Последняя встреча

Работа посвящается всем, кто бежит от реальности.

  В комнате приятно пахло ароматизированной свечкой, которую она мне подарила. Неуловимый лунный запах, так пахнут только что вымытые шампунем волосы. Тихо-тихо играл диск Наутилуса. "Атлантида". Тускло горел настенный жёлтый ночник. Дрожала толстая свеча. Я поднял бокал с остатками красного вина "Изабелла" так, что бы на свету разглядеть его. Багровая, как кровь, жидкость плавно плескалась на дне. Оно не было мутным, напротив, прозрачным, как чистый вишнёвый сок. Горло немного пересохло, я хотел пить, но продолжал любоваться вином, так не хотелось терять секундный миг вдохновения. Настя лежала на моём плече, так же разглядывая высокий, стройный чуть зеленоватый бокал. Мы молчали. Её чёрный волос приятно лежал на моей груди. Мы вместе убегали от реальности. Точнее я тащил её за руку за собой прочь от этого жесткого, серого, грязного мира, в котором пошлости, разврата, беспредела, нигилизма много больше, чем чистой любви, романтики и ангельского света. Мы просто бежали от всего этого. Я пытался оградить её от остального мира, устраивая простой романтический вечер.
- Я не хочу уезжать. – Как бы подумала в слух она.
  Я знал это. Это все знали. Однако я успел на секунду забыть об этом. Настя мне напомнила. Резко испортилось настроение, как это бывает, когда смотришь интересный фильм и на самом интересном месте вспоминаешь, что у тебя ещё куча дел. Я не стал отвечать. Зачем сейчас об этом говорить? Разве что-то изменится? Я допил вино, поставил бокал на полку и уже двумя свободными руками крепко обнял её за плечи. Оба плеча, ссутулившись, прижались ко мне. Завтра утром она уедет. На долго. Меня вечно напрягал лимит времени. Мы с ней виделись два-три дня в месяц. Для влюблённых, это - могила. Время. Время – это самый главный коммунист на свете, перед ним все равны, кажется, Ремарк сказал. Куда все спешат? Почему все торопятся жить? Спешка нужна при ловле блох. Торопясь, люди совершают множество ошибок, потом не успевают их осознать, сделать выводы и снова бегут и бегут куда то. Я никогда никуда не торопился. Я боялся этого. Когда я был ребёнком, я даже не пытался пройти какую-нибудь компьютерную игру, если в ней был ограничитель времени. У меня не выдерживали нервы. Вот и сейчас меня раздражала нехватка времени. Счёт наших встреч вёлся в часах, в минутах.
- Интересно, а там… - я глазами указал наверх, Настя этого не видела, но поняла, что я имею в виду. Это показатель того, что люди привыкли друг к другу, - тоже есть время?
  Я спросил, что бы что-то сказать. Не самый удачный вопрос. Даже глупый.
- Не знаю, - Настя задумалась, - наверное, нет.
  Конечно, нет.
- Я тоже так думаю. Там хорошо. Там Бог…
  Настя молча согласилась. Не знаю, было ли это интересно ей, слушала ли она вообще меня. Теперь играл трек "Кто ещё…". Из динамиков приятно доносилось: "Будем друг друга любить, завтра нас расстреляют. Не пытайся понять, зачем. Не пытайся узнать, за что…". Да, завтра утром нас расстреляют, завтра утром она уедет. Глупый мир. Здесь люди делают то, что совсем не хотят, то, что им не нужно. А на нужные вещи не хватает времени. Что бы понять этот мир, нужно запастись либо мозгами, что бы не сойти с ума, либо верёвкой, что бы повеситься. Это не мои слова. Не помню, кто сказал.
- Настя, - я вытащил из-под неё руку и просто лёг рядом, опершись на локоть, что бы видеть её глаза, - а если меня не станет, что ты будешь делать?
  Она немного недовольно подумала, но всё же ответила:
- Всю жизнь буду винить себя. Илюша, отбрось такие мысли. – Она расстроено, даже обижено, отвела глаза в сторону.
  Я лёг на спину, распластавшись на диване.
- Это для работы. Ещё вина?
  Я налил нам ещё и снова положил Настю себе на грудь.
- А если меня вдруг не станет? Что ты будешь делать? – совсем неожиданно спросила она.
  Я не растерялся.
- Я обещал, что всегда буду рядом с тобой. За слова свои отвечаю. – Этого было достаточно. Насте не пришлось пояснять, что это значило, она слишком хорошо меня знала.
  Мы пили, закусывали шоколадом и яблоками. Пахло неуловимым лунным запахом свечи. Играло "Небо и трава". За окном шёл дождь. Редкий, не уверенный такой, мартовский, первый дождь. Мы его тогда не могли видеть. А он шёл. Моросил на скользкий снег. Утром будет жуткий гололёд. Может даже отменят автобусные рейсы, тогда Настя пробудет здесь ещё один день. Ещё одну ночь мы будем вместе. Ещё часов пять мы будем любить друг друга не на расстоянии, а рядышком. На следующее утро ни один рейс не отменили.
  А мы лежали, обнимались, целовались. На ней была чёрная кофточка, короткая юбка и чулки. Я обнимал её страстно и нежно, хотел так показать, что люблю её очень сильно, хотел сделать ей приятно. Спина её была мягкой и горячей, я наслаждался каждым прикосновением.
- Сколько времени? – спросила Настя.
- Какая разница? – резко, но спокойно ответил я. Настя молча согласилась. – Не оглядывайся, не смотри на часы.
  Она послушалась и крепче меня обняла. Настя уткнулась носом мне в плечо и закинула на меня ногу.
- Тебе удобно? – побеспокоилась она.
- Да.
- Мне тоже.
  Если люди любят друг друга, то, наверное, им всяко удобно, лишь бы вместе, лишь бы рядом.
- Знаешь, ты единственный, с кем я могу вот так спокойно лежать, с кем я могу уснуть. Вообще меня раздражают, когда прикасаются ко мне. А ты нет.
  Мне это льстило. Хотя я понимал, что будут ещё многие, с кем она сможет спокойно уснуть и с кем она сможет спокойно лежать. Мне стало больно, словно кирпич положили на грудь, словно петлёй сдавили дыхательные пути, но я улыбался. Смех сквозь слёзы. Пир во время чумы. Я зарылся носом в её мягкий, приятный волос и вдохнул. Ещё не скоро я так же смогу подышать ею. Я поцеловал её родинки над губой, она улыбнулась, не открывая глаз. Она хотела спать, вчера мы слишком много были вместе, Настя не выспалась. Однажды и у меня был такой же случай. Мы были с ней, я поспал всего пару часов, а утром у меня было вождение. Я засыпал за рулём. Ещё и родители сильно обиделись, узнав, во сколько я пришёл домой. Я часто ругался с ними из-за Насти. Они говорили, что я считаю себя слишком взрослым. Они тогда не знали, что я обогнал время лет на пять минимум. Меня все поймут чуть позже.
- А ведь есть плюсы в том, что мы так редко видимся. – Выстрелила мне Настя.
- Какие?
  Однажды мне одна девушка, не Настя, сказала, что есть плюсы в любви на расстоянии. Я долго смеялся ей в лицо. Единственный плюс – возможность изменять. Хотя это подходит только для несерьёзной любви, неискренней, ненастоящей. У нас с Настей другое. По крайней мере, с моей стороны.
- Мы не надоедаем друг другу. – Пояснила Настя.
  Я ухмыльнулся.
- Я тебе надоел?
- Нет. – Быстро и даже немного испуганно возразила Настя. Она не врала, я так думаю.
- Ну и вот. – Я так подытожил. – Я хочу жить с тобой, скорей бы это стало возможным.
  Слова шестнадцатилетнего подростка о семье всегда вызывают снисходительную улыбку у этих заплывших жиром, говоря образно, у этих зачерствевших взрослых, которые делают такой вид, словно знают почти всё о жизни. Они смеются над этими словами, словно это говорит дурачок, словно я не думал над ними сотню ночей, словно эти слова не рождались в моём сознании годами, неся с собой боль и печаль. Взрослые, я говорю об отдельных лицах, выражаясь очень обобщённо, кто нужно, тот поймёт о ком я, считают, что я ещё не знаю жизни, что я ещё слишком мал. А они приглядывались ко мне? Они в глаза мои смотрели? Они молились Богу от боли? Они руки резали, разбивали кулаки? Губы кусали до крови? А? Да что взрослые знают о любви? Они разучились любить. Откуда они знают, какая у нас с Настей любовь? Они не знают, они всех гребут под одну гребёнку, не рассматривают конкретные случаи, в этом главная ошибка "отцов". Меня и самого воротит от детской любви моих сверстников. Вся их любовь заключается в размашистых показных поцелуях на дискотеке или в беглых поцелуях на морозе под окнами дома. Мои сверстники не знают о чём им говорить, когда парень провожает девушку до дома, эти кретины идут и молчат. Молчат, не потому что слова бывают лишними, не потому что понимают всё без слов, а потому что им не о чем говорить. У кого из них была вот такая романтика со свечами, вином и музыкой? Кто из них второпях зарабатывал деньги, что бы съездить далеко к любимой, что бы просто пожить недельку вместе? Кто из моих одноклассников работал пол лета, что бы подарить любимой золотой браслет? Всё что они могут, пропивать последние родительские деньги, гулять, курить возле клуба, а дома от мамочки ныкать  сигареты, делать домашнее задание, кушать горячий супчик и говорить потом, что знают жизнь, тыча в грудь толстым пальцем. И мой ровесник считается героем, если с мамой едет покупать на её же деньги стрёмное, но дорогое кольцо для стройной дуры, которую он добился, стоя перед ней на коленях всё лето и со слезами на глазах говоря ей о любви, о которой он, конечно, уже всё знает. Эти кретины не ночевали со своей девушкой под одним одеялом, не видели её спящую. Только во сне человек искренен, он не врёт и не играет, только во сне человек открыт перед тобой. А мои сверстники порой даже дома у девушки были всего то пару раз, а уже клянутся ей в любви. Они крутые, что ты…. Они умеют по пьяни признаваться в любви, а потом, краснея и заикаясь, что бы не проотвечаться, дарить безпонтовые ромашки, сорванные по пути, сидя на лавочке до одиннадцати вечера, потому что завтра в школу. А я не знаю жизни, а я не знаю любви, я ещё молодой, мне всего шестнадцать.
  Олеся однажды спросила с какой-то иронией: "Ты что, хочешь с ней жизнь прожить?". Нет же! Какая там жизнь? Мне завтра на голову кирпич упадёт, и я умру, не дожив до тридцати! Какая жизнь? Я просто хочу быть с ней, быть с ней рядом постоянно, завтракать с ней, обедать, ужинать, спать с ней, будить её, убираться с ней в комнате, ходить вместе гулять, делать это не по возможности, а каждый божий день…. Если вы всё это хотите назвать жизнью, то, пожалуйста, я хочу жить с ней.
- Я тоже хочу жить с тобой. – Мечтательно ответила мне Настя.
  Давно ли ты высказывала бредовые мысли о том, что не сможешь ни с кем жить, и что вы с мужем будете жить в разных квартирах? Да, быт портит вкус любви, но эта же любовь спасёт людей, она помогает справиться со всем этим. Иначе люди бы никогда не женились, никогда не было бы этой замечательной традиции. Что люди дураки, что ли тысячи лет мучить себя и разбивать любовь об быт? Они давно нашли бы выход из этой ситуации. Ан, нет. Даже время не растёрло в пыль привилегию влюблённых жить вместе. Но опять парадокс, вроде всё хорошо, два влюблённых человека хотят жить вместе, хотят любить друг друга, так нельзя! Хотят жить, а не дают! Слишком молоды? Да, молодость, неопытность усложняют ситуацию, но, конечно, проще тупо запретить, разбив всю сказку стаканом на пол, чем помочь молодым. Глупый мир. Глупый, глупый мир. Почему-то тут вспоминается случай, когда мне нужно было пройти трудовую практику, отработать месяц. Тогда я сделал "начальству", то есть администрации предложение. Я предложил делать то, что я действительно хорошо умею, работать творчески, а не физически. Я предлагал так же посещать практику, но вместо того, что бы таскать доски, написать пол сотни стихов за месяц. Так не разрешили! Не дают проявить себя. Таскать доски нужнее, чем писать стихи. В итоге я таскал сосновые липкие занозистые плахи вместе с полоумными товарищами по беде. Глупый мир.
  На глаза попался мой карманный календарик, похожий на решето. Дело в том, что я прокалываю булавкой каждый прожитый день. Последняя дырка приходится на шестое марта, потому что седьмого приехала Настя, и я уже три дня не дырявлю числа. Забываюсь. Завтра утром я проколю седьмое, восьмое, девятое число и снова буду делать это каждый день, пока опять не приедет Настя. Пустая рамка на полке. Нужно будет вставить туда Настину фотографию, не может же её подарок валяться без дела. Завтра я действительно вставлю туда любимую фотографию. Рядом аккуратно разбросаны Настины открытки и валентинка. Когда я делаю ей подарки, то подписываюсь "Твой Илья", "Всегда твой" или что-нибудь в этом стиле. Настя же ограничивалась короткой подписью "Илье от Настёны". О чём это говорит? Она просто не любит демонстрировать свои чувства. Ей никогда не нравилось, когда я целовал её при друзьях на дискотеке. Но передо мной то можно открыться, не так ли? Хотя, что там говорить, она и СМС то мне редко первая напишет…
- Я возьму у тебя твои стихи? – спросила Настя.
  Две моих новых работы: "Бывший ангел ("Ева", "Яблоки")" и "Sans nom" лежали в столе. Настя прочитала их ещё позавчера, но всё забывал забрать.
- Да, конечно.
  Когда я пойду провожать её, мы вспомним, что забыли стихи.
- Настя, ты дашь мне свои стихи? – недавно я полазил у неё в телефоне и прочитал Настины стихи. Они мне действительно понравились, тронули меня.
- Да, если хочешь.
- И фотографии свои скинь, сама выбери какие.
- Скину, если надо. – Легко согласилась она.
- Хочу, что бы о тебе напоминало ещё больше вещей. Обещаешь?
- Да.
  Я знал, что даже если она пообещала, это ничего не значит. Но всё же мне стало спокойней. Она села, опустив ноги на пол. Я сел рядом, обнял её сзади, поцеловал в шею.
- Мне нужно расчесаться. – Заявила она немного твёрдо.
- Не надо. – Мне не хотелось отпускать её от себя ни на секунду.
- Но я так, как дурак! – возмутилась она, поправляя волос руками.
  Я немного с силой уложил её обратно и навис над ней.
- Ты и так для меня самый красивый человечек на земле. – Убедил её я.
  Настя недовольно, но покорно осталась лежать. Я налил снова вина и протянул ей бокал. Себе я налил много меньше и выпил быстрее её. Она пила большими глотками. Вино казалось очень приятным, оно не вызывало никакого отвращения. Я никогда не пил более вкусного вина. Настя села рядом со мной.
- Стой, - она тронула меня за плечо, что бы я не шевелился.
  Настя наклонила бокал и разлила мне на левое плечо несколько капель вина. Они тонкой алой струйкой скользнули мне на грудь, оттуда потекли по животу и потерялись в поясе, где начинались джинсы.
- Красота. – Самодовольно прокомментировала она.
- Облизывай. – Любя, приказал я.
  Настя ещё секунду любовалась своим творением, но потом стала пить вино с моего тела, касаясь меня губами и самым нежным в мире языком сверху вниз. Я закрыл глаза и наслаждался. Она быстро закончила. Я открыл глаза и только сейчас заметил, что непроизвольно улыбаюсь. Обычно мне стоило огромных усилий просто улыбнуться, потому улыбка вечно была наигранной и натянутой. Сейчас же Настя заставила меня улыбнуться как никогда искренно. Что то меня насторожило. Уж слишком приятно и нежно она меня поцеловала. Помню, Настя показывала мне, как целовала кадета. Мне тогда показалось, что его она целовала много лучше, чем меня. Тогда я сильно рассердился на неё и обиделся. Я понял, что меня насторожило. Опять испортилось настроение так же быстро, как и поднялось. Ничего не говоря и ничего не объясняя, я откинулся на большую воздушную подушку. Наверное, Настя не заметила, что мне стало неприятно от воспоминаний о её измене. Она легла рядом. Я закипал. Чувство, будто съел гранату, и она сейчас рванёт. Я не мог долго молчать, мне нужно было укусить её, что бы ей было так же больно, как мне из-за неё. Казалось, что я вот-вот взорвусь, накричу на неё, оскорблю, ударю, хотя сейчас она совсем не причём, всё дело во мне, в моих с детства больных нервах, в моих комплексах. А она лежала у меня на груди, ничего не зная, ни о чём не догадываясь. Она спокойно жарила яичницу на вулкане, который вот-вот проснётся. Я глубоко вдохнул, что бы хоть немного успокоиться.
- Сколько раз ты мне изменяла? – я спросил на удивление спокойно и мягко, хотя нервы должны были вот-вот порваться со звоном струны, и голос мой едва заметно сорвался и дрожал.
  Я миллион раз задавал ей этот вопрос. Она вечно бесилась и отвечала всегда одно и тоже: "Один раз. С кадетом. Я об этом очень сильно жалею. Ты об этом знаешь". Сейчас же она лишь быстро нервно вздохнула и, будто плача, ответила:
- Ты дурной?
  Она и не подозревала, что этой фразой поставила пистолет на предохранитель, задвинула меч обратно в ножны, предотвратила взрыв, жестокий и кровавый конфликт. Чека была вставлена обратно в гранату. Я на секунду затаил дыхание, но тут же тихо истерически засмеялся. Я смеялся от души, хотя нервы ещё были, как стальные нити, а мышцы напряглись, как гранит. Медленно, но верно, я снова расслаблялся. Всё дело во фразе "Ты дурной?". Она запала мне в душу. Когда между нами были километры, и мы очень долго не видели друг друга, я, почему-то хотел, увидеть ее, и хотел, что бы она назвала меня дурным. Эта фраза действует на меня, как заклинание. Может, это, потому что мой младший брат называл моего любимого дедушку созвучным словом "Дурняный"? Наверное, на подсознательном уровне у меня вызывались такие ассоциации. Таким образом, "Ты дурной?" – было для меня милее, роднее и приятнее любых других слов. Я размяк, расслабился до начальной степени. А Настя и не заметила, что стояла на краю пропасти. Я чувствовал, как она напряглась и немного привстала, но, тем не менее, продолжала быть у меня на груди. Я запустил свою руку в её мягкий волос и плотнее прижал к себе.
- А ты глупая. – Я сказал это с такой любовью, с какой не говорил никакие другие слова. Я тихо улыбался. Радовался, что всё так неожиданно сгладилось, что я временно забыл про обиду на кадета и Настю. – Вина?
  Я в очередной раз наполнил бокалы и сел напротив неё, по-детски поджав под себя колени. Так было не удобно сидеть, но только в такой позе я мог быть напротив Насти, сохранив для неё комфорт.
- Выпьем на брудершафт?
- Давай. – Настя живо и резво привстала на колени, как я.
  Наши руки сплелись, как звенья цепи. Я быстро и легко выпил своё вино. Она же пила его медленно, несколько раз отрываясь от бокала и снова поднося его к губам. Я ждал её, держа пустой бокал на весу. Наконец она допила до дна. Положен поцелуй. Мы прижались друг к другу губами. Мокрый поцелуй со вкусом вина, от которого губы с внутренней стороны становятся немного холодными. Я раньше не знал об этом и теперь наслаждался  мягкой прохладой такого поцелуя. Мы снова полулегли, опершись спиной на большую подушку. Я молча поцеловал её в голову, так как она лежала на груди, немного ниже. Помню, как она раньше так засыпала. Настя говорила, что ей так очень нравится лежать, спокойно и удобно. Мне тоже было очень приятно, когда она засыпала у меня на груди. Я не спал тогда, а нежно, легонько, но крепко обнимал её и смотрел в пустоту. Думал о многом.
  Я поменял позу и сполз немножечко ниже. Теперь наши лица были на одном уровне. Я тут же почувствовал её дыхание, это был запах алкоголя из её рта. Мне уже хотелось поругать её за то, что она много выпивает, но вспомнил, что мы же вместе пьём вино, а не водку в клубе, что мы пьём всего лишь вино, а не напиваемся до ватных ног и стеклянных глаз. Кроме того, немного вина никогда не повредит. В вине не нужно видеть алкоголь, в нём нужно видеть признак аристократизма, признак высшего света. Люблю хорошее вино. Я поднял взгляд и увидел, что Настя в упор смотрит на меня. Я немного посмотрел ей в синее глаза, но потом быстро отвернулся. Не могу вглядываться в них. Боюсь. Они бездонные. Это, как туннель, где не видно конца. Когда я пытался глубже всмотреться в Настины глаза, я быстро забывался, сознание мутнело, земля уходила из-под ног, я взлетал. Эти глаза гипнотизируют. Они вводят тебя в транс, сразу теряется чувство времени, не помнишь, как долго смотрел в них. Когда же я находил силы отвести взгляд, я резко возвращался на землю, дыхание замирало. Потому я стараюсь не смотреть в глубину её глаз. Мне просто страшно. Про себя же она говорила, что взглядом прожигает спину. Не спорю. Если передо мной поставить колонну из миллиарда человек, я за секунду найду среди них Настю. Я чувствую её взгляд на себе. Её глаза кажутся цветными, на фоне чёрно-белых глаз остальных людей. В её глазах я всегда видел нескрываемую печаль, настоящую боль и мудрость пяти тысяч лет. Даже если лицо не выражает никаких эмоций, в её глазах всё читается. Всё. Только в них написано на умершем языке, на языке Атлантиды, и нужно уметь это прочитать. Её глаза выделяются, словно на ней надета каменная маска с двумя дырочками для глаз. Глаза не врут, не умеют. Глаза – зеркало души, только они говорят о том, что действительно думает, что чувствует человек. В Настиных глазах нет огня, точно нет. Зато есть красота. Истинная красота. Её глаза потухли. Может, это и плохо, но так лучше. Если кто-то сможет зажечь её взгляд, то Настя изменится, перестанет быть той самой, которой она является мне сейчас.
- Сколько времени? – Настя не стала ждать ответа, может, она и не спрашивала вовсе, а встала и подошла к моему телефону, лежащему на полке, и включила его дисплей. – Без четверти час. – Прокомментировала она.
- Ещё можно быть вместе. – Спокойно ответил я, хотя думал, что ещё нет двенадцати.
  Настя вернулась ко мне. Я налил нам вина.
- За что пьём?
  Настя задумалась.
- За то, что бы я скорее приехала опять.
  Мы тихо-тихо коснулись бокалами, они низко звякнули. Почему Настя сказала именно этот тост? Неужели она тоже так сильно хочет быстрее снова встретиться? Не знаю. Может, она просто прекрасно знает, что этого очень хочу я. Мы опять легли. Я держал бокал в руке, разглядывая вино на свету.
- Скорей бы лето. – Я не знаю, зачем я это сказал.
- Я больше весну хочу, май. – Высказала своё мнение она. – У тебя будет день рождения. – Добавила она задумчиво.
- Ну и что? Весной мы опять увидимся всего на пару дней. Кроме того, ты ведь не приедешь на мой день рождения. – Я говорил это без всякого двойного смысла, без упрёка. Я не пытался задеть её самолюбия, мол, она не поздравит любимого человека. Я не думал провоцировать её на какие-то слова и обещания.
- Почему ты так думаешь? Я собиралась приехать на твой день рождения… - неуверенно, обижено прошептала она, словно открывала для меня заветный секрет.
- Действительно? – Я не знал, что она собирается приехать.
- Да. – Подтвердила она. – Но если ты не хочешь, я не приеду. – У неё хорошо получалось изображать жертву.
- Что за глупости? – Это действительно были глупости. Я всегда жду её и всегда рад ей. Пора бы уже быть уверенной в этом. Другой вопрос, что я ненавижу сюрпризы, когда она приезжает внезапно, не предупредив меня, и я оказываюсь не готов, то есть на мели, без подарка, или просто не в форме, болею. Я всегда перед её приездом начинаю судорожно зарабатывать лёгкие деньги на расходы, второпях лечить затянувшуюся простуду или просто искать её любимые рубашки. Нет, я не люблю, как говорил Высоцкий, "уверенности сытой", нет. Просто я боюсь быть не готовым, я не люблю, когда что-то зависит не от меня, когда я завишу от кого-то. Я ненавижу неопределённость и неточность. У Насти всегда всё "как получится". У нас постоянно на этой почве прорастают конфликты. Я не люблю, когда не чувствую твёрдой землю под ногами, образно говоря. Хотя можно и в прямом смысле привести пример, пожалуйста, я не люблю плавать, когда не чувствую дна под собой. Настя же обожает плавать…
- Всё равно, лето лучше. – Отсутствующе продолжил я после короткой паузы. – Мы будем больше вместе. То есть опять будем сидеть у меня на летней кухне, гулять допоздна под звёздным небом. Костры…
  Настя согласилась.
- Ты летом примерно, когда приедешь? – Я заглянул слишком далеко.
  Настя немного подумала. Наверное, считала числа и экзамены, она то так далеко никогда не заглядывает.
- В начале июля. У меня шесть экзаменов.
  Хорошо, что она не видела моего удивлённого, немного расстроенного и немного разочаровавшегося лица. Я думал, она приедет немного раньше. Чёрт, у нас останется всего два месяца. Это так мало, даже если проводить вместе каждый вечер, каждую ночь, каждый день. Это так мало. Но, может, это и к лучшему. В июне у меня опять эта долбанная трудовая практика по утрам, плюс военно-полевые сборы. Хорошо, июнь я посвящу себе и своим пацанам. Будем ночами сидеть на кострах, напиваться водкой, укуриваться в хлам. Обязательно сходим на шашлыки. С Артемом пойдём вдвоём на рыбалку, где тупо напьёмся и повеселимся. Может, в первый месяц лета я попробую заняться спортом, что бы хоть немного вернуть былую форму, приведу лёгкие в порядок, прочищу их от дыма, накопившегося за осень, зиму и весну. Ночами буду отдаваться работе. Но тогда уже июль и август я точно проведу только с ней. Всё решено. Уже сейчас, в марте, я решил, какое будет лето.
  Что же я лежу и думаю о чём попало? Думать можно и, когда её нет рядом. Я повернулся на бок и навис над ней. Она молча посмотрела на меня. Я поцеловал её. Моя рука заскользила от её бедра к тёплой и мягкой спине. Я стал целовать её шею.
- Только засосы не ставь! – побеспокоилась она.
  Я тут же попытался поставить засос. Я целовал губы, подбородок, шею со всех сторон и снова губы. Руки ласкали её как можно нежнее, хотя обнимать её я старался крепче, так, что спина её выгибалась, и она прижималась ко мне совсем вплотную. В основном, она закрывала глаза, когда мы целовались, а я постоянно держал всё под визуальным контролем, подсматривал. Но когда она всё же открывала глаза и смотрела на меня, я видел, или просто хотел увидеть, восторг, любовь и какую-то спокойную страсть. Мы поменялись местами. Теперь она села на меня и стала целовать. Она ласкала своими губами и незабываемо нежным, тёплым и мягким языком моё лицо, губы, подбородок, шею, грудь, живот. Теперь уже я закрывал глаза и наслаждался. Дрожь бегала по телу. От возбуждения и получаемого удовольствия сбивалось дыхание, во рту пересыхало, но я всё равно судорожно постоянно сглатывал. Она гладила меня своими маленькими, относительно моих, нежными руками, хотя вчера я порезал одну из них ножом. Её чёрный волос падал, едва ощутимо лаская, на моё лицо и грудь. Так мягко, так уютно. Я хотел бы расслабиться и полностью вручить себя ей, дать ей власть и инициативу, но не выдерживал и крепко-крепко обнимал её, переворачивая на спину. Тогда она обнимала меня за немного влажную спину. Настя говорила, что ей нравится такая спина, и ещё, когда отчётливо чувствуется позвоночник, она водила по нему руками вверх и вниз. Я продолжал её целовать в любимые губы. Внезапно я почувствовал опасность, что-то неуловимое, ощущаемое только в подсознании, в её поведении выдало Настю. В следующий миг она сильно укусила меня за губу. Мы перестали целоваться.
- Это за то, что ты смотрел мой телефон. – Тихо пояснила она.
  Я облизал губу, немного пощипывало.
- До крови?
  Я молча кивнул, продолжая облизывать укушенное место.
- Ты врёшь.
  Я не стал спорить, а снова поцеловал Настю. Опять мы сплелись в объятиях, отдались страсти. Быстрые, сильные поцелуи. Ненасытные объятия. Мы понимали, что такие минуты любви на вес золота. Её волос иногда мешал нам целоваться, какая-нибудь волосинка часто попадала между наших губ, тогда она отвлекалась и поправляла её. Она молча смотрела на меня в коротких промежутках между поцелуями. Догадывалась ли она, какое сильное удовольствие доставляет мне? Хоть на десятую часть? В такие минуты её глаза были ещё ярче в темноте, ещё выразительней. Поцелуи, руки, волос, этот взгляд, губы, язык, её спина – всё это давно стало для меня символом любви. Это сложилось в моей голове давно, прочно застряло там. Всё это, что сейчас происходило между мной и Настей – любовь. Она именно такая, это её форма, её материя. Так она проявляется, так воплощается в реальность, так материализуется из размытых, необъяснимых, непонятных чувств. Она становится едва ли понятней в такой форме, но так её можно ощутить плотью, потрогать.
  Мы остановились. Оказывается, что можно целоваться так, что бы заболели губы. Мы отдыхали. Настя критично осмотрела мою причёску, потом немного потрепала её, сказала, что так лучше. Я налил вина.
- Говори тост. – Предложила она.
  Я задумался. Сейчас мне хотелось, что бы время остановилось, и мы ещё долго-долго были бы с ней. Не знаю, думала ли она тогда об этом же. Мне было лень приводить в порядок мысли и оформлять их в виде слов.
- За бесконечность. – Я не подбирал слова, а сказал первое более или менее подходящее, что пришло на ум. Может, она и поняла, что я хотел этим сказать, а, может, и нет.
  Мы выпили. Легли. Тишину нарушал лишь трек "Падал тёплый снег". Каждый думал о своём. А, может, об одном. Не важно. Важно, что мы были вместе, мы были рядом. "У неё был муж, у него была жена. Их город был мал, они слышали, как на другой стороне мешают ложечкой чай…". Меня не брало вино, я не чувствовал ни малейшего опьянения, Настя же утверждала, что ей хорошо от вина. Дрожала свеча. Приятно пахло. Моя постель сверкала Настиными блёстками. Я был полностью расслаблен.
- Настя, а в этом мире ещё есть ангелы? Только серьёзно. – Неожиданные вопросы рождаются так же неожиданно.
  Настя немного подумала.
- А они вообще когда-нибудь были? Думаю, нет.
  И она туда же. Я надолго замолчал. Олеся однажды сказала, что их нет, что она не верит в них. Меня это покоробило. "Вы сами их выжили отсюда" – упрекнул её я. Она ответила, что их выжили ещё давно, и посоветовала не обелять себя. Я, конечно, парировал, что обелять себя – это не моя работа, это сделают другие. И сделают, я уверен. Мать обелит меня, друзья, Настя, сама Олеся будет обелять меня, когда придёт ко мне на могилку. Меня это задело, после этого разговора остался неприятный осадок. Неужели, я последний романтик на земле, неужели, больше никто не пытается сопротивляться этому миру. Это, каким нужно быть чёрным человеком, каким безбожником, что бы не верить в ангелов? Хорошо ещё, что Света говорит, что, наверное, верит в ангелов, во всяком случае, чёрту в лицо часто плюёт. Меня всегда грела вера. Я православный. Когда-нибудь Бог придёт. Он будет идти немного паря над землёй. Будет идти голым торсом. Замученный, грязный. Кисти рук его будут перевязаны какими-нибудь тряпками, но кровь всё равно будет сочиться из них, так же кровь будет падать на пол из пробитых стоп. А на голове у  него будет круглый венок из колючей проволки. Тело его будет худым, но жилистым, вымазанным во что-то чёрное. Тёмный волос будет спутанным, немного длинным, вьющимся. Щетина будет. И глаза зелёные. Тогда он придёт в народ. И такие, как Олеся, глубоко запихают свои неправильные взгляды на вещи. Каждый получит, что заслужил. А я встану перед ним на колени, и он узнает меня. Чёрт…
- Зачем ты живёшь на земле? – я спросил, что бы не молчать, иначе мои мысли заведут меня в самые тёмные уголки моего сознания.
  Я часто задавал ей вопросы. Она - редко. Хотя мне очень хотелось, что бы она интересовалась мной сильнее. Я хотел, чтобы мы знали друг друга больше, хотя от этого мы однозначно станем больше ненавидеть друг друга.
- Не знаю. – Может, она не знала на самом деле.
  А какого я ждал ответа? Что бы я ответил на этот вопрос? Мы стали целоваться.
  Прошло ещё немного времени. Мы затушили свечку. Немного навели порядок. Насте пора домой. Мы стали одеваться. Я подал ей вещи и сам накинул куртку. Она смотрела в зеркало в прихожей и поправляла причёску. Я тихо наблюдал, заглядывая ей через плечо. Она не сразу это заметила. Мы вышли. Моросил дождь. Мелкий, реденький, но дождь. Весна пришла. Мы прожили зиму, перезимовали. Сейчас должно быть легче. Мы преодолели вершину, зенит. Скоро лето. На дороге был лёд. Я скользил в своих летних кроссовках. Мы шли ещё по моей улице.
- Стихи забыли. – Вспомнил я.
- Илюша… - Настя остановилась, растеряно посмотрела на меня, но вздохнула, и мы чуть медленнее пошли дальше. Она хотела попросить меня, что бы я вернулся за ними. Даже если бы она попросила меня вернуться, я бы не повернул назад. Бумага того не стоит. Только одному следует научиться у бумаги – терпеть.
  Мы шли дальше.
- Скользко. Может, автобусы завтра не пойдут? – в моём голосе слышались нотки надежды.
- Тогда меня убьют.
  Действительно, тогда у Насти будут проблемы. Мы шли, держась за руки. Наконец то Настя стала брать меня под руку, раньше она этого не делала. Мне очень приятно. Мы изредка смеялись, над какими то шутками, но боль уже ныла в сердце. Завтра утром она будет в сто раз сильнее. Вечером в тысячу.
- Небо красивое. – Она смотрела вверх.
- Как в августе. – Описал я.
  Небо было непривычно летним, ясным, чёрно-глубоким, со множеством разных звёзд. Сразу вспомнился август. Именно этот месяц, когда звезды просто сыплются с неба, когда мы с ней любили друг друга как-то по-особенному. Дыхание спёрло, грудь защемило – это августовская грусть. Не знаю, испытывала ли Настя то же, что и я. Вдруг так ясно и чётко я почувствовал, что она покидает меня, что она когда-то перестанет быть моей, что она не будет вечно рядом. Мы дошли до перекрёстка с её улицей. Она остановилась и повернулась ко мне лицом.
- Всё. Я сама дойду.
  Я попытался её уговорить, проводить до дома, но бесполезно. Хотя мне очень хотелось пройти по её улице. Когда её нет, я иногда хожу ночами по тем местам, где мы были вместе, тогда душу снова дерут те чувства, что были раньше. Наверное, это ностальгия. Настина улица – это вообще для меня отдельный мир. Там воздух пропитан любовью. Эти лавочки вокруг костра… неровная дорога…. Всё это так запало в душу, что я буду помнить всё это дольше, чем свой родной дом и когда приеду через много-много лет сюда, то Настина улица тронет меня до глубины души, точно знаю. А её жёлтые окна с вечно закрытыми шторами…. Это окна надежды. И любви. Готов встать на колени перед этими окнами. Мне вдруг захотелось ещё сильнее снова побывать на Настиной улице, хотя сейчас и не лето. Но я не настоял на этом, наверное, становлюсь чёрствым, становлюсь "взрослым", перехожу из "детей" в "отцы".
- Пока. – Сказала Настя.
  Я не ответил. Ещё не пока. Я крепко прижал её к себе, она тоже обняла меня. Я последний раз уткнулся носом в её волос.
- Пиши мне чаще. И звони. – Я попросил.
- Хорошо. – Она обещала.
- Пора? - Спросил я.
- Да.
  Я стал целовать её. Мне казалось, что последний поцелуй должен быть особенным, чтобы запомнился. И так же мне казалось, что я как-то недостаточно хорошо её поцеловал, потому целовал Настю снова и снова. Настя не пыталась отстраниться от меня. Многие не любят долгих прощаний. А я люблю. Это красиво.
  Ноги мёрзли. Теперь пора. Всё равно, придётся расходиться.
- Пора. – Теперь я утверждал.
  Настя кивнула. Я по-простому чмокнул её в губы. Она пошла. Я не выпускал её руки. Потом не выпускал её мизинец. Потом выпустил. У меня получилось на ещё одну ночь убежать от реальности и утянуть за собой Настю. Я – бегущий от реальности. Она медленно пошла, наверное, иногда оглядываясь. Я резко повернулся и быстро пошёл по широкой дороге. Голубой фонарь одиноко светил вдалеке. Я уже не смотрел на небо, мне было не интересно. Я уже не любовался первым дождём, не пытался услышать его, как часто любил делать это. Реальность догоняла меня. Я шёл домой один. Мне кажется, что Настя оглядывалась на меня. Я себе этого не позволял. Я мог проявить слабость в словах, поступках, но я никогда не оглядывался на девушку, как бы мне не хотелось. Говорят, что одиночество – это когда слышишь, как тикают часы, или когда в телефонной книге девяносто восемь имён, а позвонить некому. Для меня одиночество – это когда идёшь один. Я уже не с Настей. Я уже не так быстро бегу от реальности.

 
ЭПИЛОГ

  Реальность догнала меня. Совсем скоро я снова расстался с Настей.

P.S.: Бегите от реальности. Все бегите. Не стыдитесь этого. Бегите от неё, как от смерти, как от страшного вируса. Это как старость, ибо, если реальность вас догонит, вы уже никогда не станните прежними.

10 марта – 6 апреля 2008 года