Кладбище

Кладбище.
После окончания службы в церкви Анастасия Сидоровна предложила Фекле:
-- Пидемо на кладбище, провидаем своих...
-- Шось; в нутрах, мама, у меня болит. Пиду я лучше до дому, лягу.
Не такая работящая оказалась Фекла, какой обещала, когда была в девках. Да к тому же и не без хитрости, не без притворства. Когда немочь, а когда и лень мешала ей взяться за работу. Вот и сейчас. Нарядилась, намазалась, в церкви лихо поклоны отбивала, а могилки родных проведать -- хворая.
-- Квелая ты. Шо ж с тобою будэ, когда ты старухой станешь?
-- Та до старости, мам, може, и не доживу.
-- Ну, ну. Иди, -- разрешила Анастасия Сидоровна.
День клонился к полудню. Солнце припекало. На лбу у Анастасии Сидоровны выступила испарина. Она вынула из-за пазухи батистовый платок и вытерла лицо.
Сельское кладбище находилось тут же, за околицей, а за ним начиналась степь. Где-то в вышине длинными трелями выстреливал дубонос. Потом Анастасия Сидоровна увидела его. Он кружил над одним местом, будто что искал, будто что потерял. Может, подружку? Анастасия Сидоровна подумала о том, что Фекла не пошла не потому, что болезнь ее схватила -- не похожа она на больную, а чтобы последить за Максимом. Она и ночами не спит, ворочается да прислушивается.
Нет у Феклы гордости. А без гордости женщина -- что ТЫКВА ПУСТАЯ.. И ее Афанасий тоже, бывало, на сторону поглядывал. Раз приехал с ярмарки из города пьяный, а пиджак весь в белых волосах, женских, и запах от него чужой, городской, приторный. Нелегко ей было пиджак этот чистить. Вышла во двор, а слезы душат. «Кошка шкодливая, шоб ты издохла»,-- ругала она про себя соперницу. Но утром виду не подала, а он тоже, как пес, ласковый да сладкий в речах, хоть чай пей с двойными словами.
И на сенокосе бабы его видели с толстой Акулькой. И тоже она ему ничего про то не сказала. Сердце поболело-поболело и перестало... Может, за то и любил он ее, за доброту, за сдержанность, за терпеливость, за то, что она понимала: горшок разбить легче, чем склеить... И она его любила. Здоров он был, как бык. Казалось, износу ему не будет. Горяч в работе, в веселье ненасытен. А иногда замолчит -- и весь день промолчать может. Видно, тогда уже болезнь червивила его.
Ох, давно это было. Временами даже не верится, было ли? Не сон ли приснился? Нет, не сон. Вот могилка его... Верно, уже и косточки истлели. Слезы медленно текли по ее впалым щекам, собираясь в морщинах. Не по усопшему плакала она, по нем она уже все выплакала раньше. Плакала она по себе, по своей жизни -- хороша ли, худа ли она была, а ее уже не вернешь. Придется ли увидеть еще родные места? И ее, видно, болезнь точит. Ночью проснется от боли внутри, где-то под сердцем, а боль будто утихает, будто прячется, а потом снова...
Анастасия Сидоровна присела на могильный камень. Его нагрело солнце, но откуда-то изнутри он излучал холод остывшей за ночь земли. Терпко пах разогретый ковыль. Седые пряди ее трепал легкий ветер. Он был тоже теплым и ласковым, напоенным запахами степи и осенней свежестью.


Рецензии