Поезд за горизонт. Не смотри вниз

Мы в очередной раз встретились после насильнонавсегда.
Сумерки, как говорится, сгущались. Нам тоже стало всё фиолетово. Мы выбрели на пустыри, плотно занесённые снегом. Кое-где выбивались редкие высокие колоски, как жёсткие волоски сквозь шапку грубой вязки.
Женя везде меня пропускает вперёд, я иду впереди по узенькой тропинке и говорю, не оборачиваясь:

- Я тебе снилась?
- Да.
[я это знаю]
- Лучше или хуже, чем в жизни?
- Во сне люди не похожи, и надо прикладывать усилия, чтоб следить, не превратился бы человек в другого.
Рассказываю ей свой последний сон, как беседую в уличной толпе, окружённая вниманием, улыбаюсь натянуто, глазами ищу Женю сквозь эту тупую толпу, не нахожу, и во сне удивляюсь тому, что в моём сне впервые нет Жени. И тут вижу, как она пробирается сквозь толпу, глядя мне в глаза, то и дело теряясь. Не вижу. Вижу. Не вижу. Уже вижу. Подходит ко мне и прямо, близко говорит: «Ты мне тоже очень часто снишься». То ли положив руку на моё плечо, то ли просто уходя за плечо, теряется.

Женя ничего не отвечает. Когда она ТАК не отвечает - это самый глубокий и подробный ответ. Не замечаю, как представляю, что мы одни на северном полюсе. Вдруг понимаю, что много говорю, и стихаю, курю, больше чем говорила, курю. Да хотя нет, так себе, сколько и обычно.

- Ещё хотела сказать... - продолжила я, торопясь сказать всё на ещё одну разлуку вперёд, это выработалось из всех пяти лет наших с ней "здравствуй" навсегда и "прощай" навсегда, - Не хотела, но скажу. Если жизнь приравнять, скажем, к часу – к поездке в метро... Мы намеренно расстаёмся, каждый опускается под землю. Опускаешься в путь, и люди вокруг, даже порой их так много, что ТЕСНО - но ты одинок. И едешь, ожидая ВЫХОДА, и, не зная никогошеньки, прижимаешься к ним плотно, даже, может, не глядя... Ждёшь солнца. Время ушло на эту специальную выдержку, но, наконец, выходишь, на улицу. А там – ТЕМНО. Уже поздно. ПОЗДНО. ...Было ведь у тебя такое с метро?

- Да, - говорит она через секунду, страшно сильно глядя мне в глаза, будто сейчас упадёт, прошитая пулями.

Кажется, я вижу, как предобморочно темнеет в её глазах. Бедный мой интроверт, как сжато, как плотно всё в тебе, как мы вас прошиваем...

Мы вовсе останавливаемся. Глобальная пауза в глаза. По пустырю носится простая собака, всё упрощая, и за это я собаке благодарна. Она сделала нам короткие улыбки и, поприставав, унеслась.

Смотрим в огни темнеющей окраины.
- Там цивилизация, - говорит Женя.
- Да. Не хочу в неё.

Она тоже не хочет, иначе я бы не призналась. Попеременно садимся на корточки, продолжая туда смотреть. Справа гаражи. Слева дурацкие, едва обжитые здания. Опять холод. Часто мёрзли мы с ней, когда виделись. И всегда терпели. Я ни с кем больше не терплю холод. Только что она рассказывала теорию о варежках и голых руках. «Руки подмерзают, и потом, когда надеваешь варежки, понимаешь, - вкрадчиво с улыбкой – что на самом-то деле – т е п л о...» Улыбаюсь тоже.
То, что на самом-то деле – тепло – я теперь знаю. Я сейчас не о подмёрзших руках, а.

Такой ветер, что встали для устойчивости.

- Но почему ты согласилась встретиться?
- А почему нет?
- Потому что мы договаривались не видеться больше, - растерянно роняю я нежеланное.
- Ну, я хотела тебя увидеть.
Вот так в ней всё непросто запросто.

Я понятия не имею, как передать словами её запредельную НЕлегкомысленность, даже тяжеломысленность, наряду с такими простыми её репликами.

И всё-таки в цивилизацию - нехотя спускаемся с пустыря, но почему-то останавливаемся. Я:

- Вернёмся?
- Не стОит.
- Ты так не уверена в себе?
Женя, неуверенно:
- Почему... Уверена, наверное...

- Пошли тепло искать, - сказал кто-то из нас.

Подъезд первой же высотки, лифт, Женя бьёт по кнопке последнего этажа, смотрит в глаза, тусклое освещение. Хорошая бы фотография – думаю. Выходим на общий балкон, она кладёт руки и голову на бетонные перила, прямо смотрит на меня, обрисовав взглядом брови. Я это чувствую физически, не только вижу.

Я всегда осязала её взгляд кожей. Закурила и смотрю вниз, на людей, которые с высоты - головы с руками. Двое сближались навстречу и, не меняя скорости, так же удалялись. Мне было ддико отчего-то. Были так близко, - думаю я – а даже не запомнили и не вспомнят, а один из них на лето за границу уедет, например, и тогда будут очень, очень далеко... Какая тупость. Женя смотрит. Я курю.
- Сказали, ты выросла в стихах.
Очень хочу читать ей, говорю:
- Можно я периодически буду давать тебе читать то, что пишется?
Её взгляд всё ещё длится. Длинный такой взгляд. Его вполне хватит на любые расстояния – предвидяще замечаю я – хоть оберни им землю, превратив земной шар в клубок нитей. Смотрю вниз. Наконец, говорит:
- Я просто... Не знаю, как это теперь возможно..._______________Просто я теперь в Москве живу.

Не помню, подняла ли я глаза.
Её слова почему-то слышались мне так: «Ты чё, совсем идиотка? Я тебя уже не знаю, как рубануть, а тебе всё терпимо. СДОХНИ».

Долго молчали, смотрю вниз, справляюсь с сухим рыданием, а потому продумываю, с какой стороны вовремя обойти её за спиной и сесть в угол. Подобно тому, как человек, которого сильно тошнит, ищет себе угол, и как бы он не закрывал рот руками, всё равно у него есть одна секунда - чтобы броситься в подходящий угол.
Но ни одной слезы. Ни на балконе, ни перед сном, ни даже в последующие сутки. От шока слёзы слишком затвердели, чтобы выкатиться.
Без имён говорю:

- Вы вместе комнату снимаете?
- Да.

Внутри меня кто-то смеётся.
Смотрю вниз. Ольга, не смотри вниз, не смотри вниз.

Обхожу её, смотрю через перила, закуриваю, прохаживаюсь, встаю слева от неё. Теперь та дорога ассоциируется с Москвой.

- Пойдём в тепло, - вроде я.
На лестнице мы говорим какую-то херню, причём редко так, непонятно для чего, голос пробуем будто. Женя:

- Ты стоишь с работником по торговле.
Вот так. Художник... Гениальный живописец. Куда ж ты, ну куда, ну? Видишь, как всё... Торговля, свечи на заводе, и вот эта твоя куртка... Ох эта твоя вечная куртка.
- А ты с кем стоишь? - только и могу сказать я. Мол, с никем... Поддержать хотела, называется, глаза ей раскрыть.
- С Поэтом, - говорит она, чуть поднимая подбородок в гордости, будто за себя.
- О, боже, - и я жмусь в угол.
- У тебя три выхода, - говорю я – вниз, наверх и с балкона. У меня их нет.

Вжимаюсь в стену сильнее, но понимаю, что выхода нет всё равно.

- Пойдём в другое тепло, - говорит она.

И в этом так много. Спасти меня. Сделать нас равноправными.
Пришли к батарее. Тень её профиля очень похожа на меня, говорю ей об этом. Обычно так смеюсь над людьми - говорю им про тень, они сразу голову поворачивают. Она умная, не смотрит на стену. Присела, и глазами снизу на меня. Будто цветочки такие мне в ноги, в колени, в лицо стучатся, хрупкие. И белкИ голубые.

- У тебя такие чистые глаза, Женя.
- Тебе кажется.
- Да нет, период иллюзий прошёл, сейчас говорю то, что вижу.

Считаю предстоящие годы в Москве.

- Возможно, мы видимся в последний раз.
- Ну и что, - возмущённая драматизацией, говорит она.
И через много-много минут:
- А ты не хочешь больше видеться?
- Хочу, - честно говорю я.
- Пока хочешь – увидишь.
- Но есть ещё ты, которая пока не хочет, не увидит. Если хочешь, я тебе почитаю.
- Читай.
Я читаю ей 14 стихотворений. Я замечаю, что её лоб стал круглее.
Я люблю её лоб. Она всегда молчит на стихи, но я вижу, как она думает о них.
Любая трагедия не без комедии: из квартиры выходят две зрелых женщины, курят, негромко разговаривают, посматривают в нашу сторону. Одна провожает другую, и когда та зашла в лифт, они поцеловались.

- Почему нельзя целоваться через порог? – спрашивает Женя.
- Расстанутся, - обрекаю я.

Женя прислоняется лбом к стене, опускает глаза в батарею, трогает варежки, говорит:

- В общем, Ольга, ты молодец.
- Ты о чём?
О стихах. Спустя около часа. Расстёгиваю куртку. Показываю ей, какое на моей чёрной рубашке красное, замшевое, перевёрнутое сердце. С дня святого Валентина осталось, приклеено. Поясняю:

- Третий день с ним хожу. С перевёрнутым сердцем.
- А я – первый, - отвечает Женя.

В метро Женя начинает смотреть на мои руки, долго, не смущает, но пальцы правой я одеваю в кулак левой, потом вовсе прячу в рукава. Но она серьёзнее:

- Обведи мне свою руку.
...Складывает лист, закрывает глаза, говорит серьёзное «спасибо», приходит мой поезд. Берёт мою руку и медленное разъятие – до кончиков пальцев. Захожу, сажусь лицом к ней, оставшейся снаружи, по-другому поступить было бы некрасиво. Надеваю наушники, «Поезд за горизонт» и Арефьевский вопль "Алиллуйя". Её застеклённый взгляд, такой её. Отвожу глаза, уезжаю. Негрустно. Дышать тяжеловато.

«Брось! А то уронишь...»

__
Гениальные Женины фразы ночного городского тлф:
*тебя на самом деле очень много людей любит.
*нам нельзя не общаться.
*я бы скучала по тебе каждую минуту, если б могла об этом сказать.
*это тоже распущенность – говорить, что не смогу дружить.
*мама не поняла, зачем мы встретились.

07