Сдают ли в Америке бутылки? продолжение 4

Сэр Арчибальд

Когда обезьяна рассмеялась, увидев себя в зеркале, — родился человек.
(Станислав Ежи Лец)

Прочёл я намедни у Бисмарка: «Народ, который ест мороженое зимой, победить невозможно». Ну, и что? Лично я люблю мороженое в любое время года. Особенно эскимо. Какая игра контрастов! Внутреннее тепло, исходящее от шоколада, и нежно тающая сладкая колючесть снежной массы! Кайф, да и только. Кайф — это у нас так говорят. Правильно будет «кейф», по-турецки — «наслаждение».
И ни с какими канцлерами я воевать не собираюсь, не нужны они мне. Вот если бы на месте Бисмарка был наш заведующий костюмерным цехом, то ему бы плюху я отвесил с большим удовольствием. Жмут проклятые штаны во время представления! Натирают задницу, а она у меня не казенная!
Согласитесь, гораздо приятнее было бы ходить в юбке, как это делают шотландцы. Мы когда в позапрошлом году давали представление в Германии, сам наблюдал на улице несколько здоровенных мужиков в клетчатых юбках. Я подумал, что трансвеститы, но мой напарник объяснил — шотландцы. Никакого тебе неудобства, разве что колени мёрзнут. И красиво, и рационально. А что касаемо коленок, так недаром природа мужиков волосистостью наделила. Я тоже по этой части не обижен, слава Богу.
Сэр Арчибальд — это мой артистический псевдоним. У нас в цирке это принято. Вот, например, сестры Порелли, воздушные гимнастки. Порелли — это псевдоним. Одна из них Люся Бугаенко, а другая — Оксана Чередник. И, вообще, они никакие не сестры. Или жонглер наш Ди Стефано, он же — Дима Степанов. Но в цирке всё должно быть красивым. Представьте себе: на афише — артист с фамилией Сухонос или, ещё пуще, группа наездников под руководством Дуракова. А? Какой класс получится!

-75-

Настоящее моё имя полностью звучит так: сэр Арчибальд Тетис Ноубл Найт. Это уже сразу доказывает мою родовитость. Дедушка мой был циркачом в Лондоне, а бабушка Грета — из знаменитой труппы Гагенбека. Был такой цирк в Германии в прошлом веке. Уж, на каких гастролях они познакомились — мне неизвестно. Но, тем не менее, у них родились дети и, надо сказать, неплохие. Мой отец, сэр Гай Ноубл Найт, с детства при цирке, в Ереване. До сих пор работает. Один дядя живет в Сухуми, он там по медицинской части устроился. А тётка — в Москве, уже не знаю, где. Оторвалась от семьи в молодости. Как говорится, отрезанный ломоть к скатерти не пришьёшь. А, может, и не так эта пословица звучит. Информационный поток сейчас ого какой! Каждый день что-то новенькое, а что раньше знал, потихоньку забывается. Но, ничего. «Per aspera ad astra!» — через тернии к звездам!
Кстати, о звездах. Испытание славой — дело нелегкое. Гастролировали мы как-то в Днепропетровске. Не провинция, а всё равно город не столичный, не сравнить с Берлином или, там, с Парижем. Но и не Конотоп. Мы и там бывали. В Конотопе не гостиница, а вообще «Дом колхозника». Никак не пойму, если «Дом колхозника», то почему там бегают тараканы? Ну, куры, свиньи, в крайнем случае, корова, но почему тараканы, да ещё величиной с орловского рысака? Это что, фетишизм какой-то? Как ни приютный дом — так тараканы!
Но отвлеклись мы, однако, от темы. В этом Днепропетровске у моего партнёра Леопольда сыскался друг. Они раньше в металлургическом институте учились. Вроде бы даже в аспирантуре. Дружили не разлей вода… Потом мой в циркачи подался, а этот, днепропетровский, в общепит пошёл. Встретились мы втроём, отобедали, немного выпили. (А, надо сказать, что умеренность в питье — это мой принцип. Ну, бокал-другой темного портерного пива — и ни-ни…). Этот местный всё на меня поглядывает, а потом говорит моему: «Сниму я сэра Арчибальда для рекламы. Уж больно он колоритен».

-76-

Действительно, привёл на представление в цирк фотографа. Тот меня в парадном костюме, штанах этих узких и мундирчике тесном фотографировал и так, и эдак. Я для него и сальто обратное, и стойку на одной кисти!.. Короче, заходим мы через два дня в пельменную на центральном проспекте (хозяин — этот, днепропетровский), а там во всю стену и на простенке мои фотографии двухметровые. Ну, тут он, фотограф, мне несколько польстил. Меньше я ростом. Можно сказать, средний. Но в остальном — абсолютное сходство! И под фотографиями этими латиницей написано: «Хочу есть, или есть хочу». Но не в том суть.
Этот, днепропетровский дружок моего партнёра, Дусик Койченко, такой жлоб — ничего мне не заплатил. Сказал, паблисити вполне хватит. Пока вы, говорит, на гастролях, можете каждый день сюда приходить и кушать одну порцию за мой, дескать, счёт. Пробовал я эти пельмени и у него, и раньше, в Неаполе. У итальянцев они равиоли называются. Мы там тоже гастролировали. Качество одинаковое — говно. Только-то и радости, что чуть-чуть начинки повыковыриваешь. А всё остальное я в цирк отнёс. У нас там группа дрессированных собачек есть, они и не такое дерьмо сожрут.
Этот Койченко в наш цирк зачастил. Естественно, даром. Ему мой партнёр контрамарки выдал. Вот удивляюсь — какая дружба! Сколько лет с учёбы прошло, а желание видеться не пропало!
Оказалось, фиг. Влюбился этот Койченко в ассистентку собачьего дрессировщика. Сама вроде бы ничего, кожа белая, матовая, глаза выразительные. Но характер, как у Снежной Королевы! (Вы хоть помните? Это из Андерсена). И жопа плоская. Я сам лично видел. Мы, цирковые, не стеснительные, переодеваемся, не обращая внимания друг на друга.
Ходит и ходит этот Койченко. Цветы носит, на пельмени приглашает. Ну, естественно, эта Жетка собачачья на халяву пользуется в полный рост. И надеется ещё, что он духи ей прикупит. Сам слышал, как говорила костюмерше: «Пока духи французские не подарит — не дам. Очень он мне нужен!

-77-

Интеллигент сраный». Я, конечно, возмутился таким отношением к духовной прослойке. Прямо Геббельс какой-то в юбке. Глянул на Жоржетту один раз, она и заткнулась. Иногда и говорить не надо. Посмотреть только тяжелым взглядом и чуть краешек верхней губы приподнять. Я перед зеркалом репетировал. Мороз по коже пробирает.
А что касается запахов, то это да. У нас, конечно, в цирке пахнет хуже, чем в конюшне. Тут и львы гадят непереваренными сухожилиями, и слон за день выдаст килограммов пятьдесят, и собачки тоже стараются. В джунглях это всё в пространстве разнесено, а у нас сконцентрировано, можно сказать, на одном пятачке. А француженок я видел, ничего особенного, даже больше — некрасивые. А парфюмерию развили, чтобы не мыться. Хотя даже у нас в цирке купаться можно хоть три раза в неделю. Мой-то Леопольд обязательно в сауну ходит регулярно каждый четверг, не говоря уж о душе в конце дня. Ну, и с этим Койченко они пару раз в баню ходили. Мылись или нет, не знаю, но девок из кордебалета с собой водили. Это ещё до того, как Дусик в Жетку влюбился.
В том Днепропетровске мы полгода пробыли с гастролями. Конечно, и в пельменную несколько раз зашли. Сажусь я обычно под своей фотографией. Вот вам снимок, а вот вам я. Прямо как Брежнев в Днепродзержинске себе памятник открывал. По телевизору показывали, как он памятнику улыбался и даже погладил по плечу. Скамеечку ему специально подставили. Народ-то, конечно, в заведении «ох» и «ах» — под фотографией живой артист, и узнаваем. Выручка, естественно, в этот день в два раза больше. Мне ничего, а Койченко на эти деньги Жетке и духи, и помаду, и даже полушубок лисий справил. Она баба хитрая, подарки принимает, харчи коробками в номер носит. А по вечерам их жрет в компании с администратором цирка. У них, дескать, любовь давняя. Ну, и любили бы друг друга. При чём же тут Дусик? Он что, дойная корова? Тем более, что дала-то она ему всего два раза, и то через «не хочу».

-78-

Коллектив у нас в цирке собрался в этот сезон качественный. Ну, Жетка, костюмер и администратор — люди не очень хорошие. А остальные — высший класс. Жонглёр-эквилибрист Стефано — душка-человек, и куртуазный такой. Всё больше по-французски — бон травай, гранд мерси, пардон, оревуар, жамэ. Высокий, блондинистый, явно кельт. А как на своём моноцикле выедет да подбросит пять горящих факелов, так на арене словно вулкан извергается. А ещё есть номер: он появляется во фраке, в цилиндре, с моноклем и тросточкой, в зубах сигара. И всё это начинает быстро-быстро взлетать вверх. А завершается реприза тем, что сигара попадает в губы, на сигару приземляется ребром цилиндр, монокль впечатывается в глазницу, а тросточка вертится, как крылья у мельницы, вокруг пальца левой руки. Вот какой у нас Стефано! И добрый. Зная мою слабость к сладкому, всегда найдёт для меня конфетку-грильяж. А если аншлаг, то и парочку. На всех ведь не напасёшься. Тут и воздушные гимнастки, тоже сладкоежки. Или слон. Казалось бы, что ему одна конфетка? Слону — дробина. Но нет. Хоботом обёртку развернёт — и в пасть. Но не глотает, а блаженно сосёт. Слоны, говорят, до ста лет могут прожить. Это же надо, сколько конфет придётся съесть!
Завхоз в цирке  Виктор Павлович, мужик тароватый. От зверей не крадёт. Он во время войны с собакой служил. Раненых вывозил. Поэтому, видно, к вольерным хорошо относится.
Но вернёмся к двум друзьям. Приходит как-то раз в цирк Дусик, пьяный вдрызг, и ругается, как князь. Я этих князей видел, когда мы на один день в Монако выступать заехали. Там этих князей, как собак нерезаных. И итальянских, и румынских, и даже один из Аргентины, где сроду дворянства не водилось. Меня-то уж не надуришь.
Так вот, ругается Дусик наш и в мать, и в бога, и в перекладину. Ну, Лёпа его утешать. «Кто, в этой жизни на винт не наматывал? Я сам, — говорит, — поймал на заслуженной артистке, а тут ассистентка. Нечему удивляться. Ты, Дусик, не переживай, мы с этим делом справимся. Схема простая: три дня фазижин, потом рондомицин в таблетках пять дней, или неделю метациклин — и на проверку. Это у вас где-то по улице Артёма расположено. Я с прошлых гастролей ещё запомнил».

-79-

То, что Жетка сволочь, мог бы Дусик и у меня спросить. Но нет же — любовь, любовь. А о чём они говорили с моим напарником, я не разобрался. Может, опять на Койченко санстанция наехала. Он как-то Лёпе жаловался: «И кормлю, и пою, и с собой даю. И всё равно акты пишут». Сейчас в разговоре они тоже об актах упоминали, но при чём тут Жета? Непонятно.
Друзья в тот вечер крепко выпили. Под девизом: «Последний нынешний денёчек гуляю с вами я…». А дальше у Дусика месяц безалкогольный режим будет. Партнёр-то мой говорит: «Давай, Дусик, обострим напоследок ситуацию. Потом, как у финнов, сухой закон». И обостряли весь вечер, до поросячьего визга, можно сказать. Хорошо, что в цирке назавтра выходной был. А то бы стыда не обобрались.
Дусик на второй перемене блюд уже хороший был. Жаловался на жизнь, на пожарников, на народный контроль, в общем, на целый мир. Ко мне приставал, дважды облобызать пытался. Не люблю я этих телячьих нежностей. Да ещё и в пьяном виде. Лучше бы помог материально. «Вот, — говорит, — вы с Лёпой весь свет объездили. Гастроли, гастроли, свободны, как птицы».
Какие там птицы, когда командировочных выдают шиш да кумыш. По ведомости на харчевание два доллара в день. Почти ничего. Сами варим лапшу китайскую в электрочайнике, да «Завтрак туриста» неделями жрем. Правда, в Австралии нашёлся наш один бывший, меценат. Всю труппу бананами завалил, а потом у себя на ранчо приём устроил — с музыкой, выпивкой и барбекю. Это в переводе «жареный бок» означает. Ну, быка там или овцу на решетке пожарили, а, может, и кенгуру. Лёпа тогда мяса впрок на месяц наелся. Я-то всё больше по фруктам.
Так мой партнёр под третью бутылку Дусику и предложил к нам в цирк шпрехталмейстером устроиться. Будем мир вместе смотреть и, вообще, дескать, как в молодости в общаге — все пополам. Тот Лёпе отвечает, что, какой из него циркач?

-80-

 Это талант надо иметь. А пельмени готовить для всего цирка условий нет. Но в заграницу всё равно хочется сбежать от этой хреновой жизни.
Лёпа ему советует:
— Сейчас можно по еврейской линии сравнительно легко выехать. Женись на какой-нибудь Двойре и вперёд.
Дусик засопел, втянул очередную порцию коньяку и говорит:
— У меня, Лёпа, половой антисемитизм. Ты помнишь, в шестьдесят восьмом году мы гулевонили у Зинки Рузовой, где библиотека была шикарная? Ты ещё Джека Лондона дореволюционного почитать брал и заныкал? Из-за тебя вся группа тогда зачёт получить не смогла.
— Ну, помню. А при чем здесь антисемитизм?
— Так в октябре на Зинкином дне рождения я её подружку с фиолетовыми волосами снял, Светку. У неё ещё фамилия такая смешная была — Рокгарберштейн, или ещё что-то похуже. Но не в этом дело. Она часа два меня танцевала в прижимочку. Я, естественно, с сумасшедшим торчком. А она то коленочкой об коленку, то животиком коснется, то бедрышком о мой торчок проедется. Чувствую, тоже неровно дышит. Стал я присматривать уголок потемнее. Думаю, сейчас я её вдую. Таки забрели мы в библиотеку профессорскую, там ещё диван кожаный был.
— Как же, знакомое место, я там пару раз с хозяйской дочерью кувыркался.
— Вот, добрели мы до дивана. Пока я разобрался со Светкиными застежками... Колготок, как ты помнишь, тогда ещё не носили. Расстегнул этот пояс с резинками на кальсонных пуговицах. Трусики стянул, только освободил своего бойца, а яйца аж звенят, столько в напряжении быть! Зажигается свет, и из другой комнаты входит почтенный профессор. У меня с перепугу всё падает. И сколько потом Светочка в более удобных условиях ни пыталась возродить мою мужскую силу, ни хрена не получалось. Замыкает меня напрочь. Я, конечно, по молодости ни с кем посоветоваться не могу. Пробую вновь и вновь, и ничего. Стоит у меня в глазах этот сопроматчик и всё тут. А в другом месте не стоит.

-81-

У нас тогда на экономическом девок много училось хорошеньких — Алка Гройсман, Светка Арониашвили. Красавицы писаные! И с ними пролёт. Пока на третьем курсе, в колхозе, мы вечером крепко не поддали «Білого міцного». Утром просыпаюсь в одной постели с Машкой Поливодой с химфака. А она мне нежненько: «Дусик, какой ты славный! Всю ночь мне уснуть не давал». И ручками своими мое хозяйство так нежно перебирает. «Дусенька, ещё разочек, пока девчонки не пришли». Слетали мы на небо ещё разочек, а потом оставшиеся две недели колхозной жизни по пять раз за ночь трахались.
— Помню, помню. Мы тебя сметаной тогда подкармливали. Уж больно ты отощал от трудов праведных.
— Так что меня Машка, можно сказать, к жизни вернула. А на еврейских девушек я до сих пор смотреть не могу. Хотя они, конечно, в моих комплексах не виноваты!.. Это и сейчас изнутри у меня идёт. Доминанта — всё время утверждаться необходимо. Наверное, и браки мои были неудачными из-за постоянного недобора постельной новизны. Хотя, куда уж утверждаться — почти тридцать лет в строю. Скоро уже о душе подумать надо. А всё некогда. Теперь вот проблему с диверсанткой Жеткой надо решать, ликвидировать последствия любовного угара.
Ликвидировать — это значит уничтожить. Чем его собачница достала, что он её убить хочет? Ну, а мы-то тут при чем? У нас цирковая программа отработана. Афиши впрок напечатаны с Гришей-дрессировщиком, Жеткой и ихней сворой. Не годится это, сплошной убыток.
Но, слава Богу, пьяная болтовня так и осталась болтовнёй. А Дусик к нам в цирк больше не ходил до самого конца гастролей. Мы к нему и в пельменную, и домой, а он к нам ни ногой.
Из Днепропетровска мы в Москву поехали. Там у нас главная цирковая биржа, главрепертком и другие инстанции, что от цирка питаются. Кантовались там месяца четыре, пока более или менее программу не набрали. Как определились с составом труппы, предложили нам ехать на гастроли в Ташкент.

-82-

 А что, неплохо. Мы года четыре назад там были — дыни, гранаты, виноград. В Москве за это бешеные деньги платить необходимо. А в Ташкенте вечером на Карасу (базар такой у них) выйдем с Лёпой, пару номеров двинем в массы — и полон воз фруктов и овощей. Даже насвай даром предлагали. Вот какая у искусства сила! Я пробовать не стал, а партнёр мой потом плевался, как верблюд, два дня. Словно дерьма ишачиного наелся. А, может, правильно — ишачьего. Надо будет уточнить.
Живём мы в Ташкенте уж два месяца в гостинице «Сайохат». Это в переводе с узбекского «путешествие». Тараканов, на удивление, нет. Но и горячей воды тоже. Вот принц Гамлет говорил о несовершенстве этого мира, я с ним согласен полностью.
Вечером, дело уже в ноябре было (а климат в Узбекистане несколько странный — днём жара, а к ночи почти ноль), собирает весь коллектив цирка наш директор Иван Данилович — уважаемый человек, орден «Знак почета» постоянно носит — и говорит, что ЦК КПСС оказывает нашей труппе большое доверие. Ну, почти как Юрию Никулину (наверное, знаете, клоун такой хороший, мы с ним как-то сезон в Ярославле работали). А доверие это выражается в том, что из Индии на гастроли года на два приезжают в Советский Союз индийские циркачи. И будут они из города в город ездить и показывать свои номера. Сталкивался я когда-то с одним ихним факиром, который шпаги глотал, стекло жевал и перед змеей на дудочке играл. Не люблю я змей, и к факиру этому тоже симпатии не испытывал.
А мы нашим славным творческим коллективом отправляемся взамен бродить по Индии. Чтобы их народ не заскучал, пока факиры будут по нашим городам гастролировать.
Что тут началось! Кто в лес, кто по дрова (это пословица такая есть). Выступил цирковой парторг и говорит:
— Это высокая честь поддержать престиж нашего государства и принести народу Индии, освободившемуся от многовекового колониального гнёта, достойное цирковое искусство.


-83-

Оно, конечно, так, но о командировочных парторг ничего не сказал. Об этом сказал директор. Мол, в каждом главном городе штата на себя заботу о вашем пропитании возьмёт муниципалитет, горисполком по-нашему. Интересно, у них в Индии тоже в горисполкоме средств нет?
Три номера сразу отказались — морские львы, медведи и воздушные гимнастки сёстры Порелли: медведям там будет жарко; гимнастки, вроде, беременные (сразу обе!) и рожать хотят здесь, в Союзе, где родня есть; а морские львы остались за компанию.
Добрали мы тогда из Душанбинского цирка конных джигитов и китайца-эквилибриста. Вообще-то, он уйгур из-под Ташкента был. Но в цирке, вы знаете, как? Кто на уйгура придёт? Месяц прогоняли программу. Джигиты эти с коней иногда падали несинхронно — группа была из народного цирка, не профессионалы. Но подрепетировали, дошли до хорошего уровня и тридцатого декабря вылетели двумя самолётами «Руслан» в Индию. Глупость, конечно, неимоверная. Нашему человеку под Новый год ёлочку, да с морозца водочки под солёный огурчик. А тут прилетели — жара! Пока всё разгрузили… Со временем путаница… В общем, прозевали мы Новый год. Да и водки ледяной в этой Индии днём с огнем не сыщешь. Джин они пьют и виски — проклятое наследие англичан. А кто и вовсе не пьёт ничего, по религии.
Разбирались мы с реквизитом два дня. Потом из Дели, ихней столицы, повезли нас в Амритсар. Такое впечатление, что в этом городе все жители нищие. На улицах спят голые, нужду справляют, где придётся. Тут же кушают и рожают. Содом и Гоморра!
Только нашему Радже (это слон цирковой) всё по душе. Он, оказывается, в этой стране родился. И у него тут родственники на каждом углу. Я так понимаю, привирает этот слон. Если у нас в Союзе Радже почёт и внимание, дети там яблоки, конфеты в клетку бросают, то здесь на Раджу ноль внимания. Слон как слон.

-84-

 Таких по улицам за день два десятка можно увидеть. И никто к нашему Радже из родственников в гости не приходил. Но всё равно хобот он задирал. Ну, да — «И дым отечества нам сладок и приятен».
Об Индии и рассказывать ничего не надо. Прочитай две книги — «Визит Никиты Сергеевича Хрущева в Индию» и «Хождение за три моря» Афанасия Никитина — и всё станет ясно и понятно. Скажу только одно, что воруют в Индии чиновники точно так же, как в каком-нибудь Задрищенске. И народ наш цирковой, и звери на себе это почувствовали. В общем, мотались мы по городам и весям полтора года. Единственное утешение, что новой программы готовить не нужно. Работали всё старое. Мы с Лёпой и жонглировали, и стойку двойную на кистях делали, и на моноцикле ездили. Лёпа крутит педали, а я у него на плече на одной руке вниз головой стою, а второй рукой три апельсина подбрасываю и, естественно, ловлю. Ножи метали. Когда он «Вильгельмом Телем» работал, а когда я. Утверждали мы приоритет советского искусства до тех пор, пока вдруг Советский Союз не ляпнулся. Неприятно нам, конечно, но нашему парторгу это, вообще, как два ножа в горло. Отменили родную Коммунистическую указом нового президента. Директор быстренько с парторгом себя в Дели командировали, в наше посольство. А там сами не знают, на каком они свете. Часть чемоданы пакует, часть бумаги жжет, а часть Горбачёвские книжки бесплатно населению раздаёт. Этих книг у них тонны две набралось.
Вернулось начальство через три дня и говорит, что никому мы не нужны. Спасайся, кто как может. Очень весёленькая ситуация! Мы почти на границе с Кашмиром. До Родины, можно сказать, рукой подать. Ан нет — близок локоть да не укусишь (пословица для цирка неверная; у нас Марина, которая «каучук» делает, на спор раз десять и локти, и коленки свои кусала).
Леопольд мой, конечно, первым делом насосался пальмового вина. Дрянь редкостная, но на джин денег не было. Дня два проходил в пальмовом угаре, а потом приполз ко мне и говорит:
— Что же нам с тобой, Арчик, делать? Мы ведь, как партия и Ленин, близнецы и братья.

-85-

Сколько лет в паре работаем! А муниципалитет денег нам не даёт совсем. Да и индийскому народу мы уже приелись. Все, кто хотели, за два месяца у нас на представлении уже побывали.
Решили мы с Лёпой самостоятельно к океану пробиваться. Конные джигиты своим ходом на Пакистан двинули, там, говорят, недалеко и до Средней Азии. Раджу директор загнал вместе со львами местному радже (вот какая игра слов получилась!).
Вырученные деньги честно поделили в коллективе. Нам как раз на поезд хватило, и поехали мы с Лёпой в город Бхилай. Там много наших специалистов — индийцам металлургический комбинат сначала строили, а потом помогали эксплуатировать. Бхилай наши надежды не оправдал. Комбинат, правда, работал, так что в геополитическом смысле всё было в порядке. А вот зрителей оказалось там мало. Перебивались мы бананами и рисом. Бананы сами растут, подходи и рви, сколько хочешь. Мне-то нормально, а Лёпа от этой диеты просто озверел. И пообносились мы изрядно. Штаны мои выходные, что задницу резали, по шву треснули, и одевать их стало на представление совсем неприлично. А Лёпа — тот, вообще, на набедренную повязку перешёл, как индус, — живая иллюстрация к картине о джунглях капитализма. Sic transit gloria mundi!*
Индийский народ своеобразный. Очень коров уважает, прямо на них чуть ли не молится. От заразы всякой спасаются острой пищей, грузинская кухня, по сравнению с местной, просто отдыхает. На одного индуса в день приходится до двух килограмм разных специй. Пищу едят только правой рукой, поскольку левой подмываются и прочие туалетные дела совершают. А руки, наверное, никогда не моют. По крайней мере, я ни разу не видел.
Комаров, змей и другой вредной живности в Индии навалом. Мне-то всё равно, а Лёпа очень страдает.
Вот бы его дружок Дусик Койченко посмотрел сейчас на Леопольда! Сразу, наверное, бросился бы и санстанцию целовать, и с народным контролем обниматься, поскольку ни о какой загранице речь уже бы не шла…
_____________________________
*Так проходит людская слава (лат.)
-86-

Кое-как насобирали денег на поезд и двинулись к побережью.
В Бомбее встретили мы в порту нашего Стефано. Рассказал, что парторг Марксен Владимирович умер в больнице Амритсара после нашего отъезда, отравившись здешней едой. Конечно, еда индийская дрянь, так Лёпа высказывается, но, по всей видимости, не в одной еде было дело. Сыграло ещё роль и огорчение от гибели родной партии. Я думаю, что это отразилось в первую очередь на парторговом иммунитете, и организм перестал бороться с инфекцией.
Стефано бедствовал так же, как и мы. Вечером у маленького костерка, на котором в старой кастрюле варился куриный супчик (а курочка была целиком моей заслугой), Стефано предложил перебираться в Калькутту. Там, вроде, наши суда Дальневосточного пароходства бывают. Отсюда, мол, через Африку мы никогда домой не попадем. А из Калькутты во Вьетнам ближе, а там и до России рукой подать. И ещё сказал Стефано, что теперь на месте нашей страны эсенгэ, что, вроде бы, на идиш означает «кушать г…». Но кушать это г… будут все из разных тарелок. Он, Стефано, из русской, а мы с Лёпой должны из незалежной украинской. Так что мы теперь уже вроде и не земляки. Всё это произносилось Стефано с иронией, но осадок неприятный в душе остался.
Бедовали мы в Бомбее ещё дней десять. Ходили в порт мешки разгружать, на базаре фокусы показывали. Я уж вовсе без штанов. Кое-что благодаря моим ловким пальцам доставалось нам не совсем законным способом. Первый раз, когда я курицу стырил, Лёпа ужасно возмущался, взывал к моей совести. А потом махнул рукой и принялся потрошить птицу — голод не тётка.
На одиннадцатый день нам повезло. Пришли мы в порт, а там знакомец наш шипчандлер Майкл, из натуральных шотландцев, только в юбке не ходит, кричит:
— Сэр Арчибальд, сэр Арчибальд!

-87-

Вот что значит голос крови! Подошли мы к нему степенно, не бежать же нам вприпрыжку, как каким-нибудь портовым шлюхам. С этим делом здесь проблем, кстати, нет. За полрупии можно получить удовольствие на всю жизнь.
Сразу вспомнил анекдот. Профессор-медик говорит студентам:
— В юности у меня и моего друга была одна симпатия. Эта девушка предпочла моего товарища. Я остался с носом, а он — без. Итак, запишите тему лекции: «Сифилис».
Так вот, Майкл и говорит нам, что вчера пришёл английский сухогруз. Капитан его хороший знакомый, тоже шотландец, только из Глазго. На судно нужен повар, по-морскому — кок. Майкл о нас уже договорился. «Королева Виктория» завтра идет в Малайю, а оттуда, может быть, в Японию, если будет подходящий фрахт.
Привели мы себя, по возможности, в порядок и пошли представляться капитану. Тот Майклу и Лёпе по стаканчику виски налил, Майклу со льдом, а моему партнёру — с содовой. Меня угостил бананами, но я скромно отказался.
— Обещать, конечно, ничего не могу. Это как фишка ляжет. Повезёт — попадёте на Родину. Но подзаработать в рейсе сможете. Только, чур, готовить вкусно. У меня команда предыдущего кока два раза под килем таскала.
Это у них страшилка такая на флоте существует. Вернее, раньше была, лет сто или двести назад. Видел я в одном кино, процедура малоприятная. Но мы с Лёпой на гастролях насобачились «из топора» суп варить. А если продукты хорошие, то и консомэ из рябчика воспроизведем при наличии курицы и свинины.
Попрощались мы со Стефано. Отдали ему наши скромные сбережения — два фунта английских денег, сто четырнадцать рупий и пять рублей советскими. К вечеру отчалила наша «Виктория», как намечалось, в Малайю. Нас, конечно, приодели на судне. Выделили в кредит две старенькие робы, два дождевых плаща и тельняшки, но не такие, как на наших моряках, а с широкими полосками.

-88-

Лёпа на камбузе куховарит целыми сутками. Шутка ли, кормить постоянно сорок человек? Да кофе заваривать дежурной вахте два раза. Я, естественно, ему помогаю, как могу. Картошку почистить, крупу перебрать, посуду помыть. По судовой ведомости я стюард с вытекающей отсюда оплатой — полфунта в день.
Судно наше постройки немецкой, увы, не новое, но ещё на воде держится. Плавает под Либерийским флагом, команда сборная: машинная часть — англичане, палубная команда — норвежцы, два югослава, поляк, немец, китаец, три турка — маленькая копия Ноева ковчега. Люди разные, в большинстве доброжелательные. Юмор, конечно, специфический, больше на немецкий тянет. Нет, нет, нас не посылали за кипятком на клотик и не проделывали обычных флотских заморочек с заточкой якоря и т.п. Просто на второй день нашего кашеваренья механик вытаскивает с брезгливым видом такую аккуратную коричневую какашечку из тарелки с овсянкой. Я, конечно, заметил, откуда он её достал перед тем, как бросить в тарелку. Знаем мы эти фокусы и какашечки тоже в Италии видели, в магазине продаются с разными дурацкими сюрпризами. Я, конечно, Лёпе подмигнул (а ему многого не требуется, столько лет в одном номере работаем), глаз скосил на правый карман робы механика. Народ тарелки с кашей отодвинул и так делано возмущается. Но не все, поляк с норвежцами, похоже, и вправду разозлились. Ну, думаю, ещё бунт, как на «Потёмкине», устроят.
Лёпа к механику на секунду прильнул, оттянул ухо и оттуда какашечку достает жёлтенькую. Тот рот открыл, а Лёпа оттуда ещё одну. По шевелюре механиковой провел, а из неё эти пластиковые мухи и червячки на стол посыпались. Тут, конечно, заржали все. И механика поздравляют, говорят, что тот, кто много дерьма ест, богатым будет. А когда мы с Лёпой на палубе после обеда показали парочку наших цирковых номеров, то отношение к нам резко улучшилось — все уже своими стали.
Ходили мы на «Виктории» месяцев шесть в разные порты. Были в Куала-Лумпуре, в Сиднее, потом подвернулся фрахт в Аргентину.

-89-

Я уже этим морем наелся досыта. А уж о Лёпе и говорить нечего. Хотя, конечно, приоделись мы, а Лёпа даже поправился. Ну, и денег мы скопили приличную для нашего человека сумму — больше тысячи фунтов.
Советских, тьфу ты, бывших советских кораблей ни в одном порту не встречали. Такое впечатление, что мореходство на нашей Родине гавкнулось. В газетах как-то Лёпа прочел, что Россия и Украина теперь яростно делят флот. А Эстонское и Латышское пароходства теперь совершенно самостоятельные и плавают под своими государственными флагами. А нас, русских, в этих странах называют оккупантами и не любят. Хорошо бы, конечно, посмотреть, как выглядят независимые флаги этих лимитрофов.
Из Аргентины мы поплыли на Кубу. Остров очень красивый, и климат хороший, теплый. А народ живет бедно, ещё хуже, чем у нас. Машины все старые, американские, ржавые, какая без крыла, а есть и без дверей. И наши «Москвичи» и «Жигули» тоже не первой свежести. Побывали в знаменитом баре «Тропикана». Там, конечно, совсем другое дело. Варьете с музыкой всю ночь, выпивка почти даровая. Женщины сплошь в цирковых костюмах с перьями, купальники открытые, вот-вот сиськи вывалятся. Лёпа себе там мулаточку снял. Всего «синкопесо» — семь песо. Для нас это не деньги, а у них на эту сумму можно неделю прожить и ещё колготки в сеточку купить. Лёпа в посольство Русское ходил — Украинского на Кубе нет. Газет, журналов российских принёс. Никакой полезной информации — один секс и похабные анекдоты. А поскольку мы с Лёпой вроде как украинцы, то посольство нашим возвращением и заниматься не захотело — «У нас и на русских денег не хватает». Выяснил только, что ближайшее судно из России ожидается через четыре месяца. А прямого самолёта из Гаваны в Москву уже год как нет. На этом негатив не кончился.
Лёпа все общие сбережения в поясе носил. Пошил себе такой матерчатый с кармашечками. Одевал на голое тело, под трусы. Мулатка эта, или кто другой, но наутро наши денежки «тю-тю». А Фидель пять часов распинался на митинге: «Мы вырастили новое поколение, отсекли буржуазные пороки и прочее!». А сами денежки коммуниздят.

-90-

Ушли мы с Лёпой в рейс чрезвычайно разочарованные в социализме «с человеческим лицом» (это они лицо Фиделя имеют в виду). Президент России Ельцин нас тоже не порадовал — великодержавный шовинист. Нам ещё Лёпин друг в Днепропетровске рассказывал, какой этот Ельцин мудак. Году в восемьдесят втором, Ельцин тогда первым был на Свердловском обкоме, приехал он в Днепропетровск, вроде как побратимство устанавливать между городами. Естественно, надрался, как свинья, в Новомосковском лесу. Был там у них спецобъект с баней, бабами, рыбалкой и другими прелестями жизни. Проводили Ельцина на следующий день, а через два часа получает его днепропетровский коллега телеграмму с борта самолёта. В телеграмме сообщают, что пропал, дескать, плащ светло-серый, размер пятьдесят шестой, пятого роста, финский. Естественно, взвод охраны обыскал всю базу отдыха и прилегающие окрестности. Ничего не обнаружили. Первый днепропетровский даёт задание в облпотребсоюз добыть новый плащ. Нашли, во Львове. Отрядили туда самолёт, получили плащ и этим же самолётом доставили одежку в Свердловск. А плащ, кстати, ельцинский отыскали потом в помойке. Весь обрыганый, размер пятьдесят шестой, рост пятый, но не финский, а польский. Зато к Новому году из Свердловска вместо спасибо прислали триста белок. Они и теперь в парках Днепропетровска живут, детишек радуют — прямое подтверждение китайской пословице «Смех ребёнка — золото семьи». Белочки эти, каждая, не менее двухсот рублей обошлись с учётом переговоров, полётов и покупки плаща.
После Кубы и началась всякая чертовщина с нами случаться.
При подходе к Панаме, за шестьдесят миль от берега, полетел гребной вал на одном из дизелей. И вместо положенных двадцати узлов в час мы едва десять делали. При такой ситуации обычно ремонтируются на берегу.

-91

Наши механики, слава Богу, справились на ходу.
Только поправили двигатель, начался сумасшедший шторм. Волны высотой с девятиэтажный дом, свинцовые, седые трепали нашу «Викторию», как, наверное, ни один король не трепал свою королеву. Казалось, вместо воды открылась сплошная хищная пасть, норовившая заглотнуть нас целиком. Ужас какой-то!
К концу шторма, а продолжался он десять часов, мы с Лёпой понесли на капитанский мостик судки с едой и термос с горячим питьём. Надо сказать, что всем напиткам наш капитан Маквирт предпочитал какао. Я его в этом смысле понимаю, поскольку сам с удовольствием литр-другой за день могу принять. Ночь уже к исходу шла, конец «собачьей вахты», море только чуть успокаиваться начало. Лёпа в рубку судки занёс, а я с термосом замешкался на палубе. И в это время смотрю — на наших снастях, на локационной антенне вдруг огоньки появились, бледные такие, и мерцают. И на самой верхушке топ-мачты тоже огонёк вертится. А море так шумит тревожно, и фосфорические блики на воде. Несмотря на темноту, видимость неплохая, метров на триста. Поворачиваюсь я в сторону юта и вижу, как параллельным курсом нас догоняет странное парусное судно. Ветра вроде бы и нет, а идет оно под полными парусами и быстро нагоняет нашу «Викторию». Через минуту стали видны открытые порты с жерлами пушек, а на палубе у грот-мачты — мужик бородатый в старинного покроя зюйдвестке. И борода у этого капитана белесая, почти до колен, по ветру развевается. На мачте бочка смотровая, а из неё матрос выглядывает, тоже какой-то заплесневело-древний. Окаменел я от этой картины. А парусник скоро так, узлов в сорок, идет, вот, вот поравняется. Подплыл он ещё ближе. Смотрю и глазам своим не верю. За гротом обнаруживается на палубе маленький оркестрик. Девица в поблескивающем концертном платье с пелериной опирается спиной на основание фок-мачты, тут же у её ног лежит раскрытый футляр с виолончелью. Рядом стоит высокий юноша с волосами в мелкую кудряшку, наглухо застёгнутый в длинную солдатскую шинель английского сукна. На ременной перевязи по-драгунски вместо планируемой винтовки висит саксофон альт.

-92-

Слева от девицы невидный приземистый мужичок терзает меха гармошки или баяна. А перед ними, спиной и несколько боком, по ходу движения — почти двухметровый скрипач в смокинге на голое тело, в плисовых шароварах, заправленных в яловые сапоги. В левой опущенной руке покоится скрипочка. Правая же, увенчанная смычком, отбивает такт неслышимой мелодии. А как только бушприт парусника вышел на линию кормы «Виктории», великан взмахнул энергично смычком, рот раскрыл и мощными грозовыми раскатами с «Летучего голландца» как грянет:
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает.
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.
И этот нелепый оркестрик, поющий голосами мужского хора Александрова в декорациях старинного парусника, бесшумно рассекающего волны, и древняя песня-заклинание — сгусток предсмертной воли командира и экипажа, и агрессивная всепоглощающая чернота штормовой ночи повергли мою душу в бездну ужаса, фантастического и, отсюда, ещё более страшного. Короче, маленько оконфузился я, как в далёком детстве.
И сразу же корабль-призрак растворился в ночи. Тут и огоньки на наших снастях погасли. Перепугался я, скажу вам, отчаянно. До сих пор, как вспомню, колени дрожат. А я ведь не робкого десятка — и под ножами стоять могу, и через горящее кольцо нырял не раз, и на высоте пятидесяти метров с трапеции на трапецию перепрыгивал, не просто висящую, а в полёте. Слава Богу, этого всего Лёпа не видел. Он человек нервный, могла и кондрашка хватить.
Мимо Гондураса прошли без осложнений, только заправились в Пуэрто-Кортесе. Груз очередной доставили в Нью-Йорк. Там-то с нами и произошла очередная напасть. Не с кораблём, а со мной и с Лёпой персонально. Расскажу об этом поподробнее.

-93-

Подошли мы в Нью-Йорке к шестнадцатому грузовому терминалу. При швартовке что-то там растерялся первый помощник, и боднули мы слегка левым бортом пирс. Ещё одна плохая примета.
Часть команды на берег сошла, а часть участвует в разгрузке. Мы с Лёпой пошли в увольнительную. Я в этих «вира», «майна» ни хрена не разбираюсь. Погуляли мы по городу. Очень впечатлило. Особенно торговый центр — два небоскрёба-близнеца. Пообедали в китайском ресторанчике и решили посмотреть здание ООН, заодно и узнать, может, есть в Нью-Йорке Украинское консульство или посольство. В ООН нам бы точно рассказали, где, что. На пятьдесят седьмой улице Лёпа поскальзывается на тротуаре (какая-то подлюка банановую шкурку бросила) и падает на бордюр, к которому в это время припарковывается машина. Разбивает себе голову немножко об асфальт, немножко об машину. Ушибов, как оказалось, на пять копеек, а кровищи аж на три рубля (это такая идиома). Тут полиция, амбуланс — и все с сиренами. Везут Лёпу и меня (я все-таки настоял, чтоб нас вместе усадили в скорую) в морской госпиталь. Лёпу на носилках в приёмный покой, и я за ним. Там сторож вредный, чёрный, как сапог, но лицом вроде на меня похож, орёт, куда, дескать, макака прёт? Животным вход воспрещён! Я ему пальцем так показал, что вроде не все у него дома. Какие макаки? Шимпанзе мы!
Обидно мне стало за себя, за Лёпу и за этого сторожа, что он такой малообразованный. Сторож, конечно, разозлился и ногой мне хотел поддать. Пришлось ему эту ногу чуть-чуть подрихтовать. Зубки у меня ого какие! Но вместе с Лёпой меня не пустили.
Думал я о жизни, как всё нелепо складывается. Не поедь мы тогда выполнять ответственное поручение ЦК КПСС, не попал бы Лёпа в больницу, не обокрала бы его на Кубе мулатка. Но, с другой стороны, почти за год бесхозной жизни мы с ним полмира посмотрели, я вроде как на родине побывал, чуть-чуть не дошли туда. В основном-то мы раньше по своей стране гастролировали, один раз только на короткий срок в Италию, Францию и Германию съездили — у французской газеты «Юманите» был юбилей, и нас попросили вроде о дружеской культурной поддержке.

-94-

В общей сложности чуть больше месяца мы путешествовали. Потом две недели в Австралии, ну и ещё Индия.
Многие думают, что обезьяны — это недоделанные человеки. Отнюдь. Вы уже убедились, что я и в политике компетентен, и цитатку на латыни могу употребить в подходящем месте. А сколько людей сегодня латынь знает? Я лично только от Лёпы и его друга Дусика Койченко латынь и слышал. Первый раз, когда Дусик свою фамилию назвал, а потом по латыни добавил: «Които эрго сум». Это такая игра слов. «Когито эрго сум» — «Мыслю, значит существую». А если вместо «когито» поставить слово «които», одну букву пропустить всего, получается «трахаю, значит существую», что совсем недалеко от истины в вашем человеческом понятии. А второй раз, когда Дусик с Лёпой набрались и петь начали «Гаудеамус игитур, ювенил дум сумус»* — гимн студентов.
Считать я умею, читать могу и на кирилице, и латинице. Понимаю почти на всех языках ходовые словечки. В быту способен и себя обслужить, и другу помочь. А что речь мне ваша человеческая не даётся, так этому объяснение есть. У нас, обезьян, гортань несколько по-другому устроена. Но это мне общаться не мешает. С Лёпой мы друг друга без слов понимаем. Можно сказать, на интуитивном уровне. Я подумаю, а он уже это и сделает. Вот как тогда, когда механик хотел нас с напарником подколоть. Конечно, у вас, людей, амбиций столько, что и подумать вам страшно, что кто-то не хуже вас соображает, делает, развивается. Это у вас расовая сегрегация. Но мы, обезьяны, на первенство и не претендуем. Придёт время, и сами поймёте, что все ваши технологические достижения — это вроде как костыль при сломанной ноге. А своя нога-то надёжнее. Нет?
Вот что мне нравится в вашем обществе, так это литература и живопись.
________________________________
*Веселись пока молод (лат.)

-95-

Если с картинами мы, обезьяны, можем как-то с вами тягаться (по телевизору видел, как шимпанзе рисовал, его живопись потом за безумные деньги продавали), то с литературой, конечно, напряг. Читать, запоминать — это запросто. Я Тютчева от Фета и Маяковского от Пастернака отличить могу вмиг. А вот писать — это уже выше моих возможностей. Зато никто из вас так по деревьям прыгать и лазить не сможет, как любой из нас, даже самый маленький.
Киплинг, когда в Индии проживал, от зависти про нас, обезьян, плохо написал. Вроде безмозглые мы, бандарлоги. Мы не безмозглые, мы самодостаточные. А Киплингу меньше джину надо было пить.
Что главное — быть или казаться? Исходя из человеческой логики, конечно, казаться. Вот потому и в нашей паре Лёпа считается формально главным. Зарплату получает, в ведомостях расписывается, командировочные на него оформляют. А по сути дела все наши цирковые трюки придуманы мной. А если даже что-то Лёпа и предложил, то дорабатывал эти идеи, доводил до ума я.
Конечно, не все люди чванливы. Вот наш директор Иван Данилович, он, конечно, орден свой «Знак почёта» поносить мне не давал. Но всегда при встрече угостит чем-то вкусненьким. Лёпа опять же, Стефано, капитан наш Маквирт. Если перечислять, так большое количество людей наберётся. Я думаю, они такие продвинутые потому, что в своём развитии приблизились к обезьянам. Поэтому и о стороже госпитальном я сначала хорошо подумал. Посчитал, что раз мы внешне похожи, то и душа у него должна быть. Просчитался. И на старуху бывает проруха…
Сидел я в скверике этого госпиталя три дня. Ну, чуть-чуть отлучался два раза попить и поесть. На третий день смотрю, Лёпа в окне четвёртого этажа стоит и рукой мне машет. На голове чалма белая, как у факира. Я, конечно, по стене к Лёпиному окну добрался, школа-то у меня хорошая, цирковая. Лёпа окно приоткрыл, и я к нему в палату. Ничего себе палата! Одноместная, с телевизором, душем, туалетом. Первым делом, конечно, помылся, от инфекций всяких избавился. Потом Лёпа меня обнимать начал, чуть не плачет, так обрадовался: «Арчик, Арчик, родной мой друг!». Ну, конечно, куда он без меня?

-96-

Прожил я у Лёпы четыре дня. Днём, пока персонал шастает, я залезал на крышу отдыхать. К вечеру спускаюсь к Лёпе и уже как белый человек телевизор смотрю, кушаю, общаюсь.
Наконец врачи сочли, что мой напарник здоров и мозги у него улеглись на место. Сняли швы с выбритой головы. То, оказывается, не чалма была, а повязка. И нас выставили из госпиталя опять же без всяких денег. Медицина у них страх как дорогая. Страх — это синоним слова «ужас». Поэтому, видно, ихняя медицина и называется страховой. Лёпиной страховки хватило на три дня, а за остальные услуги пришлось платить из своих. Короче, осталось у нас денег ровно до порта доехать. Мы туда, а корабль-то наш уже уплыл, с нашими вещичками, сувенирами, которые мы прикупили в различных странах. Очень нам обидно стало. Стоим на пирсе и чуть не плачем. Но ничего. Постояли, постояли и побрели в американскую жизнь вливаться…
Так и запечатлел нас какой-то фотограф бредущими в обнимку по пирсу, на фоне заходящего в море раскалённого шара солнца. Я потом, через год, эту фотографию в журнале местном видел. Фотограф её назвал «Переплетение ветвей». Видно, японец был. Они все такие романтики!
А Лёпа в компьютере Морского клуба вскоре прочёл, что наша «Королева Виктория» пропала без вести, как раз в тот день, что нас из госпиталя выписали. И из регистра Ллойда исключена. Жаль корабль, а ещё жальче ребят наших судовых. Может, спаслись как-нибудь? Вы не встречали никого с «Королевы Виктории»?..

-97-

продолжение следует