Поезд в Белоруссию

                Не бей меня мама малатком жылезным по галаве,
                патаму что хватит уже……
                Цитата с Интернет форума


     В дверь постучали, я открыл. Несколько человек, которых я где-то видел, сказали, что сегодня у меня день рождения и, что я когда-то имел неосторожность всех их пригласить. Люди смело вошли в комнату и поставили на стол огромный торт, на котором было триста свечей.
     Пока человек, представившийся как Ге, зажигал это паникадило, я успел заварить отменный лапландский чай с пометом дикой норвежской серны. Чай обладал отличными вкусовыми качествами и некто плотный с ассирийской черной бородой, позже представившийся мне как Фе, отвесил по этому поводу несколько комплиментов. Привычным движением руки я поймал их на лету и автоматически добавил в заварной чайник. Следующая порция чая благородно горчила.
     Торт был сдобрен оживленными беседами о четках Кортасара, стремени Ницше и  физике Шипова. Примерно через три четверти часа от торта остались крупные крошки и недолгое бисквитное послевкусие. На дне своей тарелки я обнаружил завернутые в вощеную бумагу с иероглифами три билета в Белоруссию в вагоне класса люкс.
     Поезд уходил ровно через два часа тринадцать минут от Белорусского вокзала, рядом с которым и находилась моя звукоизолированная квартира. Чемоданы по старой привычке у меня были всегда уложены и перевязаны ремнями из крокодильей кожи. Гости помогли мне только упаковать старый громоздкий телескоп, с которым я никогда не расставался. Его обернули в шелковую ткань с коротконогими цаплями. Телескоп мне достался в подарок от прабабки, которая умела с его помощью предсказывать будущее по родинкам на спине.

                ***

     Перрон встретил запахом креозота, полным отсутствием людей и неожиданным светом факелов. Непонятно каким образом, но Фе успел оказаться впереди всех. Он встретил нас у перрона, угостив каждого своей фирменной марципановой улыбкой. На нем теперь красовалась расшитая золотыми галунами бордовая форма, а голову украшала широкополая шляпа, с прикрепленным по ее центру значком с которого всем подмигивал довольный Юрий Гагарин.
      Вместе с Фе к нам подошла престарелая дама, в которой я с трудом узнал ЕС, она была в облегающем черном вечернем платье и шляпке с вуалью. ЕС гротескно курила, дым от ее сигареты был настолько густым, что я прочитал в нем слова:
      - Механизмы поезда проверены и смазаны, рельсы в порядке, самовар вскипел.
     Мои протянутые билеты, она, не проверив, быстро сунула в пламя факела. Когда догорел последний клочок бумаги, дама властным движением руки указала на дверь вагона.
Думаю, что теперь следует уделить несколько слов описанию самого поезда. Как оказалось, он состоял из трех длинных вагонов и неизвестно откуда взявшегося доисторического паровоза, который извергал в окружающее пространство плотные клубы пара и дыма. Три билета из съеденного торта оказались билетами на все три спальных вагона. В них уже разместились люди называющие себя моими друзьями и близкими. Поезд ждал лишь меня.
     Я вошел в вагон, и он показался мне курительным салоном пещеры Алладина. Восточный экспресс, знакомый по описанию Агаты Кристи не сдвинулся бы и с места от зависти, если бы он узнал о существовании этого белорусского аналога. Невзрачная внешность вагона с лихвой окупалась внутренним убранством. Пол и стены были украшены коврами и шкурами, сидения и столы были выполнены мастерски из красного дерева и обиты мягкой кожей. Кое-где на стенах висели репродукции Джона Вотерхауса и оружие, украшенное чеканкой и золотой арабской вязью. Мне было бы очень больно обнаружить на оружии надпись «made in China», поэтому я не стал рассматривать его более пристально.
     Удостоверившись, что все пассажиры расселись по своим местам, Фе сказал:
     - Поехали!!! - и махнул рукой.
     - Ну что ж, - сказал я, - на все воля Аллаха, Аминь!
     Механизмы поезда вздрогнули и пробудили ото сна сердце железного ископаемого. Когда экспресс тронулся, я почувствовал себя крошечным Ионой во чреве гигантского кита. За окнами медленно проплыли догорающие факелы Белорусского вокзала. Экспресс звучно набрал в свои стальные легкие как можно больше воздуха и нырнул в непроглядные глубины ночи. Эта глубина была настолько мощной, что на всем протяжении пути за окном не проплыло ни одного мало-мальски заметного намека на свет фонаря.

                ***

      Купе, которое полагалось мне, больше походило на раковину океанского моллюска, чем, на что бы то ни было иное. Сам моллюск, по видимости, еще не покинул этого убежища, а спрятался в одном из закоулков витиеватой комнаты-раковины. Чувствовалось его незримое присутствие. Ламп не было, все купе было подсвечено мягким светом, струившимся из стен. Кресло, стол, книжный шкаф обтекаемо выступали из монолита комнаты, на месте окна оказался морской иллюминатор, через который можно было легко зачерпнуть густые чернила ночи.
      Играла тихая музыка, хотелось грустить и курить. Курить толком я так до сих пор и не научился, поэтому оставалось только грустить. Грустить без табачного дыма оказалось довольно скучным занятием, поэтому я отправился навестить своих попутчиков. Первым делом я решил зайти в купе к Фэ.
      В отличие от моего, его купе не отличалось дизайнерскими изысками, оно более всего походило на обычную советскую хрущевку, без каких-либо излишеств нового века. Посреди тесного помещения стояла ванна, в которой и возлежал грузный Фе. Из-под обильного слоя  пены возвышались, как острова скалисто-лесистого архипелага, его бородатая голова и массивные волосатые руки. Добавляла экзотики к окружающему пейзажу, игуана, которая с довольным видом показывала мне раздвоенный язык с люстры.
      Как выяснилось из короткой беседы, мой товарищ бился над очередной определенностью тысячелетий. В этот раз он хотел уличить самого Архимеда в жульничестве. Для этих целей Фэ использовал бронзовый бюст Брежнева, который методично, то опускался им при помощи системы лебедки и блоков, то снова поднимался из ванны. При этом все действия происходили под музыку застойных советских композиторов.
      После каждого из погружений товарищ бил по бронзовой голове Брежнева молотком со встроенным динамометром, а затем что-то измерял на ней штангенциркулем. Процедура повторялась снова и снова. В блокноте Фе строились бесконечные ряды однообразных цифр и пометок.
      Поддержать беседу с ним мне и не удалось. Все его слова лились таким же монотонным потоком, как и цифры в блокноте. Хотелось поскорее сбежать отсюда. Зевая, я раскланялся с Фе.
      Однако, он не преминул сообщить, что товарищи из латинской Америки, едущие в соседнем купе, сущие аццкие дьяволы - заставляют всех пить и курить. Для меня это оказалось куда заманчивее, чем оставаться в тесной комнате с Фе, покушавшимся на сохранность моих мозгов. Поэтому я галантно раскланялся и пулей выскользнул в коридор.

                ***

      Конечно же, после такой PR-акции со стороны Фе, мой путь лежал в соседнее латиноамериканское купе. Его салон был ужасно прокурен. Там, развалившись в удобных кожаных креслах, меня давно поджидали трое старых приятелей: Чегевара, Маркес и Борхес.  Все были в военной форме, на ремне у каждого висел маузер в кожаной кобуре. Чегевара как всегда был великолепен в своем черном берете с перевернутой двумя лучами кверху звездой. Друзья были навеселе и сразу же без лишних слов, отправили меня за новой бутылкой кальвадоса. Как сказал Маркес, - это излюбленный напиток старика Хэма, тот пригубил его перед своим последним выстрелом, а нам всем нужно было достойно почтить его славную память.
      В поисках бара я попал в купе к ЕС. Вокруг нее сидело пять или шесть молоденьких девушек. Иногда какая-нибудь из них вдруг ни с того ни с сего теряла вес и начинала медленно подниматься в воздух незаметно для нее самой. Она и подумать не могла о том, что ей в этот самый миг открывалась иллюзорность окружающих декораций.
ЕС замечала происходящее, хмурила лоб, и целясь, прищуривала правый глаз. Затем резким движением выхватывала из-за спины сачок для ловли бабочек и ловила вспорхнувшую над благородным собранием молодую особу. При этом сама пойманная девчушка вместе с остальными тут же заливалась тонким прерывистым хихиканьем.
      Когда я зашел к ним в купе, ЕС только что поймала сачком стриженную под мальчика красивую девочку с пухлыми губами. Та истерично забилась, но отхлебнув пару глотков чая, тут же примолкла.
      Я изложил проводнице свою просьбу. Она затянулась сигаретой и выдохнула в мою сторону облако плотного дыма. Неожиданно для себя я обнаружил в своей руке запечатанную бутылку «JACK DANIELS» 1962 года. Вот так мне пришлось вернуться в уголок испаноговорящего социализма с буржуазным алкогольным напитком.
     Когда Борхес внезапно увидел в моей руке бутылку американского виски, он воскликнул: «Карамба!», и побагровел. Чегевара молча потянулся к кобуре пистолета. Чтобы как-то направить ситуацию в мирное русло мрачноватый Маркес громко запел Марсельезу и на всякий случай полоснул в открытое окно из пулемета. Но вскоре латиноамериканский гнев сменился на испанское добродушие. Уже через полчаса мы все слезливо распевали «Очи черные», а пустая бутылка американского Джека тихонько посмеивалась над нами в углу.
     Отдав дань уважения почетным гостям, я почувствовал: что и отсюда пора уходить, тем более что от выпитого меня изрядно развезло. Сразу за дверями я неожиданно наткнулся на лестницу, ведущую на верхнюю открытую палубу. Белорусский экспресс не переставал удивлять меня!! На огороженной крыше рядами стояли деревянные лавки. Подсвеченная готическими фонарями палуба периодически заволакивалась клубами паровозного пара и дыма, но густой боковой ветер тут же относил смог далеко в ночь.

                ***

     Друзья из-за Атлантики туго набили мой фамильный портсигар настоящими кубинскими сигарами. Подлинность каждой удостоверяла приклеенная к ней маленькая фотография Фиделя Кастро с его же автографом. Мне показалось, что настало самое время насладиться табаком, скрученным на мускусном бедре мулатки, обожающей Христа и Фиделя.
      Я закурил сигару и погрузился в созерцание того, как ее дым стал превращался в осторожного серебристого дракона. Вкус табака был действительно превосходным. Дракон медленно обрисовывался из дыма. И когда я уже был готов спросить серебристого гостя о тайнах мироздания, тут ни с того ни с сего раздалась дребезжащая музыка, и из темноты ночи появился мой закадычный приятель Ге. От такой неожиданности ящер померк и боязливо спрятался в клубы паровозного дыма.
     Ге как всегда опоздал, и экспресс ушел без него. Но товарищу это обстоятельство не помешало появиться, из далекого Ниоткуда. Все дело в том, что ему удалось раздобыть пилотный экземпляр книжки Стивена Хокинга «Теория Червоточин. Практическое руководство по путешествиям сквозь пространство». Возможно, секрет его неожиданных перемещений заключался не замолкающем ни на миг приемнике, настроенном на радиостанцию «Шасон». И вполне возможно, что кольчатые черви именно этой радиостанции прокладывали сквозь пространство эфира свои затейливые ходы для него.
     Мне нужно было поскорее отвязаться от Ге и его зомбомузыки. Я сообщил ему, что направляюсь в купе к Ше. Между ними существовала давняя вражда, поэтому Ге презрительно фыркнул в ответ. Из его карманного радиоприемника тут же картаво  задребезжало:

У ней такая маленькая грудь,
А губы, губы алые как маки.
Уходит капитан в далекий путь
И любит девушку из Нагасаки.

     Закадычный приятель, пританцовывая, удалился в поисках новой жертвы.

                ***

      Я осторожно постучался и вошел к Ше. В его купе определенно творилось что-то странное. Он развалился и полулежал, на чем-то похожем по структуре на хлипкий туман. Лицо товарища выражало крайнюю степень отрешенности и пофигизма. Он находился в обществе двух нагих нимф. Та, что была миниатюрнее, держала в руках саксофон, а ртом безрезультатно рыскала по его ширинке в надежде найти там что-нибудь достойное. Другая, высокая с солидным бюстом, обвила шею Ше, и своими ласками пыталась привлечь его внимание к своей персоне – фигура странного пассажира периодически медленно меркла и превращалась в туман, затем снова обретала твердую форму, которая была как всегда довольна собой. Я не посмел мешать Ше и его тантрическому соитию с музой Регги и Современной Поэзии, поэтому осторожно удалился.
      Посетив еще с десяток странных персонажей второго плана и три с половиной десятка не менее странных персонажей третьего плана, я совсем выдохся, а если быть точнее - устал. Бесконечные коридоры, затяжные причудливые беседы вконец утомили меня, высосали мою жизненную энергию и зашвырнули обратно в раковину к моллюску. Я выключил приглушенный свет и лег на кровать. Моллюск дремавший в неизведанном углу комнаты еле слышно оживился. Он тихо подполз и накрыл меня своим теплым мягким телом как одеялом. Я погрузился в глубокий сон.

                ***

     Поезд резко остановился, долгая песня его колес сошла на легкое нет. Я встал и, посмотрел на себя в зеркало - отражение было размытым, по зеркалу как по воде пробегала рябь. Хмыкнув под нос, я направился к выходу. Коридор был залит ярким солнечным светом. Фотографический глаз, отметил бы про себя, что картинка явно пересвечена. Экспресс больше не казался загадкой, долгая ночь приоткрыла мне все его секреты. Двери купе были открыты настежь, лишь купе латиноамериканцев было затворено, оттуда раздавался благородный мужской храп. Амигосы ехали дальше, их остановка, по моим подсчетам, была следующей.
      Я подошел к двери вагона – она автоматически открылась настежь. Волна жаркого воздуха обдала меня. Я взглянул в проем и обомлел. Там, вопреки всем ожиданиям, не было и намека ни на перрон, ни на вокзал вообще. Вместо перрона с его привычной суетой передо мной оказалось… цветущее поле гречихи, за которым простиралось, насколько хватало глаз, лазурное море.
      Только представьте себе, белорусский экспресс привез меня на берег океана, бесконечного океана!! Здесь у меня наконец-таки появится время, чтобы научиться усмирять бури и ходить по воде. Я ведь очень-очень давно хотел научиться этим двум простым вещам. Обещаю, что как только я овладею этим искусством, то сразу вернусь к вам. Стану личным инструктором по водохождению и буреусмирению. Однако люди скорее поверят в известие о моей гибели, нежели в то, что я наконец-таки нашел себе занятие по плечу. Не верьте им, я собираюсь в скором времени вернуться  и порадовать вас своими новыми успехами.

28.09.09