Орками не рождаются! глава2

Началось все как раз неделю назад.
 
Первым был командир первого взвода старший лейтенант Тихонов. Тот дежурил, караулил связь. Пуля влетела в амбразуру штабного блиндажа, прошла из одного виска в другой и ушла в железобетонную стену так, что ни калибр, ни марку оружия определить стало невозможно.

Нашли взводного только после подъема. Сам Колесников и нашел. Вошел в блиндаж, а там такой сюрприз. Лежит дежурный старший лейтенант, навалившись грудью на стол. Мозги старшего лейтенанта на стене. Леха даже сперва подумал, что старлей сам себе мозги вынес.

В горах, да перед полнолунием, бывает такое. Сидит себе человек трезвый, нормальный. День сидит – молчит. Два – молчит. На вопросы отвечает скупо, но вполне здраво. Пищу принимает регулярно. А потом берёт однажды автомат, да и сносит себе полчерепа.

Присмотрелся капитан и приуныл. Нет, не самострел, автомат на предохранителе, пистолет вообще в кобуре. Поздравляю вас, бойцы и командиры, у нас завелся снайпер.
 
Выстрела, естественно никто, не слышал. И уж, тем более, не видел. Хотя и так все ясно. Стреляли из-за реки. Больше неоткуда. До реки с их высотки простреливается каждый сантиметр, да и мин наставлено от души. Снайпер же не идиот лезть на верную смерть, зачем? На дворе двадцать первый век. Научный и технический прогресс усовершенствовали процесс убийства. В себе подобных теперь стрелять можно с очень большого расстояния.
 
История, конечно, неприятная, но не из ряда вон выходящая. Не Перл, мать его, не Харбор, как сказал подполковник. Тихонова на попутной машине отправили в полк для дальнейшей упаковки в цинк. Остальное, что отскоблить не удалось, замазали наскоро свежей известкой.
 
Колесников вставил всем своим подчиненным крупнокалиберный пистон по поводу соблюдения светомаскировки и приказал с наступлением темноты сдавать все фонари ему лично. Строго запретил пользоваться осветительными приборами после заката. Разрешил только в светлое время, если есть желающие. Отменил все выходы за периметр. Запретил всем шляться по лысой вершине в открытую, благо ходов сообщения заблаговременно нарыто было достаточно.
 
После обеда об этой истории практически забыли. Лейтенант – это тебе не певец «фабрики звезд» какой-нибудь. Что о нем скажешь. Кому, кроме матери, интересно, жив или нет товарищ старший лейтенант взводный Андрюха Тихонов. Каждый год их пачками выпускают и десятками хоронят. Кто о них вспомнит, кроме Родины. Да и она особо и не вспомнит. Разве что медальку посмертно навесит.

После обеда капитан, по традиции, отправился поработать над рельефом тела, проще говоря, поспать часок-другой, пережидая самые жаркие часы. Или, если не спится, просто поваляться на койке со старым номером «Здоровье» или «За рулем», других журналов в их гарнизоне не было.
 
Вся рота, за исключением часового у штаба, который, чтобы не уснуть, резался с наблюдателем и расчетом дежурного пулемета в домино на пустых цинках из-под ВОГов, разбрелась в поисках тени и холодка. Металлический лязг, исходящий от доминошников, распугивал всех животных и птиц метров на триста вокруг и иногда даже заглушал храп богатыря Харчистова, ротного старшины, но привыкшему Колесникову не мешал совершенно. Однако уснуть капитану не удалось.


Капитан имел полезную привычку спать с пистолетом под головой. Прапорщик Игумнов это учел и предварительно откашлялся и спросил разрешения войти. Леха понял, что вместо сна ждет его неприятный разговор и, возможно, перспектива очень нежелательных по случаю сытости и лени телодвижений.

Прапорщика за глаза называли «Леший» за неоднократно проявленные сверхъестественные способности находить солдатские заначки с водкой, анашой и прочим, не разрешенным Уставом добром и в обнаружении задремавших дневальных и часовых. Многие офицеры и прапорщики любят свои прозвища. Но не прапорщик. Игумнов мог сжить со света человека, неосторожно произнесшего слово «леший» вслух.

— Чего не спится, Георгий Михайлович?

— Поспишь тут… Поговорить надо, Леха.

«Леха» - это нормально. Прапорщику хорошо за тридцать, по меркам действующей армии он просто старик. Всех здешних офицеров, если не по Уставу при подчиненных, по малолетству их он называет на «ты». Они его тоже на «ты», но по имени-отчеству.

— А что такое? Зреет заговор нижних чинов с целью сделать темную старшине Стаканюку? Не препятствуй. Если эта скотина опять котел не закроет и в борще песок будет, я ему сам рыло начищу. Заодно поинтересуюсь, куда опять весь сахар делся.
 
— Стаканюку в рыло очень даже полезно,– Георгий Михайлович улыбнулся мечтательно. – А еще полезней в печень. Но это мы всегда успеем. Сейчас не об этом.
 
Леха посерьезнел. Он и сам понимал, что за разговор будет.

— Ты про снайпера, Михалыч?

— Ага… Как догадался?

— Да хрен бы с ним, со снайпером… Тоже мне, проблема… Андрюху подловил, жаль парня, но больше ему не обломится. Проживем неделю-другую на карачках, а там и откочует снайпер. Невыгодно ему будет нас выцеливать. У него же оплата сдельная… Подастся ближе к дороге. Заодно и пользу от него поимеем. Солдатушки распустились, даже на обед пытаются в одних трусах пройти…

Игумнов покачал головой.

— Эта тварь не подастся. Она сюда не зарубки набирать явилась. Если бы ей счет увеличить хотелось, она бы вчера нас всех на выбор снимать могла. Как в тире. Солдатня расслабилась, в одних трусах, сам сказал, днем ходит. Про каски и разговора вчера не было… Если у неё винтовка автоматическая, человек бы семь за обедом или ужином положила бы на один вдох. Не простой это снайпер, Леха…

— Тогда дадим в рыло Стаканюку. Пусть продает муку, масло, сахар, если остался, да хоть даже спирт. Тысяч пятьдесят наберем да и откупимся, а не откупимся, так закажем его местным башибузукам. Ему же хуже, местные-то подичее нас будут…

— Ну, а если местные не захотят нам, проклятым оккупантам, помогать?

— В самом крайнем случае, выкатим полковым разведчикам бочку спирта. Они все равно на ту сторону через день мотаются. Вот по дороге и в тот аул завернут. Снайпер – тварь холеная, нежная. Комфорт любит. Он по любому в ауле себе дневку оборудовал. Бай его у себя расквартировать поостережется. Значит – у муллы. А мне лично их мулла страшно надоел. Мало, что сам неестественно горластый, так он еще колонки на минарет затащил. В ногу со временем идет. Звезда эстрадная, ди-джей, блин, шомпол ему в глотку…

— Ты еще летчикам поляну накрой. Глядишь, уронят пару кассеток по полтонны на аул. Нам, правда, тоже мало не покажется… И от бомб, и потом, от начальства.

— Мысль, Георгий Михайлович. Или вот еще у меня начхим один знакомый есть…

— Ну, ты зверь, Леха!

— Я зверь? Ты еще начхима не знаешь. – Леха даже улыбнулся.

— Да знаю я твоего начхима. Тот еще придурок. Он в позатот год взялся за два литра у зампотеховой тещи жука колорадского с картофельного поля вывести. Теща где-то под Вологдой хозяйствовала. Все два литра спирта вместе с зампотехом и усидел. Потом намешал ему полную канистру какой-то фигни. Ну, замполит с попутным грузовым бортом её теще и отправил. Теперь сам к ней ни ногой!


— А что? Не вывел жука или картошку спалил?

— Как не вывел? Армейские химики да какого-то жука не выведут? Не смеши. В радиусе трехсот километров вывел. Заодно и гусениц разнообразных и короедов с долгоносиками. Все чин по чину. Даже комаров заметно поубавилось. Только смесь эта ма-а-а-ленький такой побочный эффект дала. Вся живность – птица, овцы, свиньи, коровы, кошки, собаки, мыши, - короче все, кто не насекомые, внеплановые беременности ощутили и в положенный срок здоровое потомство принесли.
 
— Так это же хорошо.

— Это хорошо. Плохо, что и бабы тоже.

— Как?

— Как, как? Это не важно, да и непонятно. Важно, что все. Старые, молодые, замужние, не замужние… Никого начхим с зампотехом не пощадили… Вдовы. Невесты военнослужащих. Любовницы ответственных руководителей. Рядовые гражданки. И даже одна мадам депутат государственной думы от «Единой России».
 
Все, кто попал под облако, которое летуны с бреющего, как они считали, полета ИЛ-78 распылили, испытали вот такую волнительную радость в организме. Через девять месяцев транспортами МЧС со всей страны акушеров стягивали. Аврал невиданный!
 
Так демографию поправили, что местные мужики очень хотят обоих, и начхима и зампотеха, с многочисленными отпрысками сличить, чтобы понять, кого живьем в землю бороной запахать, а кто всю оставшуюся жизнь будет алименты из пенсии по инвалидности платить.
 Мужики в Вологде суровые, но справедливые, хоть и скорые на расправу, а обид долго не забывают. Вот и сидят наши героические офицеры здесь безвылазно. В Россию даже в командировки не летают.
 
А начхима твоего потом еще год регулярно трясли ученые в штатском и не только в штатском. Все узнать хотели, что за пакость такую он смешал и нельзя ли её мелкосерийным производством запустить и продавать через магазины «Дом. Сад. Огород» доверчивым россиянам строго в целях борьбы с сельскохозяйственными вредителями.
 
Или, сугубо в мирных целях, - все-таки не напалм, не зарин, не иприт, - тихонечко, ночью, со стратосферы её над Китаем сыпануть. Посчитаться за отравленный Амур, так сказать. Представляешь, Леха, в один прекрасный день родится в Китае миллионов триста–четыреста китайчат и все как один вылитые начхимы - вороватые воинственные блондины с семью классами сельской школы и тягой к бесчеловечным экспериментам в области парадоксальной физики и антинаучной химии. Все, никакой Третьей Мировой Войны не надо. Бери ластик, стирай Китай. Лишь бы они к нам не ломанулись. А если они в зампотеха пойдут, то всем просто хана, глобус по экватору лопнет. Так что хорошо даже, что твой начхим мудак и не помнит, что он туда намешал. Одно помнит – спирта не доливал, самим не хватало.

— Хорошо бы ту сторону опрыскать… – мечтательно протянул капитан.

— Да, полезно, – прапорщик помолчал, потом поднялся и выглянул за дверь. – Очень полезно…

На двух пустых деревянных ящиках, изображавших пост дневального, кемарил рядовой Давлетшин. Изображал, понятное дело, дневального. Кстати говоря, была у Игумнова еще одна странность. Всех бойцов не православной наружности он называл либо по фамилии, либо просто «нехристь». Вояка он был заслуженный, правильный, и все замполиты смотрели на эту странность сквозь пальцы.

— Эй, нехристь! – Прапорщик сильно толкнул Давлетшина в плечо. – Дрыхнуть в казарму иди. Бегом. Марш!

Давлетшин сладко зевнул, потянулся, медленно встал, еще раз потянулся, почесал грудь, бедро, спину. После приоткрыл один глаз и медленно, на ощупь, поднялся по лестнице. Автомат он волок за собой за ремень. Каждый его шаг сопровождался стуком приклада о ступеньку.

— Вот, блин, обленились гвардейцы, – проворчал, вернувшись, прапорщик. – А я-то все думаю, чего сортир такой загаженный. Молодые чистить не успевают. А бойцы, оказывается, свои дела не открывая глаз, делают. По памяти. Вся рота неделю штанов не одевает. Одичали хуже папуасов. Скоро каннибализм начнется. Суку Стаканюка первым и съедят, – Прапорщик, не спеша, по правилам, перекрестился. – Отведи, Господи, искушение. Не дай согрешить.

— Да уж, – задумчиво протянул капитан для того, чтобы хоть как-то ответить на критику воинской дисциплины во вверенном ему подразделении. Говорить еще, что - то было лень.
 
— А со снайпером, Леха, поганая ситуация может выйти, - вернулся к первоначальному разговору Игумнов.

— Что–то ты, Георгий Михайлович, разволновался слишком. В твоем возрасте это чревато запоем, длительным и отягощенным хищениями ротного имущества.
 
— Хорош ржать! – унял заслуженный ветеран развеселившегося не ко времени мальчишку. - Если ты еще не понял, то я тебе скажу – это не простой снайпер. Он по какой-то специальной причине здесь обосновался.

— Ну, ты прямо Шерлок Холмс воздушно-десантный. Из блохи голенище скроил. Стратег. Все-то ты просчитал. А я то думал… – капитан вздохнул и продолжил уже серьезно. – Я и без тебя это понял. Просто верить не хочу. Может, ты и прав. Хорошо бы ты был не прав.

— Сам бы хотел, да только очень все подозрительно. Мы здесь для чего сидим? Мы брод через реку, единственный на четыре сотни километров в округе, стережем. Чтобы крупные банды или их регулярные части, без разницы, сюда пройти не смогли. Резня у них между собой идет вечно. С тех пор как горы стоят. Это у них забава такая народная, типа хоккей. По обе стороны реки. А тут как ржавый гвоздь в заднице сидит на высотке великий и ужасный Леха Колесников и мешает двум братским народам глотки друг дружке рвать в соответствии с древними национальными обычаями. Миротворец хренов, мать твою!

— Это ты к чему?

— Лето в этот год жаркое. Урожай созрел раньше времени. Его надо скорее с гор спустить и поменять на муку, соль, патроны, батарейки и другие полезные мелочи горского обихода. Улавливаешь?

— Напугал. Нас с этой высотки уже второй год в конце лета скинуть пытаются. И ни разу не скинули. В том году Мишаня Рубанов со своей ротой этих горцев тысячи полторы положил. А с нашей стороны только раненые. Правда, много. Не бзди, Михалыч, если сами не отобьемся, из полка «градом» помогут от души.

— Верно, капитан. Если они дурой попрут, мы их, хочешь, не хочешь, положим, кучу. Хотя и они нас тоже, в случае чего, не пощадят.
 
— Ну, что-то ты совсем расклеился. Ты же знаешь, прапорщиков снайперы не трогают. Так, что надень погоны с парадки и ходи плюй на него. Ноль внимания – фунт презрения. – Капитан говорил веселым голосом, но глаза его были внимательными. Скорее всего, словам прапорщика он верил больше, чем собственным.

— А если они не захотят опять такую кучу народа класть?

— Резонно. Не захотят. Конечно. Идеями пацифизма местные баи проникнутся все, как один. Сами урожай свой сожгут, под корень выкорчуют, с народными песнями и танцами под гармошку, а освободившиеся поля бульбой и цибулей засеют. И настанет всеобщий день варенья. Нас с тобой досрочно представят, меня к майору, тебя аж к старшему прапорщику и обоих на пенсию, за ненадобностью. Пойдем в школу работать. Ты завхозом, я военруком. Благодать… – Капитан сделал паузу, видимо, стараясь выбросить мечты из головы и вернуться в реальность.  - Как это они не попрут? У них выбора нет. Им деньги нужны для строительства независимого государства. Их бекам по барабану - тысяча, десять тысяч поляжет… Лишь бы товар со своей территории выпихнуть, желательно подальше и подороже, а чабанов они новых найдут, вооружат и нам на убой опять отправят. - Капитан заметно разозлился. То ли на жадных беков, то ли на их тупых чабанов, то ли на правительство, сделавшее из Лехи прокладку между двумя практически одинаковыми народами, старающимися убить друг друга, а за компанию и Леху.

— Не ори, солдаты услышат. У нас с тобой беседа секретная, и она только началась, – шепотом одернул его Игумнов.

— Да понял я твои секреты. Думаешь, снайпер твой решил прощупать нас. Где у нас мягкое вымя.

— Не все так просто. Скажи честно, ты считаешь, что Тихонов был мудаком?

— О покойных либо хорошо, либо молча. Хотя Андрюха дураком не был. Жара. Все расслабились. Погиб по собственной расхлябанности. Зажег лампу при открытой амбразуре. Вот и словил привет с той стороны.

— Мог он забыть закрыть амбразуру?

— Ну, получается, что мог. Иначе как бы его зацепило?

— Не получается, – Игумнов стал говорить еще тише. – Ты когда пункт связи осматривал, на ставню амбразуры внимание обратил?

— А, что её разглядывать? Она в положении открытом была.

— Да фиг тебе на воротник. Не осмотрел ты её. А вот в ней есть дырочка от пули. Двенадцать и семь.

— Не понял!? Получается, что амбразуру-то он закрыть не забыл?
— Это само собой. Ты помнишь, куда его? В висок. Значит, и пробоина в броне ставни должна была быть на уровне виска. В районе смотровой щели. А она на десять сантиметров ниже.
— И что ты хочешь сказать? Что он не стоял сразу за заглушкой в момент выстрела?

— Да не стоял он. Сидел. Иначе не упал бы ногами под стол. Нету там места, по-другому падать. За столом он сидел.

— Что-то я не понял, как же эта сволочь его в прицел поймала? Не мог он его увидеть! – Колесников раздраженно потер лоб.

— Не мог. И лампа Андрюхина не горела.

— И что же это получается? Он, что, на удачу стрелял?

— Не знаю, как сказать, командир, только людей сегодня ночью надо за стенами спрятать. Может, он и видит сквозь стены, но через полметра железобетона никакая пуля не пройдет.

— Загадка, блин. Хотя, сделаем по-твоему. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Хотя я очень надеюсь, что ты не прав.

— Я и сам надеюсь.


Перед закатом всех, включая расчеты «утесов», загнали в опорный пункт. Бойцы с пониманием отнеслись к приказу. Конечно, душно, зато пуля не влетит. Первый взвод в полном составе вызвался дежурить.
 
Они заняли траншею со стороны границы. Своего старлея бойцы уважали и старательно искали возможность отомстить. Три пулемета, три оптических прицела, девятнадцать пар глаз обшаривали склоны скал за рекой, выискивая вероятные укрытия снайпера. Их оказались сотни.
 
Игумнов пинками и угрозами отогнал всех салабонов от ячеек, заставил сесть на корточки в траншее. В ответ на их ропот соврал: «Если, что, то без вас никак, а пока не маячьте, судьбу не испытывайте».

Колесников с СВД забрался в капонир зенитного пулемета на крыше опорного пункта. Старый добрый ДШК, давно потерянный и забытый полковыми интендантами, на всякий случай зарядили и взвели.
 
Рядом с Колесниковым потел Харчистов. В качестве оружия он избрал для себя старенький РПГ-7 с фугасным зарядом made in cina.

Непонятно, на что старшина рассчитывал. Дальность полета ракеты была недостаточной для прицельного выстрела на той стороне. Это его не волновало. Видимо, он просто, уже давно планировал нанести ракетный удар по территории сопредельного государства в целях удовлетворения собственных здоровых деструктивных амбиций, и не хотел упускать такую возможность.
 
Ждать пришлось долго. Ночь, душная и одновременно холодная, медленно переползала через горы. Перед самым рассветом Колесникову показалось, что зря они с Лешим переживали. Снайпер, похоже, откочевал километров на двадцать на восток, к трассе.
 
В былые времена никто и представить себе не мог войну между республиками. Они были республиками одного государства. Поэтому, проводя новую дорогу, ставшую в скорости самой жизненной артерией всего региона учли многие параметры, кроме возможности обстрела с той стороны реки. На одном из участков трасса проходила параллельно границе. Опытный снайпер легко бы нащелкал и старших офицеров, и всяких местных баев и министров.
 
А на этом пятачке по маковку окопавшаяся рота была добычей нелегкой и неперспективной. Старший офицер на этой высотке был капитан. То есть по прошлогоднему прейскуранту двести, максимум долларов очень хорошего качества, можно сказать, американских.
Вот если бы Лехе вдруг дали майора, он стал бы более вкусной добычей. Целых тысячу долларов еще более лучшего качества, изготовленных вообще за границей.

Хорошо быть майором. Может, даже целую комнату дадут в общежитии. Тогда берегись, Алена, полковой библиотекарь. Никуда ты от Лехи не денешься. Не каждый день цельные майоры сватаются к вольнонаемным гражданским лицам…

Мечты о майорских привилегия прервал очень неприятный звук. С таким звуком тяжелая пуля пробивает броню.
 
— Никому не высовываться! Кто видел вспышку? Доложить! – услышал он громкий шепот Игумнова. Прапорщик опередил капитана и вовремя отдал нужную команду. - Перекличку начинай!

— Да хрен ли начинать! – Это был голос сержанта Стаканюка. Он хоть и заведовал пищеблоком, но вояка был матерый и гранату мог зашвырнуть метров на шестьдесят и очень точно. – Коваленко уже не откликнется. Вижу я его. Все.
 
— Куда его?

— Не видел. Видел, как он дернулся и опал.

— Так может, он еще живой? Санитаров, быстро!

— Отставить санитаров! – вмешался Игумнов. – Ему уже все равно, отвоевался…

— Где? – Спросил Колесников.

— Вон, на седушке за пулеметом. На броню понадеялся. А эта холера его прямо через щиток, бронебойной. А санитары пусть поживут еще. Эта сука их легко снимет.

Капитан ужом спустился с крыши и по-пластунски добрался до пулеметного гнезда.

На утоптанной пыли набралась приличная лужа. Брезгливость пересилила осторожность, ползать по луже крови он не стал, на корточках подобрался к телу, висящему на месте пулеметчика. Осторожно взял его за запястье. Пульса не было. Да и вообще сразу было понятно, что лейтенант Коваленко мертв. Это сложно объяснить, но мертвый всегда отличается от живого. Даже если прошло всего мгновение со смерти, мертвый всегда отличается от живого…

Продолжение http://www.proza.ru/2009/09/25/323