Золотой век

Я черной елью стою под своим окном. Внутри – привалившись к серой стене, и это почти у дверей, а вход здесь в начале длинного коридора. С моей стороны по стене коридора - много просторных окон и видно за ними одно и то же: совсем под ногами земля, не дальше, чем пол коридора, подслоем бесцветных листьев, под слоем тумана. Стою в доспехах без шлема, и металлический воротник раструбом скрывает лицо до кончика носа, видны мои волосы, лоб, глаза. Стараюсь на тех, кто вошел, смотреть ободряюще. Затем (и уже без рыцарских лат) я сразу скрываюсь в дальнем конце коридора, и там он вливается в освещенное плохо и очень просторное помещение, в котором есть несколько комнат направо и слева пологая лестница на второй этаж. Там я нагоняю (никак не скажешь, что ей за сорок) как девушка тонкую одну из домоправительниц, видны ее в беспорядке недлинные русые волосы и белое платье – и все; она как бы шахматная фигурка и не идет, а скользит, и белое платье на ней до земли. – Рита! – я говорю, она оборачивается. – Как выселение? – я говорю, - все уже выехали? Рита голову опускает, покачивает головой. Вид у нее огорченный. – Поднять такое гнездовье! Нет. Эти, в «оранжерее», в пролете, висячих пять комнат. – Кто там у нас? – Проектно-сметная группа. – Пивоваров? – Главное, шесть человек сотрудников, и он там седьмой, начальник отдельно сидит. Пивоваров. Я их предупредила, что отопление отключаю, и свет. Зашевелились. Мы уже двинулись с ней, взойдя на второй этаж (как она приподнимала платье на лестнице – я засмотрелся!) снова по коридору. Он повторял направление нижнего. На середине примерно справа короткая лестница вела в застекленную «оранжерею». Это была между двух равноценных выступов здания общей длинной не больше 15 м и образующая как бы 3-й этаж анфилада «висячих» комнат. Кто-то пофантазировал, осуществил. В этот момент два мужчины среднего возраста, совершенно с тяжелым трудом не знакомые двигали вниз однотумбовый письменный стол именно с этой лестницы, 5 ступеней. Это Корнилов, какое-то там второе лицо, в галстуке в черных и винных штрихах, с вычурным на подбородке подобным модельному каблуку черным клоном бородки. И некто плешивый и исполнительный, оба в очках.
- Нас покидает умственная элита, - грустно я произнес.
- Позвольте… Остановитесь!
Корнилов пытался восстановить пропадающее дыхание.
- Как можно нас всех… мы здесь… и наши инстанции смежные все были рядом… такое благоустройство… подумайте только… о Боже…
- Уебывайте без разговоров. А то я пришлю демонтажников  завтра с утра, они ваши кульманы из окна побросают. Рита, пошли.
Взлетела в теплом тумане серого неба стая ворон. О чем был их крик? О минувшей опасности? О свободе? Сначала они облепили одно из высоких деревьев здесь, возле замка, потом вдруг взлетели. Что, – замка? А разве они существуют недавней постройки? Да ладно, ну пусть хотя бы дворца. Дворца? Что, - дворец? Ну да, если сильно прищуриться. Действительно, все эти несколько зданий когда оказались соединены, проектный так называемый институт, спортзал, типовой детсад, налоговая инспекция, местами наземными коридорами, местами уже упомянутой соединительной аркой, и заново были прорублены входы, - все вместе, и по размерам, и по запутанности сложившейся планировки, теперь это вправду собой представляло дворец, иначе не назовешь.
Но как это я осилил всем этим вступить во владение? Ответ на вопрос распадается на две части. Во-первых, хоть мне никто не поверит, это мне подарили. А во-вторых, не мне одному, а некоторому количеству персон, мы – это в каком-то смысле команда. Ну, кто подарил, это даже не так интересно. Могло быть и Министерство, а мог быть и меценат. Должно было быть, по-любому, чье-то личное пожелание, без этого бы не сдвинулось с места. Возможно, это окупится. В нас кто-то поверил, раз все это сделал для нас. Как только возможны стали сделки с недвижимостью, они это сделали.
От этого выселения многие только выиграли, переселились на лучших условиях. Но есть и такие, кто все потерял. Кому-то пришлось заменить «положение в обществе» осмысленным честным трудом. По поводу первого дуновения, прихода к заждавшимся людям, примет золотого века, то это для меня не вопрос. Чиновники больше не существуют. Порочащий, оскверняющий зрелище жизни класс. Как сказано: эксплуатация человека тире человеком. А это ее самая живучая форма: чиновники. Они оскробляют зрелище жизни больше насильников с пулей или ножом. Предвидя присущую им инерцию, считаю, не обойтись без зачисток.
Да, стаей ворон я быть соглашусь. Корниловым – никогда.
Второе условие: от сводов законов осталась одна только строчка, а в ней одно только слово. Оно регулирует отношения между людьми. Доброжелательность. Но надо представить: она уже стала для всех основным инстинктом, что люди до этого дожили. И все. Основной закон совпал с основным инстинктом. Всего эти два условия, и третьего не потребуется. Придет золотой век.
В конце коридора, теперь уже на втором, мы вновь попадаем в подобие вестибюля на первом, и я говорю ей: - Рита, теперь на минутку ко мне, - и мы направляемся к дальней, одной из трех, к витринной стене примыкающей комнате. Из комнаты виден последний присоединенный корпус. От пола до потолка заменившее стену окно в вестибюле продолжается здесь. Мы дверь за собой оставляем открытой. За этим окном стоит черная ель. На жестком стуле перед окном – старинная пишмашинка («Москва», механическая). Такой же жесткий стул стоит перед ней. Направо сдвинута в угол темная штора, которой хватает закрыть всю эту стену, вернее, окно. Слева, без простыней и подушки, лежит на полу матрас. Рита на все это поглядывает с неудовольствием: - Может, хоть стол тебе сюда принести? Я покачал головой: - Нет-нет! Зачем мне лишние вещи? Чтоб что-то включить в свое окружение, надо, чтоб это был выбор по крайней мере, найти, успеть полюбить. – А ты не устал от однообразия? – Однообразие? Да я бы и женщину предпочел бы знать только одну. Как видишь, не получилось. Не удостоен. Закрой дверь. – Да иди ты. Паршивец. – Ну ладно, пошли. Мы вышли, я запер дверь. От лестницы в дальнем конце вестибюля на нас смотрела Лариса. Она нас ждала.
- Я третий этаж обошла, там полная пустота. Пойдете со мной на 1-й? Иду тормошить значкиста. Лариса – еще одна домоправительница. И платье на ней тоже длинное, но черное, без рукавов, и не до земли, она наклонила к нам голову.
«Значкист» - он нам долго пытался втереть, что он здесь совсем не лишний, что будет платить нам аренду и т.п. Не понял он сути дела. Значкист  был «видный» мужчина – большие руки, большой размер обуви, высокий, широкий в плечах и крупная голова – с искательным поведением, ни с этой осанкой, ни возрастом не сочетавшимся. Он закупил агрегаты и изготовился штамповать портреты известных политиков, - значки, для ношения на груди, фотоспособом.
- Нет, девочки, не могу попрыгунчика этого видеть. Скажите ему, что пришлем демонтажников. Переговоры закончились. Сходите вдвоем.
Они засмеялись. Действительно, этот массивный немолодой человек носился, стараясь задобрить и угодить собеседнику, почтительно застывал, когда к нему обращались, спешил реагировать и т.п. А между тем мне нетрудно представить, как предварительно оглянувшись и на ходу он жопу вытрет каким-нибудь небольшим существом, которому он ничем не обязан – да так, от хорошего настроения, и дальше пойдет, размахивая руками-ногами.
Мы вместе спустились на первый этаж, и я спросил у Ларисы: - Олег где, не знаешь? – По-моему, шел в спортзал, и дальше они по всегда здесь бывшему коридору отправились прямо, а я свернул в длинный – соединительный как бы тоннель, так выглядят коридоры в подвалах, горели тусклые лампочки, и выкрашенный серо-зеленой краской, и все мне казалось, что я там иду согнувшись, когда я вошел в спортзал. Просторный одноэтажный спортзал как раз находился вблизи того выступа, в котором была на втором моя комната.
Продев руки в кольца, зажав их подмышками Олег над полом парил. Глаза он прикрыл и руки держал на боках как приклеенные. На нем была майка с немыслимыми отверстиями для шеи и рук, спортивные узкие брюки. – Замечательно, - я говорю, -  висишь как сушеный. Помолчали. Я на него поглядывал снизу вверх. Потом вдруг припадочный, неадекватный смех. Глаза он открыл и трясся на кольцах, руки держа по швам. – Я, понимаешь, как я сижу на руках у мамочки тут вспоминал. Документально. В последний момент ты меня вывел из транса. Я должен был запачкать пеленки. – Ну ладно, - я говорю, - это уж очень личное. Что нового? Что-нибудь написал? – Да. Десять листов. Стандартный формат. Окрестности замка. – Покажешь? Зайти? – Нет, - он сказал. – Когда напишу всю серию, тогда покажу. – Жлоб, - я сказал, и вышел из зала.
Мы ужинали вчетвером: Димыч, Олег, Валерий, и я. Случайно так получилось. На этот счет даже самой гибкой программы здесь не было. Чаще всего каждый как-нибудь сам питался, как ему было удобнее. Мы собрались в угловой, на краю того корпуса, под которым в начале текста проложен был коридор. Свет включать не хотелось. Мы сидели перед квадратным тяжелым столом, на мерцающей белой скатерти был кусками разломлен лаваш, большой кусок сыра, 2 бутылки вина. Это мы с Я это взялом затеяли выпить, за Олегом зашли, а Дима сам прибился к нам по дороге: - Не бросайте ребенка! Куда вы идете? Я с вами! В наступающих сумерках далеко-далеко через двор нас сейчас привлекло неразгаданное явление: в дальнем здании (бывш. налоговая инспекция) на последнем, на 3-м  его этаже разгорелось окно непонятным оранжевым светом: это были не люстры, не настольная лампа, а что? – Ну давайте, - я говорю, - пойдем да посмотрим! Тут Валентин неохотно зашевелился: - Да это девишник, Лариса, Марина и Рита, а Рита еще племянницу здесь поселила, 8 лет, они собирались, когда арендатор последний исчезнет, отметить, я видел, полсотни красных свечей закупили. Вот они их и зажгли. А посередине торт. – А нас почему не зовут? – Олег равнодушно спросил. – Так они же их без нас выселяли! Олег несмотря на уже 27 или полные 26 ни разу пока еще в жизни не брился (наверное, принципиально), и русая борода (ее почти не было) и пышно разросшиеся усы поэтому были особого качества, наверно, как у монахов в монастырях, а также у мусульман. Его мастерская была угловой и именно в этом корпусе и именно возле входных дверей, которые обозначены в этом тексте вначале. Две комнаты: на 1-м и на 2-м этаже. – А что ж ты не там, где Лариса? – Дима у Валентина спросил и прыгнул к нему, ни с того ни с сего, на колени, колени поджал и прижался к груди. – Это еще что, ****ь, за выходки? Это не клуб однополой любви, - Валентин спокойно сказал. – Да я же не потому… а мне не хватает советов родителей, ведь я сын полка, - Дима сказал и  слез. – Все врет, - я говорю, - я знаю его родителей, и папу Юру, и маму, - как ее? Софью. – Кривляка! – добавил Олег. Олег был талантливый пейзажист, а Дима – действительно, самый маленький, был младше нас всех, и ростом меньше нас всех, но тщательно сложенный – из них получаются долгожители, и очень талантливый портретист. Считалось – официально зарегистрируешься в истории, даже в вечности, если ему попозируешь, мы очень серьезно к полученным от него относились изображениям. У нас с Валентином есть общая территория – ни для него и ни для меня занятие не основное, и все-таки то меня, то его туда то и дело заносит, литературный эскиз того, что потом превратится в видео, т.е. сценарий. И все-таки текст, который и есть последняя форма, не будет переработан во что-то другое – мне это важнее, а для Валентина, неважно там, что – как поселить это в кадре, он оператор. Он у нас самый заметный (из нас, то есть, он один высокого роста). Уже последний свет исчезал, остатки еды на столе чернели как прогоревшие угли. Тем ярче горело вдали оранжевое окно. Молчали-молчали. Потом я Олегу сказал: И все же… И все же при всем при том… ни в нашем взаимодействии, ни чем занимается каждый мы можем нигде не отчитываться. Серьезное обстоятельство, не надо о нем забывать. Могли бы и вообще здесь не заниматься ничем. Олег примирительно тихо сказал: - Кончено. Но разве ты встретишь здесь человека, который согласен бездействовать.
Из всех – а у нас их трое – наших домоправительниц Марина ростом повыше, что, может быть, достигается тем, что носит на тоненьких каблуках сапоги, и весь ее постоянный наряд – обильно-цветастый платок, закрывающий щеки и шапка, как меховая чашка поверх, затянутый в талии плащ, - как избранный для себя, она этот облик ценит, и было замечено, что даже, войдя в помещение, остается как можно дольше не раздеваясь. Мы вообще наделяем домоправительниц способностью предотвратить запустение, надеемся, что из женских рук и на женский глаз и даже в таком большом помещении устроится домашний очаг. Когда в отношении спальни мои пожелания были выполнены, Марина зашла посмотреть. Я присмотрел для себя кабинет завотделом, в котором (в самом кабинете) не изменил ничего. Оставил я даже сраную именную табличку с указанием должности на дверях. У задней стенки в торце кабинета массивный стол и жесткое кресло. Пусть так и стоят. А вот за спиной у начальника подсобное помещение, по-видимому, для особенно ценных архивов. Туда вела узкая дверь, само помещение с узким окном, тянувшееся в ширину кабинета, само было узким и смахивало на туалет. Туда мне поставили старенькую кровать односпальную с хорошим матрасом и ворохом простыней. А в изголовье, между окном и кроватью, стоит пустотелый рыцарь. Тот самый. Марина спросила: - Уже ночевал? – Нет еще. Послушай, - я вдруг спросил (я к ней присматривался), - Монголия там, Тува – это я понимаю, когда Средняя  Азия тоже понятно. А вот тебя я никак не улавливаю. – Адыгея – о чем-нибудь говорит? – Нет. Ни о чем. – Но слово то хоть это слышал? – Слово слыхал. Посмотри, - я ей показал на вздувшиеся штаны. – Да ну тебя к черту совсем… она уронила голову. И начала раздеваться. Осталась на ней эта исподняя упряжь, и я ей стал помогать. – Кроватка какая узкая, - она сказала. – Ты тоже узкая. Она засмеялась. Она согнула ногу в колене, прижала к стене. Другую поставила на пол. И я, ну… ринулся. Она сначала молча лежала, старалась не двигаться. Я несся, толкал ее и толкал. Потом в ней раздался короткий звук, как будто в ней что-то оторвалось. Она мне сдавила тонкими пальцами спину. Я тряс ее и заглядывал в маленькое лицо, на детский полуоткрытый рот, на темные разбежавшиеся глаза. И с ней неожиданно все повторилось. А здесь уж я не выдержал. Кровать у нас гарцевала, как лошадь. Она мне сказала: - Давай, отделяйся. Я встал. – Ты много работаешь. Отоспись, Адыгея! – я ей сказал.
Олег удивил, когда завершил свою серию и дело дошло до показа работ. Уже говорилось, что он занимает две угловые на двух этажах двухэтажного корпуса, внизу мастерская, берлога над ней на втором. И мы в угловой на втором, но с другой стороны здесь ужинали недавно в потемках. И тянется корпус оттуда, где я стоял в латах, скажем так, к спортивному залу. Добавлю, что спальня моя в кабинете начальника на том же втором, от той, где  мы ужинали, через одну. А вот  коридор на втором, в отличие  от почти непрерывно составленного из просторных окон на первом, всего обладает двумя, и одно от другого отдалены, обычными окнами. Поэтому там темновато. Олег свою выставку начал с того, что настежь оставил открытым из нижнего этажа обычно закрытый вход в мастерскую. Я, Дима и Валентин, Лариса,  Марина и Рита с племянницей Ингой, о выставке все были оповещены. Дворец посещали и визитеры, по приглашению кого-то из нас. И вот посетитель – первый – явился из глубины помещения, в длиннющей коричневой юбке, с красиво обтянутой задницей, хотя не стесняла шага и красной короткой кофте, с платком на плечах и в сапогах, - и повернул в эту дверь, и это была Марина. Олег обнаружился возле двери за столиком, в том месте, где служащие продают возле входа билеты, и поднял на нее доброжелательный взгляд. Все это читалось так, что только блокнота входных билетов и штампика там какого возле него не хватало. Олег примирительным взглядом, с улыбкой в небритых ни разу пшеничных усах смотрел на нее снизу вверх. На столике – толстые, тонкие, разложены были альбомы художников, которых Олег объявляет учителями. Он сразу начал экскурсию: - Меня не интересует содержание… - Откуда же его столько берется? – Меня интересует сам образ действий, мое поведение во время работы… - Вот знаешь, детям снится сказочный лес. Ребенок во сне опасается, что его разбудят. Какой-нибудь окрик, или пора вставать. А он там внутри. Вот так же и я между твоими работами. Наверно, когда-то мне снилось.
У Риты русые волосы такого качества, что если потеребить, скомкать какую-то прядь, какое-то время она сохранит эту форму. Уверен, что Рита сначала причешется, потом этот невообразимый беспорядок намеренно создает руками. Это ее стиль. У Риты глаза блекло-голубые, и некрашеный рот. На выставку Рита пришла в наряде Инфанты Веласкеса, но там у Инфанты белое золотистое, а Рита пришла в темно-красном. А то есть, подмышками тесно, а вниз распускается колоколом до земли. Однажды я у нее уже спрашивал, откуда на ней в изобилии 17-й век. – Но я же задолго знала, что буду жить во дворце. Я готовилась. Племянница ничего с ней общего не имела – застенчивый бледный ребенок, темноволосая, все затаила в себе. Когда мы в первый раз с Ритой трахнулись – на 3-й день по вселении, встречались еще в коридорах последние арендаторы. Они напускали высокомерно-встревоженный вид, но плохо  у них получалось. А Рита уже тогда была в белом платье Инфанты. Моя рабочая комната – с машинкой, матрасом и ель за окном, немедленно появилась в том виде, как только сам я вошел. И так же, как в день посещения выставки у Олега, откуда-то – то в застекленную крышу, то в окна просачивалось желтоватое солнце, засвечивало в недра дворца. Я выдернул ключ и вставил его изнутри. Пока мы по коридору шли, у нас был приподнятый разговор об успехах. – Рита… - сказал я упавшим голосом. – Что, так приперло? А что же ты простыней не запас? Я в списке не видела. – Потом, - я сказал, - пожертвуй платьем Инфанты! Она совсем не была такой узкой, как думалось, глядя на спину в широких платьях. Обширный плоский живот, желтоватая кожа. И неожиданно бедра недалеко от груди. От этого  ноги – она была среднего роста, но ноги казались длиннее. Так вот что стерег твой Веласкес! Обычно она ходит в блузе и джинсах. Попробуй пойми. И я в эту радость свалился. Я видел ее в первый раз. Блуждали по комнате отраженные блики. Не знаю, на сколько хватило, какое-то время нас не нашли бы нигде. Потом я очнулся, осмыслился. – У нас все в порядке? Она легонько держала снизу мой подбородок, сложила ладони лодочкой. Ее забавляло мое удивление. – Ты видишь, как я торчу, - я ей сказал, - но хочется руки разжать, и кожа ищет прохлады, как, знаешь, полдня работал лопатой. Наверно, мы долго так? Она засмеялась: - Ну и сравнение! Послышался из коридора противный резиновый голос: - Зеленина Ира! Зеленина Ира! Мама тебя уже всюду ищет! – брала на работу ребенка какая-то служащая из арендаторов. – А знаешь, - она мне тогда уже пообещала, - возьму-ка я к нам племянницу. У них там семейка… они только рады будут.
Племянница отделилась от взрослых и двигалась боком, переходя от работы к работе. Олег в своей типа как бы армейской рубашечке зеленоватой, и Рита, на ней темно-красное, фасон – 17 век, пышный колокол до земли, стоят посреди мастерской, Олег подготовил – советский Евсей Моисеенко, француз Жорж Сёра, в руках два тонких альбома, но он с удовольствием наблюдает за Ингой, о них он пока забыл. Ребенок задерживается, стоит перед каждой работой,  работы все одинаковые, большие форматы, рассматривает, носом нацелившись в центр, рассматривает почему-то так близко, и книгу бы так не стоило. – Это странно! Мазок повторяется из работы в работу, не только мазок, - даже цвет повторяется! Рита разволновалась совсем. – Я все узнаю! Нет, я не понимаю. И небо ты теми же красками, тот же цвет! Но там это – ветер и облака, а на земле прошлогодние листья. Ребенок, ты где? Рита только сейчас оглянулась. – Все именно так и было. Когда мы вселялись? – Да две недели назад. Сегодня 30-е марта. – Спасибо, Олег!
Незамедлительно появился еще один персонаж, еще не успели на столик вернуться Евсей Моисеенко и Сёра. Наверно, сырым возрастающим ветром окрепшей весны его к нам пригнало. Формально-то это мой был знакомый, из этого следует, мной он и был приглашен. Не знаю, в каком расслаблении я его подцепил. Морзянкин Валентин Семенович. Для наших – фигура, бесспорно, из внешнего мира. Олег ему задал вопрос – в отрыве, ему это свойственно, от атмосферы событий: - Валерий Семенович, вы не педик? – и с первых же встреч обозначил характер их отношений. Второе постигло Морзянкина огорчение, когда он, волнуясь, атаковал вдруг Ларису. Валерий Семенович по росту как раз совпадал с Валентином, их двое у нас таких фигурировало, когда приходилось сравнить. При этом Морзянкина голова обидно была маловата по росту. Он в черном пальто до пят похож был на пастора, на голове кокетливо-мелкая шляпка с подогнутыми полями. И вот он Ларису вдруг кинулся обольщать какой-то избитой словесностью. Все так, как вроде должно все и быть. Ничего не случилось. И Валя до этого где он поодаль сидел, и как он до этого мимо смотрел – туда и смотрел, но стало понятно, что только Семеныча и Ларису сейчас он и слышит. А наши переглянулись. Но, как надлежало, Морзянкин быстро все понял, чувствительный же был человек, и сразу же сделал выводы, он отбежал и стоял в стороне, прервал объяснения с дамой на полуслове. И вот, укоризненно озираясь на дующий в спину ветер и шляпу держать в помещении продолжая рукой примчался Валерий Семеныч на запах культурных событий. От входа два метра, и вправо – открытая дверь в мастерскую. Олег его встретил умело своим исполняемым трюком – он показал ему крупные белые зубы в улыбке, для этого непонятно как, как занавес поднимая усы. Затем продолжалось рукопожатие, во время которого гость обследовал взглядом стены и даже успел покоситься на стену у себя за спиной. Олег свободной рукой прижимал к груди два альбома, и гость прикоснулся к ним согнутым пальцем: - Берусь утверждать, что здесь Камилл Писсаро! На этом рукопожатие прервалось. – Ну что вы, у Писсаро всю дробность фактуры объединяет ее непрерывный трепет. А здесь – сквозное движение. Нет-нет! – Боннар? – Нет-нет. Ну что вы. Его индивидуальность когда перешла в его метод, открылось, что суть ее – многовекторность. А здесь все находится, обретается, уточняется, обогащается по ходу прямолинейного, скажем, движения. Морзянкин беспомощно руки развел. – Вот там, - продолжал Олег, - к примеру, на столике – Джорджо Моранди. – Как! У Моранди ведь синтез, объединение форм! Мазок вообще не виден. А главное, это мир тишины, неподвижности. – И тем не менее, усилие прилагается в прямолинейном движении. Почувствуйте! Олег протянул Морзянкину оба альбома, и тот, оставаясь на месте, какое-то время их перелистывал. – Позвольте мне углубиться в ваши фактуры, - затем он сказал, и двинулся мимо по стенам висящих работ.
Успело у нас по-домашнему, запросто еще уточниться до этого дня одно обстоятельство, должно было все так сложиться для этого и сложилось, что все мы тогда собрались в одном эпизоде и вышло, что к нам Морзянкин прибился.  И наши, поскольку явились все изнутри, по комнатному были одеты, а гость – в том же черном пальто, в котором угадывались и узкие плечи, и широковатый зад, и в той же заботливо для себя подобранной шляпке. Толпились, как часто у нас получалось в первые дни, опять-таки, у Олега, там много работ стояло тогда лицевой стороной к стене, еще это было до выставки, а выше, под потолком – два узких горизонтальных формата: зеленые массы деревьев под сильным ветром. Олег был гостеприимен – по вечерам не работал. И все пребывали в болтливом, дурашливом настроении. Наверное, свет в мастерской – рассеянный, не слепящий, и все же достаточный, тоже способствовал. Лариса с собой захватила черную сумку, на пол поставила, что-то нам показать. В ней оказались градусники, штук 30, для установки с видом на них из окна. – Вот, можете не гадать, какая погода снаружи. – Да много-то так зачем? – А что, ты согласен несколько сотен метров шагать, чтобы в каком-нибудь угловом окне повидать, наконец? Мы их почаще повесим. Дима за Ритой ходил по пятам, выпрашивал позволения называть ее «мамой»: - Дурачок! – Рита, а может, и вправду могла бы? Дима, сколько тебе? – Лариса спросила. – Девятнадцать. – Да запросто бы могла, мне 42! Но он дурака ведь валяет, Лариса! И мама есть, и отец. – Нет у меня никого. Я подкидыш, - Дима мрачно сказал. – Все врет, - прозвучало несколько голосов. В общем-то, все у нас знали, откуда тема пришла. Дима с живущими в разных комнатах матерью и отцом прожил 15 лет. И все это время они у него на глазах разводились. Вернее, они каждодневно к этому шли. Потом таки развелись, но легче не стало. Из этого и родилась его тема для разного рода импровизаций. А я в атмосфере необязательности, я тоже не уберегся от настроя на удовольствия и я, с расстояния, правда, и не вступая в контакт поглядывал на Марину. Она сейчас больше напоминала того, кто только что вместе со всеми вошел с холодной платформы в вагон и греется, наконец вместе со всеми. Она, как раз-то, вокруг смотрела рассеянно и мало что замечала. На плечи накинут тот самый рязанский платок, под ним она обхватила себя, обнимала. В той самой коричневой юбке (с красиво обтянутой задницей), сапоги. Высокая девушка с маленьким смуглым лицом. Потом она все же меня застала, почувствовала, что рассматривают. К щекам ее бросилась краска, они потемнели. Я лучшего ничего не придумал, я просто ей подмигнул.
Морзянкин потряс отведенной в сторону горстью пустой и, выждав момент, обратился ко всем: - Ребята… у вас здесь найдутся и те, кто младше меня… а кто-то и старше… и это, я вижу, для вас не имеет значения, ну, то есть, когда вы общаетесь между собой… так вот, я прошу… вернее, я предлагаю: давайте отбросим отчества… я всем предлагаю ко мне обращаться на «ты». Никто не откликнулся. Я это взял на себя. – Валерий Семенович! – я говорил осторожно, стараясь найти верный тон. – Не помню, чтоб кто-то из нас, да и вы к нам, на «ты» обратились спонтанно. Мне мало понятна идея внести изменения в жизнь простым объявлением нового правила. Во-первых. А во-вторых – вы гость, я это подчеркиваю, и мы себе никогда не позволим…
Под утро мне снилось, что я потерялся во сне, не помню вчерашнего дня, забыл о собственных планах. Я не был уверен, что смог бы назвать свое имя. Я слышал вполне понятные звуки, и не искал никаких объяснений, не задавался вопросами. Вот шины шуршат, утопая в опавших листьях, все выдохнул и заглох мотор. Вторая ползет, приближается. Третья – Да нет же! – я крикнул во сне. – Все это необъяснимо, немыслимо! И этого быть не должно! Я даже во сне застонал. И голову оторвал от подушки. Заглох последний мотор, звучали какие-то голоса. Ансамбль наших зданий стоит без ограды, в квадрате из четырех прилегающих улиц, и к зданиям (ко дворцу) достаточно примыкает незамощеной земли. Но это же надо дворами жилых домов пробираться, чтоб вырулить к нам, черт возьми, не просто же так, не найдя себе лучшей стоянки под окнами заглушили мотор! Я выскочил из кровати, оделся наполовину, схватил как попало куртку и, оглянувшись на древние латы, бросился к выходу. Скатился на первый этаж, и только уже до конца добегая по длинному коридору сумел попасть в рукава, но, только лишь оказался снаружи, я, плечи на уровне подбородка и руки в карманах и, медленно двигаясь, от окон Олега переместился к спортзалу. Уютный внутренний угол, где я обошел последним подъехавший театральный автобус (а может быть, филармония) и дальше – две легковушки. Уже возле той, которая возглавляла колонну  меня дожидался холенный сияющий человек, он дружеским тоном ко мне обратился: - Вот видите, мы не к вашим… союзникам и вдохновителям, сначала – мы к вам. Они бы нас все равно к вам направили – договаривайтесь! Логично?
Я ждал.
- У вас здесь такие излишки… ну, или резервы, жилых помещений. Мы будем вносить дополнительно плату! Мы вам предлагаем союз. Рекомендую своих подопечных: известные журналистки, они о вас будут писать… уверен, вы быстро подружитесь, четыре актрисы, актер… небольшая труппа. Еще..
И правда, в окошках автобуса и авто теснились широкие шляпы ярких расцветок, взыскательно дамы меня изучали, торчали немыслимо длинные сигареты, встревоженный хрупкий мальчик в изящной замшевой кепочке, причесанный гладко полный брюнет с уступчивым женским лицом…
- Мы будем с друзьями их навещать (он мне подмигнул) со своим угощением. Да, я забыл вам представиться. Директор…
Ответная речь прозвучала гораздо громче, я всем ее дал послушать.
- Послушай, за****ок. – я произнес раздельно, - нетрудно бы было, конечно, поднять сотрудников, мы вас подожгем, по зажигалке вам в бензобаки. Потом мы сфотографируемся на фоне горящих машин. Потом – вы свободны. Пешком отсюда уйдете. Но я тебе предлагаю выбор. ****уй и ****ей своих увози. Немедленно и стремительно. Как понял? И я оглянулся к окнам Олега, и воздуха в грудь побольше набрал, чтоб крикнуть как следует, и… проснулся.
Я выругался и вскочил. В неплотно закрытом окне орали вороны, они поднимались в воздух под самым окном. Я влез в свои джинсы, короткую летнюю куртку на голое тело надел. Постоял. Потом коридорами, переходами (действительно, метров сто) направился к Рите.
Она поселилась в гнездовье налоговиков, оно (то есть, бывшее) по отношению к коридорам, ведущим с востока на запад стоит поперек, оно и самое дальнее (западное) из наших строений. Понятно, что если за дверью по коридору находишь две комнаты – там некогда были приемная и кабинет. Теперь же там жили Рита с племянницей. Когда я вошел, к ней Инга стояла лицом, а Рита сидела посередине кровати и Ингу причесывала. И Инга мне показала маленький аккуратный нос на бледном лице и тут же опять повернулась к Рите. Роскошные у ребенка волосы. А Рита не оставляла занятий прической и слушала одновременно: я ей рассказывал сон. – Д-да… Только не беспокойся, ведь это же не предчувствие, а эхо того, что пугало когда-то, но пронеслось. – Да это я понимаю. Но как тут не возмутиться: приперлись. – Да успокойся. Для нас они не существуют. – А где здесь Лариса живет? – Ко мне ты пошел от лестницы вправо, а к ней – налево, в конец коридора. Сейчас ее нет, к Валентину ушла. – А Марина? – Вот так бы сразу и спрашивал! Какой, блин, тонкий политик! Ты помнишь тот коридор на втором, где нас покидала проектная группа? – Но я по нему сюда шел. – А ты не заметил там новую дверь? Металлической, овальную сверху? – Что, в сторону детского сада? Нет, я бежал. – Вот там она и живет. Гораздо ближе к тебе. Одна в этом детском саду. Я к ней наклонился и поцеловал.
Известно, что те, кто прикован (как на галере), запрягся (как лошадь в телегу) в писание текстов, имеют, как правило, для работы определенные предпочтения: те – раннее утро, те – ночью. Я тоже к ночному времени тяготел, считал, что определился, привык себя видеть зачисленным в этот отряд. В последнее время все по-другому. Это без моего участия во мне изменилось. Текст пишется – мне остается только водить рукой. И я не смотрю на часы. Случается – при пробуждении прямо с утра засядешь, и завтрак передвигается на 11 и 12, вплоть до полудня. Работа возможна в любой части дня. А может и следом за выяснением отношений со всяческим неизбежным начаться в разгаре дня. Давно уже мне не нужна была ночь.
А вот сегодня текст продержал меня за пишмашинкой всю ночь. Левее двух жестких стульев (рабочее место) горит на полу настольная лампа, и провод под пишмашинкой на стуле тянется к боковой стене, до розетки. Поэтому яркий свет на полу под ногами. Я понял потом, что пришло в эту ночь, чем она заманила в бессонницу. Покинула в темноте многодневная облачность. На месте засвеченных городом облаков чернело прозрачное небо. А запах раскрывшихся почек уже побеждал осеннюю горечь опавших листьев. Я в это не сразу поверил. Я в тексте сидел, а то, что я прихватил заодно краем глаза, держал за предположение. «В тексте сидел» - уже можно ждать, что здесь, сообразно сюжету, пойдет  пересказ, «текст в тексте» так называемый вот-вот появится. Разочарую. О том, как Морзянкин у  нас потерпел неудачу, идя на сближение, и развернулся, жужжа мотором, и улетел, и как нам понравилось прохаживаться по мастерской и болтать, а Лариса купила градусники, и что мне, в связи с покушением на наш образ жизни и мыслей, хоть это и сон, пришлось испытать, и как я явился к Риточке пересказать этот сон, - об этом я и писал. «Я к ней наклонился и поцеловал» - я написал и встал.
От лампы яркий круг на полу. Оттуда свет достигает стен, потолка доходит до стопки страниц. Глаза не слепит – над лампочкой жесткая полусфера грибка.
Есть в комнате горизонтальная длинная форточка, открытая принимает наклонное положение. Она высоко, в нее не посмотришь.
Я вышел в прохладную темноту вестибюля, оставил в свою освещенную комнату настежь дверь. Тут рядом в стеклянной стене вестибюля (я эти от пола до потолка застекленные стены очень ценю) есть узкая створка во всю высоту стены, которую можно открыть. Войди мне зачем-то в голову кого-нибудь потревожить из наших (зачем? я не стал бы), ближайшим был Валентин, ах, да, еще и Марина, а до остальных подтверждённый несбыточным светом внешнего мира лежал долгий путь в потемках по коридорам, причем осветить их во всю длину не составляло труда, но я ни за что бы не стал. Нет, разве для этого я выходил? Отсюда я никуда не пойду. Горящая лампа продлит в моей комнате ночь, а здесь я немедленно обнаружил, что в окнах рассвет. Да даже не начинался, еще только был обещан… И все же, в той западной области неба, которая мне видна, не скажешь уже, что была непроглядная ночь. Я, наконец, оконную створку с коротким, но далеко слышным звуком на себя потянул, и ясно стало, что я волновался не зря, оттуда тянуло запахом первых листьев, который тревожит нас больше, чем запах цветов. Я даже глаза закрыл. Постоял, подышал.
Вполне уже был заметен рассвет, когда я вернулся к себе. Я безо всяких мыслей еще потоптался, выключил лампу, дверь затворил и свалился одетым.
Я обнаружил себя – полностью выспавшись – на полу, на матрасе, носом к стене. И даже носом к стене сомневаться не приходилось – снаружи сейчас ослепительный солнечный день. Я поднялся: 11.30. Еще никакой не имея стратегии, я вышел из комнаты и там я поколебался, не сразу решил, какой делать первый шаг. Пустой коридор, - ну, правильно, в южную сторону, там два окна (два огня) в проёмах и на полу, а здесь, в тени вестибюля полно позаимствованных снаружи бликов, и вот я соображал, не дойти ли до комнаты, где мы вчетвером сидели за ужином, там в двух шкафах стояли продукты, электроплита, холодильник, не начать ли с завтрака, одним словом, а мог бы и кофе сварить на столе у начальника вблизи своей маленькой спальни, я часто там завтракал, но… Но оказался я перед дверью, которая из коридора второго, как Рита сказала, вела теперь в детский сад. А дверь, разбеленно-оливковая, металлическая, овальная сверху была заперта. Ну что ж, если так, - то совсем получалось бы близко, но если не получается, придется идти кругом. Кругом – спуститься на первый этаж, пройти коридор до восточного входа и мимо Олега выйти наружу и тут же пуститься в обратный путь, под окнами коридора, но с южной уже стороны. Теперь я понял и сам, что направляюсь к Марине.
Пространства, от нас отделявшего детский сад, всего 5-6 м, уже не существовало, на уровне первого этажа сварные железные стены и крыша (- гараж?) и крышу его пересекал коридор, идущий из нашего к бывшей балконной двери. Он был застеклен как веранда.
Марина расхаживала перед гаражом и препиралась с рабочими. На солнце горел рязанский платок, опять она кутала плечи, но из-под платка видна была летняя майка, а вместо сапог – спортивная плоская обувь. Она за мной давно наблюдала, как я к ним иду вдоль здания. Один из рабочих, блондин с недовольным лицом сидел перед гаражом, двое других работали. Я метров пяти до них не дошел и там остался стоять, давая понять, что просто хочу на них поглазеть. Марина быстро мне улыбнулась, но вникла в мое поведение и отвернулась опять. – Не стой над душой! – один из рабочих сказал. – Да чем же вам хуже? – Марина сказала. – Ну ладно, я сразу не поняла. Казалось, что все равно, линолеум так линолеум. Нет, там будет лучше доска или даже паркет. (Она на меня оглянулась.) – Там, в переходе. – А вы там возьмете два раза за эти метры. – И надо было спросить у пожарных, - твердил монотонно блондин. – О чем? – Марина даже рукой взмахнула из-под платка. – А если бы так по проекту – два корпуса, переход? Какие пожарники? – А двери зачем закладывать? – рабочий продолжил. – Заприте, если пользоваться не будете. А то… избушка выходит на курьих ножках. Ну как же, с улицы подойдешь, а везде стена. Рабочие  засмеялись. – А на хрена вообще гараж? – я спросил. Марина: - Как же, ты не слыхал? Автобус, ты бы увидел! Осталось его перегнать. Такие бывают, знаешь… средних размеров, там ногу – как на ступеньку на лестницу поднимаешь с земли. Стеклянный весь. И светло-серый. – А как к тебе попадать? – я у нее спросил. – Так входы еще не заложены. Пойдем. Но с этим вы поторопитесь! – она обернулась к рабочим.
И двери, и стены внутри были белыми, в прихожей просторно и все-таки показалось, что мы здесь не просто в обычной квартире, скорее даже в избе. Потом я разобрался, отчего такое впечатление: по детям здесь все было точно угадано, а взрослым себя приходилось здесь чувствовать Гулливерами. Еще в раздевалке вдоль стен рядами стояли шкафчики, на каждом картинка в китайском вкусе. Марина и так ни в каком окружении маленькой не была. А здесь она выглядит Феей, которая благоприятствует народу сказочных эльфов, а может, парящих амуров, так мне казалось. Я даже слегка удивился, что нас они не встречают. Широкая лестница, очень пологая, вела на второй этаж. – Тебя надо сразу в спальню вести? – Как ты угадала? – Да ладно тебе. Пойдем, я сборник тебе покажу. Шедевр полиграфии. Ты завтракал? – Нет. – Потом я тебя накормлю. – Нет, ты мне все-таки в спальню дай заглянуть. С порога хоть покажи. Сначала.
Вошли в угловую комнату. Она подошла и отбросила шторы. Налево был переход из нашего корпуса, тот самый, буквально в нескольких метрах. Окно перед нами смотрело в глухую стену, за ней коридор без окон, кровать, изголовьем в сторону перехода, именно в этом углу. Белье было снежно-белым, я даже заметил на нем кружевную отделку, по краю подушки, на пододеяльнике. «Приходит же, - я подумал, - такое в голову…» Она уже к двери вернулась – вести меня дальше, но я уже был раздет и смотрел на нее. Она озадаченно как бы даже сказала: - Но как это получается… откуда ты это берешь? Ведь мы еще даже не прикасались друг к другу… еще не успели. – Во-первых, - я ей сказал, - мне стоит возле тебя оказаться, и вот чем кончается. Не обязательно прикасаться. А во-вторых, на животе пролежишь вот всю ночь… как свалишься, и до утра, не просыпаясь. Ведь я только утром от света к стене отвернулся.
Чуть меньше часа спустя мы рядом на животах и лежали, в тепле и задницей кверху, и вместе листали сборник. За ним она уходила в соседнюю комнату, меня придавила, слезая с кровати, ходила раздетой, сборник был: «Райнер Мария Рильке», на суперобложке струйки дождя на оконном стекле, за ними горел закат, - Красиво? – Да. Но здесь, по-любому, не уровень автора, здесь уровень переводчика, - Да ладно тебе… красивая книжка, - она закрыла глаза, щекой повернулась ко мне и легла на подушку. – Ты красивее. И дверь у нас оставалась все время закрытой.
На кухне в сторонке от устрашающего размера кастрюль, железом обитых столов под стенкой стоял голубой  ненадежный столик, за ним мы вдвоем сидели. – Мне, знаешь, - я ей говорил, - такие вот кухни столовых и ресторанов всегда почему-то напоминают что? Машинное отделение корабля. Да, трюм. – Да, утром ты посмотрел бы, какую плиту я включаю сварить себе кофе. – А как это получилось, что здесь это все застряло, кухонное оснащение, вся эта утварь? – А там, мне сказали, такое последнее слово благоустройства, куда детей увозили, они ничего из имущества не захотели и брать. А также, я думаю, когда для нас покупали, там просто не захотели вникать, купили, как говорится, с воронами на деревьях, и дело с концом. – Во всяком случае, - я ей сказал, - у бывших налоговиков, там маленькая столовая, я сам туда не заглядывал, но так мне сказали, и в бывшем проектном, куда же нам столько… - Да, да, - она мне кивала, - придется мне это сбывать, я это предвижу, когда только дело дойдет… Послушай, - она через стол протянула мне руку, - тут место такое… понятно, что солнце сюда не заглядывает… быть может, от этого… Такая вдруг жалость, не понимаю, о чем. Когда уезжаешь, и знаешь, что навсегда… ну, или лето проходит… похожее чувство. Так все ведь наоборот! – Ты ешь. Мы трахались так прилежно, наверно, ослабли. К тому же не раз посещала иллюзия, что раз существует несбыточное, идеальное, - так вот же оно! А если здесь рай, то зачем же его покидать? А что мы сделали? Встали, оделись. Вот и тоска. – А с Ритой ты тоже спишь? Я взял ее руку, поцеловал. – Бывает. – По-твоему, это и значит что «золотой век»? Ты это так понимаешь? – Нет, нет. Нет.  – Но текст же так называется? – Он не поэтому так называется. А ты с ней об этом не заговаривала? – Нет. И она тоже нет. – Не надо. Это не тема. Я вот что хочу сказать, и в этом я убежден. Вы можете это знать, но это у вас не должно упомянуто быть ни разу. Еще я тебе скажу: мы все одиноки. Ты знаешь, где выход из одиночества? Он там, где живут вдвоем. Вот только они и не одиноки. А наших усилий хватает лишь только о нем забывать. Не будем больше об этом.
Я встал, нагнулся над тусклой поверхностью и стал собирать: подкрашенный воск, отвалившийся стружкой от сыра, квадратные желтые фантики с мелким коричневым текстом, банановую кожуру, обертку от цилиндрической упаковки печенья, зеленую яблочную кожуру. Марина сидела. Я двинулся к металлическому бачку. Потом она встала, поставила в мойку чашки, вернулась и провела по столу большой мокрой губкой. – А мне вот еще к полчетвертого на переговоры… Марина вздохнула. – А вечером к Диме идти загорать. – Как? – Позировать он меня уговорил. – Загорать? – Ну да. Обнаженной. – Ты мне его там не соврати. – Как скажешь. Я заходила уже, он мне показывал холст. Вытянутый по вертикали, в рост человека, даже побольше. И точно такой же второй. Он объяснял, что нужен только линейный рисунок, поставить меня в этот холст. А красками будет потом.
Сгустилась весенняя темнота, и Рита меня попросила помочь ей несколько окон открыть в коридорах верхнего этажа (- Пора выпускать зимний воздух!) Мы с ней это делали так: включали несколько первых плафонов и дальше шли в полутьме, так гораздо приятнее, от этого глаза широко раскрывались. За день на солнцепеке прибавилось листьев, кое-что зацвело. Воздух хотелось налить в стаканы. У Риты имелся план, мы с ней по этому плану все обошли. Потом она заспешила к себе, а я решил докопаться, откуда до стен доходил лунный свет, спустился на первый этаж. Дима располагался почти подо мной и это были те самые, за счет вестибюля возникшие комнаты, но только на первом. Остались от прежнего населения, у них непрерывно росло число кабинетов. У Димы как раз было две под теми, которые возле меня пустовали. Я мимо Димы прошел в коридор к восточному  входу. У Димы под дверью ярко горела полоска света. Внутри была тишина. Я отпер дверь восточного выхода и стал у раскрытой двери спиной к стене. Из еле покрытых листьями дальних деревьев светила луна. Казалось, что лунный свет меня грел. Я закрыл глаза.
Больше с того дня  не прошло, дня через три-четыре утром я сидел в кабинете начальника и дожевывал завтрак. Только что я вышел из спальни, с помощью кипятильника заварил себе чай и изготовил несколько бутербродов. Солнце еще скользило в окнах по левой стене. Рано я встал. Убрал остатки еды в выдвижные ящики, но продолжал занимать бесшумно-подвижное кресло перед тем же столом. Этот стол был по прочности – наковальня, прокатный стан, а по площади – теннисный стол. О, долбоебы! Димка в свой замысел так меня и не посвятил. Я к нему заходил, начатую работу увидел. Тело, как мне показалось, там больше, чем в натуральную величину и там, где уже  к голове закруглялись плечи, изображение обрывалось. – А без головы-то зачем? – я спросил. Но Дима повесил голову и от меня отстранился, давая понять, что объяснений не будет. – А пишу я всегда по памяти, - Дима добавил. Еще он сказал: - Натура перегружает, оттуда слишком много идет информации, а в памяти происходит отбор. Вот поэтому. В этом я с ним согласен. Они уложились с Мариной в один сеанс, линейный рисунок тогда уже был готов. Из дальнего в тупике коридора окна во всю длину коридора стелился солнечный свет. Момент этот длится недолго. Как раз я вышел из комнаты.
Отсюда я пошел в лабиринты дворца. Ну, скажем, не такие уж лабиринты. Но дальше прямого света нигде уже не было. Я из конца в конец прошел вестибюль, где в выступе на спортзал моя рабочая комната, потом коридором второго направо. А то есть, по своему обычному принципу: сначала я сделаю, потом сознаю. Я шел к Маринке. Ну да, уже сколько дней прошло, наружные входы должны быть заложены, пора и перестелить полы в переходе. Но дверь оказалась закрыта. (- Они до сих пор не управились? Ну, ничего себе темпы!) Я поднял глаза и в полутьме коридора увидел спустившихся из перехода, где некогда обитала проектно-сметная группа. Риту и Валентина (а то есть, от Валентина. Все комнаты застекленного перехода теперь занимал Валентин.) Они направлялись ко мне, и Рита шла в белом платье инфанты. – У нас возрастет население! – Рита сказала. Она улыбалась, и это вполне заменяло солнечный свет. – Вот, Валя тоже племянницу к нам перевозит! – Ну, вы и взялись за племянниц! – Родители уезжают работать в тяжелых условиях, понимаешь, - он был серьезным и озабоченным, как всегда. – А что за дитя, сколько лет? – Моей сестры. Майя, Майка. Четырнадцать. Придется  присматривать за ребенком. – А что там не ладится у Марины с ремонтом? Они пожали плечами: - Это вопрос только к ней.
Потом я свою программу стал выполнять, пустился на поиски своего дневного маршрута, а встретить Марину случайно в течение целого дня не пришлось. Поэтому утром назавтра я снова искал Марину, но сразу пошел к ней двором, надоело мне дергать дверь. Под длинной стеной на пути везде уже было лето, желтели в траве одуванчики и солнце пекло. Навстречу мне двигалось незнакомое существо. Подросток, ребенок. Мое удивление проступало наружу, тут я ни за что не ручаюсь. Она была в вязаной юбке, очень короткой, на этих, - как они называются? накрест положенных лямках она висит у нее на плечах. Все это почти было белое, и майка на ней, и носки. Прямые русые волосы, широкое личико. Но прежде всего привлекало телосложение. Таких человечков в мультфильмах рисуют. И ноги, и руки прямые, как макаронины. И все-таки это подросток, уже не ребенок. – Старик, давай в волейбол! Она несла черно-белый кожаный мяч. («-Старик!» - я подумал. Ну ладно, мне 34. А сколько тебе? 14? Подумаешь! Уж и старик…) – Ты Майя? – Ага. («- У Риты, там сразу понятно – другая линия,» - еще я подумал, - «а Валя может спокойно свою выдавать за дочь.») Я в жизни стоял к волейбольной сетке лицом два раза, в школьные годы. У них полагался по плану такой урок, они его «провели.» Но, кажется, эту премудрость можно вспомнить по ходу. – Давай! Она мне двумя руками послала мяч. Несколько первых пасов мяч не касался земли, я очень старался не сплоховать, потом я все-таки упустил. Мы с ней стояли метрах в пяти. Мы вместе вытаптывали в теплой траве одуванчики. Мяч высоко взлетал, потом возвращался ко мне. Вдруг Майка подпрыгнула и громко влепила одной рукой. Пришлось отбежать, но эту подачу я принял. – Ну как, не устал? – А ты не устала? Я – нет. А что же ты мяч подмышку? – Да так, надоело уже. – А комната уже есть? Она высоко над собой подбросила мяч, подпрыгнула и поймала. – Да. Валька уже показывал. Там больше, чем дома была вся квартира! У нас еще и спортзал, я знаю. А ты – Олег. – Во-первых, здесь два Олега. И Дима у нас еще есть. – Но Дима же маленький! – Чуть ниже среднего роста – это не маленький. Побольше тебя. – Один ваш Олег с усами, другой без усов. – Ну, значит, все правильно. Я тот, который у нас без усов. Я ей показал на детсад: - Мне надо в тот корпус зайти. Хочешь со мной? Она головой покачала: - Я к дядьке пойду.
- Насколько я понимаю, это мы так, пока Рита появится. – Ну, - ухмыльнулся Дима, - это противозаконно. – Какая-то совершенно новая жизнь, ты посмотри, - я говорил. Мы с Димой открыли окна на первом – одно в витринной стене вестибюля, другое в его мастерской, и дверь в мастерскую осталась открытой, прохаживались от одного окна до другого. Дима давно уже две комнаты соединил и ключ от одной положил в карман, за ней изнутри стояла кушетка, как в процедурной медкабинета – клеенка, и с неподвижной подушкой, он на ней спал. – Смотри, какая короткая тень – ведь это же от стены, которая смотрит на север. Что, солнце совсем над крышей висит? Из окон теперь поступал жаркий воздух. Пожалуй, этого мы не ждали. Теперь мы ходили под впечатлением. Дима был в серой спецовке, пошитой для подмастерья, ключицы наружу, на голое тело. Дима, что было понятно логически, можно не проверять, был со своим смазливо-приветливым личиком неотразим для девчонок. Они принимали его за игрушку. Но видеть, какие усилия он прилагает в работе, как стоя перед холстом превращается в ледокол должно было их напугать. Мы, собственно, с Димой чем незаконным тут занимались: а это недавно Рита всем объявила, что есть проблема и слово заставила каждого дать ей в отдельности, что окон на первом совсем открывать нельзя. – Представь, ты идешь, а тебе навстречу какой-то урод. Не вор, а так, позабавиться. Назойливый, наглый. Ты будешь с ним в прятки играть? Для этого здесь все условия. На это ей Дима пообещал: - Вырубим. – А если он тебя, а не ты? И вообще, с чего ты берешь, что это кто-то из вас – ну, ты, Валентин, Олег? А если он мне навстречу? Ребенку? Марине? Нет, на фиг, на фиг. Давайте в письменном виде. Бумажку мы отклонили,  но слово ей каждый дал. Вот, собственно, вся история. И вот мы с Димой ходили, хлебали горячий воздух из двух распахнутых окон, а то лицом к коридору, к прохладному сквозняку. А начали мы с того, что я побывал в его мастерской. Под потолком на случайном гвозде висел небольшой подрамник: Рита, этюд головы. Голову к правому наклонила плечу. Я под ним довольно долго стоял. Блуза на ней – держится на плечах еле-еле. Есть у нее такая. Очень широкий вырез для шеи. – В первый раз вижу с розовыми губами Риту. У нее же бесцветные губы, что щеки, что губы. – Да она не против, - Дима мотнул головой. Это и все, что для меня  было нового. Начата цветом была и фигура Марины. Мне показалось, что он осторожничает. Фон пустовал, а тело уже было названо цветом – слабым, как лапочка вполнакала. Желтым. Я его похвалил: - Джорджоне. – А! Венера! То есть, ее разбудили и попросили так постоять. Ты бы ее, я знаю, еще и не так поставил. – Ну так и что? Ладно, пошли дышать. – Филосовствуете? – к нам подошла Марина. – Ура! Димка, Марина нашлась! – Да я не терялась. - А где ты была? – Я здесь все время была, ты о чем? – Издали видел, что вход уже был заложен, а наверху как ни придешь, закрыто. – Ты когда подходил? – Позавчера. – Правильно, как они день рабочий кончают, то в 4, то в 5, к вечеру все уже было готово, я сразу дверь наверху открыла. Теперь этот вход наверху – единственный. Позавчера. Дима, а я все так же без головы? Дима мычал стоял что-то в сторону, я говорю: - Ты сама сходи посмотри! Вернулась Марина разочарованной. – Ну не закончено же! – Дима сказал. – Да там тебя каждый и так узнает! – я ей сказал. – Я тоже думаю так, - Марина сказала, а все-таки… А Ритка – здорово! Смотрите, окно не оставьте! – она кивнула в сторону вестибюля. – Мы здесь для подтверждения факта… - я ей сказал, - Мы даже – комиссия, - Дима сказал, - А лучше, мы – худсовет. – Ага, это лучше, - … что если тепло поступает из окон в прохладные комнаты, а не наоборот, то, значит, пришло настоящее лето, а не наоборот. – Да ну вас – сказала Марина. Тут Рита к нам подошла. – По крайней мере, закрыть не забудете? – вид у нее был напряженный. Она была в блузе, той самой, просторной, как балахон для беременных, и в джинсах. – Я от строителей. Договорилась я. Все. Кое-какие внести изменения в интерьер – зачем нам их творчество? Все добивались, чтоб им заказали проект.  Вдвое дороже бы взяли. Что тут у нас? Берусь угадать. Олег закрылся и пишет. Дядя, наверно, племянницу адаптирует. Видел ты Майку? – она обратилась ко мне. – Я в волейбол уже с ней играл. Рита переместилась поближе к Марине: - Как много ты успеваешь! Она посмотрела очень серьезно. Я подошел и поцеловал ее в щеку: - Не задирайся! – я ей сказал.
Было около 8 утра, в сон проникали какие-то голоса, я к ним начал прислушиваться. Понять я не смог  ни слова. Дима о чем-то просил, он это делает так, как будто ему уже отказали, и он повторяет просьбу, есть у него такой вывих. А отвечала, по-моему, Рита. Я вышел из спальни, потом открыл дверь кабинета начальника. Риту я здесь уже не застал, а Дима прохаживался вблизи кабинета и успокоился, заулыбался, как только меня увидел. – Я и подумал, что раз в рабочей комнате нет, то значит, ты в этой берлоге. А Рита не знает. Олег, ты мне дашь своего Истукана… - Кого? – Ну, Обалдуя… ну, Остолопа… - Да рыцаря, что ли? – Ну да! На несколько дней. – Какие проблемы? Бери! Я только обуюсь. Иди вон, садись в этот трон. Но Дима прошел к ряду стульев под левой стеной, у окон. И Дима за что-то подобное водосточному жёлобу, а я за железные пятки держась, мы рыцаря понесли к нему в мастерскую.

У Димы гораздо ближе земля под окном мастерской, а у Олега над полом окно было выше, но если уж уточнять, то прежде всего было то обстоятельство, что этот продольный корпус, в котором восточный вход, и коридор от восточного входа, был выше, по высоте помещений, чем  «пэ - образный», к которому он примыкал, ровно на  метр, и первый этаж и второй. Вот почему мы как было уже упомянуто, ужиная вчетвером из угловой, этой комнаты видели в дальнем, у бывших налоговиков незабываемо от свечей розовеющее окно. Просто восточный корпус был выше к нему примыкавшего « пэ-образного» уже на 2 метра. На дальнем выступе (или в дальней « ноге» буквы «пэ») на втором - моя рабочая комната, Димины - почти подо мной. « Перекладину буквы пэ»- не хочется Риту по поводу прошлого дергать - образовывал, я не помню, какой- то там «Насекомпроект»,  он бывшую функцию, и направление повторял Восточного корпуса, но был не только пониже на уровне крыши (на 2 м), но и покороче. Стеклянная галерея висячих комнат, в которой у нас обитал Валентин была переброшена между выступами, внутри этой « буквы пэ» ну, и т.д. По поводу мастерских Олега и Димы можно и так: и в той, и в другой обширные окна, уводящие к потолку, но подоконник у Димы на уровне был колена, а в мастерской у Олега - по грудь.
Хождение Риты в строительные инстанции с того началось, что было однажды общее обсуждение: что можно в доставшихся нам интерьерах оставить как есть, а что подлежит исправлению и у кого какие идеи. Я внес тогда только одно предложение, но я на нем настоял. В соединительном коридоре на бывших налоговиков линолеум перестелить на желтый и на оранжевый. Валя тогда высоко поднял брови, спросил: –А стены и потолок тогда как?  –По- моему, лучше совсем не трогать, пусть все останется. Я объяснил: –Не навсегда же у нас золотое лето, придут и бессолнечные, и бесцветные дни, а дальше еще и такие, когда свои белые пальцы снаружи прикладывать будет метель. И вот ты идешь мимо окон, и вдруг показалось, что это горит под ногами солнечный свет. Я вообще был за то, чтоб всю к нам попавшую в распоряжение непрерывную канцелярию оставить без изменений. Не знаю уж, почему, гостиницу я всегда предпочту квартире. Мне нравятся отчужденные интерьеры. Поэтому узаконив свои пожелания я ушел, а что у других за идеи - узнаю при исполнении.
–Что мы должны будем сделать? Мы с Димой были убеждены что видим его рождение, что это наше открытие: « - Пришло золотое лето», что все остальные узнают об этом от нас. –Мы издадим документ, - Дима сказал. –А как же, иначе оно затеряется. Потом- то к нам подошли Марина и Рита, мы чувствовали оба волнение в своем совещании у открытых окон, и Дима сказал: –Ты сдираешь это в тексте, а я напишу этюд: « Пришло золотое лето». А вечером всем об этом объявим и я предлагаю отпраздновать, - встречают же Новый год? – Годится, - я говорю. ( И тут подошла Марина: –Философствуете?...) А вечером объявить календарный праздник мы оба забыли. Лариса и Рита за мной зашли с Валентином, сказали, что могут всех обойти, но лучше, чтобы не повторять все четыре раза, нам  вместе собраться, а Дима пошел за Олегом. Сейчас многоместное в прошлом кабэ, просторная комната в малом проектном похожа была на склад, стоят пирамиды из стульев до верхнего края окон. Мы вытащили из пирамиды нужное их количество, а Рита с Ларисой празднично перешептывались. Я им решил рассказать о своей поездке. У нас с Валентином поездки еще случались (но это, конечно, совсем не вроде того, как у нас колесили домоправительницы), а Димыч с Олегом ни разу еще со вселения не покидали дворца. Как раз подошла Марина. –В салоне я сидел с теневой стороны и видел под окнами в солнечном свете яркозеленый газон. Автобус остановился на светофоре. В косых отвесных лучах на землю вдруг полетели цветы. Автобус еще не успел укатить на зеленый, а они равномерно росли, покачивались из травы. Тут Димыч с Олегом вошли. Марина сидела с нами и слушала, а Рита с Ларисой начали сообщение. – Отвлечь вас сегодня от верстаков, - Лариса сказала, –у нас ободряющий повод, хороший. – И время хорошее для ободряющих сообщений,- я за спину им смотрел, в высокие окна на южную сторону через нагромождение стульев еще проникало солнце. 16, 17 часов. –Вы тоже, - Дима добавил, – и сами еще ничего…, а Валя поморщился. –Итак, - Лариса глазами нашла Валентина, –у Вали, не клипы, а все-таки фильмы, короткометражные все, три, закуплены телевидением, и это …( пропущена цифра) тысяч. За старшим Олегом … тысяч (пропущена цифра) за тексты « Артек»,  «Атлантида», « Кирсанов Тамбовской», «Мама», « Я дома», купили издательства. За младшим Олегом ... тысяч за серию « Безлиственный парк», купили из 20 12 листов. А Диму мы ни о чем и не спросим, он кроме нас никого не рисует. К тому же он сын полка, подкидыш, ребенок в нашей семье. Так? –А мне и не вы, а наши союзники в шляпу бросают.- Дима сказал. –Теперь пополнить наличные...  -и Рита сняла с плеча небольшую белую сумку, и все подошли к ней по очереди: –Мне на двоих, и на Майку тоже,- Валя пробормотал, и я подошел, и Олег, и Дима, и попросил больше всех. И получил.
–Для осени рановато еще… –Ну что ты! -я даже задергался,– оставь эту тему! Мы с Димычем постановили : сентябрь объявляется летним месяцем. Ну, пусть преждевременно облетевшие листья трещат под ногами. Сегодня какое число? 19-е июля. О чем ты? – Знать бы, надолго ли это пришло… сколько протянется. Олег стоял у окна, локтями улегся на подоконнике. Небо сменилось - до этого дня голубое, высоким, светлым, но серым. И сеялся мелкий дождь. –Я этих с Димкой ваших восторгов, когда ни единого облачка, ты знаешь, не разделяю. Пусть ледяная крупа за окном - мне все равно, лишь бы с утра до вечера, и всю неделю.  Жить не получится, если заглядывать в жизнь снаружи. Согласись. Надо иметь туда доступ, смотреть изнутри. С работой все то же самое. Вон, наш приятель Валерий Семенович… наверно, уверен, что мог бы и сам проявить себя в творчестве, да только все некогда. О многом он судит правильно. При этом всегда остается снаружи. да что я тебе объясняю? Жить удается только на длинных дистанциях.– Берусь предсказать, насколько затянется, раз тебя так волнует. Дня через два небо очистится. Я это взял с потолка. Просто мне так хотелось. Я в коридорах узнал от Ларисы, что Валентин ушел с Майкой в спортзал       («-Работают!»), и двинулся к ним. Нелепый, похожий на внутреннюю заводскую коммуникацию ребристый наземный тоннель. А идея-то наша! Мы ужаснулись, когда пришло воплощение. Чисто техническое, а то есть, уродливое решение выбрали потому что, во-первых, идею в спортзал попадать из дворца, все мы ценили, и, во-вторых, единодушно отвергли, что переход может быть косым (он в этом случае  получился бы метров на 30 короче. Стоило только его пробить из пустующей рядом с Димой комнаты.) Нет, только напротив двери в спортзал, к стене под прямым углом. Ну, я-то снаружи сейчас это не оценивал, я шёл по нему внутри. А Валя тогда сказал: –Пусть, что-то в этом есть. Там пробираешься, как в подземной трубе, потом попадаешь в спортзал- а там просторно, светло! И вот я вошел и увидел Майку. Сначала я, конечно, увидел, как под углом раскрытые крылья птицы наполовину от потолка две застекленных стены. Стекло начиналось намного выше любой головы, смотреть удавалось потому только в небо. Конечно, и Валентина тоже, не только окна и Майю. Он быстро ко мне оглянулся и я ему крикнул: –Можно на вас посмотреть? И он мне махнул рукой на угол направо от входа: –Садись, только там, подальше! Он двигался с маленькой камерой то влево передо мной, то направо вдоль дальней стены, и Майку снимал. Какие-то он давал ей команды, и я их то ли не слышал, а может быть, слух отключил в пользу зрения. Она прошла метра три на руках, два раза потом перед ним колесом. Когда на пути оказался турник, он её попросил зацепиться  и повисеть. Она попыталась несколько раз- никак. Ну ладно, похоже, что ей не под силу: перекладина высоко. И вдруг собралась- и повисла! На Майке был белый купальник. Она мне напомнила белый электропровод, двойной, в изоляции, пока неподвижно висела. Потом засмеялась, свалилась. Он все это снял. С прыжками, с хождением колесом, все то же самое, они еще раз проделали это вспять, и Валя оставил там  Майку валять дурака на мате, а сам, в большой и красивой кисти руки держа кинокамеру направился по диагонали ко мне. Мы рядом сидели на длинной низкой скамейке. –Ну, как? Уж раз ты набился впервые зрители. Я попытался найти для эмоций язык: –Да, я сидел здесь и думал… Знаешь, уж если мы для чего-то природой затеяны…то есть, мы предусмотрены, а не просто так…должен был там маячить, не знаю уж, перед кем,  какой-нибудь ориентир…кому- то должно быть известно, как выглядит идеал. И вот, как мне кажется, Майка -вершина этих усилий. –Достигнутое совершенство? Валя нахмурился.  –Ей 14 лет. Куда ж её по-твоему природа должна  девать? А будет еще и 16, и 20, и 30. Не факт, что и там ты припишешь такую же высоту. Его ходом мысли я, надо сказать оказался смущен. – Да я же совсем не о том! Тогда, если так, уж раз нам известно, что все в свое время уходит, то нет ни явлений, ни фактов, ну так ведь, раз все они временны? Тверди каждый день, что все приговорено измениться, и ты попадешь в удивительную пустоту. Выходит, хотя и живем мы по объективным законам, а любим совсем по другим законам… За окнами что-то произошло, пока у нас шел разговор. Почувствовался слабый, сквозь облачность солнечный свет. Валя пожал плечами: –Я только хотел сказать, где мы можем её поселить. Ты сделаешь это в тексте, а я постараюсь её показать. Мы встали. Майка сидела на мате, смотрела на нас. Я вытянул кверху руку, ей помахал. Она отвечала мне тем же жестом.
Чуть позже я оказался снаружи, на северной стороне, а там получилось, что я там прошёл под стенами тех помещений, где только что был внутри. Сначала я побывал у Олега- и вот я прошел под окном его мастерской. Дошел до спортзала вдоль его высоко над землей застекленных стен голову задирал. Возможно, там Майя и Валентин продолжали работать.
По-прежнему облачный слой был высокий и неподвижный. Такой же он был и утром. Но солнечный свет и тепло пробивались через него ощутимее. И солнце за облаками по крайней мере угадывалось, я этим вполне был доволен. Теперь из какого окна ни смотри- за ними новый пейзаж.
И я загремел  в кармане связкой ключей, вылавливал тот, который был от входной. У нас эти связки каждый носит с собой, не меньше пяти ключей, а домоправительницы, и такое случалось, с наполненной доверху дамской сумкой. Однажды мне Рита сказала: «–Потрогай!» -дала поднять. Как только открыл и шагнул, я сразу же обнаружил Димыча и Олега, хлопочущих там с другой стороны, у Димы несколько длинных шурупов веером изо рта и оба с отвертками, и Дима то ли заблеял, то ли запел, а дверь в мастерскую Олега была распахнута. Я оглянулся. Сейчас они обрамляли, завинчивая шурупы, налево от двери пластмассовым белым, с насверленными отверстиями уголком фигуру Марины, фигура присвоила голову Риты, и Рита над правым плечом наклонила голову. А справа уже занимал свое место рыцарь. Формат был избран такой, что эти холсты собой затупляли , скрывали, угол, одной стороной примыкали ко входу, другой к уходящей стене коридора. Так зеркало ставят в углу. Я говорю: –Кто-нибудь видел уже? Дима опять замычал, затряс головой, а Олег пояснил: –Нет, ты второй. –То есть? –Ну, я же был первым, так получается. Когда он ко мне достучался- да, я был под впечатлением. Они уже добрались до последних шурупов. Я все не уходил. –Когда к нам Морзянкина занесет -не знаю уж, что тут произойдет. Надо, чтобы стул был поблизости. Я все смотрел на фигуры, не мог отойти. Обе на темном, почти черном фоне. Женское желтоватое тело, тусклый на темном фоне железный рыцарь. Я подошел и Димку схватил за шиворот за спецовку, другой рукой до дальнего дотянулся плеча: –Ну, молодец… Я уходил и слышал, как Диму Олег спросил: –А где ты такой уголок раздобыл, под 135? Всего 90, другого и не бывает. –Заказывал. Я Ларису просил.
Окна еще слегка розовели, и все-таки им пришлось два крайних плафона включить, Рита с Ларисой вернулись вечером вместе и обнаружили наших отныне ангелов или хранителей по обе стороны входа. Я в это время сидел наверху, спиной к своей спальне в бесшумно-подвижном кресле и, кажется, даже ноги держал на столе. Все лампы горели. Потом мне опять захотелось свидания с Димкиными героями и я был настроен постоять перед ними один. Спустился на первый этаж, прошел вестибюль, увидел в конце неосвещенного коридора Риту с Ларисой, ну что ж, побеседуем о высоком, не уберёгся. Я к ним стал приближаться. Я удивляюсь, насколько поздно отметили обе мое появление. Было понятно, что они занимались только женской фигурой, они перед ней стояли. Что-то на ухо Рите Лариса сказала, загораживаясь зачем-то ладонью и они засмеялись. Наконец они оглянулись.– Знаете, что это все мне напоминает,- я их атаковал, –эти холсты заказали известному мастеру в 17, ну 18-м веке, и поместили в наследственном замке с лабиринтами коридоров и множеством помещений с высокими потолками. И вот в темноте, прикрывая свечку рукой к ним ходят две  девочки лет десяти, которым сюда подходить запретили. У них нагота считалась лучшей женской одеждой, а латы- лучшей мужской, да-да.      –Да, хороша Марина, - Лариса сказала. –А чему ж вы смеялись?
–Лариса сказала, что Димка мог дать бы ей в пальцы крупную алую розу, которой она прикрывала бы сам знаешь что. –А кстати, в 17м веке так бы и было. Но Дима живет в 21-м.-Нет, - Рита не согласилась, –он живет в Золотом.
Такого, как я себе представлял, свидания не получилось, и я заспешил к кабинету начальника, в комнату, из которой пришел. Я даже свет уходя не выключил. В комнату с елью перед окном я направляюсь тогда, когда знаю точно, что делать, а в кресле бывшего завотделом оказываюсь когда пропадает след дальнейших событий, и вдруг почему-то бездействуют персонажи, и мне не слышна их речь. Уместно напомнить: я тоже один из них. Угрозу такого молчания не сравнить ни с какой. Наверно, поэтому я сохраняю здесь обстановку, немыслимо чуждую, без изменений. Она заставляет ежеминутно думать о выходе, искать этот выход. Мне кажется даже, что там далеко, куда был направлен взор из кресла начальника, в стене есть след от гвоздя. Я до сих пор не сходил туда посмотреть поближе. Когда-то висели портреты с очередным верховно- чиновным лицом. Сегодня-то что за причины впадать в замешательство? Как оказалось, их две. Во-первых, подходит август, единственный месяц в году, который я пережидаю. Да, я возражаю, я против того самочувствия, в которое он заводит! Зачем существуют такие летние дни, у которых нет продолжения? До августа было великолепно, потом- по крайней мере, понятно. Давно ли мы с Димкой на дне как бы вместе стояли пологой зеленой чащи, и было в любую  сторону до горизонта идти далеко! Второе- переменилась погода с утра. Наверно, я сразу не оценил, насколько меня это может сбить с толку. Ну  ладно, все, все. Хватит. Теперь и Рита ко мне подошла, и русой спутанной прядью, торчащей с виска, коснулась. –Протри глаза!- она мне сказала. Потом она мне сказала:- И выключи свет! В окно посмотри.
Внизу я дождался Марину. Она уже возвращалась от входа, смотрела работы. – Ты что, вчера их не видела? – Нет. –Ну как? – Остроумно. Так вот где была моя голова. Я издали посмотрел на фигуры. Они показались мне крошечными, уменьшенными до миниатюры. Сказалось, что я эту ночь промучился. А в окнах горело солнце. Олег ловил новостные программы, но чаще звучала музыка. Здесь было слышно, еще красивее, чем если рядом стоять. Я обнял ее, шагнули назад, вернулись, шагнули с ней в сторону. За нами здесь в тупике вестибюля две ванные комнаты, шла Майя и длинное белое полотенце несла. –Доброе утро!– Доброе утро, ребенок! –Давай еще потанцуем, сейчас он еще найдет! У Майки шумела вода, Олег все подбрасывал нам отрывки. Спать хотелось.
Все это так, у меня- прощание с летом- тяжёлое ежегодное испытание. И вот я зашел к Олегу: –Ну вот, неделя еще остается… лето кончается… Олег у дивился:  –Да не одна, а пять! –Э, нет, последний месяц- июль. У июля август еще впереди. А у августа впереди ничего. Зачем вообще нужна жизнь, если у этого нет продолжения? –У жизни, что ли, когда она кончена? – Да. –Да катись ты! Мне не до этого. Я засмеялся: –Мне тоже!
–А что, тебя дядька не знакомил еще с территорией? – Нет, мы тренируемся. Спортзал- наша родина, он так мне сказал. А в город я сама не хочу, я всегда там жила, а у вас еще нет. –Ты так не должна говорить. не " у  вас" , а "у нас". Ну-ка, скажи: « Там я всегда жила, а у нас еще нет». Майка задумалась, повторила. –Правда, так лучше? – Точно. –Давай постараемся, - я ей сказал, –где только можно, идти по траве. Мы утром затеяли с Майей дворец обойти по наружной стене, мы даже углы с ней пореже старались срезать, заботились, чтобы наш путь повторял его контур. Мы мысленно как бы его наносили на план. –А если уже где-то есть асфальт, или трава почему-то не выросла, –ну ладно, тогда пусть так, но как только найдется трава, мы сразу по ней, да? Травы было сколько угодно. Сначала мы шли вдоль стены восточного корпуса и солнце еще не ушло на южную сторону, светило нам в спину, и спину на солнце хотелось держать прямее, другое дело, не осень, когда не стыдишься сутулиться. У Майки была перетянута, повязана белым бинтом нога повыше ступни, идти, огибая стены в дальнейшем потребовалось бы повернуть в тень, и я у нее спросил:          –Узнаешь? Над нами сейчас два окна, закрашенных на две трети, налево, двух ванных комнат. И здесь же невдалеке уже возвышался спортзал. Отсюда он тянется вдоль основного строения. – Ну да,- она мне сказала, но вверх не стала смотреть, а вместо этого на границе тени поставила ногу на пятку, и наклонилась над ней, и рассматривала. –Там что? –Да так... растяжение. Потом мы свернули во двор " пэ- образного" корпуса. Двор был однообразно покрыт травой. Мне почему- то напоминала эта поверхность покинутую постель в прохладных утренних комнатах. Не знаю, кого-нибудь убедит такое сравнение, что белое заменимо зеленым, и наоборот, - но я это видел. Над нами висели стеклянные комнаты Валентина. Мы вышли на дальний угол. Там я сказал, что если буквально вдоль стен, то надо сейчас у Димки под окнами, а там еще раз налево- и мы под моим окном, но нам преграждает дорогу тот переход, тот самый, в спортивный зал, хоть он не намного выше, чем в рост человека, зачем нам скакать, а лучше вернуться обратно и обойти весь спортивный зал, тогда мы опять- таки упираемся в переход, но только с другой стороны, и можно дальше идти. И солнце слепило, хотя еще было невысоко, когда мы пошли до угла спортзала- обратно, а потом мы пошли вокруг. Отсюда видны были на краю пустыря дома фасадом на улицу, обычные девятиэтажки сомкнулись почти непрерывной стеной. Дворы под домами заполнены неразличимо автомобилями и людьми. Просторный зеленый пустырь переходил там в поросший травой откос, дома со дворами и вместе с этим откосом казались нам островом на горизонте над водной поверхностью. –Кого мы напоминаем? -я у нее спросил. –Представь, что из этих домов нас разглядывают в бинокль. На родственников не похоже. Учителя, который с собой заманил ученицу? – На дачников! – Майя сказала. Пустырь был побольше футбольного поля. Возможно. Мы, может быть, в белом, или почти в чем-то белом, и столько зеленого фона. Возможно, на дачников. Я покосился вправо и Майку рассматривал. Она обладала плоским детским сложением, хотя уже выше чем мне до плеча. Короткий белый рукав и шорох шагов по траве. Нос у нее на широком личике был небольшим, ну, то есть, таким как надо, а в профиль, как это встречаешь на плосковатых монгольских лицах, он как-то терялся, что ли. И желтая пролетевшая бабочка. Ну да, она тоже была. Ничего не хочу вычеркивать. Недлинные русые волосы, и круглая, как одуванчик, Майкина голова. Пусть всегда будет лето. –Куда мы? Пора сворачивать! И мы прошли под стеной, к которой Олег спиной висел когда- то на кольцах. До появления Майки ой еще как далеко тогда было. Еще раз налево- и перед нами та ель, которая за окном моей комнаты. – С тех пор, как ты появилась, у меня есть проблемы, - я ей сказал. Она с удивлением посмотрела. « –Зачем надо было начинать?» - я тут же подумал. Я чувствовал, что вряд ли я все равно смогу объяснить. – Какие? – Да ты не волнуйся. – Какие? – Хорошие. Я продолжал. – Что значит « счастье»? –Ну, когда все хорошо… а дальше еще интереснее будет…  –То есть, просто -« все хорошо»? – Нет, что-то еще- Вот! И если мы просим, чтоб никогда нас не покидало, то только об этом. А хорошо бывает по-разному. Когда ты приехала, у меня это « что-то еще» появилось. –У Вальки есть тетя Лариса... –Не важничай! У меня может тоже кто-нибудь есть. Я не об этом. Да, ты же не обязательно говоришь: « дядя Валя»? И «тетя»  тоже не надо. Говори им : Рита, Лариса, Марина. – А почему это из-за меня? – Не знаю. У тебя одинаково ровные ноги и руки. Может, поэтому. Ноги, конечно длиннее, но они одинаковые. –Ты очень меня уважаешь? –Ты еще спрашиваешь. Я голову потерял. Я даже не знаю теперь, как мне быть. – А ты у Вальки спроси. Он каждое утро приходит и говорит: «–Хватит лежать кверху пузом. Пошли работать!» –Ладно, пошли. Мы шли мимо этой инопланетной архитектурной фантазии, заклепанного (металлические листы) ребристого перехода в спортзал. –А кстати, куда он к тебе по утрам заходит? Я просто хочу представить. Где твоя комната? - Так вот же! - она показала на окна второго. –Эти из коридора. А прямо за ними дверь в мою комнату. –Ах, вот оно... Они бы еще достраивались и достраивались. Это была попытка увеличить малый проектный. Там человек пятнадцать скрываться должно было от непогоды, 15 рабочих столов. –У меня там четыре больших окна. Громаднющих. –И комната у тебя последняя. Больше они не успели. И время их истекло. Этого ты не знаешь. А рядом с тобой, левее? Туда ты заглядывала? И ничего там не поняла? – Да. Там даже нету окон. –И комната очень большая. Там на высоких ножках наподобие масляных римских светильников посудины раньше стояли. Словом, античные жертвенники. Для окурков. Там бы они и проводили целые дни. Рита, когда мы вселялись, распорядилась выкинуть все это на хер. А эта вот, посмотри, как вывернутая наружу прямым попаданием мины. Последняя комната первого этажа. Это же под тобой, посмотри. Они уже строили коридор, к налоговикам, по земле, тут городская архитектура вмешалась. Слишком большой участок закрыт для прохода транспорта. И запретили. Из стратегических соображений. А нас обязали на уровне вторых этажей, чтобы под ним был проезд. Нам-то он тоже нужен, чтобы к Рите с Ингой ходить, и к Ларисе. Колонны там, не колонны, он все-таки появился  у нас, переход, бетонные сваи, парные, тоже неплохо. И ты его видишь. –Да я там была. –Так дойдем до налоговиков? Они фасадом на улицу.- Конечно! Это же наше все! Мы дальше пошли, мы держались поближе к бетонным опорам. Над нами висел коридор -нет, это не пятьдесят, это 70, 80 метров. – А кто это были- налоговики? –А… сборщики податей. Да ничего интересного. Полувоенная форма… очень тяжелая голова. Нет- нет не подумай! Как у свиньи, из-за щек. А не от мыслей. Когда мы дошли до стены поперечного здания, мы сделали то же, что в каждом моменте сегодняшней экспедиции: мы двинулись против, как называется, часовой и повернув два раза налево пошли вдоль фасада, который на улицу. Противоположная сторона уже была ярко освещена, летели автомобили, а на просторном цементном крыльце бывшей налоговой, цыгане -те не торгуют, иные какие-то расположились кочевники, а чем -я даже не стал присматриваться, и безуспешно старались привлечь товаром прохожих, но те торопились мимо. –По крайней мере. - Я Майке сказал, –уже уловили, что можно спокойно спиной сидеть к этой двери, никто в нее больше входит и не выходит. Напротив в траве газона возился перед крыльцом с уменьшенной ( как у Морзянкина) головой и очень темными глазками мальчик из этого племени, в его руках зашипела и вдруг унеслась выше здания игрушечная ракета величиной с авторучку. – Два первых этажа, - я Майке сказал , –у  нас до сих пор пустые. на третьем, над этим центральным входом, Рита и Инга живут. А здесь - я голову поднял, когда повернули во двор, –Лариса живет. –А я здесь была. –Теперь будет солнце слепить до самого входа, - я ей сказал. В подножиях парных цементных свай, которые несли коридор, полно было как попало покинутой глинистой желтоватой земли, все в том самом виде, когда здесь строители были в последний раз. – Обрати внимание, - я ей сказал, –чтобы вернутся в ту точку, откуда мы начали, это мы только сейчас оказались в другом полушарии. Майка молча кивала, она продвигалась, прыгая на одной ноге, перемещалась, меняя ногу, потом устала. Еще нам казался островом, который соединен с речным застроенным берегом, он возвышался у нас на пути, его предстоит обойти, детсад Марины, а кроме него ничем уже не был путь усложнен к восточному входу, из которого утром мы вышли, идти по прямой под солнцем нагретой стеной. Но мы задержались, когда подошли к ее окнам, я там постоял, задирая голову. Там стекла сейчас зажглись, отражая солнечный свет. Потом обернулся к пейзажу, который был виден из окон. В южную сторону было побольше пространства, чем в северную, и тоже покрытого беспрепятственно росшей травой. Но не было на краю отвернувшихся от дворца и фасадом на улицу дальних домов, а только в два ряда росли высокие старые тополя, дома возвышались с другой ее стороны, аллея тянулась вдоль улицы с напряженным движением, за ней гудела земля и неслись машины. Сейчас освещенные тополя казались с солнечной стороны золочёными, то появлялись, то исчезали, то розовые, то фиолетовые дома в просветах их листьев. Эти дома привлекали внимание, мы постояли, на них посмотрели. А потом обошли детсад, а потом нами вытоптанную лужайку после нашей игры в волейбол, а потом я открыл дверь и у входа были к нам благосклонны в черных доспехах Адам и обнаженная Ева, а в глубине коридора Рита уже кричала: –Куда ребенка девал? Валя повсюду ребенка ищет, - а я у Майки спросил : –Ты что же, отцу не сказала? Он для тебя сейчас здесь, - отец, - негромко, а Майка – удачно, по- моему, засмеялась скрипучим козьим таким голоском и шепнула мне: –Ничего, мы помиримся.
С Майей я попрощался, свернув в рабочую комнату, а Рита, которая собиралась куда-то вне дома, в джинсах и в блузе, исчезла еще внизу. Не знаю, почему я не пожелал продолжения. На полу, на матрасе, одетым я повалился спать. Было 12 дня.
И проспал 4 часа. Ого! Мне иногда такого и ночью хватает. Я еще глаз не успел открыть, стоило мне оказаться в реальности, мне первым делом сомо пришло объяснение. Я потому торопился уйти в этот сон, и потому так цеплялся продлить там свое пребывание, –Майка не исчезала при этом условии, я продолжал оставаться с ней рядом. Я был готов поручится, она оставалась, она со мной рядом лежала. Да, она не спала. Все эти четыре часа полусна не прикасаясь ко мне она провела на моем матрасе глядя перед собой в потолок, я же, не открывая глаз и изредка приходя в себя на животе, как всегда. И все это оказалось вдруг позади. Я поднял голову. Возле меня Марина сидела на корточках, натянув на колени юбку. – Ну… очнулся? Она мне легонько потрогала волосы на виске. – Я вот хожу, собираю всех. Ты что, ночью работал? Очнулся? У- НАС- ЕСТЬ – АВ-ТО-БУС! – Ого! Я сел, затряс головой. –А точно, что он нам нужен? –Ну что ты, пускай в гараже стоит, пока он не нужен! А там, как окажется нужен- он и появится! Водителя я отпустила до полшестого, - отметим приобретение, и с нашими пусть познакомится! Я встревожился: –Ты его отпустила до полшестого, а дальше? –Да нет же, ты не то выбираешь из сказанного. Пусть на него здесь посмотрят. Для работы я его буду вызванивать, за день предупреждать, так договаривались. Он уже знает, что может и за год понадобится два раза.- А. –В общем, ко мне в детсад приходи, на второй, к половине 6-го. Я еще выловила не всех. Тут она стала на четвереньки, потянулась ко мне и обнюхала: – Ну у тебя и вид. Затем она встала и вышла.
Маленькие кровати для « тихого часа» подтянуты были к таким же двум невысоким столам, мы в угловой просторной, опять-таки -с низкими потолками " группе" сидели и в окна вливался янтарный вечерний свет. Мы уже пошумели, рассеялись, умолкли, и Олег, мы с ним вдвоем разместились на детской кроватке, произнес: –А где же…–Да, - я у Марины спросил, –где же наш персонаж, это не полшестого уже, а ближе к шести. –Я ему говорила, мало того, отсюда идти 10 минут до входной двери, чтобы его впустить, он должен меня на 10 минут раньше набрать. Так что на сорок минут он опаздывает. Дети давно уже ( Майя  и Инга рядом сидели) дотягивались до столов, Майка за финиками, а Инга как принялась за большое зеленое яблоко, так с ним, наверное, целый час и сидела. –Эх, не хотелось... -Марина нагнулась за сумкой, взяла телефон. –Ах, вот как... Отключен. –Новенького принять, поселить его в тексте- для нас это слишком серьезное дело,- я ей сказал. Не стоило так начинать. –Знакомство, как видим, не состоялось, - Валя добавил. –Зато друг на друга посмотрим, а то еще по какому поводу всех вот так соберешь! Рита с Ларисой вдвоем на одной превращенной в сиденье кровати сидели. Димка сидел с Валентином - только Марина расположилась одна, наверно, предполагалось с ней посадить отсутствующего водителя. – Неплохо,- я продолжал к ней обращаться, –и на автобус бы посмотреть! –Ну что тебе сейчас это даст! Даже подальше не отойдешь его рассмотреть. Я же ждала, что мы по ближайшим улицам сделаем круг, сегодня на этом закончим. –Ключи-то хоть у кого? – Олег на нее посмотрел и встал. –Как это у кого? -она удивилась. – Дверь гаража, дверца водителя, зажигание, вот! Олег уже наклонился и оббивал осторожно сургуч десертным ножом. – Хозяйка, штопор! – Он там перед тобой, посмотри получше. Стол был заставлен : несколько дынь нарезанных, виноград,  яблоки и т.п. Именно то изобилие, к которому я равнодушен. Олег открыл для начала две, всего на столе было пять. Валя к нераспечатанной на столе потянулся бутылке, в руках повертел:  – « Гурджиани», коллекционное. Вот это выбор! – С вами научишься! - Рита сказала. –Детей надо дальше учить. Олег уже всех обошел. Пили из тонких чайных стаканов. –Мы тут с Ларисой сидели, прикидывали. Инга у нас появилась в школе еще шли занятия. Нас посещали домашние учителя. А теперь вот и к Майе будут ходить. С сентября. Майка  к ней за спиной забралась на кровать и что-то на ухо принялась шептать. –Вот тебе на! Рита на Валентина глаза подняла. – Ребенок просит вина. Валя отреагировал меланхолически: –Налейте ей полстакана. А дальше пошло такого рода общения, когда обратится к кому-нибудь через стол ужу приходилось повысить голос. Я наблюдал, как Майка сделала первый глоток и с удивлением на лице его прожевала, не выпила как бы, а съела. Только мы с Олегом к солнцу сидели спиной, всем остальным оно било в глаза. Нет, не всем. Димке и Валентину припекало левую щеку. Дима громадные делал глаза, рассматривая стакан. Потом начинал быстро- быстро мигать и делал мелкий глоток. Стакан был налит до краев. Понятно было, что Дима изображает девочку. Больше всех упивалась, за ним наблюдая, Инга. Лариса затем поднялась, что-то сказать подошла к Валентину. Поэтому ей пришлось оглянуться туда, где сама до этой минуты сидела, она удивилась: –Ой! Она это так сказала, что замерли, как говорится, все разговоры и пары танцующих как говорится к ней обернулись. Мы-то с Олегом давно этим любовались. Все, кто сидел по ту сторону были давно краснокожими. Солнце, которое больше не жгло и потому нечувствительно действуя в тишине всех перекрасило. В обнимку бродящие дети -и Майка притягивала Ингу к себе, которая и до плеча еще ей не доставала, шептала ей в ухо и обе потом смеялись,- и так же, как Рита и как Марина оказались вдруг краснолицыми, как только на нас оглянулись. –По-моему, это не воздействие солнца, а последствие хмеля, - Олег сказал. А Майя сказала: –Рита, а можно мы будем с учителями потом, когда к нам придут, тоже, как с вами, на «ты» ? – Не посоветую, во всяком случае, с этого начинать. Ты разберись хоть  сначала, что там за человек. – Ты лучше вообще это выкинь из головы, - ей Лариса сказала. – С учителями лучше на «вы». Потом стало ясно, что солнце вот-вот погаснет совсем. –Быть может, к Олегу пойдем, - я сказал. По дороге везде мы включали свет. 
И вот -сентябрь, октябрь, ноябрь -как это мне в наш западный корпус ходить не пришлось, я сам не могу понять, и все-таки это факт, по этому коридору почти за три месяца я иду первый раз. За  окнами монотонное небо с как будто утраченным солнцем – понять, с какой стороны оно скрыто сейчас облаками все равно невозможно, если только оно там есть. В воздухе вот уже мелькать начинал первый снег, куда он девался потом- неизвестно, ни пятна седые, ни полосы пока на земле еще не появлялись. Да, с лета по нашему коридору на сваях я не ходил, а то, что сейчас здесь увидел точь-в-точь повторяло  мои предвидения, которые возникали летом. Тут надо добавить, что первые метров тридцать пять коридора там, где он начинался, от комнаты Майи, окна смотрят на север, а то есть, сейчас у меня они справа, а дальше второй такой же отрезок пойдут налево, на юг. И вот я шел по оранжевому  линолеуму, где окна направо, а во второй половине пути перешел на желтый. И все это время местами сгустившийся до темноты, местами безжизненно светлый за окнами серый пейзаж, но стоило посмотреть себе под ноги- вокруг меня начинал дрожать летний воздух и я до конца так и шел  , не поднимая глаз и мечтая о лете.
Загадочную пропажу водителя, еще до его появления, Марина со мной  в те же дни обсудила. ( « -Об этом я вообще не хотела, но раз ты спрашиваешь…» ) –Его мне тогда с автобусом вместе, не буду же я... Но он оттолкнул меня сразу, -она мне сказала. –Рубашечка с рукавами короткими и руки какие- то полные, женские, а ростом пониже меня. Вот представь. –А возраст? –Ну, лет 35. Лицо у него растянуто по горизонтали, да-да, а подбородок отсутствует, как будто шкафом его придавило. И глазки такие печальные. Как придавило, так и лежит. Женя Данилов. Еще на нем кепочка кожаная примятая- ну как это с короткими рукавами? Ты помнишь, какая жара была? Вот, слушай что дальше. Ведь я же хотела всех наших с ним обойти. Вошли с ним с восточного входа. И он оглянулся. Я так поняла, он там ищет зеркало. И увидел там нашего Марса с Венерой. Ты посмотрел бы, как он пересрал!  Пятился, стал лепетать, что домой ему необходимо. Я его и отпустила до полшестого.
На место водителя  к нам человек пришел, высокий, физически не казавшийся сильным, скрывавший за небольшими усами от нерешительности приоткрытый рот, меланхолический персонаж. С руками в карманах длинной полувоенной куртки он дожидался, выехав из гаража, когда же изволят последние появиться из наших, лицо в обрамлении локонов пыльного цвета. Не знаю, насколько он после той неудачи с первым водителем быстро у нас появился, но только не сразу, у нас об автобусе никто и не вспоминал. И выездов по такой приблизительно схеме всего на сегодняшний день пока было два. То есть у кого-то случайно слетевшее слово почему-то бывает услышано всеми и все начинают с готовностью действовать. А тот кто это сказал, удивлен больше всех, кого-то с собой увлечь и в мыслях он не имел. Так, Майя однажды нам сообщила: –Когда была маленькой, мы часто ходили на детский пляж. Отцу, мне запомнилось, было там везде по колено. Там просто большая лужа, отделенная от водохранилища, чтобы на лодках  не заплывали. А что там теперь, я подумала? Вода, наверно, промерзла до дна. Как это страшно. Олег, когда это услышал, остался не глядя на Майю, слушать, что дальше, он там неподалеку стоял. –Хотел бы я это увидеть, -потом он сказал. А Валя, тоже не глядя на Майю, –Давно это было?- спросил, он с очень маленькой камерой сидел за столом, и, вытянув руку её рассматривал. –Конечно, я у отца на ладони держалась на животе, и молотила в воде руками- ногами, вот когда! Тут принял и Дима участие в разговоре в том смысле, что, руки скрестив на груди он ногу в новой турле выставил на каблук и начал ступней поверчивать. А Рита  сказала Марине: –Ну, вот давайте все и посмотрим. Вот это и было поводом. – Мы все у тебя в руках, -я Марине сказал. Последовал первый вызов водителя на работу.
Мания топографических сообщений: мы обогнули последнюю девятиэтажку фасадом на север и выехали как бы из их двора. Мы покатили на север по той самой улице, на которой стоит наш западный корпус. Автобус со всей возможной щедростью был застеклен, там даже в крыше было два стеклянных плафона. Снаружи был свет безотрадного серого дня. Хотелось поднять воротник, нахохлиться и ссутулиться. Да многие так и сделали. Да, всем хорошо известный, и нами почти позабытый город нам несся навстречу и никого не интересовал. Я возле Риты в белом каком-то пушистом шлеме сидел, и теплая рядом с холодным мехом видна мне была щека, она отвернулась к окну. Наше сиденье по правую сторону было по ходу, там, где входная дверь. За нами, на самом последнем сиденье хулиганили Майя и Инга, Марина, наверно чувствуя себя капитаном -одна, перед выходом, на переднем. А Валя, Олег и Димыч- под окнами левой стенки, со стороны водителя каждый порознь. В нашем окне ничего интересного, там все тянулся однообразный жилой массив, эти дома высоко поднимались во время движения, голову приходилось к стеклу прижимать, чтобы увидеть верхние этажи. А левая сторона заметно стала меняться. Там потянулись разбросанные пореже 3-4 этажные небольшие дома, с виду учреждения. Даже чем дальше как будто совсем недавно построенные, их разделял нанесенный ветром песок. Я безуспешно Риту пытался втянуть в разговор, она все отмахивалась. –Ты здесь что- нибудь знаешь? Может, по нашим делам приходилось бывать? – Тут вот строительное управление, только что мы приехали… в которое я обращалась… ну пристал. – А вот? Слева мелькнуло здание с черной доской при входе на ней золоченый якорь, а надписи я не успел прочесть. –Ну, управление пароходством… компания. А дальше вон видишь, уступы бетонные тянутся, площадки с перилами… шлюзы за ними, уже обезвоженные, ведут в обводной канал. Вдруг она от меня отстранилась к окну и стукнула кулаком по плечу. –Ты дашь мне доспать? – Поздно,- я ей говорю, –посмотри! Кончился жилмассив за нашим окном, направо тянулась бескрайняя территория обустроенных и необустроенных пляжей, на ней островки облетевших кустов. Водитель затормозил: –Куда ? - А можно прямо на лед заехать? Наверняка все промерзло, - Марина сказала, и оглянулась на нас: –Ну  вот, детский пляж. – Зачем? -водитель круто направил машину вправо, поставил у края замерзшей воды. Майка сразу вскочила и направляясь вперед по проходу крикнула: –Инга, давай окунемся! И Инга опять засмеялась, и как они только не устают, а Майка успела держась за спинки сидений взмахнуть над проходом ногами, два раза, туда и назад, и водитель открыл нам дверь.
Дима грел руки  в карманах, поеживался, хотя капюшон его куртки лежал на спине, и обводил все критическим взглядом. Рита зачем- то держала Ингу за шиворот. Олег в недешевом и хорошо пошитом пальто поглядывал непреклонным взглядом инспектора, и тоже руки в карманах. Все оказались на льду. Я прикоснулся к Марине:  –Пальцы  совсем ледяные! Валя приглядываясь ходил большими шагами и маленькой камерой всем заглянул в лицо. Потом он направился к дальнему краю- туда, где красивой оградой купальня отделена от основного водохранилища. Сейчас эти трубы из желтого сплава врастали в лед. А летом в них плескалась вода. Слева тянулась намытая дамба, дугой огибала купальню.  Она повышалась, чем ближе к отраде, и там обрывалась. На гребне росли кусты. Она мне казалась похожа на конскую шею с гривой, поднятой ветром. Пространство детского пляжа напоминало залитый к сезону каток. Мы за спиной оказались с Мариной у Майки. –Ты  посмотри, -я говорю, –на этот шедевр! – Да, - Марина кивнула,  –Майка у нас- шедевр. Древние не догадывались о происхождении ангелов. Они получаются из спортсменок. Майя стучала по льду нерешительно  каблуком. Возможно, искала то место, где в детстве училась плавать. Потом передвинулась прямо, немного левее. Она была в узких вязаных брюках, белых, в белой короткой шубе и шапке вязанной белой на голове. Водитель рабочего места не покидал. Сидел, запрокинув голову и закрыв глаза и нас дожидался в кабине.
 Вторая поездка, а на сегодняшний день только две их и было- попытка коснуться пустого закатного неба и загорающихся фонарей. Мы объяснили водителю цель нашей поездки, такой же бессмысленной, как ему показалось, как первая. Мы попросили начать с той улицы, которая из окон Майки видна, нагруженной непрерывно и шумной. Он выслушал нас и поехал не поворачивая по промерзшей траве и кочкам двора. Светло  еще было, ему даже фар не пришлось включать. Мы выехали на улицу которая, опять- таки через пустырь соответствует у нас восточному входу, и повернули направо. Там, собственно, ни единой постройки на нашей нет стороне, а только ряд высоких деревьев. Зато напротив толпится множество павильонов, скопление одноэтажных построек и все разворочено, повреждено. Над ними неподалеку темнел силуэт приземистой церкви, она походила на вычурной формы флакон, украшенный необычной пробкой. – Зачем там ломают все,- я спросил.- Там рынок будет, - ответила Рита. – А раньше? – И раньше был рынок. Реконструируют. Это меня почему-то развеселило.  –Те наполняют телесной пищей, а эти духовной. Стоит им объединиться в один комбинат какой-нибудь. –Попам далеко не ходить за поборами, - добавил Олег. Мы уже перед поворотом на нужную улицу остановились. Здесь через перекресток стояли три здания, судя по силуэтам и по наружной отделке очень удачно и впечатляюще задуманные как ансамбль, не меньше чем 20-ти этажей. В сумерках вся многоцветная световая реклама, включая газету бегущей строкой, на этих стенах горела. Поток машин прекратился, водитель свернул направо. Только сейчас началось движение к цели. Мы повернули к закатному небу, догнать его и дотронуться. Мелькнул в отдалении наш дворец, залегший в неосвещенной низине, а слева стеной потянулись фасады, то розовые, то фиолетовые, не 20 уже этажей, но 15 там было наверняка. Справа постройки пошли пониже, много мелькало детских площадок, скверы, здания в глубине застройки стали видны. Мы неслись. Свет в салоне  у нас не горел, иначе бы мы ничего снаружи не видели. Слева тянулась все та же стена фасадов. Улица в этом месте шла под уклон и фонари прогнулись красивой плавной дугой, дальше они опять совершали подъем. – Фонари похожи на эскимо,- Майя сказала.  –Хочу эскимо. Лариса сказала: – Большой чупачупс похож на луну. Хочу луну. –А почему ты на пляж тогда не поехала? - я спросил. – Проспала. То есть, не так. Утром нельзя было отменить поездку в « Энерго». А когда вернулась домой, я свалилась. Все я помнила, но погода такая…–Мы так хорошо отдохнули, - я ей сказал. –Ты многое потеряла. Купались. Инга передо мной начала давиться от  смеха. Майя ее обхватила за шею, навалилась, ее усмиряла. Проехали мост. Это был обводной канал.           – Нет, правда, ну дядя Валь, бенгальский огонь нужнее, чем елка, их надо чтоб было много, а то у родителей сожжешь упаковку одну или две,  а потом сиди. Валя пожал плечами: – Это разве ко мне? Это вон… Он на переднем сиденье сидел и много снимал. Дорога опять пошла на подъем и здания трудно теперь различались по цвету, они почернели как угли на фоне пламени. – И елка будет, и будет бенгальских огней тебе, сколько хочешь, - Рита отозвалась. – Я лично тебе обещаю, что полную сумку тебе завезу. До лета будешь их жечь,- Лариса сказала. – Ура! – закричала Майка и вскинула руки передо мной буквой « V»: виктория! На фоне неба стали видны механизмы порта, подножия их скрывал производственный смог, а мы оказались на ровной столообразной поверхности, здесь пауза возникла в застройке. Я крикнул: –Поехали в центр! Водитель свернул налево. Центральные улицы в городе были две параллельные, их где-то посередине соединяла главная площадь, соединяла южную улицу с северной. Когда мы туда свернули, салон наполнился светом, его отовсюду здесь поступало столько, спокойно можно читать. А небо над улицей почернело, мы двигались на восток. Домов ниже двадцати вообще больше не было, над ними еще возвышались нетиповые, снабженные башнями. Оформлены главные улицы с подавляющей даже пышностью. Центральная площадь собой представляет прямоугольник, на севере соответственно и на юге ограниченный сторонами улиц. Пространство ее повсюду наполняют скамейки, стоящие парно спинкой друг к другу. На первый взгляд это смахивает на летний кинотеатр. Посередине мощение обрывается и образует круг диаметром метров 10 присыпанной скупо песочком незамошеной земли. Там  ставят куклу очередного правителя ( президента). Желающие бьют его палками до усталости, ему спускают штаны, отрезанный каучуковый  член вставляют в карман наподобие авторучки, на заднице пишут пожелания долгих лет. Вставляют окурки в ноздри, мочатся в туфли. Единственное, что не удается сделать, это его поджечь, все выполнено из негорючих веществ. Присутствуя равнодушно блюстители правопорядка заботятся только о том, чтобы во-время новый муляж занял место, когда предыдущий будет в полную приведен негодность. Примерно такое же расстояние на юг от дворца, до этих центральных улиц, какое до пляжей и водохранилищ, от него на север. А мы между тем достигли уже поворота который, если не продлевать экспедицию, вел нас домой. Водитель свернул налево. теперь мы катились по той самой улице, куда мы попали, свернув со двора, напротив базара и храма. Она вела слегка под уклон. Чрезмерное освещение улиц сменилось обычными голубоватыми фонарями. Марина прижалась к окну, но непонятно было, смотрит она или дремлет. Я оглянулся. Лариса и Рита сидели закрыв глаза. Димка сидел в полутьме и таращил глаза. Промчались и мимо двадцатиэтажек, спеша на зеленый, повернули в неогороженный двор. Стояла глубокая ночь. Я посмотрел на часы- час и десять минут продолжалась наша поездка. Но нам  так казалось, сказалось обилие впечатлений, и небо за это время угасло совсем.
За несколько дней до Нового года я заглянул в стеклянные комнаты Валентина. Давно уже к окнам прильнула и замерла темнота, а все проходные висячие комнаты были   освещены и Валя с согнутой в локте руки разматывая гирлянды быстро ходил и раскладывал по полу. –Устала, - он мне кивнул в сторону среди комнаты вкось стоящей кушетки. Майя левой щекой на кушетке лежала на животе и мне улыбалась. На ней был белый спортивный костюм.


Да, совершенно случайно к слову пришлось :
Действующие лица и исполнители:
Лариса- Лариса Павлюченко
Димыч- Дима Хромов
Валентин- Григорий Петров
Олег (с усами)- Олег Роженцов
Инга- Катя Смородинова
Марина- Марина Сгинникова
Рита- счастливый сон
Майя- мечта
Я- Олег Петров