Не жалею, не зову, но плачу

               



                «Ты теперь не так уж будешь биться, сердце, тронутое холодком…» С.А.Есенин





              Ритка безбожно опаздывала, впрочем, как всегда. Вот так и договаривайся с ней о чем-нибудь… Но тащиться в клуб в одиночестве – еще хуже. Придется ждать. Хорошо, что лето – не околеешь.
       Маленькая площадь перед цирком расцвела желтыми кругами фонарей.
       Усевшись в ожидании подруги на одну из резных скамеечек, Дашка вяло подправляла макияж.
       – Та красивая… Красивая, – голос, навылет резанув ржавчиной, заставил вздрогнуть. – Денежку дяде не пожалей…
       Оглянулась. Прямо перед ней стоял гнуснейшего вида бомж. Ссохшаяся фигура слегка покачивалась, пуская волну по свислым штанинам.
       – Нет у меня денег, отвали. – Дарья брезгливо поморщилась. Таких она не боялась.
       – Как это? У такой крали и нет денег… – сделав пару шагов к скамейке, он замер в ожидании, словно оголодавший пес. В преданно-пьяных глазах тлело отрешенное безразличие.
       – Проваливай, говорю! – от забравшейся в ноздри вони Дашку начало мутить. – Не то ментов позову.
       –  Зачем же сразу ментов? – слегка отступил, зыркнув по сторонам, в голосе появились жалобные скрипы. – Я ведь по-людски прошу… Не для себя ведь.
       Неподалеку замаячили еще двое такого же тошнотворного вида. Видать дружки.
       – Вали, а! – она разозлилась.
       «Что за невезуха, еще и Ритка до сих пор где-то лазит. Вот только пусть придет!»            
       – Не для себя ведь…
       – Что, на водку не хватает? – бросила с отвращением. – Да пошел ты...
       Дашка выросла вдалеке от элитных кварталов и церемоний не признавала.
       – Не для себя… – голос заучено подернулся слезами. – Жена у меня в больнице лежит, на лекарства… – слезы перекочевали на глаза. Рука полезла куда-то за пазуху – в самое рванье.   
       Нет, так просто от него не отделаешься.
       Злость на Ритку закипала все сильнее. Даша уже собралась встать, чтобы   по-быстренькому протиснуться между скамейкой и этим смрадным человечишкой, когда прямо перед глазами возникла какая-то потертая бумажка.
       – Вот, смотри… – грязный палец ткнул куда-то в самую середину.
       Еще ничего не понимая, Даша почувствовала, как холодеет и противно вздрагивает где-то под коленками.
       Заставив себя сосредоточиться, с ужасом различила в чужих руках до боли знакомую вещь. Сколько раз она рассматривала этот небольшой, с ладонь, свадебный снимок, прекрасно знала каждый изгиб вычурного паспарту и тех, чьи счастливые лица, улыбаясь, глядели из прошлого.
       – Вот, жена моя…Болеет она сейчас… – скупые слезы отблескивали фальшью. – Ох, и сильно болеет…
       Даша не могла оторвать взгляд от покрытого слоем коросты пальца, возюкающего по потрепанной карточке.
       «Этого не может быть! Не может – и все!»
       Она знала наверняка – точно такой же снимок, только поновей и почище,  уже много лет стоит дома за стеклом буфета.
       – Откуда у тебя это? – еле выдавила, жадно ища в сырых бесцветных глазах хоть какой-то проблеск разумного объяснения.
       «Сейчас, сейчас все разъяснится. Это всего лишь какая-то нелепая случайность…»
       – Так говорю же – жена моя… Болеет…
       «Нет-нет-нет!»
       Дашка почувствовала, как холодные скользкие руки реальности крепко обхватили горло. Почти задыхаясь, прошептала:
       – А рядом кто?
       – Я, кто еще? Чё, не видишь?
       Еще не дослушав до конца, Даша услышала, с каким оглушительным грохотом рушатся стены её серенького, но аккуратного мирка. Как скучно-пресная жизнь, плененная дренажной трубой повседневности, внезапно проделала брешь и хлынула куда-то вбок.
       Отец? Вот это грязное опустившееся существо – её отец!



       – Папа, папа! – визжа от восторга, Дашка неслась на кособоких санках по ледяному склону. Где-то за спиной слышался победный клич отца:
       – Давай-давай, обгони их всех…
       Зима. Солнце и слепящий снег. Сколько ей? Семь-восемь?
       Отец всегда был для нее большим, ярким и шумным праздником. Он освещал её незатейливую жизнь разноцветными огнями веселья. А мама… Она благодарно и тихо светилась в отблесках этих огней.



       Даша вцепилась взглядом в лицо новоявленного папаши, ища хоть какой-то намек, хоть какое-то сходство этого ничтожества с тем, прошлым, человеком-праздником.
       Ничего. Абсолютно ничего!
       Слезы начали подбираться к глазам. Обида ядовитым жалом впилась в сердце.
       «Нет. Это не может быть правдой!»
       Она отлично помнила то время, когда отца не стало, а они с мамой, переехав из своей огромной светлой квартиры, приютились у тети Лизы. Мама тогда почти все время плакала, особенно когда маленькая Даша пыталась узнать, когда они возвратятся домой и где же, в самом деле, папа.
       Скоро ей сказали, что отец погиб и домой они больше никогда не вернутся. И лишь много лет спустя, из постоянных перебранок мамы и тети Лизы, Даша поняла, что отец, проиграв в казино не только их квартиру, но и все, что было в ней, выкинул жену с дочкой на улицу и исчез в неизвестном направлении.
       Тогда Дашка свергла его прочь с пьедестала героя и отчаянно возненавидела вместе с нищетой и убожеством окружающей ее жизни.
       А глядя, как темнеет мамино лицо, как заволакивает тоской глаза при упоминании его имени, ненавидела и её за малодушие и бесхарактерность.



       – Ну, чё, денег дашь? А? – скрипучий голос потух в вязкой луже безразличия. Неловко развернувшись, тощая фигура направилась прочь.
       Даша не могла оторвать взгляд от удаляющейся спины. Ей хотелось кричать, не просто кричать, а вопить во весь голос: «Как ты мог? Как ты мог тогда так поступить с нами? Как ты посмел выкинуть нас из сытой светлой жизни в голод и нищету? Как ты сам превратился в такое дерьмо?»
       Но… Голос не слушался. Только слезы, не добравшись до глаз, резали горло отточенными болью подтеками.
       – Салют! Что это за отребье отирается возле тебя? – запыхавшаяся Ритка неожиданно вынырнула из какого-то другого мира. – Давно ждешь? Понимаешь, Серега позвонил, ему завтра курсовую сдавать, а он…
       Дашка ничего не слышала. Впившись немигающим взглядом в троицу бомжей, вспомнила одну из недавних сцен.



       – Дрянь! Самая настоящая дрянь! – голос матери срывался на визг. – Как ты могла явиться среди ночи в таком виде?
       – Ладно, в следующий раз не приду…
       Дашка отрешенно раздевалась, еле попадая пальцами в застежки летнего плаща. Больше всего ее сейчас занимала дилемма – снять кроссовки до туалета или лучше там.
      «Пиво, пожалуй, было лишним. Все Димка… А вообще прикольно получилось…»
       – Посмотри на себя, –  мама не унималась, – разве порядочная девушка позволит себе напиться??  И с кем? С какими-то подонками!   
       Мамины понятия о порядочных девушках утопали где-то в средних веках.
       – Они не подонки, – Дашке стало обидно. «Конечно, сволочи они еще те, но не подонки. Хотя какая разница…»
       Неожиданно путь в туалет преградила тощая тень, в которой смутно узнавалась тетя Лиза.
       – О, вырастила на свою голову… – камни метко бомбили мамин огород. – Не удивлюсь, если она окажется наркоманкой! Я тебе всегда говорила, что твоя дочь – такая же паскуда, как ее отец.
       – Не смей так о покойном! –  мать свято верила в мученическую смерть отца. Визг приблизился к фальцету. – Он тебе ничего плохого не сделал!
       – Мне не сделал? А из-за кого я всю жизнь вынуждена жить в одной комнате с тобой и этой мерзавкой? – своей семьи у тети Лизы так и не случилось. – И разве это жизнь?
      Пользуясь тем, что про нее забыли, Даша юркнула в туалет.
       – Сама виновата, что никто замуж не взял.
       – Я? Это ты мне всю жизнь перепоганила! И подлец твой…
       – Не трожь Виктора! Таких людей, как он, еще поискать…
       – О, таких и искать не надо – дерьмо оно всегда сверху плавает.
       – Не смей! Виктор был замечательным человеком…
       За картонной дверью туалета, тупо уставившись на развязанные кроссовочные шнурки, Даша со всей силы зажала уши руками: «Ненавижу!»



       – Э, мы тут долго будем стоять? – заныла Ритка в самое ухо.
       – А? Идем-идем,– очнулась Дашка, и подружки бодро застучали каблучками в сторону клуба.
       – Знаешь, Рит, – Даша вдруг остановилась, – ты иди. Я потом приду.
       – Да ты чё, сдурела? Я сама не пойду…
       – Иди, говорю! – заорала Даша, – Я скоро.
       – Какая-то больная, в самом деле, – забубнила обиженная Рита, медленно удаляясь прочь.
       Проводив взглядом подругу – переживет – она почти бегом бросилась назад.
       – Эй, ты, – крикнула мятой спине, – денег хочешь? – наверное, от бега стало тяжело дышать.
       – А? – обернулся.
       – Денег, говорю, хочешь?
       – Ну? – в пустых глазах мелькнул вялый интерес.
       – Фотку продай, – замерла, боясь спугнуть.
       – Чего-о?
       – Фотку продай! Которую мне показывал, – Даша впилась взглядом в обезличенные черты, пытаясь вырвать у них хоть какой-то намек на сходство с отцом. Тем самым, из детства. Ничего – внутри гулко звенела пустота.
       – Не…Фотку не могу…
       – Полтинник, – Даша сцепила зубы от злости.
       За папашкиной спиной оживились дружки: «Давай, Витёк…»
       – Не… Жена болеет у меня… Двести.
       – Слышь, у тебя сроду таких денег не было! – она готова была взорваться, но фото… Надо было забрать у него этот грязный клочок. Без него мать никогда не поверит, что её «замечательный» Витечка перекочевал из покойников в бомжи.
       – Двести, – наверное, эта цифра была пределом пропитого воображения.
       – Ладно, – Дашка полезла в сумку.
       Грязное лицо осветилось подобием торжества.
       С отвращением ухватившись за самый край столь «дорогой» фотографии, еще раз взглянула в рыбьи глаза.
       – Слышь, а ты помнишь розовую лошадь? – слезы поползли к глазам. И зачем только спросила?
       – А?... – очевидное безразличие растеклось мерзкой жижей по Дашкиной душе. 
       – Лошадь розовую помнишь, урод? Которую ты мне подарил на день рождения, – голос сорвался на крик, по щекам мокро. – Ты обещал, что когда я вырасту, она отвезет меня к счастью. И где оно, это твое счастье???
       – А?...
       – Вы все меня предали! Все! И ты, и мать… – вопль скрутился в тугую спираль. Захлебываясь слезами, бросилась прочь. – Ненавижу…
       Побежала, не разбирая дороги. Скорей-скорей.
       Улицы мелькали перед глазами многокрасочностью неоновых витрин, где-то, совсем рядом, негодующе сигналили машины. Мир вокруг жил. Мир дышал веселой предночной жизнью, и ему не было дела до чужих слез.
       Даша остановилась и, переведя дыхание, осторожно поднесла к глазам затрепанный клочок. На нее смотрели два совершенно счастливых лица.
      «Почему сейчас у матери никогда не бывает таких глаз?»
      Медленно и очень сосредоточенно порвала пополам, потом еще, еще, еще. Мелкие осколки былой жизни вспорхнули над мостовой, тихо нашептывая: «Ничего этого не было».
       – Пусть так, – вздохнула, как вскрикнула, и неторопливо побрела к метро.