Из старой шкатулки - неотправленное письмо

Моя прелестная, очаровательная, любимая и драгоценная!
Если бы слова могли передать всю глубину чувств, я бы нисколько не колебалась, написав тебе – то, что написать не могу, потому что слов всё равно будет недостаточно. Но ты – знаешь. Тебе никогда не надо было объяснять почему, как, зачем… Ты всегда знала – или чувствовала. То есть, понимала.
(Да, здесь я, вероятно, должна сделать небольшое отступление. Почему я пишу тебе – и о тебе – в прошедшем времени? Исключительно по законам грамматики русского языка. Почему-то у нас «всегда» – это в прошлом. Странно, правда? Было бы гораздо разумнее сказать: «Ты всегда знаешь. Ты всегда понимаешь. Ты всегда чувствуешь». И, кстати, если даже так и говорят, то лишь с несколько негативным оттенком, будто бы это плохо. Впрочем, это не только в русском языке. А что касается тебя «в прошедшем», так это лишь стилистическая или грамматическая уступка – не более. Для меня ты всегда – настоящая, в настоящем. Вот и сейчас я пишу тебе, как будто ты скоро получишь это письмо, прочитаешь, ответишь… Ты ответишь. И не потому, что я в это верю или жду этого. Потому, что иначе не может быть. А не написать тебе я тоже не могу. Так нужно. Но тебе не нужны даже эти объяснения, я знаю).
Почему я пишу? Точнее, почему именно теперь? – вопрос, как и ответ – не тебе. «Пишу… просто, потому что пишу». (Улыбаюсь).
Помнишь, ты однажды упомянула в разговоре со мной – на некую тему – произведение М. Цветаевой? – «Повесть о Сонечке». И я расспрашивала тебя – что, о чём, зачем? – но ты, как всегда, хранила таинственное молчание. То есть, ты сказала, но так, что получалось, будто ты сказала или слишком много, или слишком мало.

***
Я тогда ещё хотела прочитать её [повесть], но – тогда – не сложилось. А теперь – да, но ты уже далеко. Однако же нам это не помешает, правда? – и мы можем поговорить даже на расстоянии. Мы всё так же поймём друг друга. По-прежнему.
И вот, представь: вчера совершенно случайно вспоминаю наш давний разговор, в памяти всплывает название, и я «отправляюсь на разведку» в Интернет. В этот раз – спустя столько месяцев – мне повезло. Или – пришло время? – Я нахожу «Повесть…», открываю, начинаю читать – и уже не могу оторваться от экрана. Это при том, что я очень редко так читаю книги. С экрана – как-то «не так». Не-книжно. Результат – сегодня уже ложусь в три часа ночи, но «Повесть…» прочитана, а у меня – тысяча мыслей, которыми нужно срочно поделиться с тобой. Если бы я могла быть уверена в том, что ты слышишь мои мысли, я бы сейчас не писала к тебе, наверно. Но если ты уже всё это «слышала», то можешь просто не читать дальше. Или сохранить письмо – на память. Писать же буду, как если бы ты меня вчера не слышала.
Что сказать? – Я не ожидала. Не ожидала, что меня так захватит чтение, что так – не «понравится», а увлечёт. Тоже не то. Что окажется так знакомо, так «по-моему», моим. Нашим. И – нашим. (Опять улыбаюсь).
Знаешь, где-то на середине первой части меня вдруг поразила мысль: всё это – правда (почти) обо мне, но только несколько иначе. И наоборот. А потом вдруг – это не только о нас, это ещё и о нас – о тебе и обо мне. И всех других, тоже – как и там. Но об этом – позже.
***
Хочешь ли, сначала расскажу о нас? И почему «наоборот» получается.
Ещё когда только начала читать, мне несколько странно было видеть там имя – Марина, и обращение «вы», тоже. Хотя это вполне очевидно, конечно, и не должно было бы никого удивить. А мне снова представляется, будто это неслучайное совпадение. Может быть.
И тогда получается – если проводить параллель, – что Сонечка – это я. И вообще мне впервые, наверно, за всю жизнь имя Марина показалось безумно красивым. Смешно?
***
Я – Сонечка? Тоже не-случайность. Сказать почему? – сто лет назад, когда я читала «Войну и мир», из двух героинь (или больше, но для меня – две) я всегда больше симпатизировала Соне. Она мне всегда казалась ближе, натуральнее. Может быть, её Толстой меньше любил – и даже так, пожалуй, и было, но это не важно сейчас. Она была настоящей, живой. Для меня – живой. И благородства в ней было больше, по-моему, чем в Наташе, и чувства – больше. И я тогда думала, что, наверно, так же поступила бы, если бы на её месте оказалась. Поэтому – Соня, Сонечка.
Забавно, могло бы быть и ещё одно объяснение – но уже слишком лестное и основанное лишь на значении имени и твоём восприятии меня в детстве – и иногда – потом.
И ещё. Она – у Цветаевой – артистичная, маленькая (!), любящая, полная любви. Смеющаяся, но со слезами – скрытыми. Мягкая, нежная – но почти агрессивная с другими. И милая. Смешная. Живая.
Странно, да? – она ведь тоже говорит, что скоро умрёт – неизвестно, отчего, но точно – она это знает. Тебе не понравится, может быть, но – как назвать это совпадением?
И – знаешь ли? – там почти мои слова. Не помню точно, но смысл – мой: «Вы думаете, я со всеми такая, как с вами? Я же не всегда такая мягкая и добрая».
Нашла: «А вы думали — я всегда шелковая, бархатная, шоколадная, крэмовая, со всеми — как с вами? Ого!!»
Вот поэтому – Сонечка.
***
Но и Марина – тоже – я.
Стихи, жизнь в другой эпохе, с памятью о прошлых людях, одиночество – и любовь. И – что-то ещё. Отношение?.. Я не говорю, что я такая же. Я – не Марина, но я и она тоже, именно одновременно с Сонечкой.
***
Или способность чувствовать и передавать чувства?..
***
Строчка, которая меня неожиданно нашла: «Было великое поэтическое сослагательное: бы, единственное поэтическое владение: бы».
Представляешь? Это же почти как мне: «… если бы не вечное “бы”». Сговорились?
***
Не понравилось, как заканчивается их история. Маринино смирение и приятие такого конца. Может быть, это было правильно – не мне судить, но…
И мысли – Марины: «Если бы я была мужчиной – это была бы самая счастливая любовь – а так – мы неизбежно должны были расстаться, ибо любовь ко мне неизбежно помешала бы ей – и уже мешала – любить другого, всегда бывшего бы тенью, которую она всегда бы со мною предавала».
Вот это уже точно мысли Марины. И – обо мне. О себе, несомненно, тоже.
А можно ли по-другому: так, чтобы без этого «бы»? Или нужен конец – и всё, как там? Всё, как «должно быть»? Хочется ответить на это ироничным: «Кому это надо?»
Ты – бы – сказала, но… Возможно, ответишь.
***
И о нас – позволишь ли?
Ведь это и о нас, тоже. Только тут роли уже однозначные, и не по именам или совпадениям, а по ощущению.
Я – Сонечка, и объяснять не надо – почему. Или так: потому что ты – Марина. Моя Марина, как для Сонечки была та Марина.
Возьми любой эпизод, любые слова – всё это могло быть – или было – с нами. И любить тебя я только так и могу – огромнейше, помнишь? Лучшего определения для моей любви к тебе – нет.
***
Ручки твои – прекрасные, тонкие, нежные – тоже – созданы для поцелуев, «целуемы должны быть». Ты смеялась, когда я говорила об этом, и – смущалась, радовалась? А я, когда твою прелестную ручку держала в своей, думала: «Ничего нет восхитительнее, чем вот эти руки». И воспеваемы должны быть. Руки королевы.
***
И другое – польское. Тоже о тебе. Как о Марине – «порода чувствуется».
***
О Боже, я и сейчас, думая о тебе, с тобой общаясь, почти осязаемо тебя ощущаю! И кажется: лишь повернуться, шаг один сделать – и ты со мной снова, моя. С ума я схожу, или так и есть, и ты – со мной?
Ты говорила – я читала, узнавала, думала: мысль материальна. Так? Тогда ты есть. И со мной. Всегда, пока есть мысль.
***
Я же тебя иначе как в веке девятнадцатом, в узком элегантном платье – тёмном? – и в изящном будуаре с темно-красными, страстными розами, или в опере (в театре, на концерте) – не вижу. Только мне тогда нужно было бы быть мужчиной, и жизнь было бы не жаль отдать за то, чтобы твоё счастье составить. Не просто – оказаться достойным тебя, получить в награду твою любовь – чудо бесценное, а именно: так жить, чтобы ты счастлива была – и со мной.
Ты знаешь моё полушутливое: «Я бы постарше, Вы бы помоложе…». А сколько бы лет пришлось нам прибавить-сбросить? Но в одном можешь быть уверена: так, как я, никто и никогда бы тебя не любил. Да и не любил. А я тебя действительно – огромнейше люблю. Или – всеобъемлюще. Ты это всегда чувствовала, наверно. А теперь?..
И глаза у тебя – невыразимые. Даже не глубокие, а – невероятные. Всё – в них, всё – от них. Всё – за них. Не-грустные, но с такой фантастически прекрасной, романтической печалью, от которой и плакать хочется, потому что не избавить тебя от неё, и всё отдать – за отблеск твоей улыбки в ней.
И – непременно – на коленях перед тобой.