В мире. История Джо

***
Я - та сила, что жаждет зла и вечно совершает добро…
***
So when I'm lying in my bed        Так что когда лежу в своей постели,
Thoughts running through my head   Мысли шелестят в моей голове
And I feel the love is dead        И я чувствую,что любовь мертва,
I'm loving angels instead…         Я люблю ангелов..
***
Ты стоишь там внизу и говоришь мне, что 4 миллиарда  человек не живут в четырёх миллиардах
отдельных миров - уж не дурачишь ли ты меня?
***
Мир-это твоя ученическая тетрадь, на страницах которой ты решаешь свои задачи.
Он не есть реальность, хотя ты можешь выразить реальность в нём, если захочешь.
Ты также волен написать чепуху, или ложь, или вырвать страницу.
Р.Бах «Иллюзии»


1.Одиночка.

Я открыл глаза. Темнота вокруг, густая, как патока, окутывала со всех сторон. Долго всматриваясь в пространство вокруг, я пытался различить хотя бы какие-то очертания или оттенки, но безрезультатно. Первой мыслью, что мелькнула в сознании, было то, что я ослеп. Я попытался встать: руки мои и ноги слушались с трудом, будто окаменевшие. Преодолев слабость, я приподнялся и попытался на ощупь идти, всё равно куда, лишь бы не сидеть на месте. Да и тело должно было размяться и вновь привыкнуть к движению. В голове моей на мгновение будто вспыхнула молния, осветив ближайшие окрестности памяти. Эхом, как гром, раздались голоса…
-Горин, все исчезли, я уж и не чаял увидеть кого-то из наших. Где портал?
-Прости Джо, ты же знаешь правила… - Горин посмотрел мне в глаза, одарив тяжелейшим и, одновременно, наипечальнейшим взглядом. На меня будто камень повесили. Я всё понял.
-Но ведь никто не пришёл за мной. Уже несколько дней я искал встречи, ни один  не откликался на зов, всё это время я пытался вернуться!  - Крикнул я со злобным упрёком, хотя Горин не был виноват в том, что должно было произойти, я знал. Душа металась, как дикий пёс в клетке, что чувствует неминуемое перед живодёрней.
- Все порталы были закрыты. Так сложились обстоятельства. – Отрезал он.
- Но ведь это не зависело от меня, понимаешь?! – Безысходность всегда для меня была самым худшим. И теперь она, как топор, повисла надо мной.
- Да. Я знаю, Джо. Но иначе нельзя. – Безапилляционно сказал рыжий,  в его голосе слышалось сожаление. – Я бы не разбрасывался такими как ты, была бы на то моя воля. – Из ниоткуда в его руках появился чернёный меч.
-Ворон. - Только успел подумать я вслух. И всё погасло.
Как ни пытался я вспомнить ещё хоть что-либо, ничего не выходило. От тщетных попыток кружилась голова. Теперь я знал только одно: меня зовут Джо. Просто Джо.
Онемевшие руки начали теплеть. Я поймал себя на том, что услышал стук своего сердца. Или мне так показалось, или я сошёл с ума, но раньше его не было. Только теперь оно забилось, предварительно похрипев в грудине, содрогнувшись, вновь ожило. Невозможно описать мои чувства в тот момент: всё это произошло вопреки всякой логике, но я был несказанно счастлив, вытащив счастливый билет. У меня был один шанс на миллион (откуда я знал это?) и он сработал. Мне хотелось прыгать на одной ноге от радости и кричать: «Гип-гип уррра!». Но тело моё всё ещё не вошло в привычный «режим работы», а голос сипел и срывался. Упрямая мышца вновь разгоняла кровь, с силой толкая её потоки по онемевшему телу. Тот факт, что я ничего не помнил и ничего не видел, не знал, где нахожусь, ни капли меня не смущал по той простой причине, что я был жив. Этого аргумента было вполне достаточно.
В голове моей  сонм цикад трещал без умолку, всё понарастающе громче и громче, навязчивее и навязчивее, нестерпимым стрёкотом монотонно и непрестанно вбивал в мозг адскую боль. Перед глазами пошли лилово-сиреневые круги и алые звёзды. По лицу текли слёзы: тело бросало то в холод, то  в жар, его сводили судороги, я как червь извивался кольцами, лёжа на чём-то твёрдом, холодном и грязном. Потом меня выключило.
Очнулся я в палате. Приятно удивило, что ко мне вернулось зрение. А неприятно огорошило, что я всё ещё не понимал, как  мог оказаться в подобной ситуации. Дверь тихо приоткрылась, и в комнату заглянул маленький носик медсестры, сразу же исчезнув. Через некоторое время после того, как затихли её скорые лёгкие шаги по коридору, я услышал стук увесистых мужских ботинок. В палату вошёл высокий мужчина, одетый в белый халат. Сквозь прямоугольные аккуратненькие очки на меня смотрели маленькие глазки – свёрла.
- Здравствуйте. Меня зовут доктор Саркисян. Можно просто Артур Леонардович. Как вы себя чувствуете?
- Пожалуй, неплохо.
- Господин… ммм…- Он сделал многозначительную паузу и посмотрел на меня поверх очков. – Простите, но при поступлении при вас не было документов, как вас зовут?
- Я не помню, но вы можете называть меня Джо. – Этот парень мне явно не нравился: высокий голос, манерность, какие-то несуразные ужимки, - всё это действовало на нервы.
- У вас есть некоторые проблемы… Джо.  – Саркастически сказал Саркисян, поставив ударение на моём имени. - Во-первых, отсутствие документов – это отсутствие медицинской страховки. Постарайтесь что-нибудь вспомнить. Это необходимо.
- Я попробую. А во-вторых?
- Не буду от вас скрывать, Джо. У вас серьёзные проблемы со здоровьем. Томография показала, что у вас множественные кровоизлияния в мозг. Это объясняет тот факт, что вы ничего не помните. Хотя такого рода инсульты как правило приводят к летальному исходу. Как минимум, к параличу. – Я промолчал, не зная, что лучше ответить. Странным образом его слова повлияли на меня: лишь убедили, что всё хорошо. Мне казалось, что я особенный, чёрт знает почему, и выпиющий прецедент в медицинской практике окончательно меня в этом убедил.
- Что ж…. – Сказал я, не сумев сдержать улыбку. – Очень рад, что летальный исход обошёл меня стороной, как впрочем, и   паралич.
- Есть ещё «в-третьих». Вам нужно пройти серию тестов. Это или подтвердит или опровергнет наши подозрения.
- И каковы ваши подозрения? – Час от часу не легче, подумал я.
- Расстройство центральной нервной системы. Точнее пока сказать вам не могу. После полного обследования станет ясен диагноз. На время диагностики вы останетесь здесь. Постарайтесь вспомнить, кто вы, откуда родом. Иногда такие мелочи, как предпочтения в одежде или пище, дают зацепки. – Я молча кивнул ему. – Сейчас вам сделают укол, этот препарат улучшает проходимость сосудов головного мозга и способствует рассасыванию тромбов. Вечером повторную пункцию, - обронил он сестре, выходя из палаты.
- Меня зовут Надя, я помощница старшей сестры неврологического отделения. Если вам станет плохо, нажмите вот эту кнопку, тогда я услышу сигнал на сестринском посту. А пока что повернитесь на живот и приспустите штаны: я сделаю укол. – Её маленькие ручки зашуршали в накрахмаленном кармане халата, из которого она извлекла ампулу.
- Надя, сколько я здесь нахожусь?  Тссс… - Игла вошла резко и почти безболезненно.
- Четвёртый день. – По моим ощущениям я был в отключке не больше нескольких часов. – Ой…
- Что-то не так? – Спросил я. Девушка смешалась и сдвинула брови.
- Простите, у вас расстегнулась рубашка, я случайно заметила ваш шрам… – Надя смолкла и виновато  потупила взгляд, заливаясь румянцем в цвет огненно-рыжих волос.
- Могу я вас попросить об одолжении? – Я попытался заглянуть ей в глаза.
- Если это не противоречит распорядку… - Задумчиво сказала она, взмахнув длинными ресницами.
- Будьте так добры, дайте мне зеркало. – Я как-то по-дурацки улыбнулся. Мне вдруг стала стыдно, что я не помню, как выгляжу. Мои руки дёрнулись, но я вовремя остановился – нельзя же ощупывать своё лицо при такой милой барышне. Девушка наконец-то улыбнулась.
-Да, сейчас. Только закончу обход и занесу вам. – Она привстала с кровати, поправила моё одеяло, забрала упаковку от шприца и пустую ампулу. – Это вам. Снотворное и обезболивающее.
- Нужно выпить? – Делать мне это подозрительно не хотелось. – Пока что у меня ничего не болит, да и спать как-то не хочется.
- Доктор назначил вам курс на 10 дней, 2 раза в день в капельницу. Но раз вы уже в сознании, то лучше принять таблетки с едой. Утром капельницу ставили, так что это на будущее. Вы точно в порядке? Как только почувствуете головную боль, примите синюю таблетку.
- Обезболивающая синяя? – Она кивнула.  – А красная - снотворное?
- Да. – Надя поставила на стол стакан с водой. – Я зайду попозже. Помните, если что, «тревожная» кнопка вот тут.   
Как только она вышла, я стал ощупывать своё лицо. Кожа была относительно гладкая. По телу пробежал холодок. Конечно, увидеть себя  я пока не мог, но понял, что достаточно молод. Какое-то странное чувство прорастало изнутри, наверное, его называют седьмым, или интуицией. Мне казалось, что я должен быть значительно старше! От этого противоречия моё желание увидеть себя ещё больше обострилось и стало навязчивым. Я ждал, когда Надя сменится и принесёт мне моё лицо. Время, как нарочно, растягивалось, словно резиновое. Казалось, что палата сжимается в точку, стены давят, пространство зажимает в тиски, пытаясь коллапсировать, а время, по законам физики, замедляется. Я пытался отвлечься от нестерпимой необходимости увидеть то, чего никто обычно не забывает. Подойдя к окну, я  стал рассматривать улицу, которая напоминала аквариум с мутной водой и обросшими мхом камешками, в котором полусонно сновали какие-то серые рыбёшки. За стеклом лил дождь, тучи, будто свинцовые, висели низко, казалось, что они вот-вот заденут своим ватным пузом такие же серые девятиэтажки. Местность, где находился госпиталь, я не мог узнать. Ветер изредка кренил деревья, на которых кое-где ещё висели, будто клоками, остатки старой листвы. И всё же я поймал себя на том, что даже в прозрачном стекле пытаюсь уловить отражение.
- Уже ноябрь, - вздохнула Надя, поймав мой взгляд, заходя в комнату. – Вот, это вам. Простите, но ничего лучше я не смогла найти.
Я взял в руки маленькую чёрную коробочку, не понимая, что с ней делать. Надя нажала на шкатулку и та открылась, обнажив на крышке маленькое кругленькое зеркальце. После того, как наши руки встретились, она поспешно убрала их в кармашки халата. Странно видеть, как медсестра, в чьи обязанности входит делать уколы,  менять повязки и судна, так реагирует на мимолётное прикосновение. Я закрыл пудреницу и положил на кровать, не заглянув в зеркало, хотя именно этого мне хотелось больше всего на свете. Девушка стояла молча и  смотрела в окно, никак не оставляя меня наедине с собой.
- Надя. – Позвал я её из забытья, в которое та попала. Она чуть вздрогнула, оглянувшись на меня. –  Вы задумались о чём-то. Я вас напугал?
- Нет, что вы. Просто скоро зима, а у нас она такая  долгая… Выпадет снег, с океана уже надвигается холод.
- В такую погоду кажется, что даже небо имеет край и Земля не круглая. Ты будто в картонной коробке. – Надя  согласилась со мной тихим вздохом.
- Вы уж простите, доктор сказал, что вам пока лучше не смотреться в зеркало, уж не знаю почему. – Меня это не удивило: ничего хорошего от этого Саркисяна ждать не приходилось. – Поэтому я принесла вам свою пудреницу. Зеркальце маленькое, но другого нет. – Она виновато пожала плечами.
- А как же распорядок? – Не удержался я.
-Я же обещала. Тем более от зеркала ещё никому не было плохо. – Она улыбнулась, слегка смутившись. – Через час обед, я принесу его вам сюда. Пока что вам противопоказано вставать. А после обеда к вам зайдёт Валентина Петровна Моркович, наш психиатр, она занимается диагностикой психического состояния. Отдыхайте. Пудреница пусть будет у вас.
Как только Надя вышла, я поднёс её подарок к лицу. На какое-то мгновенье палец задержался на кнопке, открывающей шкатулку, сердце моё подозрительно ёкнуло, а по телу пробежала дрожь, зеркало чуть не выпрыгнуло лягушкой из рук. Я попытался представить, что сейчас увижу: суровое лицо, потерянное, злое или безмятежное? Больше всего я боялся увидеть душевнобольного. Искажённые гримасы блаженных и буйных стали проплывать угрожающими чёрными дырами в моём воображении.  Пытаясь отмахнуться от   мрачных мыслей, которые кружились в моей голове, как навязчивые мухи, я попытался успокоиться  и принять себя, каким бы я ни был. И вдруг мне показалось, (или я сам так решил?), что там будет пустота. Я был на столько уверен в этом, что, увидев, как из зеркала на меня смотрели большие серо-зелёные раскосые глаза, замер, как статуя. Оцепенение моё продолжалось долго, пока я не спохватился, что в палату кто-то может зайти. Будто вор, боявшийся, что его застанут врасплох на месте преступления, или юный мальчишка, который затаил дыхание, услышав шорохи шагов в коридоре, когда он ещё не успел спрятать журнал для взрослых под матрас, я озирался по сторонам. Это ощущение я не могу описать словами. То была странная смесь удивления, страха, любопытства, с которым я рассматривал своё лицо, каждую его чёрточку, линию. Всё в нём было и чужое, и родное, потому что было для меня сразу и новым, и постоянным. В зеркале я увидел, что брови мои были густы, почти сходясь у переносицы, небольшие губы, чётко очерчены, уголки рта уходят чуть вниз. Не могу сказать, показалось ли мне лицо  достойным или нет. Но то, что на нём не был написан диагноз, меня обрадовало, сняв с души определённый груз, что до того висел, словно пятипудовая гиря.  С того момента, как я увидел своё отражение, я стал доверять себе, безоговорочно. К лучшему это, к худшему ли, я знать не мог. Единственное, что вселяло какое-то смутное ощущение  недоверия к происходящему, так это странная уверенность, что я должен был быть намного старше своего двойника из зазеркалья.
Странное дело: разглядывая своё лицо в пудреницу Нади, на какой-то момент мне показалось, что я вижу мойку, находившуюся строго за моей спиной. Не мог же я смотреть сквозь себя? Возможно, так действовали таблетки, а может быть, у меня и правда было какое-то расстройство. Мозг – не наковальня, что бы по ней бить, подумал я. А как ещё у меня могло появиться такое множество тромбов?
Всё ещё не привыкнув к своему лицу, я решил полностью обследовать своё тело. Не так много можно узнать, не имея возможности рассматривать всё отражение, полный образ, а не кусочки по отдельности в малюсенькую женскую пудреницу, будто собираешь пазл. Но всё же кое-какая информация поступила, правда, для меня она не была уже столь актуальна, как моё лицо. Руки были чуть узловаты, в моих длинных пальцах безделушка Нади казалась детской. На шее красовался опоясывающий шрам, видимо, достаточно старый, поскольку был уже совсем бледный. Как я так умудрился? Будто меня вешали… Бррр… Русые вьющиеся волосы забраны в хвост, отчего лицо казалось заострённым. На груди я нашёл ещё один шрам: слева горизонтальной полоской под грудью тянулась отметина. Я бы сказал, что меня ударили ножом, прямо  в сердце. Может быть, я был бандитом !? Моя внешность, к сожалению, не заставила меня вспомнить хотя бы что-то, связанное с моим прошлым.
Если я нашёл всего два, то во время обследования на моём теле обнаружилось 18 больших и маленьких шрамов от колющих и режущих травм. По результатам рентгена руки, ноги, рёбра и череп ломались не по одному разу. Около экрана со снимками столпилась орда докторов, которые ахали и охали. Каждый посчитал нужным смерить меня недоумевающим или подозрительным взглядом, будто я - диковенное ископаемое. Я даже ненароком подумал, что мне осталось два часа до смерти. Но, как оказалась, я отличаюсь необычайным здоровьем. Врачи и не думали, что я так быстро приду в сознание, а тем более, не предполагали, что это может пройти безболезненно. Откачав из вены несколько пробирок крови, меня направили в последний кабинет моей «диспансеризации», к психиатру. Доктор Моркович оказалась женщиной среднего возраста, с массивной челюстью, выступающей вперёд, огромным пухлогубым ртом, маслеными серыми глазами и приплюснутым носом.
-Заходите, не стесняйтесь. – Её лицо исказилось псевдоулыбкой. – Присаживайтесь, где вам удобнее.
Я сел на пуфик, который стоял за креслом для пациента, скрестил на груди руки и твёрдо решил, что ей нельзя доверять. Хотя, что доверять, если я ничего не помню?
- Итак, начнём. Меня зовут Валентина Петровна, можно просто Валя.  – Я сидел молча, всё происходящее казалось мне каким-то нереальным и абсурдным. – Вы сказали, что вас зовут Джо. Это ваше имя?
- А вам оно не нравится?  - Я сделал удивлённо-наивный вид. – Странно… А мне показалось, это имя мне к лицу.  – Я натянул улыбочку, у неё же позаимствованную, ненастоящую. На лёгкий цинизм она не реагировала. И я снял улыбку. - Я сказал, что доктор может называть меня просто Джо. Я не говорил, что меня так зовут. Имени я не помню. – Соврал я без всякого зазрения совести: расскажи  им, что мне снёс голову рыжий демон, меня бы сразу упекли в психушку. Надо было разобраться во всём самому.
- Вам нравится это имя, поэтому вы им и назвались?
- Нет, просто первое, что пришло мне в голову. Хотя звучит неплохо, разве нет?
-Что ж, Джо, - обратилась она ко мне, хотя смотрела при этом на закипающий электрический чайник, - давайтека выпьем кофейку?
- Спасибо, мне не хочется, - постарался вежливо отказаться я.
- Расскажите мне, что вы вообще помните?
- Только запах влажной земли подо мной и долгую темноту. Помню, что пытался увидеть хоть что-нибудь, но тщетно. Даже подумал, что ослеп. Это, пожалуй, единственное, что я могу сказать. – И хочу сказать, подумал я. Хотя не сказал бы ничего, если бы только можно было отказаться от  этой беседы.
- Даааа… - протянула она. - Это от травмы головы, временная слепота, вполне возможно. Мне кажется, есть один выход. – Я вопросительно всмотрелся в её невыразительное лицо. – Гипноз. – Нараспев промурлыкала она  пронзительно высоким голосом, который совершенно не сочетался с её габаритами.
Улыбка, которую она надевала, как маску, вновь растянулась, словно рябь на воде. Я только сейчас заметил, что все морщины у неё сосредоточились ниже средней линии лица. От носа вниз симметрично спускались две глубоко залегающие борозды – «трудовая мозоль», подумалось мне. На лбу и вокруг глаз морщин не было вовсе, будто она всю свою жизнь только и делала, что растягивала губы в принудительной улыбке, а всё остальное оставалось безучастным.
- Энцефалограмма у вас, мягко скажем, немного странная, но противопоказаний к гипнозу нет.
- А такие бывают? – Саркастично поинтересовался я. Не люблю тех, кто пытается показать себя таким, каким не является. Складывалось такое впечатление, будто она в песочнице в доктора играет, и вежливо, с серьёзно-напыщенным выражением лица предложит вместо кофе формочку из пластмассы, набитую песком.
- О, это совершенно безболезненно, уверяю вас. – Моркович опять состроила жеманную улыбочку. Я понял, что мы с ней вряд ли друг друга поймём, как слепой глухонемого. Что вообще эта  женщина могла знать о гипнозе?!  - Вы в лучшей клинике Около-Двинска, здесь работают только профессионалы.
Она опять напялила свою улыбку а’ля «щелкунчик». Я попытался  отвлечься от неприязни к Моркович, в конце концов, я всё равно не поддаюсь гипнозу. Дрэйк тысячу раз пытался ввести меня в это состояние, но безуспешно.
- Я не поддаюсь гипнозу.
- Откуда вы знаете? Вас когда-то пытались загипнотизировать? – Я во время схватил себя за язык. В голове вновь молниеносно вспыхнула картина: Дрэйк сидит на стуле и матерится, на чём свет стоит.
- А я тебе говорю, постарайся!
- Просто я попал в тот маленький процент людей, которые не поддаются твоим штучкам.
-Ты попал в процент тех идиотов и гордецов, которые не хотят поддаваться «всяким штучкам», мать твою! Ленивая скотина! Я же не просто так фигнёй страдаю, это для дела.
- Всё, успокойся и выпусти пар. Давай ещё раз попробуем. Я постараюсь. – Мы в очередной раз повторили ритуал, но я оставался в прежнем состоянии сознания. Дрейк от напряжения и злости даже вспотел: его чёрные волосы прилипли ко лбу, а голубые глаза светились изнутри гневом, как пламя газовой комфорки.
- Говорю тебе, не всё зависит от моего желания. Будь моя воля… - Но Дрэйк не дал мне договорить.
- Ты просто самоуверенный индюк, не желающий пускать к себе в голову других, даже ради пользы общего дела! Каких скелетов ты не хочешь вытаскивать из шкафа? Пора отказаться от детских комплексов!  – Дрэйк срывался на крик.
- Уверенность, что ты можешь влезть в подсознание к любому – тоже заблуждение. А скелеты -  такие же, как у всех… - Я пожал плечами.
- Тьфу! Что б ты провалился. Серому кардиналу всё сходит с рук, не так ли?! – Дрэйк сплюнул на пол. Мне было обидно слышать его упрёки, я ведь, правда, старался изо всех сил и следовал всем его инструкциям. А то, что я был любимчиком, мне самому претило и частенько мешало в отношениях с командой. Но не мы выбираем, а нас выбирают. К сожалению…
- Может и «так ли», моё мнение ты всё равно не возьмёшь в расчёт и не желаешь понимать, что я не всевластен и не могу контролировать Ид.
- Умник выискался, невластен он… – Бубня себе под нос ругательства, Дрэйк, уходя, хлопнул дверью.
После этого опять зияла пустота. Я знал, что этот парень мне очень дорог и его злость жутко меня расстроила. Но кем он был мне, я так и не вспомнил. Когда я очнулся, то лежал на полу, весь в какой-то пене, с палкой в зубах. Трое в халатах держали мне голову, руки и ноги, придавливая их к полу.  Я раскис, ощущая своё тело жидким студнем.
На следующий день меня опять отправили к Моркович. На этот раз она молча протянула мне кипу бумаг, разнообразных тестов: Сонди, Люшера, Айзенка и всяческой подобной билеберды. Потом учинила допрос: она вытягивала рисунки с кляксами различных форм и просила ответить, на что это похоже. Думать не хотелось, но постепенно я втянулся. За этим делом я провёл почти всё время до обеда. Вечером ко мне с результатами пришёл Саркисян. Он уселся на мою кровать, точнее на мою подушку. Я готов был голову дать на отсечение, что он сделал это нарочно.
- Джо, - протянул он моё короткое имя, - вы не вспомнили, как вас зовут на самом деле? Нет? Что ж... Я вынужден буду отчитаться о вашем поступлении и состоянии в силовые структуры. Судя по вашим повреждениям, шрамам – вам выгодно притвориться, что вы ничего не помните, но… - Я его прервал. Одного моего взгляда хватило, что бы сбить с него спесь: зарываться не стоит и пугать меня тоже бесполезно. – Что ж, может всё и не так, как кажется на первый взгляд. – Он нервно кашлянул, пытаясь заполнить повисшую в воздухе паузу. – Да, вот результаты тестов. Боюсь, вас переведут в другое отделение.
- О, в какое же ? – Чувствуя подвох, спросил я.
- Психиатрическое. У вас шизофрения, вы знаете, что это такое(1*)?
- Расстройство центральной нервной системы с ловлей шмыгающих собак(1*)? – Усмехнулся я.
- Верно, психическое расстройство. –  Совершенно серьёзно ответил он. -  Плюс к этому, у вас депрессия, но это пол беды, по сути, мелочи. – Он вновь натужно кашлянул себе в кулак. – Вы  страдаете эпилепсией. Возможно, это следствие травм головы, следы от которых мы видели. Вы разговариваете во сне, ходите. Это тоже нарушение, опорно-двигательный аппарат человека должен оставаться во время сна неподвижным.
- Позвольте спросить, исходя из чего, вы поставили мне диагноз шизофрения? Как она проявляется?
- Это вывод, сделанный на основании ваших тестов.
- А конкретнее?
- Я думаю, вам следует обратиться с этим вопросом к доктору Моркович. Завтра вас переводят. – Он резко встал и быстро вышел из палаты.
На следующее утро я проснулся уже в комнате, внутренности которой напоминали диванную обивку. Руки у меня были свободны, смирительную рубашку не успели нахлобучить. Время тянулось крайне медленно, я начал терять счёт минутам, часам, дням. Когда я понял, что меня не только не собираются выпускать, но и не реагируют на мои требования, крики, меня обуяла злая паника, близкая к истерике. Потом я долго размышлял, времени у меня было на это предостаточно, как вышло, что спокойного шизофреника нужно было изолировать. Во-первых, шизофрения подавляется ежедневным приёмом соответствующих препаратов. Эпилептиков тоже не изолируют от общества, а пичкают таблетками. Во-вторых, они не проводят никакого лечения. Где смысл?  Что бы я ни делал, реакции не было. Иногда мне приносили еду: кашу, омлет, пюре и отварную сосиску или котлету, всё в пластиковой тарелке и без приборов, будто я вдруг решусь пластиковой ложкой выколоть себе глаз, например, как полный дебил. Еда подавалась через выдвижной отсек, тоже обитый мягким слоем  обивки, так что не видно было даже того, кто приносил пищу. Про туалетную комнату даже говорить не хочется, если такой отсек, выполняющий роль судна, можно, конечно, так  назвать. Примерно через пару дней я стал метаться как тигр в клетке, то требовал, то просил, то вновь что-то требовал, срывая голос.
- Дайте мне хотя бы помыться! – В ответ молчание. На глаза мои выступают слёзы исступлённой безысходности.  – Кто-нибудь! Кто-нибудь! – Кричу я. Через минут 5 выдыхаюсь, орать уже нет сил, сорвал голос.  -  Ну хоть кто-нибудь… - уже почти шёпотом. Это повторялось множество раз, десятки, сотни раз.
 Не знаю, сколько прошло времени, но за этот период у меня ни разу не было припадка, хотя я страстно хотел что-то вспомнить. Когда казалось, что вот-вот я нащупаю что-то в архивах своей запароленной памяти – очухивался, будто побитый, но видений больше не было.  На просьбы вызвать ко мне Моркович или Саркисяна никто не откликался. Никаких допросов мне не устроили, «силовым структурам» я был вовсе не нужен. Видимо, я не совершал противозаконных деяний, либо уже расплатился за них с обществом. Даже такие мысли приходили ко мне в голову.  В этой одиночке я чувствовал себя заброшенным на край Вселенной. Я начал разговаривать сам с собой, потом - с воображаемыми персонажами, после – со стенами. Вспоминать об этом периоде тяжело. Я срывался, казалось, что мне переломили хребет, сам остов жизни, высосали все силы, превратили в истеричного психа и грязное обросшее животное. В одиночке не менялось освещение, звукоизоляция была потрясающая – никаких звуков извне не было, мягкие стены не давали возможности размозжить себе голову. Закрыв глаза и позволяя своим мыслям порхать по сознанью произвольно, полудрёмой возникали галлюцинации. Но в них были только знакомые мне с недавних пор лица: Саркисяна, Моркович, реже, но ярче, – Горина, Дрэйка и, конечно, Нади. Стоило только открыть глаза, и ты опять оказывался наедине с палатой. Порой  казалось, кроме глазуньи в тарелке за мной следит ещё кто-то, но этот незнакомец не желал проявлять себя.
Мне сложно справляться с  вынужденным длительным одиночеством. Им меня накормили сполна.  Восстановить в памяти ещё что-то, кроме образа Горина и Дрейка, не удалось. Вспомнилось только то, как я иду по мощёной камнем дороге, совсем маленький и чем-то обиженный, перед глазами светлая длинная юбка, развивающаяся на ветру, которому большие деревья отвечают ласковым шёпотом листвы. За руку меня берёт женщина, что идёт рядом со мной, очень красивая. Только лицо её я вижу словно сквозь пелену тумана, какую-то призрачную дымку. Она опускается на колени и поправляет мою куртку, улыбается мне, гладит по голове. Обида моя проходит, и я улыбаюсь ей в ответ. Она встаёт в полный рост, и я опять вижу только её юбку. Потом вновь темнота. Кто эта женщина мне: мать, сестра? Меня мучил этот вопрос целую Вечность, он заполнил всё моё время-пространство, но ответа на него  я так и не нашёл.
Однажды дверь открылась, и в неё вошли два санитара, молча запеленали меня в смирительную рубашку, туго завязав сзади рукава, и поволокли за собой в душевую комнату. Я даже не мог сопротивляться, будто ошалелый или пьяный,  не справляясь с координацией движений. Санитар с серым лицом громко причмокивал, а второй, толстый и высокий верзила, о чём-то хихикал в свой воротник, смотря на меня подозрительно весёлыми глазами. Меня вытряхнули на кафель в предбаннике. Тело шлёпнулось о влажный пол с неприятным  звуком. Создавалось впечатление, что сознание моё отделено от тела, ибо второго я не чувствовал. Серый санитар вытянул мои руки и связал мне их спереди уже намокшей смирительной рубашкой, в то время как второй раздевался. Когда я понял, что должно произойти меня стало рвать прямо на кафель. Толстый начал материться.
- Чёрт бы его подрал! Вот гадёныш!
- Толян, надо убрать всё, до конца смены пол часа.
- Я одеваюсь, и пулей за рыжей. Путь тряпкой машет, если мы ей так не нравимся. А ты отволоки этого щенка обратно. В другой раз, он никуда не денется.
- Только рот заранее заткнуть щенку. – Санитар с серым лицом гоготнул. - А девка хороша, жаль не чокнутая! – Причмокнул он,   напяливая на меня вонючую рубаху. Толстый вышел, а серый всё ещё возился со мной. В  голове моей стало проясняться и постепенно стали возвращаться силы.  Я нарочно стал мешать серолицему, заваливался, поскальзывался, падал и тянул время, как мог. Тот в конец обозлился и решил не возиться со мной, вырубив. Но как только я понял, что санитар хочет меня отправить в накаут, я собрал все силы, которые во мне были и с размаху двинул ему одной в челюсть, другой - в низ живота. Серый упал и здорово стукнулся головой о кафельный пол. Как только я не проломил себе череп, когда они меня бросили на пол, подумалось мне…
На пороге появилась Надя. Немая сцена продолжалась не долго. Через пару минут она привела, держа за рукав, какого-то лысого мужичёнку.
-Ну пожалуйста, Карл Петрович, пожалуйста, я вас очень прошу, вы же говорили, что вам нужно это увидеть! – Девушка слёзно просила его, но тот не поддавался.
- Наденька, отпустите меня, ради Бога! Я – человек маленький…
-Карл Петрович, вы же сами говорили! – Дяденька явно продолжал упираться. – Вы не можете не пойти! – Вдруг сказала Надя таким голосом, будто отдавала приказ. Дверь в душевую хлопнула и у входа появился низкорослый мужчина. Надя встала за ним, не давая путей к отступлению. Он обвёл предбанник  взглядом затравленного зверя и тупо уставился на серолицего, который неподвижно валялся в углу.
-Что же вы делаете, Надюшенька? - На выдохе растерянно промямлил он. – Что же теперь? – На пороге появился толстый санитар. Видимо, он только спохватился, что меня нет в палате, и почувствовал, что пахнет жареным.
-Карл Петрович, они опять! И так со всеми из пятого, которых ставят в изоляцию!
-Да чё ты мелишь?! Я с тобой разберусь, стерва рыжая! – Санитар сделал шаг в сторону Нади, но та, казалось, этому не придала никакого значения. И санитар, сцепив зубы, остановился на пол пути.
- Анатолий, на вас уже были подобные жалобы. При этом обнаружилась нехватка определённых… - низенький Карл Петрович, казавшийся на фоне верзилы-санитара крохотным лилипутом, набрал в грудь побольше воздуха и взглянул на Надю. – Лекарственных средств. – Твёрдо закончил он.
- Вы клепаете чего попало на нормальных людей! Что жалобы? Да мало ли что психи лопочут? –  Начал было толстый орать.
- Всё решается очень просто, надо взять анализы у пациента. Его рвало от интоксикации. Возбудитель обнаружить несложно. Я уже позвала  Андрея Андреевича. – Надя говорила спокойно и тихо, но одновременно, так громко, что её слова отдавались во мне эхом. Она оглянулась на Карла Петровича и улыбнулась, стараясь поддержать в лилипуте уверенность в своих действиях.
- Да этот ненормальный – сам чёрт! В буйное его, вон как Вована уложил и это после такой дозы … - Толстый вдруг запнулся, мысленно спохватившись.  В больничном коридоре раздались шаги.
- Наденька, вы меня звали? О, вот это дела… Пациента нужно помыть и переодеть, займитесь им, будьте другом. Потом в лабораторию и к нам, в четвёртое. Я разберусь.
-Андрей Андреевич, я …- Надя хотела что-то сказать этому незнакомому Андрею Андреевичу, но они с пару секунд посмотрели друг другу в глаза, девушка молча кивнула и отвела меня в душ. Я долго стоял под ним, так я соскучился по  тёплой воде. Тело продолжало саднить: плечо и правый бок нестерпимо ныли, но это были уже мелочи. Я даже не осознавал, как мне повезло. 
На следующий день меня вызвали к Моркович.
- Здравствуйте, Джо. Я смотрю, вам стало лучше. Никаких припадков? – Её маленькие глазки сощурились. Мне стало ещё гаже – лучше бы нацепила свою стандартную улыбку, похожую на отверстие дробильни для орехов. – Память ваша так и не восстановилась? – Будто зная заранее ответ, мимоходом поинтересовалась она для проформы.
- Нет, не восстановилась. Будьте добры, напомните мне, сколько времени я провёл в психиатрическом? – Я с трудом сдерживал злость: так сильно я ещё никого не ненавидел, как эту жабу, которая загнала меня в угол.
- Двадцать дней. Теперь будьте так любезны, Джо, возьмите ручку и пройдите некоторые тесты повторно.
 - Это входит в курс лечения? Я бы хотел поподробнее узнать про вашу методику:  алгоритм постановки диагноза, варианты лечения, результативность? – Я знал, что содержательного ответа не получу, но язвительность моя компенсировала бушующую грозу негодования внутри. Моркович же вела себя так, будто вместо одиночной вонючей камеры она меня отправила на Мальдивы.  Стоит ли говорить, что мне хотелось, чтобы её  с хрустом раздавило катком, как давят таракана тапком, и потом с отвращением стряхивают его в унитаз. Казалось, вместо души у неё рыбья требуха внутри и её беспечное заглатывание шоколадных конфет в то время, как она сводит людей с ума, заставляя забыть, существуешь ли ты на самом деле, вызывало во мне смесь злости и презрения. Знала ли она про санитаров, например?
Эта прирождённая садистка бульдожьей своей мордой стала кривить любезность:
- Не всегда пациент должен знать методу. Иногда  во благо пациента её от него скрывают, это является частью лечебного процесса. – Она обнажила оскал жёлтых зубов. Я понял, что всё это пресловутое лечение направлено на то, что бы я не вспомнил.  Моркович словно прочитала мои мысли и добавила:
- Все наши действия служат главным образом вашему здоровью, мы не хотим, что бы с вами не случались эпелептические припадки. Такой молодой парень, а припадочный, непорядок. – Вдруг ляпнула она, потом засуетилась и предложила мне отведать шоколадных конфет, что лежали у неё на столике.
- А вы знаете, сколько мне лет?
- Не точно, конечно. На первый взгляд, не больше  двадцати. – И тут я заметил, что деревья за окном шуршат свежей листвой, покачивая кронами на ветру, а ведь перед тем, как запрятать меня в психиатрическое, был ноябрь. Я подумал, что говорить вслух об этом, указывая Моркович на её просчёт, не стоит.
- Не помню, когда в последний раз смотрелся в зеркало и не помню, что там видел. Нельзя ли мне глянуть, как я выгляжу?
- Увы, доктор Саркисян сказал, что это не может на вас благотворно повлиять.
- Но ведь и хуже не сделает? - Вспомнил я слова Нади. - Или вы боитесь, что я уйду в зазеркалье?  –  Откуда такого рода запрет?
- Не знаю, но думаю, доктору виднее… - Чёрт, вечно они кивают друг на друга.
- Доктор Саркисян сказал мне, что вы можете рассказать, на каких основаниях вы поставили мне диагноз. Я бы хотел всё таки услышать, почему меня считают шизофреником. – Моркович на мгновенье изменилась до неузнаваемости: углы рта опустились вниз, брови в высокомерной насмешке, наоборот, поползли вверх, она беззвучно фыркнула, но сразу же справилась с собой, засверкав своими лошадиными зубами.
- Я уже говорила, что не всё должен знать больной.
- Пациент, - поправил её я.
- В клинике работают только профессионалы.
- Это вы мне тоже сообщили в своё время. – Хождение по кругу меня порядком разозлило.
- Ну хорошо, раз вы настаиваете. – Демонстративно вздохнула она своей грудью-бронёй, будто сделала мне огромное одолжение. – Что бы вы подумали, если бы вам стали рассказывать про демонов со светящимися глазами, бои на мечах (в наше-то время), шпионов, хранителей, другие миры, ряд мистических смертей, зерно Хаоса и про свои паранормальные способности? То-то же. – Я попытался сохранить хорошую мину при плохой игре. Но получилось это на троечку, я замер как вкопанный от удивления. По всему выходило, что я, и правда, чокнутый. Как я мог рассказать то, что сам плохо помнил?! Когда она говорила про горящие глаза, меня пробрало до костей:  я вспомнил Горина и Дрейка.
-  Не помню, что бы говорил такого…
- Вот видите, - проникновенно сказала она, довольная собой и своей победой. И стоит ли добавлять, что она вновь натужно ощерилась своей прямоугольно-бульдожьей пастью с обвисшими щеками. Крыть мне было нечем. – Тем более курс лечения весьма действенен, припадков более не наблюдалось. Так что ваши претензии не имеют оснований.
- Разве какое-то лечение осуществлялось? За весь период «лечения» я видел только двух санитаров, думаю, вы в курсе. – Она посмотрела в сторону и сделала вид, что последней фразы не услышала.
- Конечно. – Внезапно я понял, что вводить препараты можно без игл и таблеток. И как это не пришло  мне в голову раньше? Всё было крайне просто: они подмешивали их в пищу. А почему не хотели колоть? Боялись моего сопротивления? Молодого парня, которого санитары запросто смогли одеть в смирительную рубашку? Моя голова начала раскалываться.
- Я хочу на свежий воздух. – Надежды мои растаяли, я уже не был уверен, что я не сошёл с ума, всё вокруг потеряло смысл. Я понял, что против лома нет приёма. И ещё я отчётливо понял, что обязательно выйду. Из этой больницы. Из этой тюрьмы. С этой каторги. Я просто обязан выбраться из этой одиночки. И за ценой не постою: даже если надо принять тот факт, что я – псих.
Сызнова я прошёл все эти тесты, исписав кучу бумаг. Результаты, похоже, её устроили. Хотя на этот раз я отвечал наобум.
- Могу вас заверить, что эпелептических припадков больше не будет. Правда, память, боюсь, так сказать, не подлежит восстановлению, сожалею. Ваши фото были разосланы во все подразделения, но в розыск вас родственники не подавали, равно, как и не было обнаружено за вами каких-либо конфликтов с властями. С одной стороны, это радует, но мы до сих пор не знаем, кто вы и откуда. – Она немного помолчала. - Шизофрения – заболевание, которое можно держать под контролем с помощью определённых лекарств, так что в ближайшее время  вам придётся побеседовать с социальным работником. Мы похлопотали и вас временно устроят на работу, выделив жильё, пока вы не освоитесь. Еженедельно к вам будет приходить соцработник для проверки вашего психического состоянии. Поэтому озвучу сразу: во избежание прецедентов необходимо будет ежедневно принимать пилюли. Вы рады? – Мне было всё равно. Я никогда не вспомню, откуда я, кто мои родители, кто я… Но я выйду отсюда. Обязательно выйду. Скоро.
Спустя несколько дней пришёл соцработник, тот самый, Карл, маленький мужчина с шустрым взглядом, пухлыми потными руками, от которого пахло луком и несвежим бельём. Его лысина блестела на солнце, как блин, густо намазанный маслом. Он рассказал мне, что работать я буду на птицеферме, которая находится в пригороде Около-Двинска, а жить буду в общежитии в близи места работы. Пока я не пройду курс лечения, сменить работу я не смогу, иначе меня опять «определят» в клинику. Если я захочу уволиться, то это необходимо делать через него, Карла Пукла, он подберёт мне другое место. Но ферма – лучшее из имеющихся вариантов.
-Людям, как вы, выбирать не приходится. Выбор  не так уж велик. Поверьте, это неплохое место. – Как-то неправдоподобно заверял  меня Пукл. Он заискивающе улыбнулся, будто извиняясь заранее за то, что делает.
-Людям, в подобной ситуации. – Поправил я. – Спасибо. – Я кивнул ему, забрал протянутый мне конверт и вышел. Почему-то мне очень хотелось успеть попрощаться с Надей. Наверное, потому что из-под её халата виднелась длинная светлая юбка, напоминая мне о чём-то очень хорошем.
За день до намеченной выписки меня перевели в терапевтическое отделение, выдали свежее бельё, брюки, сандалии и рубашку. За окном цвела черёмуха, солнце  золотило лучами крыши домов. Взвесь печали в моей душе начала опускаться осадком куда-то глубоко на дно, с каждым днём мне становилось не то чтобы веселее, но всё же чуть легче. Я решил для себя, что раз уж минувшее отказалось от меня, я не буду горевать. Человек без прошлого, без корней по-своему несчастен, а может быть, по-своему счастлив. Никто теперь не узнает, следует ли мне сожалеть о своём потерянном прошлом, принёсшим мне столько шрамов. И я не собираюсь тратить на это своё время, половину которого у меня кто-то, не спросив, отнял.
На пороге появилось знакомое мне лицо – сестра Надя.
- Здравствуйте, - она улыбнулась мне и протянула листок. – Это бланк выписки, вам нужно расписаться. И свидетельство, удостоверяющее личность. Спустя пол года выдадут паспорт. - В графе имя значилось Джо, а графа фамилии была пустой. – Фамилию вы можете поставить сами, так сказал  Карл Петрович.
Я вспомнил влажные руки мужчины с комической фамилией и трагическим лицом.
- Что ж, передайте ему от меня спасибо. Как я понял, если бы  не он, то всё это так и не всплыло бы наружу. И меня не стали бы спроваживать от греха подальше. – Она радостно кивнула. – И вам, конечно, спасибо, как вы его заставили прийти?
-Это всё Андрей Андреевич, мы давно пытались сделать так, чтобы всё эту гадость зафиксировали инстанции; например, комиссия по правам человека сюда никогда не заглянет, соцработник – единственный вариант.
-Но он – «человек маленький».- Вспомнил я слова Карла. – И всё таки, вы сказали про этого Андрея Андреевича уже после того, как вошёл Карл. Как вы затащили его туда?
- Наверное, мне повезло, - пожала плечиками Надя.
- А Андрей Андреевич, кто это?
-Это начальник  отделения, где находятся острые пациенты. Он давно воюет с Артуром Леонардовичем  и Валентиной Петровной. Он говорит, что острых стало намного больше, когда они пришли в отделение. Большинство персонала сразу сменилось. И ещё он говорит, что они не лечат, а колечат… К сожалению, он прав. – Лицо Нади стало печальным.
-Что ж, хорошо, что его все так боятся, а меня отпускают с миром. – Я посмотрел на незаполненный лист. Тут за мной оставался какой-то выбор, но я никак не мог придумать себе фамилию.  – Надя, как вы думаете, что мне вписать сюда?
- Не знаю, - она расправила полы халата, лежащие на  худеньких коленках.  – Её взгляд упал на пачку чая, лежавшую на прикроватном столике, под названием «Эрл Грей». – Может быть, Грей?
- Пожалуй, неплохо. Спасибо, Надя. – Я так и сделал.
- Куда вы отправляетесь теперь? – Её голубые широко распахнутые глаза внимательно заглянули в мои.
- Временно я буду работать на птицеферме Около-Двинска. Потом и сам не знаю, время покажет…
- Я живу недалеко, в пригороде, в пяти километрах от фермы, рядом с большим кинотеатром. В его кафе неплохо кормят, я часто бываю на семичасовых сеансах. Если найдёте время, заходите. Думаю, вам понравится: там подают замечательный кофе с круасанами.  – Её тихий голос на время околдовал меня. Я поймал себя на том, что разглядываю её веснушки. Надя поспешно отвела взгляд, забрала из моих рук подписанные документы и, шурша накрахмаленным халатиком, вышла. Она была существом очень добрым и каким-то трогательным, но в то же время – сильным. Не физически, конечно, и пожалуй, это был единственный человек, о котором, я знал, буду вспоминать с радостью.
Утром следующего дня меня выписали, выдав скромное пособие на жизнь. Я вышел на улицу, вдохнув аромат весны, вновь ожившей для меня природы. Все чувства обострились, и это было просто здорово. Я вышел. Из больницы. С каторги. Из одиночки.
 
2. Ферма.

Четверть выданной мне суммы я отдал за билет на автобус. Фантики в моих руках были разными, и я не имел ни малейшего представления, сколько нужно отдать в обмен на билет, поэтому протянул бумажку с самым большим номиналом. Обратно через окошко мне дали билетик с горстью монет. По лицу кассирши мне показалось, что меня надули, но я решил не связываться, развернулся и пошёл к остановке. Автобуса ждать пришлось достаточно долго. Люди нервно выглядывали на пустое шоссе, по которому лишь изредка проезжала какая-нибудь грузовая колымага. Многие ругались, что транспорт никогда не ходит по расписанию и выбраться из «этой дыры» невозможно. Справа от меня стояла женщина, за одежду которой постоянно дёргал ребёнок. Выглядела она достаточно странно: в пёстрой длинной юбке, повязанным на бёдрах платком, с большими бусами на шее, она напоминала мне кого-то, но опять таки я не вспомнил, кого именно. Ребёнок тем временем монотонно ныл, а она качалась в такт его рывкам за её юбку. Глаза женщины были пустыми, вперившись в одну точку, она стояла молча, будто отрешившись от всего на свете. Казалось, что ребёнок может вскарабкаться по ней, как по дереву, сесть на голову,  она и не заметит.
Когда подъехал автобус, маленький и грязный, издавая на ходу звуки, типа «боп-о-ооо-оп-боп-поб», народ всей гурьбой бросился к нему. Толпа с таким напором впихивалась в него, что казалось, он вот-вот опрокинется. Шофёр ругался, жестикулируя руками:
-Цыганам не место в моём автобусе!
-Я прошу вас, пожалуйста… - Вцепившись руками в перила, повторяла как заклинание смуглянка  в пёстрой юбке.
-Что мне с твоего пожалуйста? Пошла отсюда, не чем платить – не на чем ехать!
-Мне нечем заплатить, но я могу что-нибудь сделать, помыть автобус…
-Бредятина… - Процедил он сквозь зубы. - Не трать моё время, выходи, я сказал! - Крикнул он. Я заметил, как пальцы женщины побелели от того, с какой силой она сжимала поручень.
-Я с ребёнком, прошу вас, ведь в автобусе остались свободные места, - сбивчиво и слёзно просила она.
-Нагуляла в подол, а мне теперь развозить тебя, сука гулящая, пшла вон отсюда! – Женщина не сдвинулась с места. Из салона стали доноситься крики пассажиров.
-Женщина, выходите, мы и так сколько стоим!
- Да когда же мы поедем?!
- Сколько можно ждать?!- Водитель сверкнул злобным взглядом, с каждой минутой всё больше свирепея.
- Мне что, выйти из кабины? Так я выйду! – Ребёнок в голос заплакал, а женщина вздрогнула. – Убирайся со своим щенком!
Я подошёл к водителю и сунул ему фантик, на нём цифра была как раз вдвое меньше той, что я отдал кассирше на автобусной станции.
- Этого хватит?  - Водитель выкинул окурок в окно.
– Проходите, мамаша. – Спокойно сказал он, будто и не было ничего. Дверь закрылась и мы тронулись. Только спустя некоторое время я рискнул посмотреть на женщину: она глядела на меня неотрывно и очень долго своими чёрными глазами. Эта немая сцена продолжалась несколько минут. Ребёнок уже мирно спал на её коленях. Когда она отвернулась в сторону окна, мне почему-то стало легче, я устроился поудобнее и заснул: до фермы был ещё час дороги. Сквозь полупрозрачные от грязи стёкла было видно, как мелькают маленькие покосившиеся домики, заросшие сорняками поля, и как солнце то выглядывает, то опять прячется за верхушки деревьев, освещая лучами то одного пассажира, то другого, выхватывая лица, будто кадрируя.
  Ферма была образцом захолустья, грязи и вони, разросшихся словно грибок на стволе здорового дерева природы. Меня отправили на склад, где я грузил коробки в те самые колымаги, которые  видел на шоссе. К вечеру следующего дня я был выжат, как лимон. Ящики казались мне подозрительно тяжёлыми, но деваться было некуда.  Через пару дней тело моё привыкло к физическим перегрузкам, как к должному. Единственное, что выбивало из колеи, это факт хронической нехватки сна. При такой работе шести часов в сутки катастрофически не хватало: только положешь голову на подушку, сразу слышишь звонок, будто бы просто моргнул. Я рухнул в кровать. Так быстро пролетает время сна и так долго тянется время работы, будто ты в армии. Вместо мгновенья темноты мне приснился сон, чёткий и яркий, как ежедневная реальность.
-Горин, Дрэйк и ты, наряд на кухню. – Прапор Зверски сверкнул глазами, будто хотел меня ударить. – Чего стоите, как вкопанные, вольно! – Иногда мы звали его зверьком, но всё-таки чаще обезьяной. То ли из-за фамилии к нему прилипло такое прозвище, то ли потому что он и, правда, был похож на тех, кого считают предками человека по теории Дарвина. Во рту он постоянно держал тлеющий бычок, складывалось впечатление, что он приклеивает его к своей пухлой нижней губе. Волосатые руки постоянно в карманах, походка развалочкой, маленькая коренастая обезьяна, не имеющая привычки чистить зубы, всегда была зла и перед заходом на дежурство не могла обойтись без четверти литра коньяка. После нашей стычки, когда он, пьяный, пугал Дрейка, что может пристрелить того, как котёнка, наряды сыпались на нас каждый третий день. Но это было не так плохо, учитывая, что Дрейк поставил прапора на место. Такие вещи дорогого стоят, наряды можно и потерпеть.
- Убрал бы дышло. – Фыркая и отмахиваясь, Дрейк проводил спину Зверски презрительным взглядом. – Сапог паршивый.
- Что ты-то злой такой? – Горин всегда был невозмутим, ничто его не выводило из состояния равновесия, и говорил он размеренно и спокойно. – Наряд, так наряд.
- Надо было мне ввязываться за этого зелёного, теперь стой по стойке смирно перед этой помойкой, даже слюну, которой он брызжет, когда орёт, не утрёшь…
- Ты жалеешь? – Спросил Горин, медленно вскидывая брови.
- Я никогда не жалею, ты же знаешь. - Вздохнул Дрейк. -  Но когда такая вот обезьяна мочит парня, которого соплёй перешибёшь, и ты ничего сделать не можешь, такое зло берёт, мне кажется, я взорвусь когда-нибудь. Он Хаксли всё таки отпрессовал,  ты же знаешь. – Лицо его стало серо.
-Не советую взрываться, - сказал я. – Ты и так ему нос утёр на глазах у зелёных. Отправит на боевое дежурство Карцера, или ещё куда подальше, на действующие порталы к Стражам.
- Вот говнюк.  – Дрейк выругался. – Всё бесполезно, ну почему чем больше крестов на погонах, тем меньше они похожи на людей!? – Повисла пауза.
-А я бы сходил на боевое дежурство. Скоро нас будут отправлять вместо стареньких. Пора себя проявить.
- Но не на портал Карцера. Ты, Горин, слишком шустрый. Сначала посвящение, не забудь. Пока что ты годен только на то, чтобы шкодливых детей пугать домовятами. – Дрейк шмыгнул носом. – Ты ведь помнишь порядок: школа, армия, учения в Мире, посвящение, потом – служба.
-Мне кажется, или ты сам жалеешь, что мы пока наряды только на кухню можем получить? – Дрейк, услышав мой вопрос, который был скорее  утверждением, молча отвернулся от меня. Кажется, я его невольно задел.
- А ты думал я в восторге от чистки картофеля и натирания полов в столовой? Два года  коту под хвост, - процедил он сквозь зубы. – Просто есть определённый порядок, который мы не сможем обойти. Я не рвусь на службу, но всему, чему могла научить жизнь в казарме, она уже нас научила.
- Согласен. – Сказал я. – 98 дней до учений, - улыбнулся я. Не то чтобы я хотел быстрее зайти на службу, но проводить время на кухне совсем не хотелось. Единственное, что мне нравилось, это обучение бою. Ребята считали меня индифферентным молчуном и тихоней, как сказал Горин, но только до поры. Пожалуй, единственное, что у меня получается хорошо - драться. Горин и Дрейк тоже отлично владеют оружием, они – виртуозные воины. На этой  почве мы и сошлись по началу: никто не ожидал от нас таких успехов. Мы очень разные, но всегда стоим плечом к плечу и поддерживаем друг друга, несмотря на то, что каждый сам умеет отвечать за свои поступки и слабины давать не привык. Когда Дрейк сцепился с обезьяной, мы сразу поняли, чем это грозит, но встали за спиной Дрейка. Если бы обезьяна решился, и он понял это без слов,  мы бы порвали его на куски. Просто потому, что обезьяна был неправ, неправ наимерзейшим образом. И всем было плевать на последствия. На зло нужно отвечать силой, а не слабым смирением. Принимая зло, как должное, ты становишься слабым и ничего никогда не сможешь изменить. Дрейк говорит, что это всё равно, что космос отапливать, а сам тем не менее за зелёного вцепился в обезьяну. Горин считает, что нужно бороться только с тем злом, которое направлено на тебя лично, но он тоже встал за спиной Дрейка. И только я считаю, что ни в этом мире, ни в любом другом, нельзя рассчитывать ни на кого, кроме себя. Это первое негласное  и главное правило. Но это не избавляет тебя от ответственности перед самим же собой за то, что совершаешь или не совершаешь, а лишь добавляет её. И если ты не сделаешь, никто не сделает за тебя. Жизнь такая штука, что тебе никто ничего не должен, только ты. Но не кому-то, а в первую очередь самому себе. И следование этому категорическому императиву не  требует ни доброты, ни злости – лишь чистой силы. Добро и зло – вторичны. Мы долго спорили с Дрейком об этом. Он говорил, что нельзя подставлять вторую щёку, что со злом можно бороться только злом. И когда я сказал, что заряд энергии не важен, а  важна лишь мощность импульса, он замолчал и ушёл спать в казарму. Почему-то я ему даже завидовал. Я бы очень хотел думать так же, как он, но я знал, что это не так…
-Эй, вэйк ап, Джонни. – За плечо меня теребил паренёк-сосед по коморке.- Ты бы принял свою пилюлю… - Лёша наморщил лоб. – Теперь с тобой засыпать в одной комнате боязно. – Я был весьма удивлён и спросил, что его так насторожило.
-Лёш, меня не надо бояться. Да что с тобой, ты сам не свой?
-А я и не боюсь, я опасаюсь. – Он увидел, что его слова меня огорчают и стал пространно объяснять. – Ты же лунатик, честное слово! Ходишь, бормочишь что-то себе под нос, а глаза под веками так и ходят туда-сюда, туда-сюда. А потом как  затрясёшься! Я думал ты грохнешься на пол, подлетел к тебе, что б ты не расшибся, а ты сам ложишься в кровать. И как бы это…ээээ…сказать-то…. Тело у тебя будто железное, твёрдое, как камень. И ложишься ты по странной такой траектории…  Ты бы выпил свою таблетку, а? Говорю тебе!
-Лёш, ты же вчера видел сам, я всё выпил, как обычно. – Мне осталось только пожать плечами.
-Что тебе снилось-то хоть такое?
-Очень реальный бред, по-моему… - Сказал я неуверенно. – Или очень неправдоподобная реальность.
-Ты всё таки странный: и имя у тебя нерусское, и ведёшь ты себя как-то…необычно. Не то чтобы плохо необычно. Ну ты понимаешь, что я имею ввиду… Надеюсь, ты во сне никого бить не возьмёшься? – Улыбнулся Лёша, попытавшись пошутить.
-А я пытался?!
-Нет, ну что ты… Извини, что странным назвал, не хотел. – Плечи его опустились.
-Пустяки. Тем более мне обычно намекали на вещи похуже. – Лёша был хорошим парнем. Это я ещё с первого взгляда понял, когда зашёл в каморку.  В ней не воняло ни потом, ни грязью, ни помойкой. Пол был чистый, а у изголовья заправленной кровати стоял небольшой образок. Конечно, та ещё дыра, но на кровати с письмом в руках сидел парень с осмысленным выражением глаз, которые меня внимательно изучали. Он представился, пожал мою руку, приветливо поздоровавшись, и предложил мне половину шкафа, дверцами которого служили два необработанных фанерных листа. Он шустро выгреб свои скромные пожитки с левой половины и рассказал про распорядок в общежитии. На сборе он всегда работал молча, никого не донимал, не гоготал на всю окрестность, от него не разило спиртом, и на все плевки в свой адрес он терпеливо отмалчивался, а перед сном вставал на колени перед иконкой и, перекрестившись, ложился спать.  Было в нём что-то по-хорошему простое.
- Ты не обращай внимания на эту пьянь гидролизную. Им бы только свои языки почесать, посквернословить. Я вообще делаю вид, что не слышу их: в одно ухо влетело, в другое – вылетело.
- Мне бы не хотелось возвращаться туда, откуда я приехал. – Признался я. – Так что придётся потерпеть.
-Мне так и кажется, ты того и гляди вмажешь Витьке Головачу. Вы как упулитесь друг в друга, как оцепеневшие, взглядом друг на друге чуть ли не дырку протираете, аж одежда чуть не дымится. Смотри, Гош. – Он вздохнул, будто предчувствуя недоброе.
-Гош?
-Понимаешь, как-то несподручно тебя по-чужому называть. А насколько я помню, Джо – это Джордж. Джордж, это - Георгий, если на русский. Коротко – Гоша. Но если ты против… Или ты Джон? Если Джон, то тогда это на русский Иван, то бишь Ваня. Как у тебя в паспорте-то написано?
-Джо, просто Джо.
-Хм… Ну ладно, Гош: Джо, так Джо. – Сказал Лёша на автомате, надел тапочки и зашмыгал по коридору в сторону уборной, почёсывая затылок. Я был не против: пусть называет так, как ему нравится. Может я и правда какой-нибудь Ваня, сам точно не знаю. – Хм… Просто Джо… Что ж за имя-то…  - Его лопотание всё удалялось. А между тем пора было выходить. Я натянул спецовку и поплёлся к загонам.
-Эй, инглэсик, давай ка ты сегодня на бойню. Чего уставился?! Не расслышал что ль? Инструмент в сарае.  На сегодня свиней 50 надо. – Я знал, что когда-нибудь направят туда. Головач явно планировал меня измотать. Он видел, как я кормлю лошадей и понял, что я, как оказалось, очень люблю животных. Не зря он пытался вечером сострить про конину в столовой. Лёшка прав был, конечно, ему бы я вмазал не без удовольствия. Причём без зазрения совести. Животное на много честнее этого зверя, Головача, а скотина – добрее. Тут я вспомнил Зверски.
-Джо, я всё в толк не возьму, как Зверски, дерьма кусок, взяли в Легион?
-Ты забыл в каких мы войсках?
-Ничего я не забыл. Просто я не могу понять…
-Дрейк, он для нас, всё равно что мы для мирянина, вот и всё.
-Ну уж нет. Мы им помогаем, а он нам только палки в колёса вставляет.
-Горин сам говорил, ты же помнишь, наша помощь весьма относительна. Кому кнут, а кому – пряник. Мы – кнут.
- Оба вы, и Горин, и ты – балбесы!!! Помощь – это помощь, а препятствия – это препятствия!
-Не кипятись. Просто кому-то проще решать проблемы, идя за пряником, а кому – то это проще, убегая от кнута.
 -Ну и в чём же тогда в итоге разница между добром и злом?
-Это ты у мастера спроси. Или почитай учебник по философии. Для того что бы ответить на такой вопрос, надо иметь возможность решать такие вопросы. Я же не Создатель.
-А может быть, я хочу услышать твой ответ! Может быть, мне важна твоя версия!
-Да что ты так взъелся, Дрейк!
-Я хочу услышать твой ответ. – Спокойно отчеканил он, сдерживая возбуждение, от которого у него заходил кадык.
-Разница не в том, « как», а в том, каков результат, понимаешь? Главное – сила.
-В том-то и дело, что есть разница! Ха! Этим как раз добро от зла и отличается, умник!
-Не будь категоричным, как юнец. – Дрейк меня порядком разозлил. – Разговорами ты точно не поможешь никому. Важно не то, каким способом ты стремишься к цели, а какова сама цель! А чтобы её достигнуть, надо быть сильным!
-Конечно, что бы взрастить прекрасных рыцарей освобождающего меча, надо их мочить в сортирах ногами. – Его сарказм был уместен, Хаксли, конечно, такого не заслужил. - Что бы спасти человечество, надо распять Христа, став Иудой. Благородная цель низкими средствами. И ты правда думаешь, что Иуда хотел спасти человечество? – Он пренебрежительно хмыкнул. - Ну и читай своего Ницше. Может быть сойдёшь с ума когда-нибудь, дойдёшь до точки или станешь как Зверски. – Он отвернулся от меня, весь красный, продолжая чистить картошку. Порезавшись, он ругнулся и вышел за бинтом. Мы всегда спорили на эти темы, но так погано на душе мне ещё никогда не было. Единственное, что спасало меня тогда, так это только то, что я точно знал: всем пытаются помочь, причём и кнутом, и пряником. И в итоге человек сам принимает СВОЁ решение. Заставить, принудить его нельзя. Человек ответственен за свой выбор. И если Иуда предал, то, потому что был слаб духом. И ему уже нельзя было помочь. Это было его решение. И он за него ответил.
И вообще, кому нужны все эти рассуждения, если мы в Легионе? У всех есть своё предназначение, и у масс, и у отдельного человека. Кроме легионеров никто не может делать то, что делаем мы. Без нас придёт Утопия, без них – Хаос. Иначе нельзя. Значит, так должно быть. И нечего размышлять над тем, чего изменить нельзя.
     Но припомнить, когда это было и не сон ли мне вспомнился, времени не было. Бойня была в двух шагах. Как только я зашёл в это помещение, в нос шибанул характерный запах, чем-то напоминающий запах водорослей, разлагающихся под действием соли на берегу, желудок фыркнул, предупреждая меня слабым рвотным позывом. Пройдя немного вперёд, я увидел, как по кафелю медленно стекает розовая вода. Теперь пахло хлоркой, хлоркой с кровью. Какой-то парень со шлангом под напором смывал присохшие к кафелю лепёшки запёкшейся крови.
-От Головача, новенький? – Я кивнул.- Проходи направо. Резак возьми, свиньи в загоне. Тащи сюда по две, дальше  Вова тебе покажет. – Вов, иди сюда! – Крикнул куда-то через плечо. Издали раздалось какое-то недовольное ворчанье, а потом - жуткий звук, даже рёв, который резко оборвался, и в сток потекла яркая жижа. Кафель напомнил мне про лечебницу, а свиньи – меня самого  в этой тюрьме. Дурнота проходить отказывалась, и меня вывернуло на кафель. Парень выругался и сплюнул.
-Вечно Головач мне хиляков подкидывает для забавы. А ведь ещё даже свинью не вспорол. Ну что за народ? Неужели нельзя нормального мужика прислать?! Скажи, пусть  Гвоздя пришлёт. – Уже примирительно сказал он мне.
Я хотел уйти, но он молча сунул мне в руку шланг, показывая на пол.
-Не забудь смыть своё…
Головач не упустил возможности сказать, что я - не мужчина, а сопливый мальчишка. Лёша смотрел за этим представлением с отрешённостью монаха-отшельника. На обеде в столовой все гоготали. Молчали только Лёша и парень с бойни. Последний молчал как-то злобно, окидывая взглядом жующих кашу мужчин, он думал что-то нехорошее, явно будучи недовольным столовыми байками, либо по каким-то своим, внутренним причинам. Не доев свой паёк, он встал из-за стола, громко отодвинув поднос. Уже перед выходом развернувшись к сидящим он вызывающе спросил:
-Виктор, вы не забыли, что на бойню уже как пятый день нужен человек? 
-Так я ж тебе каждый день присылаю, батенька! – Столы дружно гоготнули.
-Мальчишек можешь посылать травку косить. Мне нужен твой обычный головорез.
-А чем тебе эти не подходят? Мои ребята пашут уже не первый месяц, и на грязных работах побывали. Пусть зелень учится, уяснил? Я своих в шестёры не записывал.
-От зелени, как ты говоришь, толка нет. А мне человек нужен, мы не справляемся вдвоём, ты же видишь!
-Дурное дело – не хитрое. Обучишь и зелёного.
-Не всему можно научить, ты же видишь результат!
-Да учитель из тебя никудышный, сам-то резать хрюшек боишься, всё Вовчик. У самого ещё молоко на губах ещё не обсохло, как ты только ту дуру прирезал! – В столовой пара мужиков нервно хихикнуло. Видимо, вспоминать о тёмном прошлом на этой «исправительной» ферме было не принято. Воцарилось длительное молчание.
-Зато твои головорезы привыкли с младенчества людям, а не свиньям животы вспарывать, их учить-то и не надо было! - Парень зря это сказал. Но я прекрасно его понимал – довели до точки. При упоминании о том, что он кого-то зарезал, парень чуть ли не позеленел от злости, кулаки побелели.
-Никого я не резал! Но отчитываться перед вами я не собираюсь!!! - Тут толпа, окружавшая Виктора, встала на раз два.
- Ну, держись, мозгляк. Дерьмо собачье! – Крикнул красномордый, что сидел справа от Головача.
-Костолом, уймись. Нам осталось меньше месяца. Этого кузнечика мы прихлопнем, когда паспорта получим. – Он мерзко усмехнулся. – Так учи неучёных, малыш. – Крикнул он парню и все начали поспешно расходиться, чтобы до начала второй смены успеть обмусолить происшедшее за табаком и водкой, которая не понятно, откуда бралась на этой проклятой ферме.
После обеда я зашёл в комнату, переодеть форму и взять перчатки, без которых во второй смене насажаешь по сто заноз на квадратный миллиметр кожи. Около соседней комнаты стоял Лёша и что-то очень тихо и очень быстро говорил парню с бойни. Когда парень завидел меня, шагающим в их сторону по коридору, он замолчал, лицо его перестало выражать что-либо, он отвернулся в сторону окна. Когда я с ними поравнялся, Лёша окликнул меня.
-Гош, давайте я вас познакомлю. Павел, это Георгий, Георгий – Павел. – Мы пожали друг другу руки, без энтузиазма. – Гоша – мой сосед по комнате. Он не так давно здесь.
-Мы знакомы, - вдруг сказал Паша как-то грустно. Лёша слегка удивился.
-Это я - тот мозгляк, которого сегодня прислали к Павлу. – Пояснил я.
-Можно просто Паша.  - Он сделал небольшую паузу, будто решив что-то про себя. – Ты не волнуйся, я тебя учить не буду. Эта история пятый день повторяется уже. Завтра ещё кого пришлёт, кто ему не понравился или под горячую руку попался.  За что здесь, если не секрет?
Продолжение следует...