Всадница

                Окончание сезона,
                Неуют пустынной дачи...
                По сегодняшним законам
                Всё воспримется иначе.

                Миг поспешных, шумных сборов,
                Эти крылья, эти крики
                Заглушают листьев шорох
                На дорожках полудиких.

                За берёзовой аллеей
                Ожиданием над рощей
                Птичье племя захмелеет,
                Ветер крылья отполощет.

                Синь прохладна и прозрачна,
                Даль покрыта криком птичьим,
                День сегодняшний так начат,
                Что не стать ему обычным...

      Стояла осень, дождливая и холодная. В том году и лето не баловало теплом, осень же особенно усердствовала в хмурости – даже бабье лето не смогло у неё вырвать больше двух дней ясной погоды. Сентябрь повсюду развёз непролазные грязи, и октябрь поначалу ни в чём не уступал ему.
      Но неожиданно в середине октября в природе наступили мир и спокойствие. Прекратились утренние заморозки, а днём сквозь серую хмарь облаков иногда просачивались жиденькие лучи предзимнего солнца. День ото дня небо всё больше очищалось. В природе наступило непродолжительное затишье, которое всегда предшествует бурной смене времени года.
      В тот год, несмотря на все превратности погоды, уродились яблоки. Глядя из окна вагона торопливой электрички, можно было только удивляться выносливости яблонь, изнемогающих под тяжестью зреющих плодов. На обвисших ветвях почти не видно было листвы. Впрочем, к середине октября яблоки повсюду уже сняли.
      В одно из воскресений я отправился на дачу к родителям, чтобы забрать часть урожая. Домашние дела позволили мне выбраться только к вечеру. Сидя в электричке, я смотрел за окно на истекающий день, на осень, мерцающую многочисленными гроздьями рябин и ясной глубокой желтизной берёз. Меня притягивала печальная прелесть пустеющих полей, окаймлённых редеющим лесом. От этого в душе зарождалось неясное тревожное волнение. Я словно ожидал события, исход которого был мне неизвестен. Я пытался успокоиться, но настороженность моя не исчезала. Возможно, она проистекала из общего ощущения одиночества, усиленного печалью осенних картин.
      Когда я покинул вагон, бледный закат уже изменил цветовые оттенки всего окружающего. Листва берёз из жёлтой превратилась в бурую, дачные домики налились тёмными тонами и резко выделялись на фоне ещё светлого неба, а на западе узкой полосой виднелись облака ярко малинового цвета. Вдали над лесом в зеленоватом небе кружилась большая стая каких-то крупных птиц.
      Дорога, по которой я шагал, тянулась по невысокой насыпи и позволяла мне заглядывать над заборами в глубину садов. Я видел улочки, заросшие травой, по которым горожане, нагруженные сумками, корзинами, рюкзаками, медленно стекались к дороге. Они спешили на станцию. Я один направлялся в противоположную сторону.
      Печальное впечатление создаёт пустеющий дачный посёлок. Разнокалиберные домики, словно добрые преданные звери, застывают, остаются ожидать возвращения хозяев. И есть в их облике что-то обречённое. Они нахохлились, ссутулились, выставив чёрные крыши над редеющей листвой деревьев. Каждый домик тусклыми окнами глядит неподвижным немигающим взглядом на тропинки, усеянные опавшей листвой, на поредевший сад, на соседние домики, такие же унылые, такие же одинокие. Между деревьями расплываются голубые остатки сладковатого дымка, но костры уже погашены, зола собрана и спрятана до весны. Вокруг ни огонька, сумрак постепенно накапливается под деревьями, между домиками.
      Я уже свернул с дороги и медленно шагал вдоль забора по тропинке, старательно выискивая в грязи место, куда можно наступить. Ветки кустов со свистом проскальзывали по моей куртке. Но уже виден знакомый домик, и я ускорил шаг...

      Обычно осенью в саду много дел. И урожай надо собрать, и опавшую листву сжечь, и землю под огород  надо перекопать, малину проредить. Да разве всё перечислишь? Дел много, а времени мало. Несколько суббот и воскресений.
      Но в том году мы на удивление быстро со всем справились. И теперь я приехал только за тем, чтобы забрать яблоки. Они были разложены повсюду: на диванах, на столе, на стульях и даже просто на полу. Весь дом был наполнен их стойким духом.
      Расправив рюкзак, я осторожно, чтобы не побить, укладывал папировку и штрейфлинг. Антоновка, только начавшая желтеть, могла ещё полежать на диванах. Занятый заботами, я, однако, поймал себя на том, что прислушиваюсь, словно ожидая чего-то. Пустой дом, пустынная округа почему-то внушали смутные страхи, и сердце моё готово было вот-вот сорваться в бешеную дробь волнения.
      Я ждал, я был насторожен, но ничего не происходило. По-прежнему чуть слышно поскрипывал пол под моими ногами, по-прежнему дом нависал надо мной. Зажжённый свет несколько уменьшал эту иллюзию, но всё равно дом казался мне живым существом, которое по какой-то прихоти впустило меня внутрь, но ещё неизвестно, как поведёт себя это существо, когда я захочу выйти. Разумом я осознавал, что всё это глупости, но разыгравшаяся фантазия уводила меня в дебри первобытного страха, и даже заглушало попытки разума усмирить чувства. И всё-таки ничего не происходило, вокруг стояла почти абсолютная тишина. Лишь иногда глухо звякали, ударяясь друг о друга, тугие холодные яблоки.
      Когда я вышел из дома, сумерки уже сгустились. Закат сузился, но бледная полоса его ещё светилась жёлто-зелёным цветом. Ветви сосны, растущей у забора, загораживали добрую половину заката и на его фоне казались чёрными.
      Я замкнул дверь и, поправив рюкзак, вышел за калитку. Улочка вдоль кустов, подныривая под нависшие ветви, тянулась мимо соседских участков. Вдали она в сумраке терялась. Я шагал по сырой тропинке, чуть видной среди желтеющей травы, и думал о том, что буду делать из яблок, оттягивающих мои плечи. Где-то в стороне лаяла собака, шумела далёкая электричка.
      Пустынность полей, осеннее безлюдье леса всегда воспринимаю я с какой-то доброй грустью. При виде пустынного человеческого жилья меня охватывает тоска. Даже в полночном городе, когда угасшие окна громоздящихся зданий наливаются чернотой, я ощущаю эту пустынность, хотя и понимаю, что за каждым окном теплится жизнь, и пустынность – только кажущаяся. И теперь тишина словно вымершего дачного поселка угнетала меня. Я старался побыстрей выбраться из этого мёртвого царства и вновь окунуться в городскую толчею.
      Я вышел на треугольную площадку, образованную двумя сливающимися улицами и забором крайнего сада. В центре площадки находился колодец. Когда-то, ещё в моей юности, площадка была просторной, только колодец мешал нам, мальчишкам, приезжавшим на всё лето, играть в футбол. Сейчас молодая берёзовая поросль завоевала значительную часть территории и подступила к самому колодцу. На площадке было светлее, сумрак как будто отступил за стволы берёз. Я поднял глаза, останавливаясь, чтобы поправить рюкзак и замер. Прямо передо мной на противоположной стороне открытого пространства спокойно стоял белый конь. На нём амазонкой в длинном белом платье сидела Она.
      Встреча меня не испугала, хотя, как любой городской житель, давно не видевший не только живую лошадь, но и корову, я мог бы испугаться при виде крупного животного. Меня удивила всадница.
      Зачем, думал я, зачем Она здесь? Сколько времени прошло с нашей последней встречи? Она тогда говорила, что всё уже давно в прошлом, что я теперь не должен мешать ей жить спокойно. Я как-то сразу тогда понял, что мы расстаёмся навсегда.
      Зачем же теперь она здесь?
      Когда-то давно мне казалось, что круги наших судеб пересекаются. И пока мы двигались к точке сближения, мне казалось, что между нами начинает возникать тончайшая нить доверия, которая со временем, может быть, перерастёт во что-то более крепкое. Но оказалось, что круги эти даже не соприкоснулись. Точка сближения миновала и теперь мы только удалялись друг от друга, несмотря на все мои усилия. На последней встрече Она с досадой сказала, что пора бы мне успокоиться. И вдруг, по прошествии нескольких лет, – эта встреча...
      Между тем белый конь медленно двинулся по дорожке. Всадница молчала, но мне показалось, что я разглядел её улыбку и лёгкий взмах рукой. Застыв с широко раскрытыми глазами, я боялся пошевельнуться, опасаясь вспугнуть видение. А в том, что это лишь видение, я ни на секунду не сомневался. Слишком уж невероятной была эта встреча.
      Когда всадница скрылась за кустами, я обрёл способность двигаться и, поддавшись порыву, быстро одолел пространство площадки и оказался на дорожке, по которой двигалась всадница. Улица, словно небольшой тоннель, пробивалась под склонёнными ветками кустов и деревьев. Здесь было бы совершенно темно, если бы в самом конце тоннеля не светились окна в доме сторожа. Но на улице ни вблизи, ни вдали никого не было.
      – Мерещится Бог знает что, – вслух пробормотал я, шагая по тёмной дороге, – хоть к врачу обращайся.
      Взволнованный видением, я уже не замечал ни пустынности поселка, ни темноты, клубящейся в ближних кустах, я быстро шагал навстречу светящимся окнам. Возле дома сторожа меня облаяла собака, но я даже не обернулся. Нужно было торопиться домой, дальше мне предстояло ещё миновать небольшой березняк, за которым я выйду на асфальтовую дорогу, тянущуюся до самой станции.
      Я размеренно шагал, подхватив удобнее лямки рюкзака, но мысли мои всё-таки возвращались к всаднице. Может быть, мне нужно было сразу броситься к ней? Ведь она звала меня... Рукой, жестом... Я не поверил ей, потому что она была лишь видением. А если бы всё было реальностью, бросил бы я свой рюкзак или нет? Ну, конечно, бросил бы, – убеждал я себя, но какое-то недовольство собой продолжало беспокоить мою совесть.
      Когда-то она говорила, что пора мне успокоиться, но позови она меня тогда, я бы всё бросил и пошёл за нею. Тогда отчаянье готово было толкнуть меня на любые глупые поступки. Наверное, теперь я, действительно, успокоился, привык, что её не может быть рядом.
      Миновав березняк, я уже взбирался по пригорку к дороге, когда справа из-за поворота вылетела всадница. Белый конь, гремя подковами по асфальту, проскакал мимо, и я успел заметить его почти человеческий взгляд.
      В два прыжка я одолел пригорок и выскочил на дорогу.
      – Стой! – закричал я.
      Но всадница, не оглядываясь, продолжала удаляться. Звон копыт постепенно стихал. Вот конь, миновав грузовик, стоявший у обочины, обогнул его и стал мне невидим.
      Я торопился вслед. Строй моих мыслей нарушился. Непонятно было, отчего видение ожило? Откуда и куда скачет всадница? Что мне теперь делать? Как её догнать? А если я её догоню, то что скажу?
      Дорога была пустынна. Закат угас. Слева над облаками всходила рыжая луна, над головой блестели многочисленные звёзды. Вдали у станции, над платформой светили фонари.
      Реальность окружающего опять отрезвила меня. Все вопросы разом пропали, и я, глубоко дыша и оглядывая пространство, слабо освещённое неяркой луной, подумал:
      – Какая дурацкая ночь! Я куда-то бегу, задыхаюсь, а меня никто не звал. Глупо. Несерьёзно.
      Я замедлил шаг. Мечта на то и мечта, чтобы постоянно ускользать, чтобы всегда маячить впереди. Впрочем, если к ней не стремиться, она перестанет быть мечтой. Не в этом ли извечном стремлении за своей мечтой и состоит смысл нашего существования.
      Я обошёл грузовик и вновь увидел всадницу. Всадница в белом на белом коне чётко выделялась на фоне чёрных зарослей. Дорога перед станцией делала крутой поворот, и там, возле поворота, под едва тлеющим фонарём пританцовывал на месте белый конь. Всадница опять словно поджидала меня. Она сидела лицом ко мне и, приближаясь, я всё чётче и чётче различал её черты.
      Не замечая, что ускоряю шаг, я двигался по дороге. Грудь моя медленно наполнялась радостью. Я уже опять не помнил, кто я и куда иду. Мой взгляд был прикован к ней. Она ждала меня. Это было удивительно. Это было прекрасно!
      Когда мне оставалось пройти шагов двадцать, она легко тронула повод, и конь, послушный её движению, двинулся с места. Запалённый быстрой ходьбой, я тяжело дышал и вместо крика из горла у меня вырвался только хрип. Ну, почему она не хочет подождать. Словно ей доставляет удовольствие дразнить меня надеждой пока я бегу за нею.
      Но всадница не удалялась и не приближалась. Я дошёл до поворота дороги и остановился. Она тоже придержала коня. Мы молча стояли поодаль и глядели друг на друга, а может быть, мелькнула мысль, – враг на врага. Мне показалось, что она улыбается. И эта улыбка, и, вообще, весь её вид манил меня. Но в то же время я знал, я был уверен, что мне никогда не быть рядом с нею. Она всегда будет, убегая, притягивать.
      С нарастающим шумом из-за дальних деревьев жёлтой цепочкой огней появилась электричка. На стыках гремели колёса, верещали и сверкали искрами тормоза. Электричке до платформы оставалось рукой подать. Следующая электричка будет минут через сорок.
      Я должен был на что-то решаться. Состав уже замедлил ход, сейчас откроются двери и, так как на платформе почти не видно пассажиров, никто меня ждать не будет. Белый конь поодаль цокал подковами по асфальту, перебирая ногами. Он тоже ждал моего решения. Что же мне делать? Плюнуть на электричку и отправиться за всадницей? Но куда она меня заведёт? Да и несерьёзно это как-то. Взрослый человек среди ночи бросается в какую-то авантюру, преследует первую встречную женщину только потому, что она, видите ли, напоминает ему его любимую. Какая-то детская наивность. Но с другой стороны, – а вдруг я не обознался, и это действительно Она? И не поверив в это, я, можно сказать, сам отказываюсь от своей мечты. Разве можно отказываться от своей мечты?
      Я ещё сомневался, на что решиться, когда внезапно осознал, что ноги сами несут меня к электричке.
      В вагон я успел вскочить, двери с шипением сдвинулись, зацепив мой рюкзак. От этого порвалась бечёвка, стягивавшая его, и часть яблок высыпалось на пол в тамбуре. Взревели двигатели и электричка, набирая скорость, устремилась в Москву. Я обернулся и, не обращая внимания на раскатившиеся яблоки, прижавшись к стеклу, пытался хоть что-нибудь разглядеть в заоконной темноте.
      – Не может пеший догнать конного, – успокаивал я себя. И отчего я разволновался? Не Она это была. Что ей здесь делать? И откуда она, если даже это она, взяла лошадь? И потом, разве она умеет ездить верхом?
      За окном кончилась платформа, мелькнули неясные тени кустов, колеса вагона загремели на переезде. На мгновение мне показалось, что я опять вижу всадницу на белом коне, и она машет мне рукой. И потом, когда переезд скрылся, я долго убеждал себя, что успел разглядеть совершенно незнакомые черты лица...
      Но что можно разглядеть сквозь мутное стекло, когда яркий свет, горящий в тамбуре, отражаясь, слепит мне глаза?
      Сняв рюкзак и присев, я собираю с пола яблоки. Весь тамбур наполняется восхитительным яблочным запахом. Я прислоняюсь к стене и под стук колес повторяю бесконечно:
      – Всадница в белом на белом коне....