порядке. Я тебе о скандале рассказываю. Жаль вот, киевлянку ту потерял. С ней-то полный кайф был. Не захотела больше со мной общаться. «Ты, Хаим, — говорит, — в группе риска! А мне эти скандалы в Союзе надоели». И ушла. Сейчас живет с копом, который курирует Брайтон. Вроде бы довольна. И я, слава Богу, женской лаской не обделен. Но с кем и когда встретиться, решаю сам. Никакой инициативы со стороны.
К посиделкам у Хаима Толька относился с интересом. Не было языкового барьера, слушатель он был благодарный, а историй жизненных хватало у обоих. Вот только руки свои мастеровые Толяну приложить было некуда, о чем он однажды и высказал вахтеру.
— Ха, — ответил Хаим на Толькину жалобу. — Дочь миллионерша. Живешь как в раю.

-40-

 Зубы вставил, деньги еженедельно выделяют. Эстер яйца моет, а если попросишь, так ещё и даст. Нашел, о чем грустить.
Толька подумал, подумал и раскололся.
— Было у меня с Эстеркой, уже три раза. Я мужик-то небалованный. До армии раз попробовал, с полькой этой один вечер, да после дембеля к Таньке-Лошади захаживал. Была у нас в поселке одна давалка. А потом посватался к Глашкиной матери. Взял её в девицах. Она себе ничего такого не позволяла. На танцы придет (я в клубе тогда играл на гармошке), станет в угол и весь вечер на меня глазеет. Мне об этом наши парни сказали. Я, естественно, заинтересовался. Вижу, девка справная, чистёха. Полгода ходил провожал её домой, поцеловать разрешила только перед сватовством. Потом, когда Глашку родила, прихварывать начала по-женски. Тут уж не до сексов. За всю свою семейную жизнь однажды налево сходил с ревизоршей одной из райцентра. И то потому, что начальство попросило для службы.
Эстерка эта, когда вдругорядь ко мне в ванну залезла, да за мудя взяла, покраснела, по-испански что-то лопочет. Я её по жопке и погладил. А она как затрясется, ко мне прижалась, трусы мои моментально стянула, да в воде и насадилась. За одну секунду всё произошло. Зато потом, в комнате, я уже отвязался на полную катушку. Она раз десять кончила. И плакала, и смеялась, все норовила мой елдак от благодарности поцеловать, еле отбился. Я такой страстной за всю жизнь не встречал. А теперь вопрос: что дальше делать? рассказывать об этом Глашке или нет? а вдруг забеременеет девка? Ты, Хаим, жизнью ученый, вот и помоги советом.
— Тут, в Америке, всё деньгами меряется и интерес бабий тоже на них завязан. У тебя дочь богатая, значит и отступного можно слупить немереную сумму. Ты, конечно, миссис Глэдис расскажи, она же юрист, девицу твою за сексуальные домогательства привлечет. Закон ведь в обе стороны работает. Хотя, я думаю, это инициатива твоей дочери. Заплатила Эстер, чтоб та удовольствие отцу доставила. Такое бывает.

-41-

На всякий случай ты домработницу пока не трогай и подарков ей не покупай. Не дай бог до процесса дело дойдет, а тут подарки; и продавцы подтвердят, что покупал, — там-то и тогда-то. Чтоб не искать проблем с беременностью, я тебя к Когану сосватаю. Он тебе за полторы тысячи сделает операцию такую, как и мне. Семь дней потерпишь, а там трахайся, сколько захочешь. Но, вообще, мне кажется, ты для Эстер экзотический продукт, вроде как апельсин для чукчи. И, кстати, уточни у дочери, по какому статусу здесь служанка живет. Если она по учебной визе, то и прав у неё почти никаких нет. Чуть начнет гоношиться — вылетит в Мексику в два счета.
Тольке такая рассудительность Хаима не понравилась. Виданное дело, хорошую девку в гадостях подозревать! Хотя Хаим здесь прошел школу выживания, всякого мог навидаться. Но всё равно девку жалко. А с Глашкой-Глэдис решил поговорить.
Разговор с дочерью вышел долгий и не такой, как ожидался. Вопрос об интимных отношениях Глафира отмела сразу.
— Вы, мол, отец, — взрослый человек и сами решаете, как Вам поступать. Неприятностей со стороны Эстер не будет. Она мне сама все рассказала. Ей тоже было очень хорошо, — дочка усмехнулась. — Наши мужики покрепче американских будут. Тут мясо, особенно курятина, гормонами напичкано, а это потенцию прилично садит. Меня, папа, волнует другое. Вы уже в гостях второй месяц, виза заканчивается через десять дней. Пора бы Вам принять решение.
— А что, — ответил Толян, — кончится виза, поеду домой к себе.
— Во-первых, здесь тоже Ваш дом. И если Вам тут комфортно, то завтра я попрошу Дэвида начать хлопотать о продлении срока пребывания. Во-вторых, мы можем снять Вам квартиру, где захотите, хоть в нашем доме. Алекс возражать не будет. Ежели Вы твердо настроились на отъезд, то я Вам назначу ренту — долларов триста в месяц. По тамошним ценам хватит и на сигареты, и на икру. Но есть одно «но» — Вы человек немолодой. Вдруг заболеете, а уровень медицины в Союзе очень низкий.

-42-

Толька за медиков отечественных очень обиделся. Вспомнил безотказного Сан Саныча, другого поселкового хирурга Балабанова, который в Афгане ногу потерял, а отстаивал у операционного стола по пять часов кряду.
— Да в вашей сраной Америке таких, как он, поискать надо. Если бы нам на больницу давали денег в год, сколько ваш Коган за месяц имеет, то неизвестно, чьё, здравоохранение было бы лучше.
— Папа, я с Вами спорить не буду. Это большая политика, бюджет, финансирование. Речь идет о том, что отсюда в Медёдовку не налетаешься. И даже уход организовать за Вами будет трудно. Ни телефона порядочного, ни факса. Нам с Алексом было бы спокойнее, чтоб Вы жили здесь. Это в Америке так принято, что дети отдельно, родители отдельно и могут десятки лет друг о друге ничего не знать. Мы все-таки с мужем русские люди. Думаю, что пока Вы не начнете свободно общаться и разбираться в географии города, лучше пожить у нас. Сами рассказывали, как Вы на северо-запад по ошибке забрели и еле ноги оттуда унесли; вкручивали неграм о своей любви к Мартину Лютеру Кингу, а им это все до фонаря.
А с Эстер я переговорю, увеличу ей плату и внесу в контракт личный уход за Вами. И ещё, папа, что за агрегат Вы делаете из нашей старой стиральной машины? Я в прошлом месяце распорядилась выбросить её, дала Эстер денег для утилизации. Вчера она мне эти деньги возвращает и рассказывает, что Вы упросили машину не выбрасывать. Если Вам хочется стирать своё белье отдельно, я закажу новую модель для Вас.
Толян чуть виновато вздохнул:
— Хочу аппарат сварганить, такой, как дома. Тут меня Хаим свел с одним чёрным, хозяином автомобильной свалки на Сто пятьдесят седьмой улице. Ты не поверишь, сколько там всякого добра! Даже магнитолы целые в машинах есть, а нержавейки завались — золотое дно. Наших бы ребят туда. Так я потихоньку насобирал деталек, кое-что там же посваривал. За неделю, думаю, закончу, не менее трех литров в час будет давать. А женьшень я у китайца в табачном магазине возьму, он и панты обещал достать.

-43-

Ты мне, доченька, вот что — одолжи-ка денег на инструмент. Я тут один слесарный комплект присмотрел. Просят триста, но, уверен, отдадут за двести пятьдесят. Там две дрели с аккумулятором, отвертки механические со сменными насадками, ключи, лерка, метчик — всего семьдесят предметов. Всё никелированное, в трехэтажном чемоданчике размещено. Я денег подкоплю и тебе сразу отдам, ты не волнуйся.
— Папа, я завтра поручу Эстер пойти с Вами в магазин и купить набор, заодно пусть научит Вас кредитной карточкой пользоваться. А наличные с собой не носите более десяти долларов. Если наркоман пристанет или грабитель, не сопротивляйтесь, сразу отдайте деньги. Им все равно, русский Вы или немец, и пролетарской симпатии здесь тоже нет. А по городу вечером пешком не гуляйте. Только на такси. Остановили, показали визитную карточку и домой.
Но мы ушли от основного вопроса. Думаю, что пару дней Вам хватит для принятия решения.
И ещё, папаня. Может, Вы мне поясните? Вчера управляющий домом пожаловался, что у нас на три этажа воняет какой-то гадостью. Уже в воздушные шахты мастеров посылал, думал, может крыса какая-нибудь сдохла? Но там чисто. А запах основной идёт от нашей технической комнаты. Я давеча зашла, чуть не окочурилась!
— Гланька, это я бражку завел позавчера. А ты знаешь, она же должна выбродиться хорошо. Я туда и апельсинчики, и корки ананасовые положил. Продукция будет высший класс. А запах — это от кислого молока. Так чтоб у нас не пахло, я сегодня утром переходник герметичный сделал и в общую систему вентиляции врезался. Ты не беспокойся, ещё денек-другой и бражка будет готова.
— Ну, папа, Вы даете! Здесь же Америка! Самогон варить законом запрещено. Нас же за этот запах завтра по миру могут пустить. Не дай бог, начнут жильцы выставлять судебные иски. Я Вас прошу отсоединиться от общей системы. А лучше вывезите свою бурду на свалку.

-44-

— Глаша, до завтра пусть погуляет бражка, а из системы я сейчас же уйду, так что проблем не будет.
Деловитость Глашкина отцу понравилась. Смущало только одно — выбор ему предстояло сделать самому. В раньшей жизни все серьёзные вопросы решала Мария. Обнову там какую-нибудь купить или идти на свадьбу к Лёвочкиным, либо уклониться, поскольку хозяин был во хмелю буен и все торжества с его участием заканчивались обязательным мордобоем. На производстве все решал начальник РТС. Вот по мастеровщине, тут Толька мог дать фору любому, для него и первый секретарь райкома был не указчик.
Об отъезде домой он как-то не задумывался. Учил язык, смотрел телевизор, благо, программ было поболее ста, в том числе и две советских. Гулял по городу, ходил по знаменитой Уолл стрит, на статую Свободы поднимался и на Эмпайр Стейт Билдинг. Прокатился с Хаимом на прогулочном кораблике по заливу. Наведывался на Брайтон, в гости  к новому другу. Съездил на уикенд с дочкой и зятем к Ниагарскому водопаду. Отдыхал, как никогда.
Вести же с Родины приходили неутешительные. Как началось все с Чернобыля, так и катилось всё в пропасть, целая страна. Затонул «Адмирал Нахимов», землетрясение в Армении, заварушка в Вильнюсе, резня в Баку и Таджикистане. И каждый день бандитские разборки, похлеще, чем в Чикаго тридцатых годов. То кооперативщика убьют, то банкира, даже депутатов теперь стреляли. Возникла в русском языке масса английских слов — дилер, брокер, риэлтор —, без которых не обходилась ни одна телепрограмма. По стране болталась масса беженцев, афганцев, вьетнамцев и своих. Официально появилась безработица и первые советские миллионеры — коммунисты. В местной газете писали, что какой-то Тарасов членские взносы платит с миллиона рублей.
В братских соцстранах собирались вытуривать наши войска, а болтливый Генсек произносил пространные речи ни о чем. Видно было, что и сам себя не понимал. Как говорил Толькин сосед Карлов, подкрадывался полный ****ец!

-45-

Наоборот, Америка лопалась от достатка. Негры не работали годами, и государство их кормило, лечило, оплачивало жильё. В магазинах барахла и продуктов завались. На распродажах можно было одеться вполне прилично с ног до головы за тридцать долларов, а утреннее молоко к вечеру снижалось в цене вдвое. При такой дочери сомневаться в своём будущем Толяну не приходилось. Обозначились новые знакомые, как говорит Хаим, круг общения: Эстер, Питер с автосвалки, китаец Джон из табачной лавки, сантехник Болек — прямо интернационал какой-то. Но больше всего хотелось Толяну проехать Америку от океана к океану. Потому что к зрелому возрасту вдруг открыл он в себе детскую любознательность к окружавшему его новому миру. Опять же зубы вставили, как молодому, теперь и смеяться не стыдно. У Алекса дом во Флориде, это как наш Сочи. Глашка сказала, что Новый год там будем праздновать.
— Надо бы с Хаимом посоветоваться, он сам говорил, что Господь создал евреев для мудрых советов, а не только для того, чтобы они мучились.
Сказано — сделано. И на следующий день Толян, добросовестно отзанимавшись с плеером и отказавшись от утех с Эстер, спустился в дежурку к Хаиму. После небольшого вступления о роли личности в истории вопрос был поставлен ребром — ехать или не ехать?
Хаим задумался, отхлебнул из тяжелой фаянсовой кружки своей бурды под названием кофе и сказал:
— Вопрос «что делать?» возник не сегодня. Ты должен помнить, по школьной программе даже книгу с аналогичным названием изучали. Отвечу тебе одной майсой*. В Тель-Авиве построили ресторан в виде украинского куреня. Назвали «Тоска по Родине». Официанты в вышиванках и шароварах обращаются к посетителям: «Что прикажешь, жидовская морда?»
Толька хохме слегка посмеялся, но ничего не понял. При чем здесь Тель-Авив?
— Ключевое слово в анекдоте «Родина» и, соответственно, тоска по ней. Здесь этого нет и никогда не будет. Хотя на Брайтоне каждый второй магазин русский, а говор сплошь одесский. Но это, как говорит моя тётка, иллюзия.
 _____________________________ 
*Майса (идиш) — в дан. случае «история».

-46-

От слабости и неустроенности слепили мирок, в котором эти люди росли, женились,ловчили на работе, сидели и выходили. Тут даже праздники отмечают советские. В России любую неудачу можно было списать на власть, партию, в крайнем случае — на идиота начальника. В Америке это не проходит. Здесь каждый сам за себя и против всех.
Для того, чтобы я поступил в институт «вашей торговли», мой покойный папа дал взятку в две тысячи рублей. За место товароведа на базе потребсоюза он уплатил ещё две тысячи. Но потом у меня образовались такие связи — от железнодорожных касс и до театральных! Билеты приносили прямо на работу в конвертике. Мясо я брал в гастрономе №1 и не самое плохое — ошеек или отбивную на ребрышке. А за пару импортных костюмов, на которых я имел ещё и несколько копеек навара, сухую колбасу, угря, икру мне привозили на дом. На завтрак моя первая жена варила сливочные сосиски. Мне они и сейчас снятся, а такие кушали исключительно дети больших начальников. Но при всем таком благополучии я знал, что придет очередь, и меня посадят. Если повезет, то без конфискации имущества. И ещё мне не нравилось, что при любой бытовой конфликтной ситуации вне Риги (а мне пришлось поездить за товаром по всей стране) я получал в качестве неопровержимого аргумента свою национальную принадлежность. Инвалидность по пятой графе. И только поэтому, имея вызов от тётки, я предпринял всё, чтобы остаться в Америке. Здесь, если есть работа, ты человек вне зависимости от цвета кожи, разреза глаз или величины носа. Хотя и тут, конечно, говна хватает. В Израиль я не хочу, там жарко и все время воюют. А я еврей северный, привык к хвойным лесам и прохладному морю. Кроме того, мне говорили, в тель-авивском аэропорту имени еврейского дедушки Бен Гуриона  висит плакат «Не будьте умнее всех, вокруг тоже евреи». Мне такой КВН надоел в Риге хуже горькой редьки.
Теперь я живу в Америке, имею работу, страховку и отдых, заметьте, где хочу.

-47-

В Союзе даже поехать в Болгарию для меня было проблемой. В райкоме партии старые пердуны из парткомиссии целый час пытали, в каком году родился Димитров (дату битвы на Шипке, слава Богу, я знал, потому что курил «Шипку»), а также требовали пофамильно назвать членов Политбюро ихней компартии. И это при том, что я и наших не каждого помнил, а только тех, кто на базе отоваривался.
За четырнадцать лет проживания тут я побывал на Гавайях, в Канаде, Мексике, Лас-Вегасе и во Флориде. И если дела у твоего зятя будут идти не хуже, чем сейчас, то в апреле мотнусь в Ригу на десять дней, а оттуда на корабле в Данию посмотреть, в каких условиях принц Гамлет жил.
Хаим долил себе кофе, глянул на мониторы и продолжил:
— Понимаешь, у тебя здесь всё — жильё, дочь, зять. Пойдут внуки, твоя кровь. Кто им сказки Пушкина прочтёт, «Мойдодыр» или «Буратино»? Кто научит русскому языку? Эстер или другая местная нянька? Так что у тебя и выбора особого нет. Алекс через свою контору продаст твой дом в Мухосранске. У вас теперь это разрешено. Наймёт людей, чтоб ухаживали за могилами. Если надоест жить у дочери, квартиру недорогую найдём на Брайтоне. Там, ты видел, на набережной полно мужиков твоего возраста в карты, домино играют. По рюмочке пропустить с ними опять же можно. В синагогу съездим на праздник Торы, ты, наверное, никогда не был. Оставайся . . .
Синагога Тольку прельщала мало. Он-то и в свою православную церковь в Нью-Йорке зашёл раз для интереса. Гулял по Манхэттену и на девяносто седьмой улице увидел маленькую церковь с куполами-луковками. Смотрелась она беззащитно-трогательно в окружении небоскрёбов, как заблудившийся ребёнок в толпе взрослых. И подворья, обычного для России, не было. Прямо с тротуара ступеньки вели к маленькой паперти. Чернокожий батюшка, настоятель собора Св. Николая, службу вёл по-русски, выразительно окая. Поинтересовался. Оказывается, отец Владимир шесть лет прослужил в Иркутской епархии. Обожает пельмени, бруснику и мочёные грузди. Толька на заметку взял, надо будет угостить батюшку «Муромцем», как сделает аппарат. Свой же, хоть и чёрненький!

-48-
 
Всё остальное, что высказал Хаим, было правильным и укладывалось в логическую цепочку, как новый поршень в гильзу мотора.
Утром, посмотрев очередной выпуск новостей из Союза, где показали Киев с марширующими у памятника Ленину малолетками под жовто-блакитными флагами, репортаж из Свердловска (там в газовом облаке взорвались два пассажирских поезда), Толька решил: остаюсь! О чем вечером и сказал дочери и зятю.
— Но с одним условием: мне нужны внуки — девочка и мальчик. А дальше, как пойдёт.
Дочка хитро переглянулась с мужем.
— Будут Вам внуки. Предположительно мальчик, месяца через четыре. Я вчера была на обследовании, пол вроде бы определили на сто процентов.
На следующий день Толька подписал бумаги — прошение о праве на жительство и работу в США. Основной причиной указал воссоединение с семьей дочери. В графе «политические и экономические мотивы» сделал прочерк, хотя Дэвид советовал упирать больше на эти пункты. Но врать Толька не хотел.
Днём доделал аппарат, брага была готова ещё с вечера. Дегустацию начал в бытовке (так он называл техническую комнату), а продолжил на крыше. Погрузив в пластиковый пакет хлеб, луковицу и банку маринованных огурцов, с бутылкой самогонки и гармошкой он выбрался на плоскую крышу с зимним садом. Устроился на деревянном топчане под веерной пальмой. Совсем рядом на алюминиевом флагштоке хлопал выцветший звёздно-полосатый флаг, а над ним, цепляясь за высотные дома, плыло мохнатое облако. Слоистые клочки  свивались в странно знакомую фигуру женщины из его детских снов. Глядя с верхотуры на ночной город, Толька улыбался доброй пьяненькой улыбкой, представляя, как они с внуком поедут в лес, напекут на костре картошки. А если повезёт, сварят уху из наловленной на зорьке рыбы. От прилива чувств даже слеза из глаза потекла.

-49-

Он расстегнул гармошку, встал и во весь голос объявил:
— Музыка Дегейтера, слова Эжена Потье, исполняет Анатолий Блинов.
И в ночном Манхэттенском воздухе над бесконечным Большим Яблоком дико и страстно полетела в никуда забытая мелодия с красивыми до нереальности словами: «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой! Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой …»

-50-




продолжение следует