Бессонница

    
     Лучше, конечно, было бы поспать. Но, не получалось. Не засыпалось как-то, и всё.
О будущем думать было нельзя. Бог не советовал. Ну, не ей лично, конечно, а вообще, так как-то однажды сказал, чтобы не заботились о завтрашнем дне. Обещал, что завтрашнее само позаботится о себе.
     Когда-то бабушка рассказывала, что если бы не её способность вспоминать детство, ну, то ещё бабушкино детство,  до-ленинско-сталинское, когда все ещё живы – и люди, и в людях, и для людей, когда всё ещё настоящее – и Петербург, и царь, и игрушки, и платья, и балЫ, и даже ценности. Если бы не способность жить в  этом  своём детстве, бабушкино сердце давно бы разорвалось на части.
     Но, у неё не было таких бабушкиных воспоминаний, потому что она родилась, естественно,  гораздо позже, и детство её пришлось на «после войны». А, вспоминать  дядей, катающихся на деревянных подставочках из-за простого, такого естественного тогда, отсутствия ног, она не хотела. Потому, что их глаза, по причине  укороченности тел, были как раз на уровне её детских глаз, и в них было такое, что лучше бы туда не смотреть. Она многого  не хотела вспоминать из детства. Нет,  не забыла, а просто – не вспоминала. Хотя, опять-таки, не ей конкретно, но говорил же Бог, что если оставить в себе ребёнка, то можно обрести божье царство.
     Она, вообще, не любила думать о плохом,  а её настоящее было именно таким, и поэтому все "подумывания" о нём она оставила на завтра. Завтра, о котором думать было категорически - н е л ь з я. И она стала думать о вечности. Только вечность,  никак не стесняясь, жила своей жизнью, ей, вечности, было всё равно, что о ней думают. И плевать ей, вечности, было на эти её морщины, на это её сегодня и на её далёкое послевоенное вчера, из которого она выросла.             Вечность – Была. Вечность была безжалостна, она бесстрастно ступала по мокрому саду, по розам, роняющим последние лепестки, и поливала дождями осень.
     И от этого почему-то захотелось думать о смирении. И она смиренно думала: что же делают люди здесь, в вечности, что в этой вечности делают увядшие розы и опавшие листья, и кому надо было разместить в вечности нашу, такую конечную,  жизнь? Сад вянет, чтобы уступить место новой весне, а люди уходят, чтобы уступить место новой войне?
     Но  она не любила думать о плохом, и заснула. А во сне ей приснилась песня.
    
Вылечи душу, Бог,  –  перелом крыла.
Гипс превращают в мрамор две тыщи лет.
Ты же вернёшься, или опять дела?
Ждём. Приходи, как радуга, чтоб – для всех…

Свечи, друзья и вечер в просвет окна,
кухня, и абажур,  и плевать на вид.
Там во дворе, где завтра была война,
детство, щенком бездомным опять скулит.

Утро в окне размажется по стеклу,
«Завтра» придёт и выберет - что кому...
Но, умирать, умирать, умирать щенку,
чтобы родился Волк, умирать ему.

Слушай, давай оставим  себе щенка,
он же такой смешной, загляни в глаза.
 – Ну, дай скорее лапу, и вот щека.
Видишь,  простил... и руки мне облизал.