Роман глава первая

1
Полевая дорога, плотно накатанная и огрубелая от сухой погоды, щедро дымилась мелкой, въедливой пылью. Рота молодых курсантов в количестве девяносто пяти человек растянулась по ней рваной извилистой лентой защитного цвета. Ноги бегущих, в новеньких, ещё не растоптанных сапогах, уже не поднимались высоко от земли и не делали широкого шага. Каждый новый метр требовал небывалого напряжения, а основные силы парней были давно растрачены.

Августовское солнце, совсем не желающее приближать осень, палило зноем их разгорячённые тела и жарким воздухом выжигало лёгкие. Пот вовсю лился с измученных новобранцев и, впитывая пыль, мерзко зудил кожу по всему телу. Белые с вечера подворотнички теперь лоснились от чёрного засаленного налёта и грубо, безжалостно шкурили худые шеи.

Четвёртая рота общевойскового училища совершала марш-бросок с полной выкладкой – так по-военному называется бег в обмундировании и с комплектом оружия. Как сказал перед стартом своей молодой роте капитан Резко, марш-бросок - самое тяжёлое физическое испытание, что выпадает в мирное время: он выматывает все силы без остатка, требует воли, выносливости и чувства коллективной ответственности. Теперь, навьючившись оружием, шинелями в скатку, противогазами и прочей амуницией, молодняк на своей шкуре пробовал, что значит проявлять волю, выносливость и чувство локтя.

Антон Тураев, красный, запыхавшийся, с трудом держался на своём месте - в самой серединке второго взвода. Так пришлось по росту и штатному расчёту: отделение - второе, рост - метр семьдесят восемь. Ему очень хотелось сбросить с липкого, пылающего тела куртку из хлопчатобумажной ткани - хэбэшку, и ощутить голым торсом хоть какую-то прохладу. Так было на ежедневных кроссах, которые он по глупости проклинал. Оказалось, что пять километров по стадиону, полуголым – сущий пустяк.

Дорога, шедшая ровным полем, нырнула на дно неглубокого оврага, а при подъёме внезапным зигзагом потянулась вправо, на высокий обрывистый берег Волги. У Тураева захватило дух - внизу безбрежными водами играло Ульяновское водохранилище. Зеркальная гладь приходящей с севера Волги распласталась десятками километров, рождая от обнимки с небом бескрайнюю дымчатую синь.
Перед городом река сужалась до обычного, многовекового русла, и всё равно - ширина её потрясала воображение. Берег возвышался над могучей рекой , отчего трёхпалубный теплоход, бороздящий «еле приметную» метровую волжскую рябь, казался игрушкой.

Вид воды, поглощающей даже горизонт, принёс Тураеву облегчение. Ему показалось, что речная прохлада каким-то чудом поднялась вверх, остудила раскалённый воздух. Не отрывая взгляд от реки, Антон забылся от изнурительного бега, и лишь когда дорога вновь раскланялась с Волгой, с удивлением открыл, что несколько минут тело его не испытывало мук - ноги несли сами по себе.

К сожалению, удовольствие оказалось коротким, поскольку между обрывистым краем берега и чёрной колеёй незаметно встроились дачные домики. Невзрачные, хоть и не похожие друг на друга, маленькие, разбросанные без особого порядка, с прогнившими заборчиками, они всё дальше оттесняли нестройную колонну от Волги.

Молоденькая улыбчивая девушка возникла из проулка неожиданно. Тоненькие, оголённые руки её тянулись под тяжестью двух вёдер со спелыми помидорами. Поношенное синее платьице как вырвавшаяся на волю капля Волги, как сгустившийся клок неба – среди сочной и увядающей зелени сразу охватило всё внимание.

Новобранцы через силу кинулись напускать на себя молодецкий вид – подняли головы, дружнее затопали ногами. К воякам, у которых пот пенился мылом, дачница отнеслась сочувственно - поставила ношу, протянула на ладошках четыре алых плода.

Строй хрипло выплеснул игривые возгласы: "Весь урожай заберём!","Мамка за пустые вёдра ругать будет"! Кто-то сквозь стиснутые зубы отвергал угощение – «Ещё чего - нежности!», кто-то брал и говорил "спасибо". Высокий белокурый курсант из первых рядов угостился, засеменил боком - неловко, и поднимая вверх руку с помидором, крикнул: - Как насчёт свидания?
Дачница лишь счастливо улыбалась - от приятного внимания молодых парней, от того, что помогла им.

- Красавица,с собой украдём! – раздался позади Тураева возглас. Задорясь, по-павлиньи прогнул спину сосед по отделению – Виктор Драпук. За десять дней казармы Антон безошибочно выделял заводного сослуживца - одного с ним роста, стриженый смоляной волос, чёрные глаза, однако кожа лица вовсе не смуглая, а белая – почти девичья, и щёки пылают, словно натёрты шерстяными варежками. Губы, чересчур вывернутые наружу, тоже с алым отливом, будто на лице его по-дружному сошлись земля волос и огонь крови. Вот только замашки его пришлись Тураеву не по нутру: задира и глупый, несусветный болтун.
 
- Украдешь! Себя хоть волоки! – дыхнул на Драпука громадной глоткой здоровяк Остапенко, впрягшийся в роль "буксира". Взирая на немощного подопечного недовольными, глубоко посаженными глазами, тот знал что говорил – это на его на плече пристроился второй автомат , это он хватал Драпука за ремень и помогал бежать в гору. Таков принцип коллективной ответственности, ибо финиш по последнему!

Охотник до красавиц стыдливо умолк, от девушки отвернулся. Тураев же от щедрого подарка дачницы не отказался – шагнул из колонны, протянул руку. Налитой соком и теплом помидор, блестел упругой кожицей, чернел землёй. Антон махнул про себя: «Ну и что, что грязный»! Этой грязи он за сегодняшнее утро наглотался так, что уже никакая зараза не грозит. Когда курсант надкусил плод, ему показалось, что сочнее и вкуснее он в жизни ничего не пробовал.

Дар природы и девичьего сочувствия быстро исчез во рту, оттесняя жажду. Тураев прибодрился, и скоро к пущей радости на горизонте узрел очертания леса - «Стрельбище»! О том же самом подумал и старший лейтенант Худяков, что возглавлял роту. Долговязый, улыбчивый командир второго взвода легко вскидывал худые, длинные, словно у цапли ноги, и всё норовил оторваться вперёд. Хромовые сапоги его, без единой морщины на глаженых голенищах, щегольской глянец поменяли на густой слой пыли.

Офицер сбавил ход, широкими шагами ушёл на обочину посмотреть - далеко ли растянулись "орлы"? Последние ковыляки отстали прилично, потому он скомандовал: «Первая шеренга - на месте»! Передние ряды изобразили бег на месте лишь размахом рук, и с наслаждением взялись поджидать новые шеренги.

Обозрев позади пустое поле, старший лейтенант властно крикнул: «Прямо!» и бодро припустил рысью, словно слез с машины или велосипеда. «Хорошо тебе бежать», - с завистью подумал Тураев про своего взводного. Он и сам с удовольствием бы избавился от автомата, былая приятная тяжесть которого давно превратилась в муку; от снаряжённого подсумка, нещадно колотящего по правому бедру при каждом шаге; от проклятой сапёрной лопатки, болтающейся сзади словно окаменелый обезьяний хвост. И сапогами со старлеем поменялся бы: хромачи раза в три толстых яловых сапог легче –  Тураев знал точно.

Посматривая на верзилу, тащившего два автомата, Антон вдруг подумал, как здорово, когда в смутное и тяжкое время притирки вдруг кто-то подставит плечо, назовёт по имени, посторожит пайку, бескорыстно окажет нужную услугу и, в конце-концов, встанет спиной к спине!

Новый друг Тураева - Вениамин Агурский в строю не бежит. Погрузил Вениамин для стрельбища столы, ящики, фанерные мишени, да так с офицерами, старшиной роты в машине и уехал. Настоящий он друг или дружок до первой проверки Антон сказать не мог. Время вскроет цену их отношений, но сейчас, после десяти дней курса молодого бойца у него к Агурскому самое большое доверие.

Агурский показался парнем не задиристым, смышлёным, умеющим найти дружеский тон с каждым, к тому же это он сделал первый шаг навстречу: когда новички на второй день перепуганной толпой ломились в умывальник, Вениамин, поливающий себя из крана вожделенной водой, крикнул Тураеву: «Антон, я на тебя очередь занял»! Тураев был приятно удивлён, что его из всех выделили по имени, обрадован заботой и теперь в ответ для нового друга расшибался в лепёшку.

Против остальных он ничего не имел, они тоже вроде свои, да дистанция ого-го-го!  Как волки в стае, даже хуже. Стая хоть знает цену своих собратьев. Тут же – болото: поверхность ровная, обманчивая. Вроде, ступить куда угодно можно. Ступить-то можно, а устоять? Счастье, если плечо, на которое опёрся, твердым окажется. А если с гнильцой? В трясине тропку можно только лагой прощупать. В военном коллективе вместо лаги инструмент один - общие трудности, да время. И хотя пуд соли за солдатским столом съедается быстро, никуда от этих законов не деться. Делом сослуживцы познаются и через дело в друзья зачисляются.

Язык распух, стал осязаем отвратительной шершавостью; в гортани поселилась ядовитая горечь. Тураев хотел смачно сплюнуть, но рот был сухим, словно прожаренная зноем африканская пустыня. Он отстегнул фляжку, сделал несколько судорожных глотков. Благодать! Вот уж нужная ноша- вода! Говорят, при такой жажде лучше рот прополоскать и не пить. «Кто придумал, что лучше? – усмехнулся молодой курсант. - Нашли дурака! Это что ж, водой побулькать, побулькать и - на землю»?!

Тураев жадно сглотнул воду, но облегчения не почувствовал. Сейчас бы всю фляжку, одним махом, до дна... А что потом? Солнце только к зениту идёт, за плечами и пол - пути не оставили, назад-то тоже на своих двоих! Терпеть. Изо всех сил терпеть! Теперь он знает, что такое вода на марше - нехитрая премудрость освоена за два часа. Правильно сказал в первый же день командир роты - мозги хоть и самая умная часть у человека, да только через них всё равно ничего не доходит.

2
Капитана Резко, стоящего в поле с заведёнными назад руками и щурившегося на яркое солнце, курсанты увидели не сразу. Зелёная, с тёмным отливом полевая форма скрывала офицера до последних метров. Даже кокарда на фуражке была тусклой, неприметной. На то и одеяние полевое – чтоб вражьему снайперу форы не давать.

- Примерили шкуру пехотинца? – насмешливо спросил капитан. Курсанты с пылающими лицами понуро молчали, жадно вдыхали воздух, отплёвывались от пыли.
- Не слышу ответа! – недовольно рявкнул офицер.
- Так точно! – раздались нестройные отклики.
- Ещё раз! – приказал Резко и, дождавшись громогласного «так точно» добавил, – сочувствия будете в другом месте искать. А я в качестве моральной поддержки могу только на второй круг оправить. Желающие есть?

От такой жестокой угрозы воцарилась тишина. Строй замер - стоять на месте и спокойно дышать полной грудью, было куда приятнее чем бежать, согнувшись под тяжестью оружия, и мысль, что сейчас всё может повториться, нагнала на усталых курсантов ужас. Радуясь, что жертвы наконец-то неподвижны, на потных новобранцев тут же навалились мухи.

Всё также держа руки за спиной, с царственной осанкой, которую выгодно подчёркивала взметённая в жаркое небо тулья фуражки, Резко неторопливо двинулся вдоль строя. Он остановился напротив Тураева, и курсант увидел командира близко как никогда. Их глаза сошлись на одном уровне, и Тураев, лишь на секунду встретившись с строгим взглядом, поспешил уставиться на кокарду.

Можно было смело предположить, что Резко, тринадцать лет назад вот также вступивший на военный и единственно подходящий ему путь, и по фигуре мало чем отличался от стоящего напротив юноши. Сейчас офицер воплощал образец бывалого мужа, хорошо знающего себе цену и освободившегося от многих жизненных иллюзий. Тело его за эти годы обрело красивую умеренную плотность (а для женского привередливого взора и привлекательность своей матёростью), но никак не обременилось лишним весом или понуростью. 

Взгляд прищуренных глаз капитана таил редкий магнетизм – ему не надо было прикидываться в изображении чувств: если он выражал строгость, то это была пронизывающая всё и вся строгость, а не истеричное недовольство или специальным манером нагнетаемая звериная тяжесть. Если Резко улыбался, добавляя к пылающим в глазах озорным искрам блеск белых, ровных зубов, то вся рота уж никак не могла удержаться от подражания: губы курсантов сами собой растягивались в улыбках.    

- До присяги десять дней, - сказал Резко после короткой паузы. - Легче не будет и потом. Кому трудности не по душе – ещё можно уйти.
Строй беззвучно и бездвижно внимал своему командиру – желающих бросить училище не нашлось. Каждый стоял и думал о том, что грош-цена мечте о будущих офицерских погонах, если первые десять километров сломали волю.

- Открою вам секрет и даже два, - громко произнёс Резко, прохаживаясь вдоль роты и внимательно всматриваясь в запылённые, с обильными потными потеками лица вновь принятых питомцев. С этими парнями, среди которых и совсем молоденькие на вид мальчишки; и выпускники суворовских училищ, хлебнувшие казарменной жизни; и солдаты, из которых по виду треть хоть сейчас в лейтенантскую форму, ему предстоит пройти бок о бок четыре года. Для него, командира, это – живой материал из которого он будет взращивать, воспитывать и лепить советских офицеров.

- Один невесёлый, другой как посмотреть, – хитро прищурился капитан. – Первое - профессия офицера не самая легкая. А у пехотинца она тяжелее вдвойне. Почему? – цепким взглядом обвёл он длинный строй. Все молчали.
- Пехота – царица полей! - отчеканил Резко, и в строгом голосе отразилась гордость за свой род войск. - Что такое поле, вы слегка понюхали. И первое, что подумали - пропади пропадом этот бег!

Одобрения на взмыленных лицах не надо было пристально искать.
- Ошибочка! Есть ещё замечательный способ передвижения по родным полям и весям. Какой? - вновь с лукавинкой посмотрел Резко на лица, которые он пока ещё не мог соотносить с конкретными фамилиями. Слишком мал срок общения, чтобы запомнить каждого из ста человек.

- На боевых машинах пехоты! – возле Тураева раздался выкрик - всё тот же неугомонный Драпук. Вооружился автоматом, отдышался, ожил.
- Фильмов, вижу, насмотрелись, - довольным тоном заключил Резко. -  Хорошо не на самолётах.
По усталому строю пронеслось хмыкание.
- Про машины пока забудьте! – вновь стал строгим капитан. – Старинный и самый нужный способ – по-пластунски. То бишь, ползком. Этой премудрости тоже обучим. Чтоб вы знали, советский пехотинец пол-Европы на пупке прополз. И мы, если прикажут, проползём до Америки!

 - До Америки? Там же море! – внёс поправку Драпук.
- Во-первых, там океан, - отрезал Резко. - Во-вторых, прежде чем раскрыть рот, спрашивают разрешения. Повторяю последний раз. Ясно?
- Ясно, - пронеслось единым выдохом.
- Как же спросить разрешения не раскрывая рта? – Драпук не унимался.
- Когда загадку осилите и будете обращаться! – усмехнулся офицер.
- А второй? – раздалось с правого края.

Резко недовольно поморщился и повернул голову на голос. Вопросивший тут же поправился:
- Виноват! Разрешите задать вопрос?
- Разрешаю!
- Второй секрет?
   - Секрет? – протянул командир. – По–правде, нет никакого секрета.

Глаза курсантов погасли, вновь наполнились усталостью. Капитан улыбнулся, неторопливо поднял левую руку и элегантно сдунул с неё травинку.
 - У пехоты есть плюс, если это кого-то может утешить. Как царица полей имеет право на свиту. Свита - все остальные рода войск. Пехота-матушка дерёт их без разбора в хвост и гриву. И авиацию! И связь! И артиллерию!
Резко азартно рубанул воздух в такт словам, затем, остепеняясь, добавил:
- Только до этого дослужиться надо.

Анатолий Михайлович специально говорил долго, чтобы курсанты отдышались и пришли в себя. Солнце добралось до зенита и пекло курсантов, беззащитно стоящих в чистом поле, как пирожки в духовке. Командир понимал - положи сейчас на огневой рубеж новобранца с гудящей от марш-броска головой, он как пьяный натворит дел.

У этих ребят всё впереди. Будет выносливость, будет сноровка. Военный что угодно может вытерпеть, и уж кто-кто, а Резко это знал прекрасно. Бывали у него дни боевые, когда по двое суток без воды обходился, когда навьюченный боевой ношей проходил по сорок километров в день.
И хоть не догадывается о своих возможностях человек, пока обычной жизнью живёт, то принудительная практика такой предел откроет - похлеще Америки! А офицер-пехотинец не простой человек, закалённый! Его куда только не бросают - в лютую стужу и в неимоверную жару. Под бесконечные тропические ливни и навстречу степным хлёстким ветрам. Туда-сюда, туда-сюда, как булат - из огня да в холодное масло.

Знала советская армия толк в закалке воинов до высшей пробы, знала и ковала их тысячами и тысячами. Каждый день. Без остановки. Одни, рано или поздно изнашивались и уходили в запас; кому-то суждено было погибнуть при исполнении долга; третьи просто умирали от долгого напряжения; кто-то не выдерживал нагрузки и спивался - но всем им непременно приходила смена. Из амбициозных, грамотных, полных здоровья молодых мужчин.

И так без конца. На том стоял Советский Союз, и мало кто горел желанием ощутить на себе хватку лучшей в мире армии.
- Товарищ капитан, почему мы махра?
- Как махорки - много нас и зелёные мы цветом, - пояснил офицер. - Упадёт из папиросы пять-десять махоринок – никто их не жалеет, не ищет, не поднимает. А остальные… в дым...

При всей простоте и доходчивости аналогии, мрачный оттенок её не мог сразу взломать всю глубину юношеского сознания – на их глазах ещё не гибли товарищи, они не проходили ещё через кровь и смерть, но печальное народное слово «махра», что выдержало испытание не одним десятилетием, впечатление произвело: в самом деле, нет у мелкой махоринки и цены даже грошовой!

- Что должен уметь общевойсковой офицер? – спросил Резко, видя как парни потихоньку ожили от марш-броска. Желающих высказаться не нашлось.
- Стрелять! Хорошо стрелять из всего, что только стреляет. Хоть из граблей. Дело чести быть со стрелковом оружием на «ты»!
 
3
Курсанты четвёрками ложились на огневой рубеж, стреляли, разряжали оружие, бежали к мишеням. Дело шло не быстро –отстреливались дважды: на пристрелку и зачёт. Худяков командовал, следил, чтобы никто не завернул автомат в сторону; чтобы стрелок показал пустой затвор.

Тураев, наполненный нетерпением, стоял в пятой шеренге. Усталость от марш-броска тело покинула, Антон снова проникся к оружию уважением: держать автомат в преддверии боевой стрельбы совсем другое дело. Настоящее, мужское.

Рядом часто переминался с ноги на ногу Копытин – рослый, неприятный парень. Смотрелся он старше ровесников – года на три-четыре; по щекам и подбородку его безпрестанно метался табор прыщей, разогнать который хозяин никак не мог; кривые узкие губы, словно выкроенные по недозрелому гороховому стручку.
Копытинское лицо имело свойство пребывать лишь в двух выражениях, оба вопросительных. Он или «пытал» презренного, никчемного собеседника - «Кто ты?», или слезливо «испрашивал» обидчика «За что»?! В первую же неделю его приладились именовать Копытом.

Справа безмятежно ожидал очереди Агурский. Без тени усталости, белее всех, потому как дорожную пыль полевую сегодня не нюхал. Главная краса Агурского – волосы (по цвету и густоте - сапожным щёткам впору плакать!) - высокие, кучерявые, по причине всем ясной, с головой расстались. Зато бойкие неунывающие глаза под высоким лбом вышли на «оперативный простор». 

Наконец, пятая шеренга дождалась очереди, и принялась палить. Тураев не торопился - для начала он удобно улёгся, словно хотел пролежать полдня, поелозил животом, вытянул правую ногу, чтобы она продолжала линию оружия, и только потом глянул сквозь прицел.

До цели сто метров – для хорошего стрелка да верного АКМ, можно сказать, под носом. Автомат Калашникова оружие удивительное, со сноровкой из него можно за километр попасть - в этом Тураев был уверен и до училища. Грациозные линии воронёного металла, красивая форма, точность прицела, удивительная неприхотливость, скрытая смерть – всё это автомат, которого он совсем не боится. Не боится и уважает, потому что отныне АКМ за номером НИ 7644 - его личное оружие, друг и защитник, способный показать врагу кузькину мать.

А он хранитель этого оружия, и воин, которому вверено применять его убойную силу. И как настоящий воин он будет беречь свой автомат, лелеять, ухаживать. За четыре года он сотни раз разберёт и соберёт драгоценное оружие, очистит от грязи, заботливо смажет, узнает его повадки, спуск, прицел. Всё будет впереди, а первое знакомство на огневом рубеже - лишь начало дружбы.

Пора найти мишень… Чёрный круг в грудной фигуре - средоточие всех его желаний. Теперь задержать дыхание, забыть про весь мир - ничего кроме автомата и цели. Нет даже непослушно стучащего сердца, рывками толкающего горячую кровь. И рука - замороженная, чтобы двигаться медленно, твёрдо.
Приклад к плечу прочно - выстрел не заканчивается спуском курка, наоборот, это - начало. После удара бойка пуля сорвёт нарезами ствола своё гладкое золото, бешено завертится и с огромной скоростью полетит искать цель. Именно искать, словно живая!

Торопливость и стрельба не подружки. Отправить пулю, свирепо рассекающую воздух, прямо в цель - одно удовольствие. И на курок Тураев нажимал не сразу, едва добивался совмещения мушки и прорези, а когда внутри что-то давало команду: «пора»! В этот момент можно было даже закрыть глаза и довериться неведомому голосу. О-о-о, этот тайный наводчик знал толк в деле!

Столбик мушки послушно выровнялся с краем прицела и медленно подъехал под центр мишени… совпадение! «Пора»!
Как ни готовься, выстрел всегда звучит неожиданно.

Ствол дёрнулся. Клацнул затвор, отплевываясь горячей гильзой, и в нос Тураеву приятно ударил запах пороха - родной с детства. Как он на него действовал объяснить Антон не мог, как впрочем, и никто из людей не знает, почему такой пустяк, как запах, вдруг в одну секунду может всю душу воспоминаниями выворотить, да с такими подробностями, что сам себе удивишься!
Следующие две пули Тураев отправил на одном дыхании. Если умеючи держать автомат, он не скачет после выстрела блохой, и вновь найти цель - без шараханья стволом, не проблема.

«Отстегнуть магазины! Контрольный выстрел! Предохранитель»! – после громкой пальбы голос Худякова показался тихим.
Стометровку квартет новобранцев пробежал как на рекорд - когда, когда же они появятся, маленькие дырочки в тонкой бумаге? Тураев впился взглядом в свою мишень. Попал! И неплохо - все три девятки, выше яблочка. Кучность есть, теперь добрать чуть ниже прицел.

Антон обвёл дырки мелом. В груди ликовало и пело: что-что, а с оружием он ладить умеет. Двадцать семь очков – не слепой дятел работал!
Рядом, не зная что делать с мелом, растерянно топтался Копытин – пули канули бесследно. «Молоко», - вымученно улыбаясь, сознался он и посмотрел на Тураева с надеждой, что тот свежим взором разглядит хоть одну пробоину. «Я бы с закрытыми глазами в щит попал, - подумал Антон, а вспомнив сегодняшнее утро, добавил про себя злорадно, – так тебе и надо, Копыто»! Основание для нелестного посыла имелось: забыв впопыхах в умывальник мыло, он было потянулся к копытинскому куску, попутно вопрошая разрешение, но сослуживец путь руке преградил и некрасиво растягивая губы, заявил: «Я что-ли каждому «Консул» давать буду»?

Мыло «Консул» действительно стоило восемьдесят полновесных копеек (не какая-нибудь «Ромашка» или индийское туалетное за четверть рубля), но копеечному жлобству Тураев чрезвычайно удивился – за три секунды он не стёр бы и полмиллиметра. И колючие, отталкивающие глаза Копытина, всполошившегося за кровный кусок «Консула», запомнил.
- Пятнадцать выбил! – отозвался Агурский.
- Двадцать семь! - не удержался от громкой хвальбы Тураев. К его мишени подошли все, а Агурский радостно протянул руку: «Уважаю железно»! Тураев сиял.

Курсанты вновь получили по три патрона.
- Взять поправку! – скомандовал Худяков, и Тураев, помня про первые пули, теперь целился ниже. Осматривать мишени стрелки бросились с прежним нетерпением, только рядом с ними трусил старший лейтенант – с ведомостью и карандашом.
- Тураев - двадцать девять! – радостно закричал Антон, подсчитав очки. - Две десятки и девятка.
- Не может быть? – шутливо удивился Худяков. – Со страху, небось, засадил?
- Никак нет, - гордо, почти с обидой доложил курсант. - В первый раз двадцать семь выбил!
- Робин Гуд! - старший лейтенант черкнул карандашом. – Пока лучший результат.

Антон от слов зарделся, сердце его окатила волна счастья - «Он лучше всех! Стоял бы тут отец»!
- Агурский – двадцать два!
- Для начала сойдёт, - офицер отписался в ведомости.
- Копытин - четыре, - глядя в землю, отчитался стрелок. Худяков осмотрел мишень: после шести выстрелов у края спряталась одинокая дырочка.
- Стараться надо, Копытин, - укоризненно произнёс он. - В мирное время типографию без работы оставишь.

- А в военное? – полюбопытствовал Агурский, выглядывая из-за спины Худякова.
- В военное – хреновый стрелок гробовщикам работы подкидывает. Нашим. Советским.
Все, кроме Копытина, заулыбались – если что, они-то вражеских гробовщиков озадачат!
Худяков положил ведомость перед командиром роты и кивнул на Антона: - Тураев - двадцать девять! 

Резко сощурил глаза, словно буравил курсанта взглядом насквозь. - Повезло.
- Стрелять человек умеет, - заступился за подчиненного добродушный Худяков. Неплохо, если лучший результат по стрельбе в его взводе.
- Что получается? – Резко картинно повёл подбородком. - Приходит зелёный свисток, обстреливает всех и даже меня, старого капитана? Дальше что будет, Худяков?

Тот широко улыбнулся: - Офицерами ребята будут!
- Командирам по тридцатке выбить надо. Верно? – азартно загорелись глаза капитана. - Наклеить новые мишени! – приказал он. Старшина Забиулин помчался со свежими листами, а остальные с любопытством уставились на вооружавшихся офицеров.
По отмашке Резко раздалось клацанье затворов, выстрелы. С наступлением тишины командир поднялся, проверил все четыре автомата и упругой походкой направился к мишеням. Офицеры пристроились за ним.

- Двадцать девять! – объявил по возвращении капитан, и шутливо добавил, – с половиной! Третья пуля на границе десятки.
- Половинка не считается, - смело подметил Драпук.
«Сейчас будет выяснять, почему раскрыли рот», - пронеслось у Тураева, но Резко сказал лишь одно слово - «справедливо». Он молча взял АКМ и снова лёг на плащ-палатку. С равным интервалом раздалось три одиночных выстрела. Капитан разрядил автомат: - Старшина, мишень!

Сияющее лицо Забиулина издалека говорило всё – три десятки. Резко тоже улыбнулся: - Учитесь, махра!
- Разрешите ещё раз попробовать? – Тураев умоляющими глазами посмотрел на командира.
- Хочешь нос утереть? – усмехнулся Резко. – Давай!

Антон красный от волнения шагнул на огневой рубеж: только бы получилось! От волнения по рукам прошла лёгкая дрожь. «Успокоиться!», - приказал он себе, стараясь поглубже дышать – так советовал отец. «Забывай про весь мир, когда смотришь через прицел! – тоже слова отца. - Только ты и цель»! «Да! Только я и цель. Нет ни капитана Резко, ни Худякова, ни прочих…».

Капитан не торопил - раз дело дошло до поединка мешать не надо, и Тураев выстрелил с большими паузами. Сердце отчаянно стучало – сколько же выбил? Антон не поверил, когда в центре, в самом маленьком кружке увидел три дырочки. Две из них чуть-чуть заползали на границу с девятками, но их можно смело считать за десятки.

Резко сделал вид, что удивлён, но его прищуренные глаза хитро поблескивали.
- Наклеить новые мишени! – бросил он старшине.
В этот раз Резко ложиться не стал. Он слегка расставил ноги и вскинул автомат к плечу – огонь! Ради командирского результата Забиулин снова отмотал двести метров, вернулся запыхавшийся и злой на упрямого Тураева: «Двадцать четыре»!
- Тураев, есть шанс опередить!

Стоя Антон никогда не стрелял и тут, с первой секунды он понял, каково целиться на весу, когда без прочного упора ходит туда-сюда ствол, когда от неловкого положения затекают руки. Не вышло ни девяток, ни восьмёрок: две пятерки в разных углах и «молоко».
- Молод ещё с капитаном тягаться! – заключил Резко.

- Я подтянусь! – задиристо отчеканил Тураев, и ему в разгорячённую голову пришла мысль напомнить командиру, что первые три выстрела положены на пристрелку. А теперь он готов взять зачётные патроны и показать другой класс. Он было раскрыл рот с претензиями, но посмотрел на полроты, которая ещё не стреляла, понял - пора и место своё знать!

На командирскую благодарность Тураев срывающимся голосом первый раз в своей жизни выкрикнул - «Служу Советскому Союзу»! Распирало от гордости – неужели это он - в военной форме, в настоящем строю, служит своей любимой Родине?! И не просто служит, а уже заработал первое поощрение! Он - герой стрельб – на него с завистью смотрят товарищи, и в училище он вернётся на автомобиле!

Четыре курсанта из бывших солдат, озабоченные своим престижем, сочли очки Тураева достойной рекомендацией автомата – выстроились в очередь. Протянул руку за его оружием и старшина Забиулин.
 – Драить тебе копоти за пятерых, - сказал Тураеву Агурский, заметив, как автомат товарища прописался на огневом рубеже.
 – Ничего, - витая в радужных победных облаках, махнул рукой Антон. - Чистить оружие - наслаждение!
Самое главное – в училище он поедет на машине, с ветерком! Только жаль, что триумфа не видит отец – в умелой стрельбе его заслуга Василия Никитовича!
 
4
Оружие для Антона Тураева в диковинках не значилось с детства. Его ровесники только мечтали подержать в руках пистолет или автомат, он же запросто бегал по квартире с тяжёлым ППШ или карабином. Не беда, что в стволе дырка просверлена, мало кто об этом знает, да и нужды у парнишки палить пока нет. А всё остальное - взаправду! 

Ларчик с оружием в семье Тураевых открывался просто: кто чего охраняет, тот то и имеет. Закон-страна! Василий Никитович служил в военкомате, заведовал учебным арсеналом, потому все марки вооружения в гости! Кроме прочего, Тураев-старший два раза в год возил призывников на стрельбы, и однажды взял сына-четвероклассника с собой, как всем выдал двенадцать патронов.

Первые боевые выстрелы! В мальчике смешались сильные чувства: страх, радость, восхищение. Страшно было держать тяжёлый автомат, ожидать сильной отдачи в плечо. А какими хлёсткими ударами по ушам разносились выстрелы! Как едко и сладко пахло порохом! Как нетерпеливо ждал он окончания ритуалов безопасности! Как вихрем мчался к намеченной фанерной фигуре, и пока подошёл отец, он уже выискал там три новых отверстия. Как радовался его попаданиям отец – самый главный наставник. «Ай, да молодец! Наповал! Наповал!» - приговаривал он, обрисовывая дырочки.

И хотя в том году Василий Никитович уволился в запас, он по старой дружбе появлялся с сыном на стрельбах часто.
Самого Тураева - старшего учили стрелять с пятнадцати лет, на фронте, куда он убежал весной 1944 года из глухого сибирского села. Впоследствии, уже служа офицером в разных частях, Василий Никитович ловчее всех поражал мишени из пистолета и автомата. Навсегда Антону врезалась в память картина – отец на спор сшибает макушку высоченной сосны. С первого выстрела!

Не раз, и не два слушал он как нужно сводить прорезь и мушку, как правильно лежать с оружием, как искать цель и как приостанавливать дыхание перед выстрелом. Отцу за преподнесённые уроки Антон остался благодарен на всю жизнь. А из той подростковой поры навсегда запечатлелся в памяти благодатный запах пороха, который стал ему спутником удивительных воспоминаний и ощущения того, что отец стоит рядом за спиной. Стоит и смотрит, как младшенький Антоша выполняет его стрелковые заветы.

Глава 2
http://www.proza.ru/2009/09/29/203