Ох-ох-ох...

Галина Александровна работала посудомойкой в кафе. Была она хромой женщиной с прической темного цвета и полными боками. До того, как выйти на пенсию в посудомойки, Галина Александровна где-то торговала.
В кафе она мыла тарелки и чистила овощи посменно – пять дней через пять. Выходных получалось много, и Галина Александровна уезжала на «фазенду» – так она именовала некрашеное строение дачного типа в Житомирской области.
Одну из комнат своей небольшой квартиры в Киеве Галина Александровна сдавала чистоплотной, одинокой, без вредных привычек студентке. Я поселилась у нее в апреле. Одиночество было моей единственной вредной привычкой.
Тополя, высаженные по бульвару Шевченко, пустили мелкие листья, шумный поток машин возбуждал и побуждал, прямые солнечные осветили маленькую чистую комнату – я внесла два чемодана. А вообще к чему эти тополя и машины. Я переехала, потому что с родительским псевдогнездом давно была пора прощаться, а средств на съем отдельной квартиры в центре города у меня нет до сих пор.
Началось с отрадного обладания практически целой квартирой по цене одной комнаты – Галина Александровна то пропадает на работе, то уезжает «на фазенду». Я наслаждалась одиночеством целый год. Зимними вечерами владелица «фазенды» присутствовала на территории квартиры, это было неприятно, но редко – я запиралась у себя. Галина Александровна включала телевизор и ела принесенные из кафе половинки котлет. Ее сын жил в Киеве с женой и ее родителями в двухкомнатной гостинке, но к матери почти не приезжал. Муж давно умер. Галина Александровна, как классическая пенсионерка, увлекалась телефонными разговорами с подругами и просмотром сериалов. В целом, обычная торговая тетка не без причуд. Насколько мне известно, с прошлой квартиранткой Галина Александровна искренне дружила.
Мне же, студентке филологического факультета, она казалась пределом невоспитанности и исчадием пошлости. Я чувствовала себя героем текста Юрия Олеши. Галина Александровна не пела по утрам в клозете, как Андрей Бабичев, однако регулярно жарила сало. Я в эти моменты экстренно отправлялась погулять. Я не поддерживала ее разговоров о редких посещениях сына, не готова была внимать ее жалобам на сменщиц в кафе, мне было от души наплевать на рассаду нового сорта моркови и на повышение цен на хлеб. Галина Александровна, в свою очередь, была уверена, что я плотно не в себе. Иной раз она пробовала растолковать мне, что продукты на окраинном рынке дешевле, чем в центральном супермаркете, что оранжевые колготки – это для детей, и что мне пора замуж. Я под предлогом срочных дел удалялась. В конце концов, она действительно редко бывала дома. А в другое время можно было запереться у себя.
Спустя год Галина Александровна заболела. После работ на «фазенде» ей стало плохо, Галину Александровну увезла скорая.
Через три дня объявившийся сын транспортировал больную домой с вырезанной почкой и выражением скорби на почерневшем лице. Галина Александровна постелила себе в зале, и с видом мученицы возлежала перед телевизором. На экране плакала брошенная новым мужем мексиканка, но больной хватало собственной трагедии. В квартире повис запах старости, я вернулась днем из университета.
– Как ваше здоровье? – вежливо поинтересовалась я.
– Ох-ох-ох, – сказала Галина Александровна, – ох-ох-ох.
И приготовилась рассказывать.
Я же вместо того, чтобы приготовиться слушать, вдруг почувствовала, что моя вежливость испаряется, и не успела Галина Александровна снова охнуть, как, лепеча «выздоравливайте-выздоравливайте», я скрылась за дверью своей комнаты.
Повернув ключ, выдохнула и испугалась.
– Что ты за человек! – возмущался мой голос совести. – Да, она неприятная женщина, но что же, нельзя ее послушать? Нужно уметь сочувствовать, Марина, так нельзя. Немедленно выйди вон и спроси – чем помочь, хорошо ли прошла операция, дают ли больничный? Где твое человеколюбие? Кто тебя воспитывал?!
Голос совести был возмущен. Но, повернувшись к нему спиной и уцепившись за клавиатуру ноутбука, я так и просидела весь вечер, листая по кругу новости. И только к полуночи, дождавшись, пока Галина Александровна потушит свет, я по биологическим потребностям юркнула в ванную, на кухню и обратно. Утром сбежала в университет.
День тянулся за днем. Галина Александрова сидела, раскачиваясь, перед телевизором или лежала с ладонью на лбу, вперившись в потолок. Телевизор работал беспрерывно, но Галина Александровна его будто не замечала. Каждое утро она делала попытку рассказать мне о своей почке, но я сбегала в ванную, на кухню, в комнату, в университет. Приходила поздно и отсиживалась у себя. Галина Александровна провожала меня полным негодования взглядом, всем видом выражая обиду относительно моего равнодушия. Я делала вид, что не замечаю.
Время от времени продолжал возмущаться голос совести.
– Не знал, что ты такая стерва, – начинал обычно он.
– Я не стерва, – оправдывалась я. – Я просто не могу.
– Над вымышленными героями русской литературы ты, значит, плачешь. Судьба несчастного Алеши Пешкова тебя, значит, трогает. Персонажи этого певца униженных и оскорбленных по фамилии Достоевский тебе товарищи поголовно. А Галина Александровна сочувствия недостойна, так тебя понимать?
– У Достоевского они со мной не живут. Салом не пахнут, пошлые сериалы не смотрят. Страдают себе тихонько – мне, естественно, печально. А тут если она мне неприятна! Как мне с ней, да я и представить не могу, что сейчас выйду и буду вежливо интересоваться, а у нее лицо черное.
– Ты инфантильная дура.
– Что ты ко мне пристал! Мне и самой тошно от этой ситуации.
– А потом ты удивляешься, почему вокруг так много одиночества. Инфантильная дура, повторяю еще раз. Я, конечно, ссориться с тобой не буду, но определенные выводы сделаю. Мне трагично видеть такое вопиющее равнодушие.
– Ну и иди к черту. Выводы он сделает. Скажи еще – уйду о тебя к другой.
– И уйду!
– И иди. И чтоб глаза мои тебя не видели! – крикнула я, отошла к окну и дрожащей рукой вытащила сигарету из пачки.
Покурив и успокоившись, я вышла в комнату.
– Как ваше здоровье? – поинтересовалась я у лежащей на тахте Галины Александровны.
Она убрала руку со лба, глаза сверкнули на ее черном лице и медленно опустились с потолка куда-то в район моих губ.
– Может, вам чем-то помочь? Кстати, хорошо ли прошла операция?
Галина Александровна уставилась оцепеневшим взглядом мне в глаза. Я похолодела, но попробовала улыбнуться. Галина Александровна смотрела на меня с минуту, не произнося ни слова. Затем она сказала: «Нормально» и отвела взгляд в телевизор. С экрана девушка в бикини делала сальто, намазав подмышки рекламным дезодорантом. Я кивнула и, растерянная, вышла.
В комнате на меня сразу напал никуда и не думавший уходить голос совести.
– Ты б еще через месяц спросила. Неделю она на тебя смотрела уже, неделю!
– Все тебе не так. Я спросила.
– Тоже мне, одолжение сделала.
– Фух, хорошо, что так вышло. Подробного рассказа я б не выдержала. И вообще знаешь, что?
– Что?
– Я выселяюсь, вот что! Сейчас позвоню Алисе, и снимем квартиру на двоих. Уж если Алиса заболеет, мне точно будет ее жалко. Я с ней дружу.
– Дружи. Ты с Мышкиным тоже дружишь.
– Я и с тобой дружу, перестань уже.
– Ох-ох-ох…