Рыбки в луже

РЫБКИ В ЛУЖЕ

Женский вопль во дворе нагло выталкивает из нежной паутины только что завязавшегося сна:
- А-а-а-а-а-а-а! Гена, не пущу-у!!
Невидимый Гена, стыдливо ворча, подхватывает свою нетрезвую даму и утаскивает в трубу подворотни. «Не пущу-у-у…» стремительно стихает. Ну и кто из них кого «не пущает»?
Может, и ей вот так вот вцепиться – не пущу? Придумали тоже – «корпоративные застолья»… На прежней службе ничего этого не было. А тут… Пошлые тосты: «Мы же связисты – за связь без брака!» Многозначительные перемигивания. «Хороший левак укрепляет брак!» Одна тема – кто, с кем, сколько, когда и удачно ли. Школярское радостное возбуждение: не застукали! Разве он не понимает, что это пустые и грязные игры? Чего он ждёт от всей этой публики? Какого-такого «паренья душ», «разговора по душам»? Где там их «души», в каком месте? «Я же не могу отрываться от коллектива…» Ну, сольёшься ты с коллективом – в чём?! Не желает. Надеется. Хочется скинуть «семейное ярмо» и не быть «подкаблучником». Что разумнее: дать накушаться до отрыжки или «не пущать»?
Сон разодран в клочья. Вздохи, ворчанье и ворочанье. Он предлагает:
- Знаешь что? Давай пойдём на улицу сходим.
- В первом часу ночи?
- А мы коротко. Подышим воздухом – скорее заснём.
- Хорошо, попробуем…
Они оделись и вышли на набережную. По календарю ещё лето, самый его хвостик, но темень стоит холодная, мрачно-осенняя. У моста на граните набережной разлилась большая лужа.
- Смотри, смотри! – показывает он пальцем в лужу.
В оранжевом свете галогеновых фонарей она вглядывается в прозрачную дождевую воду, ничего не видит, кроме затопленной водою полоски травы, проросшей между гранитных плит. Ну что он там узрел? Мальчишеские пристрастия. Какая-нибудь улитка, пиявка или тритон, в конце концов… Оказывается, – рыбка! Небольшая, сантиметров десять, но уже не малёк. Стоит в воде чёрной чёрточкой; вдруг вильнула, изогнувшись, к другому «берегу», обнаружила себя. Откуда она здесь, в дождевой луже? Зародилась себе и плавает? Невероятно.
- Да она не одна, ещё есть! – Он обходит лужу, приседает на корточки на другом «берегу», разглядывает две чёрные палочки, замершие в прозрачной воде параллельно друг другу. Теперь и она чётко их видит.
Оглядывается: у парапета набережной стоят двое мужчин, в пяти шагах от них. У одного удочка и сачок. Используют лужу как садок для улова? Почему не какую-нибудь банку? Как же они потом их оттуда выловят? Поймают сачком? Она достала мобильник, щёлкнула камерой. Рыбки, конечно, едва ли получатся, но она будет знать, почему это он вдруг присел у края лужи – пусть останется фотография на память: кто знает, будут ли у них ещё такие прогулки вдвоём?
Редкие случайные капли, внезапно прилетавшие невесть откуда – то на нос, то на щёку – превращаются в мелкий, ленивый, несерьёзный, но дождик. Она кутается зябко:
- Пойдём, дождь начинается.
Их действия заинтересовали старшего рыбака; он встал спиной к парапету, глядит на них. Тощий, скрюченный алкаш в бейсболке, с грязно-тёмным загаром и седой щетиной на небритых щеках. Они подходят к рыболовам, и он с ухмылкой говорит:
- Чего это вы там снимали? Это наш аквариум.
Муж вежливо интересуется:
- Скажите, а что это за рыбка, с такими усиками, как у сомика?
- Это ёрш.
Он сомневается, она тоже – они-то видели явно не ерша; но её занимает другое:
- Скажите, а что вы с ними сделаете?
Ответ её поражает:
- Так оставим.
- Да ведь лужа высохнет, они погибнут!
Она думала, они для какой-нибудь своей кошки ловят. Небритая бейсболка снисходительно поясняет:
- Птицы съедят.
Второй рыбак, парень лет тридцати, держа удочку, оглядывается на них с улыбкой. Кажется, рыбаков веселит это их недоумение и льстит внимание к улову.
Спокойная, уверенная жестокость и бессмысленность этого времяпрепровождения выбивают её из колеи. Маленькая, полная гибкой силы струйка жизни доверчиво польстилась на какую-нибудь глупую пёструю мёртвую железку и вот теперь обречена в этой западне на смерть и тлен. Прохожих нет. Никто этой внезапно холодной дождливой ночью не станет любоваться переливами чешуйчатых телец, и уже через несколько часов юркие кусочки жизни превратятся в мерзкую падаль, будут растерзаны уличными кошками и расклёваны грубоголосыми, хриплыми чайками, останутся на граните набережной кусками кишок и оторванными, смятыми, извалянными в грязи мёртвыми головами с потухшим металлическим глазом…. Живое и совершенное творение природы и Создателя, творение, в котором всё отточено тысячелетиями и гармонично, обратится в мёртвое – ради чего? Конечно, чайка может выловить рыбку и прямо из речной воды – это её пища, её существование, но зачем они, рыбаки эти, выставляют напоказ уничтожение и смерть?
Она не находит, что сказать, и идёт прочь под надвигающимся дождём, уводя с собой мужа. Капли дождя превращаются в струи, которые пронзают воздух и впиваются в них. Ни зонта, ни кепки; до дома не меньше получаса пути. Они ныряют в раскрытую дверь парадного. Попались! Одно к одному. Дома снова будет непонимание, нетерпимость, злое упорство. Ожидание краха недолгого летнего отпускного спокойствия. Новые пошлые застолья… Обречённые рыбки. Она закрывает лицо руками, утыкается мужу в плечо.
Давешний рыболов с удочкой, всё так же деликатно усмехаясь, разделяет их на секунду, пробегая между ними внутрь – это, оказывается, его парадное, и он тоже спасается от дождя, – свернув свои рыбацкие причиндалы, спешит с набережной к себе домой. А рыбки, значит, уже остались одни; впереди ночь, темень и никто даже не заметит ни их существования, ни их гибели… Почему во всей обширной луже эти две рыбки приплыли друг к другу и встали этим «знаком равно»? Погибать, так вместе?
Размазывая слёзы, она говорит:
- Это мы с тобой – рыбки в луже, выловленные… на минутную потеху и на неминуемую гибель. А «коллеги» твои – как эти рыболовы… позабавиться хотят.
Он молча прижимает её голову к своему плечу.