Сдают ли в Америке бутылки? продолжение 5

Блинчики

К нам сюда на Брайтон-бич
Прилетели гуленьки.
Прилететь-то прилетели,
А отсюда — ***ньки!
(Русская частушка)

Нехорошо это, неправильно с моей авторской стороны оставить Тольку Блинова в момент переломный, судьбоносный на крыше дорогущей многоэтажки. Да и ещё хорошо поддатым, — это я сужу по исполняемому «Интернационалу» (более нелепой песни для Нью-Йорка трудно придумать). Но русский человек тем и отличен от остальных, что в час, трагический для него или весёлый, высшим выражением эмоций, сублимацией душевного порыва выплеснется, выкричится из глубинки, из самого нутра песня. А уж какая — душа  сама подскажет…
Посему вернёмся же к нашим персоналиям и с небольшим удивлением обнаружим, что время, единое и незыблемое, как метр, хранящийся в Парижском эталонном центре, для них протекало совершенно по-разному. Кто-то, как бабочка однодневка, прожил эти четыре с небольшим года за совершенно непродолжительный период. Разве это возможно, спросите Вы? Конечно, если верить закону относительности, открытому Эйнштейном. Найдите пару свободных минут и загляните в труды учёного, — сразу поймёте, что время — величина изменяемая. Счастливый миг и миг несчастья для одного и того же человека отличаются, как блондин от брюнета. Он может быть ужасно коротким или бесконечно длинным (имеется в виду временной отрезок).
Тому, кто поленится вникнуть в научные доказательства, гораздо проще вспомнить анекдот о двух евреях в поезде, когда один показывает другому на странного растрёпанного чудака, сидящего у окна, и говорит:
— Ты знаешь, это Нобелевский лауреат Эйнштейн, он выдумал теорию относительности.

-98-

— А что это такое?
— Два волоса — это много или мало?
— ?
— Если на голове, то мало, а если в суповой тарелке, то много!
— И за такую хохму ему дали Нобелевскую премию?
Для Тольки-Жида, успешного родителя богатой и красивой дочери, без пяти минут гражданина Америки, расстояние до 1994 года показалось необременительным и даже очень интересным. Как и полагается по законам медицинской науки, в апреле девяностого года появился на свет голосистый и щекастый внук. Зеленоглазое чудо, похожее на Глашку. Имя Юлий, выбранное Алексом для сына, Толяну сначала не очень понравилось. Вроде бы женское напоминает. Но Глафира отца постаралась переубедить, сославшись на римского императора. Да и дед Алекса, бравый адмирал, однокашник Колчака по морскому корпусу, носил имя Юлий. Кстати, свою службу начинал мичманом на яхте «Штандарт». Это потом он, уже молодой капитан третьего ранга, командовал лёгким крейсером во время русско-японской войны, где получил «За удачно проведенную баталию противу трех японских миноносцев» офицерский «Георгиевский крест» и был  представлен досрочно к очередному чину. А во время первой мировой в качестве военного атташе доставил на эсминце «Память Синопа» в Англию пять тонн русского золота — залог под военную помощь Антанты. И стишок возле модели яхты был писан его рукой в детском возрасте. А как сохранился — никому не ведомо.
В Англии семья деда после революции почти нищенствовала, распродавая помаленьку драгоценности супруги. Но потом, в двадцать четвёртом году, получив приглашение на должность преподавателя минного дела в Военно-морскую академию США в городе Миннеаполис и подъёмные в колоссальной сумме по тем временам — восемь тысяч долларов, дед потихоньку пошёл вгоруг. Обзавёлся со временем усадьбой, смог через несколько лет выкупить фамильные драгоценности супруги Анны Станиславовны.

-99-

И, в дополнение к единственному сыну, родителю Алекса, произвести уже в зрелом возрасте на свет ещё двух дочерей, одна из которых погибла с отцом во время второй мировой войны в Перл-Харборе, а вторая благополучно доживала с мужем-архитектором в Орландо, во Флориде.Ее сын, двоюродный брат Алекса, принадлежавший к «золотой десятке» штата, начинал карьеру строительным подрядчиком, а сейчас возглавлял крупнейшую корпорацию на Востоке, обладая контрольными пакетами акций по меньшей мере трёх десятков строительных, авиационных и металлургических компаний. И уже дважды от своего штата избирался в Сенат. Косвенная помощь двоюродного брата зятя и помогла Тольке без особых проблем заиметь сначала «грин-карт», а потом ускорить процесс получения гражданства.
Наоборот, время для нового Толькиного дружка Хаима прилично притормозилось. И в этом  виноват был лично он сам. Как и планировалось, съездил Резник в отпуск на десять дней в Ригу, а затем поплыл в Данию. Сначала показалась ему эта страна дождливой, мрачной и пресной. Но в процессе экскурсии по Эльсинору решил заскучавший турист поддержать репутацию «ходока» и нахально охмурил вовремя подвернувшуюся барышню — Кристину Молнерссон, туристку из Швеции. За ланчем, при обмене впечатлениями, под нежнейшую датскую сдобу, приправленную отменным кофе, очаровал Хаим окончательно монументальную шведку до такой степени, что вместо запланированной экскурсии в недавно открывшийся музей Северного моря парочка направилась в гостиничный номер фреккен Молнерссон и разбомбила вдрызг антикварную кровать начала двадцатого века. Роскошные формы шведки таили неимоверное количество невостребованной нежности  и темперамента, и, конечно, под давлением этих обстоятельств сердце прожжённого ловеласа сначала растаяло, перестало биться, потом-таки собралось, по словам бывшего товароведа, «до кучи» и нашептало во время очередной любовной битвы бессмертную фразу: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!». Мефистофеля рядом точно не было, но время возьми и замедлись.

-100-

Так вот и обитал сейчас Резник со своей шведкой, условно, году в эдак девяностом. Конечно, он продолжал ходить на службу, страховать автомобиль, получать к Рождеству конверт с премией. Он даже провёл Пасхальный седер со своей шведской женой у тётки в Нью-Джерси. Но всё это было как в счастливом сне. Даже распад Советского Союза молодожёна абсолютно не взволновал. Ну, случилось и случилось — о чём горевать?
Тётка, питавшая к Швеции вполне объяснимую симпатию, под впечатлением женитьбы легкомысленного племянника, на волне эмоций, подарила молодым чек на двести тысяч долларов.
— Тебе Бог послал Кристину, а мне внука.
В приданое, за Кристиной, получил Резник двухлетнего сына, которому по брачному контракту дал свою фамилию. Хороший, конопатый, белобрысый под лён пацан, басовитый, как океанский пароход, но с миндалевидными карими глазами будущего дамского угодника, где-то даже похожий на Хаима. Чего ещё желать?
Периоды счастливого дедства Толяна и отцовства Хаима почти совпали. Разве это разница в три месяца? Совместно выгуливая по деревянной набережной по воскресеньям на Брайтоне сына и внука мужики с огромным оптимизмом обсуждали очередные этапы развития пацанов — новые синяки, выбитый зуб, порванные штаны и прочее. Короче, получали от жизни все тридцать три удовольствия. А если ещё удавалось после прогулки зайти на часок в гости к Хаиму, на копченого лосося с баварским пивком, то такое воскресенье приравнивалось по меньшей мере ко Дню благодарения.
Слегка округлившаяся после родов Глашка кормила сына грудью до восьми месяцев. И как-то случайно оказалась беременной. Алекс подсмеивался, дескать, Глафира пошла вширь от орехов и молока, но причина полноты выяснилась при очередном визите к гинекологу. И через пять месяцев , как раз к Рождеству, Юлий получил подарок в виде близняшек сестричек — Ани и Мани, или по-американски — «Энн энд Мэри».

-101-

Толян тогда, шумно отпраздновав с друзьями прибавление в семействе, подначил зятя. Хватит ли у того капиталов содержать такую большую семью? Тот шутливо ответил, что, если будет сильно нуждаться, то пойдёт менеджером в мастерскую мистера Блинова.
Став владельцем небольшой фирмы по ремонту машин, Толька с удовольствием нанял, с подачи Алекса, грамотного управляющего, который попутно занимался отчётностью, налогами, рекламой, а сам часами возился с автомобильными двигателями, приобретя очень приличную репутацию у населения Брайтона. К нему уже и десяток коренных американцев наезжал для обслуживания и регулировки. Через полгода работы Толян попытался вернуть долг зятю, но, получив резкий отказ, замаскированный под комплимент о том, что Алекс обязан тестю пожизненно за такую красавицу жену и деток, потратил собранные деньги на приобретение уютной трехкомнатной квартиры со студией и террасой, выходящей в сторону океана. Теперь у него появилась при жильё даже персональная чайка, которой он скармливал регулярно мелкую рыбешку, кусочки пиццы. Серебристо-белая, с палевым подбрюшьем и удивительно добрыми бусинами глаз в оранжевой окантовке чайка, которую Толян окрестил по-свойски Муся, поначалу не позволяла к себе приблизиться. Но уже через пару недель, если Толян запаздывал с харчем, Муся начинала требовательно стучать клювом по стеклу. К концу лета чайка, благожелательно поглядывая на Тольку, разрешала погладить себя по спинке, при этом аккуратно склёвывая кусочки рыбы прямо с ладони.
Толян воспитанием внука занимался, как всякий неофит, истово. Так в своё время он получал удовольствие от хорошо сваренного самогона или сделанного движка.
Первые достижения Юлика приводили его в блаженное состояние. К полутора годам внук выдавал такие фразы на русском и английском языках, что, казалось, это не ребёнок, а маленький старичок.
— Дед, а дед, ты раньше был обезьяной?
— Нет.

-102-


— А твоя мама?
— Конечно, нет.
— Ну, значит это прадедушка Юлий. Он плавал, плавал, а потом стал человеком.
А в четыре года, оставшись наедине с дедом, он, хитро прищурившись, шёпотом спросил: «Дед, а ма вышла замуж по «залёту» или как?», на что Толька, пространно объясняя матримониальные подробности семьи Шаховски, сам запутался и почёл нужным перевести разговор на свою женитьбу.
Юльку обожали все за лёгкий некапризный нрав, открытую улыбку, общительность. Эстер его просто боготворила, да и няньки, русская Марина и англичанка м-с Форман баловали пацанёнка безмерно. Толян свою любовь к внуку скрывал за поддельной суровостью. Но, читая вслух «Сказку о царе Салтане», преображался и разыгрывал театр одного актёра — гудел за шмеля, сварливо голосил за бабу Бабариху или пафосно декламировал монолог Гвидона. Юлику это ужасно нравилось, и каждое «дедовское воскресенье» начиналось с игры на гармошке под манную кашу, а потом, после прогулки, перед дневным сном дед с внуком читали Маршака, Чуковского, Барто. Благо, у Алекса библиотека была хорошая, да и новые детские книги выписывали из Москвы. Их сейчас там издавалось много и разных. К новомодным компьютерным играм Толян относился с неуважением — одни стрелялки-убивалки, да ещё электромагнитное поле. Никакой пользы для ребёнка. К двухлетнему юбилею Толян собственноручно смастерил Юлику деревянного коня-качалку и назвал его «Конь-огонь богатырский, неозвученный». Для внука, у которого фабричных игрушек было не счесть, конь оставался самой любимой забавой, поскольку, как и каждый русский ребёнок, он стремился новую игрушку разобрать и посмотреть, что там внутри, а с конём это никак не получалось. Обронённое дедом в сердцах слово «ломщик», он воспринял совершенно естественно и с гордостью несколько раз повторял на упреки матери:
— Деда сказал, что я ломщик, весь в него.
Конь же был прост, красив и прочен, поэтому в надлежащее время перешел по наследству к близняшкам почти невредимым.

-103-

Аня или Маня, раскачиваясь на каталке, пели, научившись от Юльки:
— Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ.
Для ностальгирующего Толяна это было, как именины сердца. Дети росли явно русскими.
Чайка  Муся к Юлику отнеслась настороженно. Когда малый впервые увидел птицу, он так искренне обрадовался, что закричал на весь квартал:
— Деда, птичка, птичка!
Перепуганная Муся пометила террасу увесистой плямой и дня два не являлась на кормёжку. К следующему «дедовскому воскресенью» идиллия была восстановлена. И даже на присмиревшего Юлика Муся уже поглядывала благожелательно. А через месяц и вовсе подпускала внучонка к себе запросто. Когда же по воскресеньям начали к деду приводить подросших близняшек, чайка встречала их как полноправный член семьи. Вместе с Юликом опекала девчонок, и, что удивительно, пару раз Муся влёт словила нахальную осу и большую  зеленую муху, как какой-нибудь воробей.
Этой осенью, после длительных тайных репетиций, о которых не знали даже бдительные няньки, Толян вывел на Брайтоновскую набережную свою  самодеятельную бригаду. Юлька, которому шёл уже пятый год, имел на голове картузик с высоким околышем, кумачовую рубаху навыпуск, хромовые сапожки, в которые были заправлены полосатые брючки. Опоясочку из тонкого шевра, с кисточками на конце, Толян сам сплёл из обрезков телячьей кожи. Близняшки Аня и Маня, внешне похожие на Алекса, только в женском варианте, были разряжены в ситцевые сарафанчики до полу, белые носочки и полусапожки. На головешках кокошники, как в ансамбле у Бабкиной. Олаф Резник-Молнерссон, сын Хаима, с белокурыми пейсиками, в сюртучке, представлял конферанс, в данном случае объявлял номера. У шумного, базарного Брайтона эта маленькая группа самодеятельных артистов поначалу интереса не вызвала. Няньки, Эстер, Хаим, Криста, сосед Толяна — старый журналист

-104-

Аксельрод — и хозяйка овощной лавочки мадам Рабинович — вот и вся небогатая аудитория, перед которой давалось первое представление. Но к концу выступления перед артистами собралась толпа человек сорок. Для затравки Толян вжарил на гармошке марш «Парад алле» из кинофильма «Цирк», затем уже попел приличные частушки, без откровенных скабрезных выражений, где-то так, на грани. Тот, кто понимал по-русски, улавливал смешные двусмысленности. Юлька подстукивал в такт на бубне. А потом уже все вместе исполнили, пританцовывая, «Луговую», «Тимоню» и «Во поле берёзка стояла». Причём девчушки, манерно приподняв подолы сарафанов, плыли в танце не хуже солистов прославленного ансамбля. Финалом представления стала песня «Ицек хочет жениться», исполненная на идиш. Кстати, репетировали её дольше всего, почти месяц. Произношение ставили Хаим и мадам Рабинович.
Концерт имел оглушительный успех — смеялись, свистели и аплодировали от души. По обычаю, зрители сразу же пустили по кругу бейсбольную кепку Хаима. Набралось тридцать семь долларов. Из аптеки, расположенной невдалеке от импровизированной сцены, для детей принесли мороженое и по стакану оранж-фрэш. Толяну, для увлажнения голосовых связок, мадам Рабинович притащила в пакете бутылку открытого пива. Без пакета, как понимал Толян, алкоголь на улице в Америке употреблять было нельзя. А из пакета, скрывающего бутылку, сколько хочешь, хоть до поросячьего визга.
Во-вторых, предприимчивый хозяин летнего ресторанчика «Каспий», примкнувший к зрителям в середине концерта, предложил Толяну и его бригаде контракт на выступления по воскресеньям. За каждый концерт перед ресторанчиком обещал двести долларов. На визитной карточке, вручённой Толяну, помимо телефонов, на двух языках было напечатано «Серж Питер Яшник. Ресторан «Каспий».
И, в-третьих, Алекс, которому Марина и м-с Форман рассказали с восторгом о премьере, возмутился и выговаривал Глафире, явно с надеждой, что она передаст все Толяну:

-105-

— Мы, Шаховские, свой род ведём от Рюрика. Мой предок в семнадцатом колене князь Глеб Кузьмич, по прозвищу Шах, дважды упоминается в летописи, и, заметьте, на сто восемнадцать лет ранее, чем захудалый Михаил Романов. И скоморохов среди своих предков я как-то не упомню. Представьте себе, захожу в детскую, а Мэри с Энн сидят рядышком на двух стульях и жалобно по-русски поют: «Миленький, не надо, миленький, не надо. Миленький, не надо в первый раз». Каково? А Юлик прохаживается по комнате в дурацких сапогах и аккомпанирует на деревянных ложках. И это дети с голубой кровью! Мало того, после всего Ваш сын говорит: «А теперь, дорогуши, повторите вслух те слова, которые дедушка категорически запретил нам произносить». Тут я такое узнал для себя… Что это значит «примандюлить»? Или ещё лучше — «не физдипеть»? Я не желал бы вступать в конфликт с мистером Блиновым, но дети растут без присмотра, хотя имеют по няньке на каждого. Спасибо, хоть бражку ещё дома не заводят! Хотя Юлий мне уже как-то утром предложил остаканиться, правда соком…
Глафира с отцом поговорила. Правда, не в таком ключе, как предполагал Алекс. Дети росли совершенно раскованными, свободно болтали по-русски, незаметно переходили на английский, знали немного от Эстер по-испански. Любили слушать различные дедовские истории, сказки. По-доброму относились к книгам, не в пример коренным американцам. Пробовали сами читать, благо, Толян и нянька Марина им и азбуку показали, и букварь. Хорошие росли ребята, в меру лукавые, шаловливые, но бесконечно добрые и любящие друг друга. Правда, Юлик в три года как-то спросил у матери:
— Ма, а чек от покупки Аньки и Маньки у тебя остался?
— А к чему это ты ведешь? — спросила Глафира.
— Ну, зачем нам две одинаковые девчонки? Можно одну обменять на братика или обезьянку.
— Чека нет, — ответила Глафира. — Боженька дал нам двух девочек и велел любить их одинаково. А ты обменять кого-то хочешь!

-106-

— Но, ма, ты в следующий раз купи мне братика, хорошо?
— Это уж как получится, твердо не обещаю, но постараюсь, — рассмеялась мать.
И разговор, в общем, получился у дочери с отцом ни о чём. Попросила только Глашка следить деда за речью и не употреблять при детях озорных слов. В отношении самодеятельности одобрила полностью.
— Мне, папа, самой иногда хочется сбросить эти одёжки да туфли на шпильках, надеть сарафан и оторваться — сплясать нашу, русскую. Как когда-то в Дековском ансамбле. И с бабами попеть от души, — Глашка лукаво подмигнула отцу и неожиданно низким голосом, притопывая ножкой, выстрелила частушкой. «Говорят, что я старик. Только мне не верится. Ну, какой я старичок? Всё во мне шевелится!»
Прямо Фрося Бурлакова из кино. И дальше продолжает:
— Не ходите, девки, замуж. Ничего хорошего. Утром встанешь — титьки набок и п-да взъерошена!
— Ну, Гланька, ты даёшь! При отце такое петь.
— Папаша, можно подумать, что Вы всегда исключительно приличное озвучиваете? А если детям петь и плясать охота, в этом ничего плохого не вижу. Только репертуар Вы им подберите соответствующий. Мы тогда и в нашем журнале женском статью бы подготовили, а надо будет — и русский канал ТV подключим.
Алекс входил в Совет директоров издательства, где печаталось, как понимал Толян, пару журналов, газета и даже какие-то книги. Глафиру же муж пристроил в редакцию женского журнала шефом международного отдела. Журнал, по мнению Толяна, пустяковый. Всякие сплетни про высшее общество, скандалы промеж актёрами. Ну, и критика политическая. Наша «Работница» куда интереснее была. Там и полезные советы, как пятна выводить, и всякие статьи о женском здоровье. Обязательно какой-нибудь рассказ про любовь и биографии наших артистов. Толян об этом Глашке так открыто и рубанул:
— Слабый у тебя журнал, неинтересный. Фотографии, не скрою, красивые, пейзажистые. А текст я ещё полностью разобрать не могу. Но то, что читала мне Эстер, — слащавое говно.
Глафира тогда посмеялась:

-107-

— Папочка, здесь печатается всё, что хорошо продается. У нашего журнала тираж шестьдесят тысяч в этом году. Почти на четверть больше, чем в прошлом. А раз растёт тираж, значит журнал интересен для американских женщин. Издавать же себе в убыток — это только в бывшем Союзе могли позволить.
Толька после разговора с дочерью внучат предупредил, чтоб лишнего не болтали при отце. Особенно о том, что будут они выступать перед публикой в ресторане.
— Это наш большой секрет. А накопим денег, папе к Рождеству подарок купим красивый. Вот он обрадуется! А ещё новогоднюю программу приготовим, нашу, русскую.
— Ёлку-то где будем ставить в этом году — у меня или дома?
Дети, в один голос, ответили, что, конечно, у деда, как и в прошлый раз. Здесь и Олаф в гости придёт, и ещё дедушка Аксельрод. Он так хорошо сказки рассказывает! И какая же ёлка без Муси?
Второй день Толян возился у себя в мастерской, разбираясь с движком «Кадиллака». Проверил электронику, бензонасос, фильтр тонкой очистки. Продул инжектора, перебрал блок зажигания — всё было в порядке. Но глох проклятый на малых оборотах. Хоть боком ставь, хоть раком, поработает две-три минуты, пырхнет и амбец. Позвонил хозяину-американцу, спросил, где заправлялся? Тот ответил, что на восемьдесят первой улице в «Ракушке». Толян, смутно догадываясь, слил весь бензин из бака, промыл топливную систему и залил в «Кадиллак» свою резервную канистру.
Вроде бы и незачем было запасаться бензином, заправки на каждом углу, и никаких очередей, но старая истина, что запас карман не тянет, подтвердила свою правоту. Запустил движок и получил удовольствие — ровно, почти без шума тянул мотор. Пару раз газанул и резко бросил педаль, обороты упали и застыли на отметке минимум. Заглушил, вновь завёл, прогонял на различных режимах, всё нормально. Позвонил мистеру Вернеру:

-108-

— Приезжайте, всё в порядке.
Тот прибыл через два часа. Расплатился, как полагается. А вот причиной интересоваться не стал. Заметил Толян одну интересную штуку. Тут, в Америке, ежели человек стекольщик, то знает о стекле всё, а нормально выставить зажигание или колесо разбортировать — ни, ни, есть соответствующий специалист. А уж о том, чтоб крыло подрихтовать, и говорить не приходится. Вот, например, Алекс. Юлька только ходить начал, а Толян тогда ещё у дочери жил, столкнулся внучек с глобусом в библиотеке. Ну, естественно, оба в разные стороны. Юлька с шишкой набитой сидит на полу, ревёт, глобус валяется рядом. Верхняя втулка крепления сломалась. Крепёж такой сопливый оказался! Алекс Эстер команду даёт, мол, вызови слесаря на завтра. Толян к обеду домой с прогулки вернулся и за пять минут новый крепёж сделал. Казалось бы, зять, такой умный, миллионами крутит в голове, а руками ничего сделать не может. Парадокс, да и только. Но за здоровьем следит, калории считает, раз в неделю к психологу ходит, а по утрам в парке бегает трусцой. Но это понятно — жена-то моложе почти вдвое.
В отношении этой заправки, шелловской, у Толяна давно подозрение завелось. После первого случая, ещё в июне, он не поленился съездить на чиненом «Фордике» на  восемьдесят первую улицу. Персонал там вежливый, в синих комбинезончиках с эмблемой раковины на спине и груди, стекло протереть, подкачать шины — всё даром, но разговаривают по-русски, приблатнённым таким говорком. А сегодня уже ясно всё стало — бодяжат бензин. Разбавляют каким-то дерьмом, вот и летят движки. А «узкие» американские специалисты дотумкать не могут, что не в двигателе дело, а нажаривают их на горючке наши бывшие граждане.
Вообще-то американцы доверчивы, как дети. В прошлом году Толян вспомнил одну заморочку, ещё со времен ремесленного училища. Договорились они с Хаимом встретиться в пабе «Золотой петух» вечерком часов эдак в семь.

-109-

Предварительно Толян прикупил в супермаркете дюжину куриных яиц и рулон бумажных полотенец. После пары кружек пива Толян и объявляет:
— Кто желает попробовать старинную русскую игру? Доказать свою силу, заработать за пять секунд пять долларов. Вы вытягиваете руку, я кладу в раскрытую ладонь яйцо, за пять секунд вы должны его сжать и раздавить. Если условия выполнены — получаете пять долларов. Если пари проиграно — платите нам десять долларов.
Хаим, естественно, уточняет условия, допереводит с Толькиного английского на настоящий. Набралось сначала человек двадцать желающих. Большинство американцев, причём несколько здоровенных бугаёв, и пять мужиков — бывших наших. Итог — чистых триста семьдесят долларов минус одно разбитое яйцо, которое уронили в процессе игры, и бесплатная выпивка на круг, поставленная Толяном. В плюсы пошли благодарность владельца паба с пожеланием почаще приходить с такими интересными русскими играми, дескать, в этот день Толяну и Хаиму выпивка будет идти за счёт заведения, и повышенный  спрос на куриные яйца в двух ближайших супермаркетах в течение целой недели.
Через несколько дней на память пришла ещё одна хитрость, это уже из армейской бытности, — требовалось извлечь монетку из хрустального бокала, стоящего на столе. При этом запрещалось использовать руки, трогать бокал или переворачивать стол. А хитрость заключалась в том, что надо было резко подуть, и струя воздуха, отражаясь от стенок бокала, выносила монетку прочь. При этом бокал не должен быть высоким и узким или пузатым, как для коньяку. Средний такой, серединка-на-половинку, что используют бармены для джина с тоником. И, естественно, посуда должна быть сухой, иначе фокус не удастся. На этом деле Толян ещё срубил двести долларов и сумасшедшую популярность среди азартных завсегдатаев паба.
За годы, проведённые в Америке, Толян вроде бы как вырос. Стал посуше и позагорелей. Держался уверенно, себе цену зная. Хотя одевался очень просто — джинсы и футболка летом, джинсы, тёплая курточка и меховая кепка зимой.

-110-

 На ногах носил лёгкие матерчатые туфли по сезону, в плохую погоду — армейские высокие ботинки. Для выхода Толян с помощью Эстер выбрал костюм и пару галстуков, а Глафира подарила ему смокинг с бабочкой и рубашку со стоячим воротником и пластронами. В общем, тот ещё орёл.
Что касается интимной жизни, то примеру Хаима он не последовал, никаких калечащих операций делать себе не захотел. В конце концов, презервативов тут хватало на всякий вкус — и с пупырышками, и с усиками, и вкуса клубники или манго, и разных цветов, вплоть до чёрного. С Эстер, правда, ничем не пользовался, она таблетки пила. А вот с другими барышнями… Ну, что тут таить, был грех у Тольки с одной клиенткой. Прямо в машине она его, можно сказать, трахнула. В Америке это принято сплошь и рядом. Ничего себе дамочка, лет тридцати пяти, дикторша на радио. Живёт сама, отдельно, без мужа, но не разведена, это у них «сепарейтед» называется. Тогда, после пробной поездки (а Толик поменял в дамочкином «Феррари» стабилизатор поперечной устойчивости), заехали к ней в Бруклин. Ужинали дома, а после ужина пошли вдвоём купаться в джакузи. А что, приятная штука, бурлит со всех сторон, вроде массажа водного, и объект желанный при тебе. А на подставке у края джакузи сок разный и бутылочек несколько с выпивкой, на любой вкус.
И ещё один романчик у него завязался с соседкой по дому. Вернее, не романчик, а такой лёгкий флирт. С приглашением Толяна на ланч, с далеко идущими намёками. Всё было бы хорошо, но кубинская мадам, как выяснилось потом, была замужем. А муж — водила, работал на такси и пару раз чинился у Тольки. Мало того, что он был русский, абсолютный русак, как и Толян, так ещё и земляк. Из посёлка, что в тридцати километрах от Медёдовки. Тут уж не до греха. Не дай бог застанет, а приехать муж мог в любую минуту, так и разборки бы шли не по-местному, через юриста или вызов полиции, а с традиционным мордобоем, убиванием неверной жены и разгромом мебели. Аналогичное Толька видел в соседнем квартале.
Так что, дело дальше однократной симпатии и не пошло. Дурных нет. Где живешь, там не срёшь!
И ещё один курьез случился с Толяном, как раз под прошлое Рождество. Стыдно прямо рассказывать. Толька возвращался домой от дочери. Посидел там немного с внуками, Эстер повидал, подарочек ей вручил — духи «Довидофф». Немножко загодя до праздника, потому что Эстер на неделю к родителям улетала. Дома у дочери народу вертелось до чёрта — две няньки, сама Глафира, трое внуков, в общем, не до половухи было. А последний раз спали они с Эстер аж десять дней тому назад.

-111-

Так что подпирало Толяна уже хорошо. Короче, на перекрёстке у светофора, а стал он в крайнем правом ряду, машет ему девица рукой, эдакая китайской наружности. Ну, Толян не отказался подбросить её, тем более, что по пути им оказалось. Девица игриво так юбку поддёрнула, ножки показала до самых кружевных трусиков. У Толяна, как у голодной собаки, можно сказать, рефлекс возник. Начинает он светскую беседу, та личиком скуластым играет, глазками раскосыми щурится. Так понял Толян, что и не против пообщаться более тесно. Доехали до Брайтона, Толян на минуту в мастерскую заскочил. Там механики — тёзка Толик, Яша и Олег очередное убоище до ума доводят. Толян им катушку зажигания и бендикс отдает, а Толик и спрашивает:
— Шеф, а ты что, ориентацию поменял?
— Как это? — недоумевает Толян.
— Ну, трансвеститов с собой возишь.
Толян взбеленился:
— Каких трансвеститов?
Механик и рассказывает:
— Это из шоу «Голубой блюз» артист. Они там все азиаты, то ли из Вьетнама, а может из Таиланда, но сплошь мужики. Около месяца в Нью-Йорке гастролируют.
Жида аж передёрнуло, он-то, пока ехали, уже пару раз за коленку успел подержаться. И прилив желания ощутить. Это ж надо так вляпаться! Сказал Толику:

-112-

— Пойди, этого из машины попроси. Дескать, шеф остаётся на работе. Машину потом на мойку загонишь и выдраишь салон, чтоб духу даже не осталось.
А сам в смотровую яму полез от стыда подальше. Толик гостя выпроводил, машину вымыл и Толяну десять долларов с визитной карточкой передаёт. Эта китаёза наглая ещё телефончик на карточке пририсовала.
— Деньги возьми себе, а карточку выброси, — вынес Толян вердикт. — И, по-дружески прошу, Толик, не распространяйся о том, как я чуть не влетел.
— А что, шеф, дело житейское. Всё в мире попробовать надо. А вдруг это судьба?
— Да пошёл ты к чёрту, юморист сраный. Тоже мне Гашек выискался. Прошу же тебя как земляка-славянина. Хоть ты в семьдесят восьмом и удрал из нашего соцлагеря, но корни-то у тебя остались.
— Ладно, ладно шеф. Тут, в штатах, такая сексуальная свобода, что каждый может опростоволоситься. Проехали эту тему.
Этот случай ещё до дикторши с Толяном был. Так он, когда свою клиентку в машину усаживал, легонечко так по сиське провёл рукой, вроде случайно. Ощутив упругую грудь, понял, что баба настоящая. Но бдительности не терял, пока под юбкой не нашёл искомое. Тогда уж пустился во все тяжкие.
Теперь о зубах. Толяну по приезду поставили фарфоровые коронки вместо стальных. Но время идёт, моложе мы не становимся, и разболелся у него шестой зуб сверху справа. Полоскал он его содой, нашёл  в местной аптеке шалфей. Заваривал его с дубовой корой. Сало к десне прикладывал, использовал весь арсенал народной медицины. А тут Изя Лифшиц пригнал свою тачку на техобслуживание, по-соседски. Разговорились о том, о сём. Толян ещё не знал, что Изя стоматолог. Забирая машину, Лифшиц ему визитку даёт и приглашает к себе в кабинет, если нужда будет. Толян, вымученный пятидневной зубной болью, сказал себе:
— Это судьба. — И через сорок минут приехал к Лифшицу.
А у того, оказывается, запись предварительная. Медсестричка такая серьёзная, в белом халатике, заглядывает в компьютер и на правильном английском говорит:

-113-

— Могу Вас на послезавтра на десять двадцать записать.
Толян разозлился и ей в ответ уже по-русски:
— А пошла бы ты со своим компьютером на три буквы!
Сестричка эта ему аналогично на родном языке отвечает:
— Только вместе с Вами.
То есть, организуется чудесная сценка из прошлой советской жизни.
В это время в приёмную на шум выходит сам Изя. Увидал Толяна, на сестру цыкнул  и приглашает Тольку в кресло, к себе в кабинет. Посмотрел его, в соседней комнате снимок сделал и говорит:
— У Вас, мистер Блинов, пульпит. Лечить начнём сейчас. Этапов будет три, лечение займёт четыре-пять дней. Стоимость как бывшему соотечественнику восемьсот пятьдесят долларов. С местных я беру девятьсот. Вы имеете страховку на зубы?
А Толяну от боли после осмотра аж рот свело. Мотнул он головой отрицательно:
— Плачу, — еле промямлил, — кэш.
— Ол райт, тогда скидка ещё двадцать долларов.
Дал Толяну полоскание, сказал держать во рту две минуты, а сам вернулся ко второму креслу, где предыдущий пациент с разинутой пастью сидит. Полощет Толька зубы и краем глаза на доктора с больным поглядывает. Ничего вроде страшного не происходит. Сидит себе мужчина, ему что-то в нижней челюсти ковыряют, музыка тихая играет. А боль зубная Толькина потихоньку уходит. Правда, во рту так вяжет, и язык вроде как деревянный стал. Лифшиц руки помыл, перчатки поменял, мужику назначил аппойнтмент на послезавтра и к Толяну так ласково:
— Откройте ротик.
Толька хавальник разинул, а доктор маленьким шприцем в десну тюк, совсем не больно. Через три минуты начал сверлить зуб, тоже никаких ощущений. Потом что-то чуть дёрнуло.

-114-

— Это мы Вам нерв удалили, — успокоил Лифшиц. — Теперь положим лекарство на сутки, временную пломбочку поставим и работайте в своём сервисе в удовольствие. С Вас двести семьдесят, можно отдать Мариночке, это моя дочка.
Толька попробовал зуб языком, пару раз цыкнул. Не болит, хорошо. Вытащил триста долларов и сунул в карман халата доктора. Хорошая работа должна и оплачиваться хорошо. Лифшиц был профессионал, значит, заслуживает уважения. А с тех пор, как финикийцы придумали деньги, лучшего способа отблагодарить ещё не изобрели.
— Когда зайти-то к Вам на осмотр?
— Пожалуй завтра, часам к шести вечера, — Лифшиц посмотрел на свой ежедневник. — И маленький частный вопрос. У Вас для Мариночки нет хорошего молодого человека? Она девочка скромная. Мы сами из Гомеля. Встречалась полгода дочка с одним нашим, но не связалось что-то. Ребёнок переживает, похудела очень. Может, есть кто-то на примете?
Толян про себя подумал:
— Ничего себе скромная. Типичная отечественная продавщица — за словом в карман не полезет. Не дай бог такую в жёны получить. Хотя внешне ничего. Скажу Олегу, своему механику. Пусть присмотрится.
День в целом получился хороший. Зуб проклятый совсем не болел. Вроде как и не было его. Солнце светило ласково, поскольку было настоящее бабье лето, по-американски — индейское лето. В автосервисе работы было немного, как раз для Яши и Толика, и, со спокойной совестью, Толян отправился побродить по магазинчикам. Для выступления в ресторане нужно было чуть обновить реквизит. Вот чего-чего, а лавочек, магазинов на Брайтоне было  вдоволь на любой вкус. Можно было купить и поддельного Версаче, и Диора один к одному, как на Пятой авеню, бухарский халат и киргизскую войлочную шляпу, ковёр из Туркмении и домотканые русские половики, которые  производили кустари из индейской резервации. Патефоны с пластинками Тарапуньки и Штепселя, Шульженко и Вертинского и самовары различных размеров и конфигураций.

-116-

Предлагались иконы новодельные и начала прошлого века, церковная утварь и одежда, фарфоровые статуэтки пастухов и пастушек, колхозников и трактористов, флаги, вымпелы победителей соцсоревнования, комплекты незаполненных грамот и значки, целое море значков, почитай, от начала Советской власти. Толян себе прикупил знак «Ворошиловский стрелок», а для  пацанят — пионерскую форму с галстуками и значками. За сущую безделицу в деньгах взял горн и барабан. Пригодится на первомайский концерт. Для Олафа нашёл шляпу канотье и изящную тросточку из бамбука.
— Сделаю с ним номер под Бубу Касторского.
Для Юльки откопал гармошку-четвертушку, как раз по возрасту. Нужно будет только меха починить. От старости кожа в двух местах лопнула.
— Ну, это поправимо. Горн начистим, если надо, покроем золотом. Барабан и палочки лаком вскроем, предварительно обновив красный цвет. Вымпелы, галстуки, флажки и одёжку пропустим через химчистку. Что надо, подгоним по размерчикам. Ну, и с мистером Яшником не мешало бы поторговаться, всё-таки ансамбль с программой, а не какой-нибудь завалящий солист. Мы ему такую ностальгию в концерте соорудим, что через месяц прийдётся ресторан расширять. Пусть этот рыжий не жмётся, долларов сто ещё свободно может добавить и полноценный обед для артистов в день выступления.
Горела в Толяне эдакая творческая одержимость, заставляла воспарить над буднями, и не одному, а увлечь с собой в праздник всех окружающих и близких ему людей. Казалось бы, Хаим, прозаический человек, и тот с Кристой возился над костюмом для Олафа, приходил на репетиции, вносил предложения, и дельные притом. Кстати, идея создания концертной бригады тоже от Хаима. В прошлом году  полетел он с Толяном на десять дней в Орегон вместе с Юликом и Олафом. Места там изумительной красоты, леса, озёра, ручьи с форелью. Небо просто бездонное, такой чистоты, что о городе враз забываешь. Остановились в небольшой деревянной гостинице о двух этажах.

-116-

Двухкомнатный номер, обшитый  изнутри кедром, кровать тоже деревянная, добротный стол, не какой-нибудь пластик, а дуб. Сортир и душевая кабина, правда, современные. Отдельно во дворе финская сауна, но разрешили попариться и по-русски, с веничком. Попросили только на тены воды не лить и специально занесли в парную с десяток гранитных булыжников. Толян для духовитости мяту с шалфеем заварил, свежих веток берёзовых нарезал, с разрешения хозяев, конечно. Сами парились до упора и пацанов вениками обстучали. А чего, пускай привыкают к русскому обычаю. Хозяин и хозяйка, помоложе Толяна, лет сорока с небольшим гаком. Сами из ирландцев будут, фамилия у них на «О» начинается, раньше в городе Чикаго жили. Дочь у них выросла, осталась в городе, а они сюда переехали, на природу. Им эта гостиница и лес с ручьем, и холм, поросший дубняком, берёзами и клёнами, в наследство от родственников достались. Озеро, что в лесу находится, — тоже их частное владение.
Толька к американцам относился снисходительно — во многом наивные, дурноватые, часто малообразованные, иногда просто неграмотные. Мыслимое ли дело взрослому человеку не знать, где Россия находится. Хозяин Тимоти, его Толян сразу перекрестил в Тимошу, трубку покуривал вроде Сталина, но был уверен, что Россия где-то за Мексикой лежит. И водку свою русские делают из кактусов! Но к работе относился Тимоша О'Нейл рьяно. Вставал на рассвете, траву вокруг дома стриг, поливал. Больные деревья в лесу спиливал, а потом на маленьком тракторе во двор свозил для дальнейших нужд. За домом, в полукилометре, имел делянку кедровых и сосновых саженцев в перегнойных горшках. С осени намечал места посадки, копал ямки, а зимой, в январе, деревья высаживал.
В лесу, который Толян с другом и детьми исходили вдоль и поперек, было стерильно чисто. Ни бумажечки или пластиковой обёртки не замечалось. Хотя, по словам хозяина, отдыхало у них за сезон человек триста. Кто по выходным дням, а кто и на две-три недели приезжал. За такое рачительное хозяйствование можно было простить всё, в том числе и незнание географии. Кроме хозяйки миссис Дороти, что вела гостиницу, помогал в работе всего один мужик, бывший ветеран вьетнамской войны, родом с юга.

-117-

 У него после джунглей к тропической растительности вроде аллергии образовалось. А здешняя природа ему в жилу пришлась. Вот и обитал он в городке, за тридцать километров от гостиницы, с женой и тремя сыновьями-подростками.
Толян как-то вечером соорудил собственноручно «царскую» уху из рыбы, которую вместе с Юликом и Олафом поймали в озере. Правильнее, конечно, сказать, поймал он сам, пацанята только мешали своими воплями. Но, тем не менее, каждый из них тоже вытянул по рыбке. Так что уха была продуктом коллективным, тем более, что петуха для бульона выделили хозяева и денег за это не взяли.
На уху пригласили хозяев, работника. Взрослые осаждали навар «Муромцем» уже брайтоновского производства, конечно, не русского качества, но не намного хуже. А пацанам на десерт Дороти напекла блинчиков, но вместо сметаны подала на стол кленовый сироп. Необычно, но тоже хорошо. Взяли тогда на грудь не менее полулитра на каждого. Хозяин отпал на втором заходе, как яйца от продналога. Работник оказался покрепче, видать, армейская служба закалку дала. Но после третьей поллитровки сказал, что, если бы у американцев имелось такое секретное оружие, то они, наверняка, не просрали бы Вьетнам. С чем Толян и Хаим согласились на четвёртой бутылке, когда о'нейловский работник по прозвищу Бакс полностью выпал в осадок. А ещё коллега, бывший авиамеханик!
Гужевали Толян с Хаимом почти до утренней зорьки. Благо, в начале ужина миссис Дороти, прямо по писателю Горькому, сказала, что не желает принимать участия в добровольном упражнении в безумстве. Толян аж поразился. У них в армии, на политчасе, заставляли заучивать высказывания великих людей по поводу пьянства. Так хозяйка почти дословно майора Циперштейна процитировала перед тем, как пошла укладывать Юльку и Олафа.

-118-

Спал Толян беспокойно, приснился ему впервые здесь, в Америке, прежний сон. Опять полярная ночь и северное сияние над ледяной равниной. Правда, мужчины на берегу уже не было, а дева в небесах необычной красоты пела песню голосом Уитни Хьюстон. Да сильно так, что аж голову Толькину звуком распирало. От этого непривычного ощущения Блинов и проснулся. За окном два мальчишеских голоса уверенно и складно выводили на английском незамысловатую песенку «Под небесами Аризоны», которую постоянно мурлыкал Бакс. Наскоро ополоснувшись, Толян вышел на веранду, где завтракали Хаим и пацанята. Перемазанные джемом, мальчишки самозабвенно пели в два голоса, а Дороти и Бакс, чуть в стороне, поддерживали негромко мелодию. Меланхоличный, с перебора, Хаим отбивал такт вилкой по столу.
— Мистер Блинов, у Вас очень музыкальный ребёнок. — Дороти ловко убирала посуду со стола.
— Ну, положим, это не только мой Юлик. Олаф тоже голосистый, — наливая в чашку кофе, ответил Толян.
Пока продолжался этот диалог, дети вытерли замурзанные мордашки и побежали за угол гостиницы кормить соек. Красивые, но крикливые птицы слетались каждое утро на остатки завтрака. Вот и сейчас от кормушки уже доносились требовательные вопли и негодующее стрекотание. Наверное, ещё и пару сорок подлетели подхарчиться на дармовщинку.
Уже и песню мальчишки спели, и Толян расправился с тостами, а Хаим всё меланхолично постукивал вилкой по столу, уставившись на вершину ближайшей сосны. Вдруг неожиданно улыбнулся и сказал, обращаясь к товарищу:
— Толян, а почему бы тебе не заделать детский ансамбль? В рижском Доме пионеров я в такой ходил. И пользовался от этого большой популярностью в нашей школе. На всех вечерах танцевал «Яблочко», ну, и пел пару песен на русском и латышском. У нас с тобой в активе четверо талантливых детей, твоя гармошка и Глашкин самодеятельный опыт. Вопросы материального оснащения, говоря твоим языком, нас тоже не волнуют.

-119-

 В работе и у тебя, и у меня есть свободные дни. В пассиве — отсутствие Дома пионеров, репертуара и хореографа. Но, если пошарить по Брайтону, то окажется, что каждый третий либо из балета, либо из оркестра. Вон в семьдесят втором доме на третьем этаже живёт концертмейстер из Минской филармонии, в ресторане «Калакури» официанткой работает бывшая балерина из Новосибирска, а её подружка Дарья раньше танцевала в варьете в гостинице «Виру» в Таллине. У нас, конечно, не Израиль, где каждый второй бывший творческий работник, но здесь артистического люда тоже хватает.
Идея Толяну понравилась, дело-то было знакомое. Да и, когда с детьми рядом, вроде сам моложе становишься. Ещё хотелось, чтоб внуки свои русские корни не теряли. Всё-таки мы, славяне, вроде и глубже, и добрее американцев. Хотя, конечно, и порас****яистее. Таких дорог, как здесь, нам, наверное, никогда не иметь. И в бытовой мелочёвке мы им сильно проигрываем. Взять такую безделицу как постельное бельё. Ну, в городе там, у Глашки или у Толяна  в квартире, это понятно: наволочки, простыни — всё с цветочками, для детей сюжеты ребячьи — с различными зверюшками и сказочными персонажами, для взрослых — и джунгли, и подсолнухи, или просто разноцветные геометрические фигуры. Но здесь, в Орегонской глуши, за несколько тысяч километров от Нью-Йорка, бельё было отменного качества, на любой вкус и очень красивое, да ещё и с приятным тонким цветочным запахом! Вроде как на лесной поляне уснул. Или плита микроволновая: загулялся, не успел к обеду — на две минуты в печку засунул тарелки, и тебе горячий суп, отбивные или рагу, да что хочешь с пылу с жару. Недаром как-то Хаим, ещё до поездки в Данию, сказал, что рай — это русская жена, английский дом, немецкая кухня и американские быт и зарплата.
— А что же, по-твоему, ад? — спросил  его Толян.
— Ад — это русская зарплата, китайская кухня, квартира в Гарлеме и американская эмансипированная жена, вроде Лизки.

-120-

С той поры памятного орегонского отдыха и готовилась Толяном при участии семьи Хаима концертная программа. И название ансамблю он придумал «Блинчики». Хотя, конечно, какие там Блиновы — Шаховски, Молнерссон, концертмейстер, он же хореограф, Додик Фридман, костюмер мадам Рабинович. Прямо как в старом анекдоте времён Утёсова:
— Абрам, где ты работаешь?
— В негритянском джазе у Лёди.
— А кто там негры?
— Я и Изя. Остальные евреи.

-121-