О женщинах, поэзии и молотке

    ПЕРВОЕ МЕСТО
    на конкурсе абсурда и чёрного юмора «Чёрная метка» (Самиздат)

    История 4. К вопросу о лицензии.

    С какой стороны ни погляди, автобусы, эти реликты патриархальных времён, выглядели не ахти. Ну чего ожидать от восьми пар облысевших колёс, двух гусениц и трёх жестяных коробок, скреплённых резиновой, пыхтящей на поворотах, гармошкой? Забитые фанерой оконные проёмы, железные промятые борта, не закрывающиеся двери. В народе так и говорили: "проехаться на костях".
    Вот и я трясся на колдобинах грунтовки, то ли дышал, то ли закусывал пылью, елозил задницей в провалившейся трухе сиденья. Так что мне было как-то недосуг, что там творилось, на задней площадке, и кто справа, через проход, сидел - тоже не волновало. Вперёд глядел, в сизую прокуренную мглу водительской кабины. Потому как нервы все в один комок пружинками сжались. Пальцы словно под током Гальвани танец маленьких лебедей на бис, бог знает, в который раз исполняли. Чихни кто над ухом - убил бы, наверное, или сам тут же трупом лёг - от волнения.
     А всё почему? Я время про себя считал да остановки. Но главное - технологический процесс перед мысленным взором прокручивал, до мельчайштх подробностей, как чудо чудное сегодня учудил. И ещё краем уха слушал как два мужика, на сидении впереди меня, промеж себя трёп вели. Потом гляжу, один ко мне поворачивается, глазом косит:
     - Хошь, - говорит, - байку? Только вчерась рассказали.
     - Ну, - говорю мужику этому, - давай её, байку свою.
     - Короче, слушай, земеля, сюда. Пришли мы это с Марьей в суд. А там, понятно, всё сплошь бабы. Судьи, присяжные заседатели. Прокурор - баба, защитник такой же. Потом гляжу, что творится, так и в зале всё одно бабство. Выходит, я один и есть тут мужик. Ну, думаю, здесь они меня и сделают. Ан ладно, делать нечего.
     - Разведите нас, - говорю. - Да пущайте с миром. Не жить нам с ей. - И на жену свою, благоверную, киваю.
     - А что так? - спрашивают. - И чего эт вам не понравилось? Спать кто мешал, али как?
     Понятно, что бабы в хохот.
     - Не, - отвечаю. - Просто у нас несовместимость. Половая.
     - Так это, - говорят. - Ещё надобно проверить.
      И к жёнушке моей:
     - А вы, что же молчите? Согласная с ним, что ли?
     - Согласная, - говорит. - Мы с им совсем разныя. Он же мужик, а я ведь баба...
     М-дя, хохотнули мои соседи. Второй так вообще - с подвизгиванием, хлопая себя по ляжкам, по голубым с рюшечками, лампасам. И мне б тоже вроде надо: гы-гы. Только ж я, дубина, руки то из карманов вынул, чтоб на спинку переднего сиденья положить. Вынуть то вынул, однако слышу тут же следом - запах. Смолистый, сосновый. А как услышал, мне не до смеха стало. Сижу, только запах этот и чую. Потом гляжу, краем глаза, а на лацкане ещё и стружка висит. Ладно висит, пакость такая. Смахнул я её, стервочку, глаза подымаю - мужики на меня как на привидение смотрят. Смеяться перестали, смотрят. И у одного нос в красных жилках туда-сюда из стороны в сторону ходит. Потом наклоняется ко мне тот, что с анекдотом, и спрашивает шёпотом:
     - А с чего это вы, гражданин, в лице переменились? Вам может быть помочь? - и глазами одежду мою ест, точно моль толстая.
     - А ты с чего взял? - отвечаю. - Что у меня с лицом чего сделалось?
     - Так вы же позеленели весь.
     - Это у меня окрас такой, понял. Морская болезнь называется.
     Тогда этот пудель очочки сымает и совсем уже на грани слышимости вопрошает:
     - А не кажется ли вам, гражданин, что пахнет? Странно даже как-то пахнет... Древесиною-с, извините.
     - Ну как же, как же, - отвечаю и тоже шёпотом, под его, падлу, невольно подстраиваясь и улыбку из себя выдавливаю, благонадёжную, как перловая каша. - Слышу, как не слышать-то. Пахнет.
     - Вот и я говорю. Странно. - После чего через проход косится, по левое плечо. И дружок его. Да и я, грешным делом, - одним глазом, хотя и так знаю, чего косить то. Поскольку сидят там совсем даже индифферентно две серые пташки, с невыразительными, без косметики, мордашками. Сидят и, за неимением окон, вдоль салона, над головами редких пассажиров, в пустоту смотрят.
     Однако, что ж из того, что невзрачные и глазёнками в никуда? А может они только для виду? Может ушки у них на самой что ни на есть подготовленной макушке? А уж носы-то, носы... Видали мы таких, индифферентных! Микрофоны из-под юбки веером, глазная сетчатка видеочипами утыкана, а вместо среднего пальца имплант с шокером и перцовкой газовой. Так что ежели такая fuck покажет, мало не покажется. Девчатка она первейший враг мужику. Потому и не пялился, а то заметят, не понравится чё, цепляться начнут, морды бить. А если - по карманам?..
     "Мама моя! - подумалось, и стал я мокрым, как кошка после бритья. - Ежели до шмона дойдёт тут-то мне и крышка с бордюром".
     От чего счастье и без того малое вовсе развеялось. Как пороховой дым после корабельного залпа, когда видишь, что твой напарник, ставши вдруг как голландский сыр, начинает тонуть, а к тебе на палубу, очень даже здоровые и невредимые, лезут под крики "На абордаж" какие-то несимпатичные и закопченные рыла...
     Здесь мысли прервались. На перекрёстке Клары Цеткин и Шарлотты Корде автобус тормозит, лязгая задними траками, шипит стравленный из котла пар, и в салон подымаются трое: оштукатуренные, завитые с ногами до-под мышек. Глазами - зырк на меня. Я, естественно, место уступаю, на мужиков не гляжу, сам в сторонку с запахом со своим и морду вбок, от греха. Одна, что поменьше, блондинка крашеная, вся в серьгах и в кольцах, сразу садится, к ней на коленки - другая, дылда чернявая, а третья о спинку облокачивается, когти свои, синим покрашенные, выпускает. Лицо что у лошади, и зубы под стать - жёлтые, прокуренные, и на заячий манер два передних вперёд выступают. Пепельница, одним словом.
     По виду непростые. То ли у их китайская "пароварка" поломалася, то ли из-за двух-трёх остановок решили не париться в "служебке", но что весь салон затылками напрягся, это точно. Соседи мои бывшие скукожились и совсем за спинками кресел невидными стали. А троица мужиков не замечает, когнитивный диссонанс игнорирует, знай, лялякают своё, наболевшее.
     - Какой ко;шмар! На улицу не выйти. Вдруг где-нибудь этот дурак. К нему как к человеку, а он тебя - молотком, бац. С-скотина!
     - Ой, ребята! А гутарят, он жуть как симпатичный. И всё при ём.
     - Козёл он.
     - Не, правда. Разве бы девчатка подошла к облезлому? Да ещё и разговаривать...
     - Да враки всё. Он потому и бъёт, что козёл. Не может давно... И вонючий, наверное.
     - А я б всё-равно отдалась. Он же зверь! Сколько злости-то. Вот молоток-то выбить, а это просто, и он бы тогда душить стал. Говорю, верняк, начал бы. Вот тогда я бы и отдалась... Его же прижать как след, к себе! Ни один мужик не устоит. Я про себя знаю.
     - А... все они - бабы. Только покажи - и бегут. А ещё возмущались было: мы - мужчины, то да сё... Не. Мужики всё одно мужики. Все мужики - дуры!
     - Это точно.
     И вот слушаю о чём они промеж себя базар ведут, и чувствую - ладони взмокли, так что за поручень держаться невмоготу. Маньяк их волнует! По башке мадамочек бьет! А чем он дур этих, куриц ощипанных, дубасит? Потяжелело в ноге от таких мыслей кило на три-четыре. Нет, я конечно всё путём, к ляжке его привязал бельевой резинкой, аж на три раза, узлов навязал. И не очень-то заметно, разве что кто сбоку посмотрит. Хотя ну и посмотрит? Чё увидит? Оттопыривается, да. Мало ли? Может эрекция у меня непреходящая, врождённая, с малолетства. Однако же руку от поручня отлепляю, в карман сую, чтобы попридержать, на всякий, сами знаете, случай.
     И тут автобус встряхивает на очередной колдобине пинком, да так, что следом, из штанины, как по дешёвому сценарию, вываливается-таки треклятый молоток. На ногу. Аккурат по большому пальцу, скотина железная.
     Только болевой сигнал в мозг упал, как чернявая пальцем в меня ткнёт и на весь автобус:
     - Во-о-о-о-т ОН!!!
     Ну, мелькнуло перед глазами, типо каблук-кулак-коленная чашечка-не знаю что, и оклемался я уже на цементном полу. В нос шибало прокисшей дрянью, в желудке сосало, а голова гудела как трансформаторная будка перед грозой. Поднял руку, потрогал затылок, а у меня там яйцо варёное проросло - здоровенная такая бульба.
     Повёл глазами - помещение ничего себе, приличное, по крайней мере, не морг. Четыре шершавых цементных стены, в одной дырка под потолком с решёткой, в другой - железная дверь, опять же с дыркой, что два моих кулака, и тоже с решёткой. Деревянный топчан и опрокинутая алюминиевая кружка у ног.
     Опёрся я рукою о стену, поднял зад, опустил на топчан и вижу на стене надпись, процарапал кто-то: "До коли это будет продолжаться?" И здесь же, прямо под ней, приписано: "До пети". М-да. Юмор - последнее, что может привести в чувство и заставить вынуть солому изо рта и подумать. Впрочем, думать особенно было не о чем. Обделался я, вот и весь основной вопрос философии. Молоток в руках дилетанта. Труд сделал из человека заключённого...
     Тут в замке повернулся ключ, дверь отворилась. Гляжу, входит давешняя блондинка, та крашеная, в серьгах и в кольцах. Теперь вся в сером, подтянутая, холёная, глаза точно две дырки из ружжа. Подходит, прямая как палка, ноздри раздувает. Ну, думаю, врежет мне сейчас, что в следующий раз очнусь в другом заведении. А она и говорит:
     - Ты чего же, подлец, нюх совсем потерял?
     Так я ей в ответ, думаю всё одно, харкать, отвечаю:
     - Никак нет. Воняет-с.
     Ну врезала она мне, понятное дело. Сижу, звёзды считаю. А она схватила меня рукой, манипулятором своим, за ворот рубашки и ласково так, лицо в лицо:
     - Слушай, животное, будешь копытом бить, рога пообломаем.
     Я ей опять:
     - Никак не можно. Рогов не имеем. Не женат-с.
     - Встать.
     Поднялся, смотрю, побелела. Потом улыбнулась, ласково так, как медвежий капкан:
     - Твоё счастье, мерзавец ты отменный, а так бы...
     Не договорила. Стоит, физиономию мою изучает, потом взгляд опустила - с головы до ног просканировала, а у самой улыбочка играет, только глаза всё одно мёртвые. Смотрю я в эти глаза и ни чёрта не вижу. Ни отражения, ни проблеску. Не человек, а lupus mechanicus. Одно слово, Веда. Ведьма, значит.
     Так она меня обсмотрела, как экспонат в витрине, повернулась и пошла: нога - от бедра и ягодицы в такт влево-вправо. Так вот и вышла. А я на неё глядучи, вспомнил, как однажды отец сказал: "Я рад за тебя, сынок, ты созрел как мужчина - можешь отказаться от женщины"..
     Слышу, идёт по коридору ещё кто-то, к камере подходит. Входит деваха, около тридцати. Обычная, волосы на голове в узел собраны и одежда деловая, строгая: сорочка белая, галстук, костюм из английской джерси, косметики самый минимум - джентльментский набор. Короче, всё при ней. Вошла, посмотрела, прищурилась. Смотрю, ресницы дрогнули. С чего бы это, думаю. А она посторонилась, потому как входят следом двое в серых коротких юбках, стол в помещение тащут. Поставили под окном, скосились на меня и вышли, потом одна вернулась - стул донесла; и дверь затворили, но замком не щёлкнули. Боятся. Как бы чего не отчебучил...
     Деваха моя из кейса бумаги вынула, на столе раскладывает:
     - А вы садитесь, Емельян, не стойте. Говорить с вами будем. У нас к вам вопросы имеются.
     Сел я и говорю:
     - Вы сами-то кто будете?
     - Дознаватель-прокурор, - говорит и улыбается. И смотрю, улыбка-то у неё хорошая, человеческая. Однако же прокурор. Это тебе не адвокат. Она хоть и улыбается, а уже в уме приговор формулирует, все точки над i расставляет.
     - Вам сколько лет? - спрашивает.
     - Мне тридцать четыре, - отвечаю. - Только зачем вы, девушка, время на мелочах тратите? Вы человек государственный, так что инфу с leave-card уже считали, - и по темечку указательным постукиваю, где хитрый "камушек", - бухгалтерия и вся моя нехитрая биография с трудовым стажем - зашиты.
     Посмотрела она на меня:
     - Разумеется, - говорит, - Только, во-первых, нам виднее. Традиции, знаете ли. Во-вторых, соблюдайте формальности. Мы с вами не в бане. В третьих, ответьте-ка мне на вопрос. Почему у вас отсутствует "Удалённый доступ"? Соответственно нет трёх последних приложений: "Помощь Бога", "Покаяние" и "Наказание". Я как дура, пытаюсь на вас по-доброму подействовать, взываю через wi-fi к базовым ценностям, а у вас и консоль не прошита. Вы ещё и злостный собственник, от Большого ока бегаете...
     - Я агностик.
     - А если бы там была функция - "Помощь друга"? Вы бы ответили - мизантроп?
     - В точку, - и большой палец показываю. - Тринадцать часов батрачить, - продолжаю. - Не сахар. При шестидневной рабочей неделе. Поесть некогда, а вы мне, девушка, про гаджеты.
     - Гражданин прокурор.
     Смотрю, щёчки у неё покраснели, но глаза не отводит, глядит мне в зрачки, и не сверлит, а просто так, и молчит. Поиграли мы с ней в молчанку, я и говорю:
     - Ладно, гражданин прокурор, задавайте ваши вопросы.
     - У вас странное имя: Емельян. Почему? - открывает у кейса боковину и на экран смотрит, чего там записано.
     - Батюшке так было угодно. А что? Завидно?
     - Нет. Противно. Придётся сменить.
     - Это с какой стати?
     - А с такой, что не положено имён иметь, которые бы на ваше прошлое намекали, на принадлежность вашу национальную. По предложению Фонда Сороса. Оч-чень дельное предложение, надо сказать.
     - В курсях, - говорю. - Что же, давайте я Синей бородой стану.
     Ещё раз глянула через стол, губки поджала:
     - Бородой? Это такой лубковый ужас на подбородке?
     - Вообще-то это имя. Нарицательное.
     - Так. Умным хотите быть? В наше время это ни к чему. Не забывайте, у нас государство хотя и маленькое, но гордое. Не Лихтенштейн конечно - Уралмаш, но Европа не забывает. Кормит, поит, одевает. В кредит. За исполнительность. Вот зачем французу или англичанину ваш ум? Или итальянцу? А нам, труженицам, пчёлкам? Во! Нам своего хватает, - и снова в свой кейс уставилась. - Емельян, значит? - и она поиграла именем на языке, поцокола им и, поморщившись и мотнув головой, предложила: - Давайте я вас по-привычнее называть стану. Например... Нёма, Наум! Вы конечно на него совсем не похожи, габитус не тот. Но ничего. Пообвыкните, попритрётесь. Глядишь, а там и образом, и подобием станете. Ну как?
     - Да нет, - попридержав паузу, отвечаю. - Наум как-то не идёт. Я лучше на ум цифири оставлять буду. Давайте по-нашему, по-простецки - Емеля.
     Хмыкнула она, локоть на стол поставила, облокотилась щекою и по-хозяйски так, примеряясь, смерила глазами:
     - Почему не женат?
     - Зачем?
     - Затем, что статья Конституции восемнадцать дробь пять, пункт А: уклонение мужчины от гражданской обязанности перед женщиной уголовно наказуемо. От трёх до девяти. Принудительных.
     - Перед которой женщиной? - спрашиваю.
     - Тебе что, предложения никто не делал, красавчик?
     - Сколько раз. Только я не согласился.
     - При чем тут согласие. Они не получили адекватного секса?
     Чувствую, начинаю потеть:
     - Да при чём тут секс, гражданин прокурор?
     Тут прокурор глазки распахивает и удивлённо так:
     - А в чём?
     - А вы как полагаете? - спрашиваю.
     - Я так полагаю, что ты, Емеля, демонстрируешь собою образчик туземного образа поведения. Лень и непроходимая тупость вкупе с прирождённой ненавистью ко всему непохожему на вас. Вы же неандертальцы. Как вам можно доверить создание полноценной ячейки общества.
     - Полноценной, извините, в чём?
     - Ну,.. даже странно. В умении продавать и покупать, делать деньги. Мужчина как-никак обязан работать, приносить прибыль. Доставлять женщине удовольствие, ублажать её прихотям, капризам. Дарить ей чудо. Ведь не станете оспаривать тот факт, что всё искусство в мире о нас и для нас, о женщинах. Живопись, музыка. Это прописная истина.
     - Чудо? Ну тогда - княгиня Ольга и её голуби мира, ага.
     - В каком смысле?
     - Явила чудо - сожгла город вместе с жителями. И за то, о чудо, стала святой.
     - У вас что, Емеля, хорошая память или книжки читаете?
     - Куда мне, - я развёл руками. - Однажды один чудак сказал: "Мели, Емеля, твоя неделя"..
     - Ты куда клонишь, умник?
     - А вы нас - к чему?
     - У женщин, знаете ли, свои секреты, - веско сказала гражданин прокурор.
     Возразить на это было нечего. Но я попробовал:
     - Может стихи желаете послушать? Я могу.
     - Эти бла-бла?
     Со стихами понятно. Не любит дамочка стихов. Любит она своё общественное устройство и принципы в нём заложенные. А принципы в них таковы: хочешь жить - будь как все. Ассенизатором, чтоб меньше гадил. Воином-защитником, ежели кулаки чешутся, чтоб значит поменьше потом чесались. Писателем, чтобы поближе с жизнью познакомиться, чтоб тошно от неё стало - сначала тебе, а от тебя и горе-читателям. Водилой, лишь бы в дальние края не тянуло, чтобы от одного слова "романтика" вытошниться хотелось. Разумеется, врачом, это чтобы болел поменьше, чтобы кашлять не хотелось, чихать и при одной мысли об этом - волосы дыбом становились. Учителем, если язык чешется, языкочесателем-словоблудом, для того чтобы потом ученики же камнями закидали. А чтобы иметь право умереть - отработать в морге и на кладбище, чтобы прочувствовать, как трудно умирать, и чего это стоит. Не хочешь быть винтиком? Хорошо - закручивайся гайкой, пока резьба не полетела...
     - Ладно, мы отвлеклись, - решительно, как обрезала, сказала дамочка и каким-то неуловимым жестом, только прикоснувшись к затылку, распустила волосы по плечам. Картина, спору нет, эффектная - волна рыжих волос, как девятый вал в момент приводнения. Но меня это несколько насторожило, и я сказал:
     - Нет, почему же, мы очень близко к теме, уверяю.
     - И прекрасно! - потирая ладони, она встала из кресла. Пуговка на её блузке отскочила, а второй, та что пониже, гражданин прокурор помогла сама, невзначай коснувшись её блеснувшим коготком. Взявшись розовыми пальчиками за узел и двинув шеей, она сдвинула галстук в сторону и так, оперевшись рукой в столешницу, изогнув талию и с вызовом выставив налитую, с выступающими под рубашкой сосками, грудь, посмотрела в упор - как пригвоздила к стулу. И я прикусил язык.
     - Ну? - сказала гражданин прокурор, не услышав ни звука, и грозно сдвигая брови домиком.
     - Чего - ну? - прикинулся я.
     - Ты хочешь, чтоб вкатили на полную катушку? Я могу.
     - А чего я, собственно, такого сделал? - спросил я набравшись-таки духу.
     - Так, - сказала моя красавица и словно воздух из неё спустили: глаза потухли, все прелести как-то поубавились в размерах. Села и точно плюнула в мою сторону:
     - Свинья. Урод. Ублюдок. Точно - Емеля.
     Гражданин прокурор уставила на меня пустые глаза и бесцветным голосом спросила.
     - А теперь ответь на основной вопрос: почему ты их убивал?
     - Кого? - совершенно искренне удивился я.
     - Только не строй из себя идиота. У тебя отобрали молоток. Твой молоток?
     - Мой.
     - Девушек, которых находили в парках, в лесополосах, убивали молотком. Зачем ты это делал, кретин? Не насиловал, не грабил... Ты просто бил их по голове. Словно... Словно какую-нибудь скотину.
     Я смотрел на неё раскрыв рот.
     - У тебя есть все данные. Глаза, лицо, фигура. Зачем их убивал? Ведь можно было вначале заняться любовью, а уж потом глушить по голове, чёрт бы тебя побрал! В конце концов, мог приобрести лицензию. Справки, подписи. И на законных правах... А ты? Самоучка-любитель...
     Гражданин прокурор, заглядывая то в мои округлившиеся глаза, то в разинутый рот; на почве фактов, ущемлённой женской слабости и неудовлетворённого любопытства стала разогревать себя до белого каления. Делая это быстрее, нежели я вникал.
     - Говорят, ты им даже читал стихи. Читал?! Признавайся! Хотя ты и так уже... Чего им деклалировал? Чем мозги пудрил? Ты даже придумал табличку свою дурацкую и булавкой её, на видное место прикалывал, чтобы заметней, чтоб сразу в глаза бросалось, мол, здесь был Вася... На самом деле там другое было написано. Из пяти букв. А какая же она "из пяти букв"?.. Что естественно, то извините, не безобразно. Нормальные, здоровые, незакомплексованные девчатки. Желающие обычного... Зачем же слово такое писать? Ты, инструметарий! Покуситься на святое! Замахнуться на ЛЮБОВЬ! На то, что отличает человека от скотины.
     Последняя задвижка в мозгу с лязгом встала на место, расставляя мысли по ранжиру. Я сглотнул, отводя от себя нечистого в том образе, в котором не хотел бы его видеть и закрыл рот. После чего спросил:
     - Гражданин прокурор, вы читали "Ромео и Джульетту"?
     - Чего?
     - Понятно. Это милая история о двух влюблённых, почти детях, которые так сильно любят, что не могут друг без друга жить. Но им мешают. Их взрослые родственники, их дядья и тётки, люди здравомыслящие, полагают, что это неправильно. И потом взаимная вражда двух семей. Ну подумайте сами, гражданин прокурор. Взрослые умерщвляют друг дружку из серьёзных родовых побуждений, а тут эти дети... Какая любовь? Доходит до того, что молодой человек, этот почти ребёнок, Ромео, убивает брата своей возлюбленной...
     - И что из того? Видать за дело. Из-за женщины? Понятно, логично. Только при чём тут... Ты же молотком. По голове. Молодых, обаятельных... Которые желали-то всего - любви. По закону. При чём тут Ромео?
     - А знаете, гражданин прокурор, эта девушка, тоже молодая и наверное обаятельная, покончила с собой. Да-да. Когда увидела, что её возлюбленный лежит бездыханный. Она не смогла без него жить.
     - А вот этого я не понимаю. Мужские выдумки. Кто, говоришь, автор?
     - Каменщик Бэкон.
     - Вот и я про то. Чушь! Тем более - каменщик! Вы, мужчины, горазды на всякие выдумки. Потом они становится историей, и все начинают утверждать, будто это нормально. Что это и есть настоящее... Женщина не в состоянии покончить с собой вследствие неудовлетворённости. Не может один, это не повод - найдутся другие.
     - Да, конечно, гражданин прокурор.
     - Ты что же хочешь сказать, Емеля?.. Импотент?
     - Нет, конечно я бываю невозможный, но не до такой степени.
     - Опять шуточки-прибауточки, скоморох гороховый...
     - Шутки шутить - воду мутить. А если короче, секс тут ни при чём. Если хотите, могу сразу сказать, чего мне недоставало: любви и ребёнка.
     Гражданин прокурор вспыхнула до корней волос, личико её дёрнулось. Она стукнула кулачком по столу и с бешенством воззрилась на меня:
     - Да как вы смеете?! Такую мерзость, гадость... Как вы умеете всё портить, мужланы! Вас даже мужчиной трудно назвать. Мужик, лапотник. Неудивительно, что вами пренебрегали. С такими варварскими мыслями... Неудивительно. Теперь я вижу, что вы действительно маньяк. Двадцать лет ни одна женщина не рожает! Хвала Ювеналу! И это счастье! За столько лет она наконец-то получила долгожданную свободу. Сколько веков притеснений, грязи, издевательств. И ты, абориген, говоришь мне такое?
     Гражданин прокурор вскочила, глаза её метали молнии. Губы скривила презрительная, уничижительная улыбка:
     - Кто ты такой? Посмотри на себя. Быдло. Тебе не понять чистое, прекрасное, светлое. Нужно втоптать это в грязь, в кровь. Тебе нужны пот и слёзы. Женские слёзы, дикарь, женские. Легко говорить - рожать. А сам пробовал? Только и можешь что рассуждать. Поэзия... Кстати чья? Пушкин, Лермонтов, Есенин? Там там разжигание национальной и растление, если что. А любовь... Это всё мужская ложь! Вы придумали её и заставили поверить в неё всех остальных. Но время идёт. И время всё расставляет по местам. И теперь мы видим, кто есть кто. Каждому по заслугам. Вам чистить хлев, а нам пастись на лугах. Никогда! Слышите? Никогда женщина не допустит этого. Не бывать. Нет! Ну, теперь-то мы тебе кнопку вставим. Красную. Заслужил. Удалённый доступ. Для соседа, для друга... Бог в помощь. Чтобы ни влево, ни вправо. Не захотел пряник? Охрана! Охрана!!! Да где вы, чёрт побери?! Два года отработки в публичном доме. Пускай послужит на благо обществу. Обществу нужны примеры? Оно их получит. Так, через час в наручниках доставить ЭТОГО в мой кабинет. И не забудьте плётку и сапоги. И ошейник. А пока уведите. Видеть его не могу.
     И где-то взвыл придавленный кот, дверь распахнулась, и застучали, зацокали по полу каблучки. Замелькали-зашелестели серые суконные юбки. В воздухе запахло дорогими французскими духами и потом. Кто-то с ходу двинул коленом в пах, кто-то - по почкам. Я упал и увидел над собой прекрасные женские ножки, и их было во множестве. И я харкал-таки кровью, и смеялся, до икотного хохота - навзрыд.
     Ведь я ж хотел себе на кухню табурет. Деревянный. Своими руками: молоточком, пилочкой, гвоздиками. Чтоб мозоли, чтоб пот. Без уплаты еженедельно обновляемой лицензии в размере моего ежеквартального жалованья. Против Закона о труде, против авторских прав. А они, пацанки, решили, что это я. Что я маньяк, мужлан, сволочь поэтическая. Вышло, что я не я. Не я был тот, кто по вечерам заводил с девчушкой задушевный разговор; не тот кто говорил о любви, о вечерней заре, взывая к чистому, светлому; не тот, кого обзывали бревном, козлом и пытались тащить в кусты для разрешения извечного вопроса об отличии мужчины и женщины.
     Не будет мне пожизненного бойкота мебельной гильдии. Не взыщут с меня штраф отъёмом квартиры и пяти лет отработки манекеном в салоне нижнего женского белья.
     Кто-нибудь? Боже, Интернет, мать Тереза, сделайте чудо! Явите мне молоток!

    05/1995  06/05/2009