Саваоф или соломенный остров

Владимир Калуцкий.
член союза писателей России.

               
                Рассказ


                Кто сеял зло – себя не утешай:
                неотвратим твой жуткий урожай.


       Одиннадцатого числа месяца августа принесли мне телеграмму о кончине деда Макара на хуторе Поднебесном, в моем старом родовом гнездышке. Не посчастливилось  мне там бывать последние лет тридцать пять: как ушел по армейской дорожке в жизнь, так и не приводила она меня пока обратно. Конечно, иногда порывался съездить на родину, особенно когда она, жизнь эта, допекала до самых печенок. Но вот выкручивался пока, хотя от земляков и друзей окольно узнавал о кончине того или иного хуторянина и где-то под самым сердцем постепенно вызревала грусть об умирающем хуторе. Там еще жила Соня Подоплелова ( я сам себе не признавался, что единственная )  моя первая любовь. Не столько память ума, как память сердца о ней оставалась всегда со мной. И из-за нее тоже как бы ни  кидала судьба по миру,  нигде никогда не чувствовал я себя своим. Разные города видел, на многих квартирах стоял, обживался, клеил обои, шкафы какие-то покупал. А все-равно знал, что настоящее мое место там, на хуторе Поднебесном.  Жизнь – она, как яблочко – сколько ни катайся по блюдечку судьбы, а остановится непременно на серединке – в том месте, где ты родился когда-то.
     Ну вот.
     А  тут как раз вышла мне отставка по всем статьям. По чину моему крупнозвездному назначили  пенсию. И бобыльскую свою квартиру на восьмом этаже чуть не посередине громадного города по утрам стало покидать незачем. Замкнулся главный жизненный круг, а потому телеграмму  воспринял я как возможность соскользнуть на круг иной, меньший, как колечко, но все-же обещавший новые ощущения и жизненные заковыки.
    Собрать чемоданчик было делом минут. Да и собирать не пришлось – он еще с последнего гарнизона стоял , держа в себе все нужное для скорого подъема. Бинокль вот только засунул между нежными конвертами белья и цифровой диктофон – подарок от подчиненных при выходе в отставку. Ну – всегдашнего спутника, наградной ТТ на дно чемодана завернул в ветошку. Ну – вместе с чехлом вынул из чуланчика укороченную «трехлинейку» образца 1891 года, засунул в багажник.  Зачем оно мне, это «богатство»  – сам не знал, хотя проявилась тут многолетняя привычка наперед  быть готовым к разным неожиданностям. Знаете – я даже машину всегда паркую так, чтобы ничего не загораживало дороги для быстрого отступления. Такая готовность много раз выручала. 
     Машина у меня с виду плохонькая - старая «копейка» с плешинами проржавевшего кузова, с едким сизым дымком из под него, с паутинкой трещины в правом углу лобового стекла. Она столь неказиста с виду, что дорожные инспекторы никогда меня не останавливают. Понимают – взять с владельца такой машины нечего, а выявлять неисправности – уморишься протоколы писать.
   Но это с виду. А изнутри  у меня  идеальный обогрев и вентиляция, с дверками и стеклами проделаны всякие штучки-дрючки, на какие армейские дембеля горазды. Моторчик шелестел цилиндрами, словно ветерок по листочкам и вообще машина у меня жила не вещью, а другом. Знал, что в нужде она вывезет.
   Вот и поехал  я утром другого дня на свой хутор. Мундира не надел, а повесил его на плечиках сзади, у правой дверки. Хотелось, знаете ли, перед хуторянами предстать при всем параде. Много ли родные палестины взрастили полковников? Да и откуда там было появиться ярким людям: у нас даже начальной школы не было, а в восьмилетку  ходили за двенадцать километров.
   Вообще с нашими хуторами чудеса происходили. Некогда, во времена Столыпина, там  и мельницы ворочали крыльями, и локомобиль был, хоть и один на всю округу. А округа – это шестнадцать хуторов Верхневежской волости. Старостой был там человек по фамилии Дубяго. Я потом на острове Сокотра знаком был с русским консулом с такой фамилией. Оказалось – он внук того самого старосты  Вукола  Дубяго. Слышал – нынче бывший консул в МИДе в больших чинах пребывает. А в Отечественную один из них Героем Советского Союза стал – бюст его у хуторского клуба поставили.
   И  корни всех нас и всех этих дубяг произрастают из дореволюционного прошлого. А как пришло на Русь красное лихо, так и захирели хутора. Вначале раздробились они на мелкие колхозы, потом прочесала их чекистская гребенка, а при Брежневе совсем объявили их «неперспективными». В шестидесятых годах, когда я  оставил родные осины, на хуторе еще электричества не было, но доживали свой век могучие старцы,  помнившие Цусиму и броненосец «Потемкин». Одним из сих великих и был дед Макар.
    Собственно, сама по себе телеграмма не сподвигла бы меня на поездку. Мало ли родных и знакомых почиют в Бозе без нашего присутствия? Троюродный брат Иван, отправляя телеграмму, знал, чем меня задеть. Да и как оставишь без внимания сей редкий случай, ведь я, грешным делом, считал, что дед Макар уж лет, эдак… цать, как освоил погост. Вот – посчитайте сами: при Государе Николае Александровиче он состоял урядником в лейб-гвардейском конвое – это ж почти сто лет назад! Стало быть – родом он из девятнадцатого века. Разве ж можно так бессовестно долго жить?
     Вырулил я за город, свернул на южную, обсаженную сплошной лесополосой номерную автодорогу, радио включил. Люблю его, негромкое: чтобы и слышно было, и не отвлекало от дороги, и мыслям не мешало. «Маячок» бодро сообщил мне, что «…Московское время девять часов пятнадцать минут, а на наших волнах духовная музыка Джованни Палестрины». В салоне мягко возникло и окрепло католическое многоголосье и  лад ему я отстукивал пальцами по шнурованному обводу рулевого колеса.
    Этот дед Макар брату Ивану был родным дедушкой. Причем, на всю округу слыл он за редкое брехло. В сарае старый держал столярную …мастерскую – не мастерскую, а так – забегаловку. Во весь ее хлыст стоял  длиннющий верстак с приспособлениями для колдовства над досками,  в уголке – громоздкие тиски с жирным винтовым воротом. Редкой достопримечательностью была  дощатая полка, закрепленная с одной стороны на железный костыль, а с другой – на скромненький такой, похожий на длиннющий гвоздь, трехгранный штык от русской винтовки. Эта скромность, почти игрушечность штыка, делала  угол столярки неуютным и для нас, пацанов, страшным. Штык пугал и притягивал многих, и не зря сюда постоянно забегали хуторяне.  У  деда Макара можно было выточить или выстругать любую деревяшку, и еще – послушать его выдумок. А уж тут Макар был дока.
    Потому и забегаловка, что забегавшие тут ютились постоянно. Дед курил какую-то вечную недокуренную цыгарку, загнутую концом кверху и покрикивал на сына, орудовавшего у верстака. Сам дед в мастерской палец о палец не ударял, но все почему-то держали его за приличного столяра. И каждый день с самого утра дед Макар нес околесицу, сын орудовал рубанком или иным чем, а ротозеи слушали байки. « О четырнадцатом годе, - говорил он к примеру – я с инператором Николаем стречал французского царя. Царь тот именовался Пуанкарой потому, что одежкой на петуха смахивал. Шапка у его с пером, на пузе золотые галуны, словом – пуанкара, он и есть пуанкара. Мне Николай Александрович, царство ему небесное, кровавому, приказал ухо держать востро. Ты, дескать, Макар Аверьянович, у меня самый главный советник и хранитель тела, а потому будешь первым пробовать самогон, что французы к столу подадут. Надо вам заметить, что гостили мы тогда с Его императорским величеством на французском военном пароходе. Ну, я не будь дурак, и нарезался в дымину. Самогон у них поганый – горелой сливой отдает. Царь-то по птичьи клюнет из рюмочки – и так в сторонку мизинчик отведет, дескать, наша казенка вкуснее будет. А я по полной да по полной. Ну, Пункара  велел меня в свою каюту отвести , чтоб я протокола не портил. Лежу я этак пьяный на хранцузской кровати, - над головой телефон. Большой такой, наподобие  ведра и трубка на ем железная, вроде вон чугунной втулки на тележное колесо. Оно б может, и обошлось, кабы я заснуть успел. Да тут он и затрещал. Я трубку с крюка снял, к уху приложил. Тяжелая такая трубка, и холодная. Оттуда мне сообщают: все, дескать, ваше благородие, господин Пуанкара, готово, и ждем только вашего милостивого разрешения. Я сдуру и брякни: разрешаю, говорю, действуйте от моего имени и без опаски, а в самогон сливы впредь не добавляйте, потому что от этого случается изжога. Ну –и заснул. Проснулся – грохот кругом, люди бегают, суета, словом. Я солдат, первым делом вспомнил о присяге: мое дело царское тело беречь. Выскочил на палубу – а кругом самолеты с крестами летают. Бонбы так и сыпют кругом, так и сыпют. Я – к царю, а он меня за грудки: сукин ты сын, говорит, Макар Аверьянович, ты ж  от имени Пуанкары  немцам войну объявил по пьянке. И за такой свой подвиг я  сажаю тебя на три дни под  арест».
    Кто-то спросит по наивности: как же ты по телефону говорил, ежели французского языка не знаешь? На такие мелкие уколы рассказчик обычно не обращал внимания, но потом, в каком-нибудь другом рассказе он непременно вставлял иностранное словечко и некоторые слушатели тогда подумывали – а вдруг старый и впрямь  некогда отирался в самых верхах?
    … Да, чудные старики уходят. Жизнь им досталась – не приведи Господи, а ведь почти до ста лет все тянут. Мы, нынешние – жидковаты. Я как-то подсчитал, что за свои годы потерял почти три тысячи знакомых мужчин и около сотни женщин. Жить бы да жить им еще, как говорится… Спешим, торопимся к великим делам, а ведь сказано в Писании:  не
можешь продлить свою жизнь  на полмига, а мнишь о многом. Если не можешь сего малого, то как замахиваешься на большое? Дед Макар вон даже войну объявил, а все равно помер.
   «Кому повем печаль свою?».
   Лениво, словно  сельский двор, дорогу пересекала черная кошка. Непроизвольно  нога коснулась тормоза, но я внутренне чертыхнулся и прибавил скорости. Кошка едва успела вытащить из-под колеса хвост. Чушь, конечно – предрассудки – но всегда есть что-то беспокоящее в перекрестном курсе пепельной мурлыки. Да-с…
   «Московское время девять часов пятнадцать минут – пискнуло радио. – Как нам сообщили, сегодня утром в столице Ирака Багдаде совершен беспрецедентный теракт – инсургенты взорвали автомобиль со взрывчаткой на территории госпиталя межнациональных сил по поддержанию порядка. Есть многочисленные погибшие и раненые. На месте катастрофы работают медики и священники Антиохийской церкви и Святого престола. По мере поступления сообщений с места катастрофы, мы будем включаться в прямом эфире. А пока послушайте музыку Джованни Палестрины». 
   Звуки мессы словно придавали усердия мотору. Машина шла стремительно по полупустому шоссе и я подумал, что при такой езде смогу запросто доехать хоть до того же Ирака с  инсургентами. Пока путешествие обещало только хорошее.
    Километрах в трехстах остановился перекусить и с удивлением обнаружил, что солнце все еще не забралось к зениту, хотя внутренние часы подсказывали полдень. Насторожила и стрелочка бензобака – она  словно приклеилась к делению ; бака, хотя должна бы уже лежать на нуле. «Устаешь, брат» - сказал я себе, но уж совсем обеспокоился, услышав по тому же «Маяку» уже знакомое: «Московское время девять часов пятнадцать минут. По последним сообщениям из Ирака, там сбит транспортный «Геркулес» сил коалиции. Имеются многочисленные жертвы. Правительство Соединенных Штатов готовит по этому случаю особое обращение к нациям и народам. Мы будем держать вас в курсе событий, а пока послушайте музыку Джованни Палестрины».
    …Приехали…То-то мне с утра небо не нравится – вроде и безоблачное, а какое-то серенькое, на манер  мешковины. Горизонты по нему словно размазаны и трасса пустая – встречных уже часа два не было. А посты ГАИ куда подевались? А заправочные станции?!!
   Ау, люди!!!
   Я не закричал, но уже готов был к этому. Я вдруг вспомнил какой-то фильм  с разбившимся героем, который продолжал ехать думая, что попал в иное измерение. А был он уже на том свете…
   Где я миновал точку невозврата? Черная кошка?...Черта с два – в кошек мы не верим. Тогда телеграмма? Но с момента ее прихода все текло обыденно и привычно.
   Мимо меня, обдав перегорелым солярным дымом, протянулся перегруженный автопоезд. Мелькнул цветными занавесками автобус, со встречного направления показался эскорт черных гробоподобных автомобилей в сопровождении переливчатых мигалок на милицейских машинах. Трасса опять текла железной рекой, и мне не оставалось иного, как в эту реку погрузить и свой утлый челн - «копейку». А, может, вернуться?
    А что это изменит7 Если со мной произошло нечто, так оно закончилось. А если ничего не произошло – тем более – путешествие надо продолжить. И спасибо случаю, что бензина в баке не убывает.
   Решительно утонув в  сидении, я вырулил на дорогу.  Через пару минут справа промелькнула заправка, потом  из-за поворота вынырнул пост ГАИ, но милиционер с белыми поясом и кобурой даже не повернулся в мою сторону.
   И я притопил. И Джованни Палестрина тешил меня переливами клавесина, и я  совсем успокоился. И  как-то не заметил постепенно опустевшей трассы, и нового нависания неба-мешковины и только голос диктора ткнул меня в самое сердце нелепой фразой «Московское время девять часов пятнадцать минут».
    Я уж решил  было остановиться и, может быть – даже повернуть обратно, когда , словно из-за уха, сзади сорвался ярко-красный «Ягуар» с тупой копрессорной попсовой музыкой в нем. Ягуар в десяти метрах присел, запнувшись, и из него выбросили на обочину девушку. Пока я к ней подкатился,  «Ягуара» и след простыл. 
    Из всех своих академических познаний меньше всего я постиг медицинские. Терпеть не могу крови, суставов, чужой плоти. Но именно эти познания мне теперь и нужны оказались. Девушка лежала в пыли с закрытыми глазами и не дышала. Я суетливо перемял свои  враз высохшие пальцы и попробовал нащупать ее запястье. Она со стоном, но легко, выдохнула и открыла глаза.
   В придорожной пыли, в разодранных на коленях белых брюках, все с той же короткой , под мальчика, стрижкой, пере до мной лежала …Сонечка Подоплелова! Сомнения в том, что  схожу с ума, развеяли ее слабые удивленные слова:
   -…Володя?..!!...ты!..?
  В мозгу вспыхнули огненные точки и он начал анализировать ситуацию со скоростью ламповой ЭВМ  Генерального штаба;
   а) настоящей Валентине теперь полтинник с хвостиком, и ею быть выброшенная из машины девица не может;
   б)  согласно пункту «а» знать она меня не может, но знает: следовательно – пункт «а» можно считать ошибочным;
    в) поскольку пункты «а» и «б» входят в явное противоречие друг с другом – задачу считать неразрешимой.
   Лампочки погасли и ЭВМ отключилась. Генеральный штаб, как всегда, ушел от ответа. Я дернул головой, стряхивая одурь, и подал ей руку, помогая подняться:
   -Мы…знакомы.?.
   -Да брось ты! – она попыталась натянуть на дырявое колено брючину и засмеялась так, как умела только она. Я смирился со своим сумасшествием и  сказал:
   -Но так не бывает…У меня жизнь позади, а тебе лет двадцать, пожалуй?...
   Она  элегантно стряхнула пыль с волос и поправила:
   -Восемнадцать. И три дня назад я проводила тебя в Армию!
Лампочки ЭВМ попытались включиться, но короткое замыкание в мозгу парализовало их. Я махнул рукой на всякую логику и включился в абсурд:
   -А потом я посадил тебя в «Ягуар», чуть не надругался и выбросил на обочину.
   Она внезапно – как умела только она – взвихрила на моей голове волосы и задумчиво сказала:
   -Куда тебе!.. ты ж у нас карась-идеалист. Вон – к пенсии на «копейку» только и накопил. Нет – «Ягуара» этого полковник милиции Шестаков купил своему сыночку-гаду Венечке. Я после твоих проводов в райцентре у тетки  задержалась – а тут они на автостанции подкатили. «Садись да садись, землячка». Ну – и села. На обочину.
   -Полковник Шестаков – это кто?
   -Да братец твой троюродный Иван Никанорович. Он начальник районной милиции – а у нас на Поднебесном целое имени развернул. Вот сыночек его там и заправляет. Гад.
   -А ты по-прежнему живешь с родителями?
   Она глянула на меня, как и следовало ждать – как на ненормального - и сказала:
    - Померли они. Давненько уж.
   И добавила, словно забила в мою голову ржавый гвоздь:
   -У деда Макара живу при забегаловке. Небось – помнишь старого брехуна?
   Мимо нас бешеным вихрем пронесся мрачный джип в сопровождении воющей милицейской машины. Валентина поднялась, козырьком поднесла  ко лбу ладонь и сказала, провожая машину взглядом:
   -Венечка-гад ворует иномарки, а папашка его помогает ему перебивать номера в своем гараже на Поднебесном. Пизнесмен,гад.
   В новой Вале мне что-то не нравилось. Из той чистой она превращалась в откровенно вульгарную. Словно прочитав мысли, она коротко махнула рукой:
  -С кем поведешься… Садись – поняй давай, дед уже беспокоится, поди.
   И опять она так коснулась моих волос, что я вспомнил, что помимо логики есть в мире еще что-то стоящее, настоящее.
   Мы сели в машину, и радио радостно сообщило нам о том, что «Московское время девять часов пятнадцать минут». И добавило : «Ради разрядки напряженности в районе Персидского залива американское командование решилось на превентивный ядерный удар по Басре и Тегерану». И с моей подсказки диктор привычно добавил: «А теперь несколько минут музыки. Звучат квартеты Джованни Палестрины».
   И под эту музыку мы подъехали к Поднебесному.
   Боже, что за унылую картину представлял теперь в бинокле мой родной хутор! С меловой верхотуры, где мы теперь стояли, он выглядел неким буро-зеленым завихрением, закрученным вокруг того места, где некогда стоял клуб и где я служил заведующим. Словно неведомая небесная галактика упала в излучину речки и осталась тут забытой и жителями, и астрономами. Даже в этом моем убогом краю на границе губернии уже не осталось таких  забытых поселений. Брошенные улочки с заколоченными  хатами под соломенными крышами, замшелая плотина, сдерживающая дремоту зеленой воды пруда, едва различимая дорожная колея в мощном травостое.
    С трассы, с меловой кручи, хутор лежал, как на карте-двухверстке. На правом крыле хутора, у плотины, словно подпирая сияющими медными крышами  крутое лбище холма, лежало имение полковника Шестакова – так подсказала Соня. Да я и сам вспомнил, где стояла их хата. На прежнем месте, в середине карты, задыхалось в бурьянах хуторское кладбище, где давно уже никого не хоронили. А ближе к самой меловой круче, у длинного строения, крытого новой золотой соломой,  различал я старое подворье деда Макара. И уж коли крыша новая – стало быть – и впрямь под нею люди живут. И еще я мельком – дурацкая военная привычка – подумал, что дедовы постройки легче  штурмовать фронтально, поскольку организовать широкую оборону там затруднительно. А вот подворье братца Шестакова хорошо простреливать с возвышенности, там все ходящие – как подвижные мишени.
   Не нужны мне тут эти знания!
   Передо мной, как воспоминание о прошлом, в границах ХХ! века, лежал забытый людьми и Богом соломенный остров. И. если бы не Соня рядом, я посчитал бы, что на хуторе давно почти заглохла всякая жизнь.
   Но хутор жил не только фактом наличия Сони. Я увидел, как со встречной стороны на хуторскую дорогу сворачивает грузовик. Не удивляйтесь тому, что я  грузовику удивился. Это была знаменитая фронтовая «полуторка» - автомобиль ГАЗ-АА, с прямоугольными надколесными крыльями и водителем в застиранной до белизны гимнастерке. Я успел заметить широкие усы шофера и серебряную медальку. «Полуторка», едва не надломившись, скатилась с насыпи и заколотила всеми железными и деревянными  сочлениями, стремясь   в сторону  забегаловки деда Макара. Сверху было видно, как по щербатому кузову ее елозил, утыкаясь в углы, необитый деревянный гроб.  Мы сели в свою машину и покатились вниз, не запуская двигателя. Сказалась дурацкая привычка экономить на спичках.
     Так тихо, впритык к «полуторке»,  мы и остановились  на  широком дворе его столетнего хозяина. Мы с Соней еще не успели дверки раскрыть, как военный шофер выскочил из своей кабины, мерно подошел к заднему борту и откинул его с крюков. Борт упал, и солдат легко, лишь коснувшись сапогом петли на доске, вспорхнул в кузов.
   -Дед! – зычно крикнул он, - Иди, принимай паразита.
   Он примостился на правый борт, достал кисет и принялся заворачивать цигарку. Высек кремнем из кресала искру, подул на нее – и потом  глубоко затянулся, мощно пустив сизые струи через нос. И только после этого, нимало не удивившись, принялся разглядывать нас и нашу машину. Увидел мои звезды на погоне кителя за окошком салона «копейки» и – бровью не повел.  Потом  заговорил так, словно мы давно уже в курсе его дел:
  - Шестьдесят лет каждый день к районному МОРГу езжу.  Все ждал, когда этот гад Горевой окочурится. Мне нельзя допустить, что б его с воинскими почестями похоронили. Мы его с дедом теперь  свиньям скормим. И живучий оказался, зараза!
   - А это он про свою поруганную честь рассказывает – услышали мы из глубины двора, откуда появился старик в фуфайке, подпоясанной широким солдатским ремнем. Я еще не успел глянуть на него, но голос уже выдал говорившего: дед Макар!  И впрямь – он. Но только какой-то непохожий – вроде копии с настоящего Макара. Шире прежнего, кудластее бородой и венчиком кругом лысины и не прихрамывает, как раньше. Он походил на отражение настоящего Макара в зеркале из комнаты смеха. Впрочем – давненько мы виделись – мог и подлечиться.
  -Давненько. – Согласился дед, подойдя к нам. –Ты, унук (Макар приходился мне двоюродным дедом) совсем от дома отбился. Да и не тока ты – у меня хозяйства – краю нету – а помощников тока двое осталось – вон Сонька (указал пальцем на прилаживающую к коленке оборванную часть брючины мою попутчицу) , да вон Мишка Дубяга. А у меня локомобиль, да свиней легион. Я вон огонь под котлами не тушу – погоду на весь свет завариваю.
  Дед говорил по старинному, как однодворец Яков из «Живого древа» у Бунина. Да он и был из настоящих – кондовых! – однодворцев.
   Я сразу не придал    его первым  словам значения, зато весть о Дубяго не пропустил мимо ушей. Глянул пристально на солдата в кузове: и впрямь – одно лицо с тем, который бюст.
   -Но ведь Герой  Дубяго на фронте погиб, - остановил я деда.
   -Ну да! – удивился Макар и лукаво глянул на кузов, - а это хто разбойника Горевого привез?
   Соня оставила затею с ремонтом джинсов и сняла налет тайны с непонятного мне разговора:
   -Когда  дяде Мишке  дали Героя, то он Звезды своей не получил. А пришла бумага – погиб на фронте. Звезда ж , своим чередом, возьми да и приди  в военкомат. А там тогда военкомом полковник  Валерий Горевой был. Он старого Дубягу, отца дяди Мишки, вызвал в военкомат. Вручил ему при свидетелях Звезду и Грамоту, сфотографировал все. А потом напоили деда Семена, отняли и то, и другое, а деда выпроводили. А  когда  все поутихло – Горевой возьми да и впиши себя в геройскую Грамоту.  Так и стал героем войны и особо почитаемым ветераном. Всю жизнь за чужой счет жил.
  - А как мне дед Макар сообщил про это, - подал голос старшина из кузова, - то я все бросил,  и на своей «полуторке» - сюда. Так и ездил день в день в город, ждал, когда он околеет. Вот нынче и дождался. И пока они там комиссии по похоронам составляют да подушечки под мою Звезду шьют – я его и умыкнул. Мы его с дедом Макаром еще в сорок шестом осудили – теперь приведем в исполнение!
   Он затушил цыгарку о крышу кабины и по-старшински приказал мне:
   -Ну-ка, прими с того краю.
   И толкнул гроб на меня.
  Я принял деревянный ящик на плечо и сразу понял, что становлюсь участником преступления. Наверняка тела уже хватились, и его пропажа для маленького городка беда посерьезнее, чем пропажа головы Берлиоза у Булгакова. Тут теперь такое завертится!
   -Непременно завертится, - подтвердил дед Макар, подставляя плечо под другой край гроба.  Окончательно домовину приняли Соня и мягко спрыгнувший наземь Дубяга.
   Мы понесли покойного лжегероя к дому. И с каждым шагом  росло мое удивление и недоумение. Прежде всего поразило – бюст дяди Миши стоит теперь как раз посередине двора. Под ним старые жестяные венки их тех, что по весне выбрасывают с кладбищ за ненадобностью. По окоему, глухой стеной к открытой местности (откуда легко наступать фронтально) и бесчисленными дверками во двор – закуты. Оттуда  пятнышками пятаков хрюкают грязные свинью Фоном  хрюканью подрагивает мощный гул мириад золотистых мух.  И окружают бюст героя  шесть громадных котлов – как жертвенники. Под котлами шевелится алый огонь и большая белая собака  лежит у кучи наколотых дров подле. Собака спит, умная  голова ее покоится на мощных передних лапах. Уши живут отдельно, чутко поворачиваются за нашими шагами. Из трубы локомобиля у отдельного сарая выталкивается пар, отдающий мокрым мочалом. 
   Своего полкового санитарного врача за такое я бы сразу отдал под суд. У нас тоже был случай со свиньями: солдат из подсобного хозяйства приходит к начальнику и говорит: «Товарищ прапорщик, свыня здохла». Прапорщик пришел, посмотрел, велел закопать. На другой день солдат опять: «Товарищ прапорщик, ще свяня здохла».  Начальник забеспокоился, позвал ветеринарного врача. Оглядели свинью, Вроде здорова – жить бы да жить. А делать нечего, велят солдату: закопай и эту. На третий день солдат, как призрак, возник на пороге канцелярии. Прапорщика аж подбросило на кровати: «Как! Опять!»  Солдат только руками развел.
   Тут уж собрали  консилиум. Приехал  врач из дивизии, из штаба округа лаборанта прислали. Шутка ли дело – вдруг эпизоотия какая! А вся армия в те годы на подсобной свинине только и выживала…Так вот – взяли анализ и оказалось, что покойная свинья издохла три дня назад от варева с патефонными иголками. И он ее одну три дня подряд показывал нашим дуракам.  А двух ее якобы издохших, но живехоньких,  подружек предприимчивый солдат продал барыгам с городского рынка. Я того солдата наказал не очень, а ветеринара выгнал из полка. Потому, что солдат свое дело знал, а доктор – нет. Ведь, кабы не жадность, солдат мог бы не частить, а продавать свиней  вразбивочку. И не скоро при такой ветеринарии мы бы его раскусили!
      У деда Макара, видно по всему, свиней можно воровать десятками – не убудет. И куда ему такая прорва ? Мы поставили гроб на лавку у хаты, и дед сказал:
    - А это не свиньи, унук. Это натуральные черти.
   Видимо – допекают они старого, если так  о потенциальной беконине отзывается. Старшина сходил к машине. Вернулся,  держа в руке фронтовой ППШ с круглым диском и без ремня. Дед мельком поднял на него брови, коротко спросил:
   -Думаешь?
   -И думать нечего, - ответил тот и покосился на меня: - полковнику-то зачем наши хлопоты?
    -А яму Ванька телеграмму отбил, - дед глядел теперь прямо на меня. Добавил: - Ваньке свидетель нашего разгрома нужен, шоб перед иниралом отчитаца. У Ваньки своя Пуанкара есть. Ежели  Горевого от  нас не вызволит – труба Ваньке. Али грудь у крястах, али голова у кустах. Так шо ты, унук, - обратился опять ко мне, - на хуторе не случайно, а  по великому делу. Тока Ванькя зря думая, шо это он тебя вызвал. Это я вызвал! – ткнул Макар себя в грудь толстым, растрескавшимся пальцем.
   -Да ну?, не поверил я.
   -Ну да!, подтвердил Макар. –Вот ты мне скажи – скока сычас  время?
    И я враз словно в кипяток окунулся. Черт возьми – ведь видел же раньше, что со временем нелады! Надо бы сразу назад повернуть - нет, как баран, все ехал от одной нелепицы к другой. Словно в иную реальность попал.  …Соня молодая, шофер погибший, дед вечный…
   -Но ведь ты дед Макар? – неуверенно переспросил я
   -Так ить тут как глянуть…
   -Да как ни гляди, -завелся я, - и хата твоя. И если в забегаловку загляну – то и штык в стене найду.
   -…Найдешь…
  -А время тут при чем?!
 Дед Макар застенчиво повертел в пыли носком старого солдатского керзача и  выдал:
   -Я ишшо и погоду у котлах с поросячим пойлом завариваю.
   -Может -  ты Бог? – я уже не держал себя.
   -Можа и Бог, - легко согласился деда Макар и  указал на котлы, - да ты ступай, сам полюбуйси. Соня, - повернулся он, - проверь там, унучка, усе я верно разбавил, али не.
   И пока Соня шла к котлам, дед Макар сказал, умильно на нее глядя, - Она у меня художница. Страсть какая премудрая.
Да ты ступай с ней, полюбуйся на мою вареву.
   Ну что мне оставалось делать посередине сумасшедшего двора! Я , как дурак, подошел к котлам.
  В первом же из них на  подрагивающей жирной пленке  мутного пойла легко читался рисунок с обводами…Автралии!. Я метнулся к другому котлу. Южная Америка!! Третий котел: Африка!! В соседнем – Евразия!!!  Под пятым котлом  дрова не горели и в нем самом ничего не кипело – на водяной пленке покоилась жирная клякса Антарктиды. Шестой котел ходил ходуном, и  сквозь заверченный циклоном над ним шлейф пара  хорошо читалась Северная Америка. Дед уже стоял рядом и показывал пальцем в самую середину котла:
    -Вишь  какой тайфун я заварил! Тайфунище. Как назовем?
    - Макар, - сказал я, сам не зная почему, и хозяин согласился:
     -Ну – нехай будя Макар – такого названья ишшо не было. А потом я другой совастожу: тот Унук Володя назову.
    -Спасибо за честь, - стал отнекиваться я от сомнительной чести, но дед пригрозил:
    -Ты мне тут не хозяйничай, а то навечно на хуторе останешься, как вон тот батрак.
    Я глянул в сторону сараев, куда указал дед, и увидел там странную фигуру. Некто неуклюжий, в синем рабочем комбинезоне, левой рукой тянул за собой на  веревке невероятно худущего теленка. Но еще нелепее  выглядел на плече батрака громадный куб  мутного аквариума. В аквариуме брюхом вверх  плавала большая золотистая рыба. Рыба, впрочем, время от времени дергалась, пыталась стать на ребро, но тут же  опять опрокидывалась в неживую позу. Дед Макар неожиданно стал свирепым и закричал батраку:
   -Что ж ты, Фернагий, скотину на задворках не приколол? Я ж тебе велел больше с теленком на мои глаза не показываться! Да рыбу выплесни – сдохла она. Распрямись, наконец: ты ж нормальный человек, а не Плюшкин какой-нибудь, чтоб отжившее свой век собирать…
   Тот, кого назвали Фернагием, испуганно дернулся, крепче прижал к  плечу аквариум и еще  энергичнее повлек теленка через двор. Мы все трое подождали, пока он исчез в дворовой калитке. Дед сокрушенно сказал:
  -Вроде нормальный мужик, а отделаться от теленка и рыбы никак не может. Какой с него работник с такой обузой? Хоть гони со двора.
   -Ну и гнал бы.
  -Нельзя, - за деда ответила Соня. –Он огонь под котлами держит. Способность у Фернагия редкая – умеет пламя  между пальцами из ничего возжечь. Дед-то наш прижимистый –  спички надвое щиплет из экономии…
   И тут меня завело.
   -А ты, -неожиданно закричал я прямо в лицо своей тайной любви, - ты чего тут  ошиваешься?! Мы ж ровесники – а тебе все годы нипочем. Так и будешь вечно жить  свинаркой?
  Соня не обиделась и опять мягко коснулась моей головы. Я  враз успокоился, а она  мягко сказала:
   -Дед же объяснил – я художница. А художники не стареют.- Она повернулась к Макару: - дед, я успею ему показать эскизы?
   Макар согласно качнул бородой и мы пошли к крыльцу жилого дома. Прямо у двери дед потянул руку и извлек из почтового ящика газету. Развернул и показал мне заголовок:
   -Вишь – районку выписываю. Называется она, правда – ни в тын, ни в ворота: «Знамя труда». Видно - ихний художник лучшего не придумал. Но иногда встречаются прямо перлы. Да вот! – дед запнулся на пороге И,  хохоча, указал на разворот своим корявым пальцем. – Глянь, опять про меня пишу!
   И ткнул мне газету. Я увидел стих и прочел, под злой смешок хозяина:


         ВСЕВЫШНИЙ
   Он говорил им: не убий!
   Но люди шли, и убивали.
   Так было позже – и в начале,
   Хоть говорил Он: не убий.

   Он говорил: не укради!
   Но люди шли – и воровали.
   Так было позже – и в начале,
   Хоть говорил : не укради.

   Он говорил им: возлюби!
   Но люди шли – и не любили.
   И оставались в мрачной силе,
   Хоть говорил Он: возлюби.

   И все же верили в Него,
   Большого и  благого Бога,
   Превознося молитв премного,
   Но  Он не может  ни че го.
      
    Подпись под стихом стояла странная:  Велитир. Дед взял у меня газету, смял и бросил в плетеное лукошко подле крыльца что служило ему урной. Он сказал:
    - Я этого Селитера ишшо  ужучу! Я покажу, как ничего не могу. Моду узяли…, - дед толкнул дверь, пропуская сначала Соню,  потом меня. – ладно уж сатане простил его слова, какие он мне при одном докторе сказал: «Мол, человеку на Земле так худо, что даже я щажу его покуда». Так то сатана!  А тут – Селитер! – дед досадливо махнул рукой, пройдя в горницу  замыкающим. Я поправил его через плечо, озирая странное жилое помещение:
   -Не Селитер, а Валитир.
  -Без разницы, - сказал дед, усаживаясь на длинную непокрытую лавку. И приглашая то же сделать нас.
   Но я стоял столбом.
   Я о таком читал у классиков. «В хате убогой Зимою крестьянка меня родила» - вспомнил я Исаковского. Наверно, тут он и явился миру. Тут же, наверно, заполнялись первые страницы жизненных метрик и Якова Пасынкова, и бунинского Герваськи и еще многих, о ком сам же дед сказал словами Писания :имя им легион. Тысячелетняя Россия вышла из этой горницы! Прямо посередине  нее,  вместо лампы, на крюке висела, затянутая паутиной, на манер чума, детская  люлька. Давненько, как видно, не качали в ней младенца! Я почему-то глянул на Соню, и она отвела  глаза, чуть зардевшись:
   -А за то вот! – указала она на длинный голый стол у простенка между окнами. На нем лежали свитки ватмана. Соня подошла и поманила меня, разворачивая и разглаживая листы: - Смотри – эскизы!
   На листах я различил линии контурных карт, поверх которых лежали карандашные  вихри циклонов и антициклонов. Соня лукаво свернула их – и показала новые – с очертаниями небесных созвездий. Она хотела было достать из под стола большой альбом с неведомыми мне рисунками, но дед решительно крикнул:
   -Будя! Пора покойника готовить в дорожку.
   И тут я увидел в полумраке угла тот самый утлый  гроб, что недавно привез Мишка-старшина. Гроб стоял на полу у стены, на самой стене висел драный коврик, где, по слову 
любимого  мной Наровчатова:

     «…как конец земных устремлений
      И к вечной жизни последний шаг,
      На том ковре голубых оленей,
      Златыми стрелами бьет падишах».

Нелеп был вид этого рисунка в старой русской хате, но дед посчитал, что мне для объяснений хватит его загадочной фразы: «Аллах кидает кости, как он хочет».  В этот время «полуторка» старшины пять гыркнула у окна, и он сам появился на пороге со своим вытертым до лоска на прикладе ППШ :
   -Иди, – сказал он деду, - полковник Шестаков за воротами, лично тебя требует для переговоров.
   -Ишь ты -требовает. Подумаешь – ишшо один Селитер – буркнул дед велел мне: - Со мной пойдешь. Мы им покажем  ни че го .
    Я  был не против.  Ивана Никаноровича я тридцать лет не видел – надо же обняться по-братски.
   И вот он – за воротами. В пору моего поросячьего детства был Ванька-Шестак сопливым прыщавым пацаном. А тут – стоит , растопырив ноги, по-генеральски толстый милицейский полковник. Соплей, правда, не видно, но прыщей еще больше матушка-природа на его кошачью морду нашлепала. Однако просматривалось в его фигуре что-то от  их косопузой породы: встретил бы на московской улице – узнал бы.
   Ванька цепко всмотрелся в меня и осторожно спросил:
   - Фугель…ты..? (Это моя школьная кличка. Прилипла после неудачного прочтения слова фогель на уроке немецкого). Получил мою телеграмму?
   Полковник ступил навстречу, обнял меня и потерся бугристо-гладкой, почти женской щекой о мое ухо. Я отстранился и с расстояния тоже еще раз смерил брата глазом:
   - Генералом будешь при такой фигуре.
  -Будешь тут! – махнул рукой братец, - дед вон сумасшедший покойника со своим подельником из морга украли. Дельце уголовное! Я ждал  чего-то подобного, потому и вызвал тебя. Уговори старого дурака отдать гроб. Иначе – извини – мы возьмем тело Горевого силой.
  -Это ты в меня стрелять будешь? – дед содвинул брови домиком.
  -Ага! – весело подтвердил полковник и добавил, - И спалю твой хутор к чертовой матери, что б ты на округу туману не напускал.
  -Постой-постой! – осадил я Ивана Никаноровича. – Насколько я понимаю – подворье деда –это частная собственность, и вторгаться в нее ты можешь лишь с ордером от судьи. А то, что ты сейчас говоришь – это прямая угроза, то бишь - уголовно наказуемое деяние.
   Ванька недоуменно перевел взор с деда на меня и спросил:
   -Это я тебя ради подстрекательства вызывал? Это ты не мне, а деду помогать собрался?...тогда лучше катись колбаской в свою столицу и забудь про свою малую родину. У меня приказ: вернуть тело героя-земляка в морг для организации почетных похорон.
  -Да ты хоть знаешь историю его геройства? – спросил я. Полковник отмахнулся:
  -А мне до балды. Разберись теперь – кто и за кого воевал сто лет назад. Это теперь дело Господа. А я выполняю приказ. У меня вон под деревом и ОМОН в микроавтобусе
  И как я сразу не заметил! В тени громадной вербы притих бело-синий «бычок», из окошек которого пялились на нас круглые глаза  пятнистых бычков в черных масках. И вид их был довольно решительным.
  -Давайте так, - предложил полковник, - ваш старшина вывозит гроб за ворота и везет в райцентр при нашем сопровождении. Иначе…
   -Что?- переспросил Макар, воинственно выставив вперед бороду и правую ногу в солдатском сапоге.
  -Иначе штурм. Но тогда, за сопротивление властям, все вы по нескольку лет будете любоваться небом, как нарисованным на тетрадном листе.
  -Это без ордера ?
   -Будет тебе ордер, - согласился полковник и набрал на ладони с мобильным телефоном несколько цифр: - Венька? Ты в райцентре?...Тогда заглянь в суд, испроси ордер…Да, они в курсе… Кой черт областной суд, когда пристав-полковник у меня свой «лексус» восстанавливает…за здорово живешь, что ли?
   Иван Никанорович  свернул-переломил одним движением телефончик и сунул в карман брюк:
   -Ордер будет через полчаса.
  -Тогда и поговорим сказал я.
  И мы с Макаром вернулись во двор, захлопнув ворота перед носом полковника милиции. Потом прошли к «полуторке», сели на подножку. Старшина из под капота высунул кудлатую голову и предложил:
  -Прорываться будем. У меня автомат.
  -У меня наградной ТТ и укороченная винтовка в чехле. –Не смолчал я…
Дед неожиданно сполз с подножки и побежал к сараю- забегаловке. Оттуда прибежал, запыхавшись и держа в руках ржавый шкворень, торопливо натирал его наждачной бумагой крупного зерна.
  -Вот, - сказал он, - штык от винта. Винт мне дашь,  - дед повернулся ко мне и строго сказал: - и не перечь! Против штыкового удара нашего лейб-гвардии Семеновского полка  ни один супостат устоять не мог. А тут паршивый мамон.
  -Омон, - поправил я.
   -Один черт, - махнул дед рукой. –Они ж , как и германцы – уставные вояки. Помнится, - оживился Макар, - бежишь на германца – а он, вместо чтобы тебя в грудь багинетом – с винтовкой полный воинский артикул проделывает! На пле-чо! К но-ге!.. Ну – за это время их двух-трех без всякого устава и артикула на штык насадишь. Да против штыка ни один ОМОН..!
  -Послушайте – предложил я. – А может – отдать им покойника? Что нам проку от мертвого тела?
  -Ну да, - угрюмо согласился старшина Дубяго. – Он на земле за меня  радовался жизни – теперь пусть на небе пожирует. Так, что ли?!! – резко бросил он и пошел прочь от машины. Дед подождал, пока он удалится, и сказал:
   -Вот что мне делать! Отдай Горевого – буду плох. Не отдай – то же самое. Уж как я пестовал одного стихотворца – а в награду получил что?
  -Что?
  Дед Макар кашлянул и с хрипотцой прочитал. Причем, видно было - строки ему нравятся, хоть и задели за живое, наверное:

       О, жестокое небо, безжалостный Бог!
       Ты еще никогда никому не помог.
       Если видишь, что сердце обуглено болью –
       Ты к ожогу еще добавляешь ожог.

  -Так  это же Омар Хайям!. – удивился я. – откуда ты его знаешь?
  -Я все знаю.
  -Ну да, - согласился я, подыгрывая ситуации. – Ты же Бог.
Тогда решай чего-нибудь. Пока нас в плен не взяли. 
   -А мне нельзя вмешиваться.
  -Вот и выходит, - рассмеялся я, -что ты и впрямь не можешь ни-че-го… Хвастун ты старый. А не лейб-гвардеец.
   -Винтовку  дай – там поглядим.
   С пистолетом и винтовкой я вернулся от своей «копейки». Дед принял винт, деловито передернул затвор, повернул ружье, заглянул в ствол. Потер ладонью замок штыка и одобрительно сказал:
   -Обрез с умом делали – укоротили не с конца, а с казенки.
  -Патронов нету, - попытался я остудить деда.
  -Нам без надобностев, - он защелкнул штык в гнездо и радостно засиял глазами : - двух-трех супостатов на штык нанижу…
   - А как же быть с библейским – не убий, - попытался я остановить воинственного старика. Он покачал винтовку на руках и заговорил:
   - А тебя, унук, нихто и не убьет. Этого никак допустить нельзя, потому что с твоей смертью кончусь и я.
  -Почему?
  -А потому, - монотонно заговорил Макар, словно учитель Закона Божьего, - что и ты сам, и хутор этот, и ОМОН, и даже я есть только в твоем воображении. Умрешь ты – сгинет и все остальное. Державин  как-то сказал: «Я есмь, а значит – есмь и ты». Он прав. И крыть нечем  А мне умирать нельзя: ты сам сказал, что я – Бог. Вот поэтому я и стану убивать всякого, кто покусится на тебя. И не радуйся – я всего лишь спасаю себя.   Нехай даже путем штыкового удара. Такой вот я  простой русский старик.
  -Они ударят фронтально, - остановил я философию деда, - через общую глухую стену свинарников. Миг – и они окажутся во дворе. Тогда ни мой ТТ, ни твой штык и даже ППШ старшины не помогут.
  -Я знаю – сказал Макар, - но у них  через стенку не получится. Я военную хитрость применю. Ни один оккупант не уйдет без позора. А как они увязнут – мы выскользнем через ворота…Соня, унучка! – окликнул дед, и молодая женщина показалась на крыльце, - Красавца нашего обмыла?.. ну – тада будем собирацца.
   Мы прошли в хату. На столе, прямо поверх чертежей со циклонами, чернел гроб с чистым, словно молодым, покойником. Соня, в чистом белом платке и белом, рваном на коленях, брючном костюме, положила ему на лоб желтую бумагу со славянскими письменами. Старшина зажег у изголовья две большие сальные свечи. От них по хате пополз вонючий смрад. Старшина возложил на грудь трупа золотую бумажную звезду. Совсем неотличимую от настоящей, геройской.
  Дед велел:
  -Сядем перед дорожкой.
  Сели. Помолчали. С улицы, от ворот, донесся настойчивый стук. Дед сказал:
  - Полковник  выкупил у суда ордер. Пошли – что ли?...
 А дальше все происходило словно на автомате, в полубреду. Я оказался за рулем своей «копейки». Впереди с водителем-Соней тронулась громоздкая «полуторка». А перед нею с самым решительным видом за распахнутые ворота выступили старшина с автоматом, и дед Макар с винтовкой наперевес. Штык, как прозрачная сосулька, хрупко блестел на солнце, и все «оккупанты», как завороженные, следили за его совершенно безобидным на вид кончиком. Они успели увидеть, что трупа героя в кузове машины нет – и потеряли к нам интерес. Ворота захлопнулись за нами – и мы стремительно выкатились на дорогу, через пять минут поднявшись на меловой взгорок над хутором.
  Вслед за нами  достойно пришла и положила голову на лапы большая белая собака деда.
  Соломенный остров лежал перед нами, как на карте. Мы видели, как люди полковника Шестакова попытались взломать ворота. Это им не удалось, и тогда  дюжина омоновцев начала штурм со стороны глухой стены свиных загонов. Дед приставил винтовку к ноге и глядел на хутор из-под ладони.
  -Ну – потеха! – развеселился он,  приглашая и нас посмеяться над нелепой картиной боевой операции. Как уж дед это устроил – не знаю – но теперь выходило, что прямо с крыши загонов омоновцы прыгали во двор, куда за миг до того выпустили всех свиней. Омоновцы наступали на их спины, падали, пачкались в навозе. Непотребно матерились и опять падали. Свиньи бегали по упавшим, сбивали тех, кто пытался подняться и гвалт подняли такой, что у плотины, на бандитской станции техобслуживания, слесари остановили работы, ловя непонятный шум.
  Штурм этот продолжался несколько минут, а когда омоновцам удалось все же сосредоточиться у крыльца хаты, дед серьезно и почти торжественно окликнул:
  -Фернагий!
  Я вздрогнул и испугался, когда от ближайшей лесополосы на зов Макара вышел нелепый работник. Он все так же тянул за собой упрямого теленка. А на плече его , в мутной воде аквариума,  по-прежнему безуспешно пыталась обрести плавучесть золотая рыба. Он стал рядом с дедом, и Макар указал ему рукой на хутор. Фернагий поднял свободную от аквариума руку и щелкнул длинными костлявыми пальцами. И опять печально повлачился назад,  к зарослям.
  Фернагий даже не глянул, как там, внизу, на хуторе Поднебесном, возник и весело побежал по строениям  рыжий блескучий огонь. Хутор вспыхнул, словно облитый бензином.  С криком прирезаемых свиньи  разбегались окрест,  омоновцев завертел огненный циклон и они факелами сбегались к центру, к несокрушимому бюсту героя земляка.
  И тут же с другой стороны хутора, от пруда, сокрушив плотину, в долину выкатилось цунами зеленой воды с кустами, водорослями и крупными карпами, что серебряной пудрой отсвечивались в  потоке. Вода накрыла сначала станцию полковника Шестакова, потом затопила хуторской центр и наконец пастью водоворота поглотила пожар. Вода ушла вниз по долине речки внезапно, как и появилась, и через четверть часа после того, как мы покинули  двор, от хутора не осталось ничего – ни обломков, ни головешек. Лишь каменным пальцем посредине разгромленной страны оставался торчать  на постаменте бюст героя – старшины Дубяго…
   …Собственно – тут можно было бы и оборвать мой рассказ. Но не хочу, чтобы в  повествовании оставались   оборванные нити сюжета, недосказанность. Соня подошла, присела рядом со мной на траву. Опять взъерошила мне волосы и сказала, сморщив носик:
   -Да ты не тушуйся, полковник. Я тебя предупреждала, чтоб не ехал…
  -Это когда ж?
  -А черную кошку в начале дороги помнишь? Нет – ты настырный, поехал. Потом я тебе  нелепо встретилась, такая молодая. Поворачивать надо было оглобли.
   -Да уж! Напиши я обо всем этом – критики скажут: одноклассницу Соню автор  за уши притянул к сюжету. Уж хотя бы любовную линию вывел, что ли,  в таком случае.
  -Это уж дудки! - засмеялась Соня, - нашу любовную линию дед Макар провел только для нас. Сюда никого не пустим.
  -Кстати, - убрал я ее руку со своей головы, - я так и не понял: дед Макар – это кто, в конце концов?
  -А тебе и не надо понимать. – Соня посерьезнела, потянула на колено край рванины на брючине. – Тебе надо ехать домой и все забыть. Сон это был, Володя, сон.
   -А вы?
   -А мы со старшиной и дедом поедем в другие края. Дед Макар купил в Ираке – у него там сын живет - нефтяную скважину – попробуем бензином торговать.
  -Но ведь там война!
  -А тут разве мир? Впрочем – я уже запуталась –то   ли мы своей компанией всегда  бываем там, где война – то ли война следует за нами
   Подошел дед Макар. Он протянул мне обе руки, пожал мою и сказал:
  -Ну – легкой тебе дороги, унук. Кому расскажешь, шо видел – не поверют. Хотя – sapienti sat.Спасибо, шо не взял  сторону бандитов. А будешь у нас, в Бесопотамии…
  -Где-где? - не расслышал я.
  -В Месопотамии, - подсказал, подойдя ближе, старшина Дубяго. – Будешь в Месопотамии, заглядывай в наше посольство. У меня там наследственная  должность садовника еще с царских времен.
   Старшина поставил мне в багажник канистру бензина в дорогу. Соня поцеловала в щеку, а дед почему-то не подошел. Он стоял,  напыжившись, пока я садился в кабину. И когда машина тронулась и ехала мимо Макара, он наклонился к  стеклу и внятно сказал:
  -В Бесопотамию.
 … И я вырвался на трассу. А когда радио сообщило, что «Московское время девять часов сорок пять минут». – я понял, что выскочил-таки из колеса безвременья. То же радио рассказало, что инсургенты в Ираке взорвали еще одну мечеть и пообещали в дальнейшем уничтожать нефтескважины. «Бедный дед!», – пожалел я старика. Но тут же новое сообщение заставило меня резко ударить по тормозам. В меня чуть не врезался автопоезд, с поросячьим визгом промчавшись правым бортом в миллиметре от дверки.
   Это было сообщение о погоде. Бесстрастным голосом диктор сообщила: «В районе Карибского моря зародился невиданной мощности тайфун. Он получил имя  Макар. Но панику на всем восточном побережье Центральной и Северной  Америки вызвал даже не он: по сообщениям из космоса, над Сахарой зарождается  чудовищной силы вихрь, грозящий погибельным смерчем пройтись над Атлантикой и всем континентом и способный обогнуть планету по всему поясу. Этот климатический монстр уже получил название «Внук Володя». А теперь послушайте музыку Джованни Палестрины» .

                Апрель – сентябрь 2008 г.
   
                г. Бирюч