Записки музейного человека - 1

     Апрель 1984.
                На могиле Лермонтова
   23-27 апреля 1984 года  провел в Пензе, на всесоюзной совещании директоров литературных музеев. Само совещание обычно мало интересно, зато общение с коллегами, возможность увидеть  новые экспозиции, побывать в памятных местах… Для меня, как начинающего директора  - приказ о назначении был подписан  всего два месяца назад -  это первый выход во всесоюзный музейный «свет».  Прошел он неплохо: я выступил с докладом,  познакомился с  профессионалами  экспозиционного дела, послушал коллег.
Особенно интересно выступила представитель  Всесоюзного Пушкинского музея из Ленинграда. Серьезное, обстоятельное  изложение современных идей по музейной эстетике,  где с точки зрения  воздействия на посетителей осмысляется буквально все – вплоть до интервала  между экскурсионными группами. Познакомился с Александром Зиновьевичем Крейном, автором замечательной книги «Жизнь музея» – он  по возрасту уже не директор, а заведующий фондами  московского Пушкинского музея. Говорили более часа  о системе работы музея  с общественностью. По приезде в Ялту и у нас  появился Общественный совет во главе с М.В.Гулидой…
    Долго  беседовали с Евгением Абрамовичем Розенблюмом,  художником,  автором художественного оформления нового музея А.С.Пушкина на Старом Арбате.  Особенное восхищение вызвала его  выставка  А.Блока в Гослитмузее: вся она была выполнена из стекла, портреты поэта просвечивались друг через друга, создавая  представление о глубине, многогранности  поэзии  и личности Блока.  Меня особенно интересовали отношения  экспозиционера  и художника: мы всего год назад открыли новую литературную экспозицию – и сколько же шишек я набил в процессе общения с художником-оформителем!  М.Горелик  из Ленинградского Комбината живописно-оформительного искусства беспардонно навязывал свою волю, не считаясь  с правилами  хранения и экспонирования предметов. Мог  приклеить документ прямо к сукну. Мог  обкарнать  афишу или театральную программку. И в то же время  оставил большой зал без верхнего освещения, без вентиляции… Стационарные выгородки  лишили зал объема, в нем стало невозможно проводить массовые мероприятия. А ведь другого помещения нет, надо проводить и литературные, музыкальные вечера, играть спектакли, собирать конференции…
     По прошествии времени у меня родилась идея сделать зал-трансформер с  мобильными выгородками. Завхоз Валерий Буторин изготовил платформы на роликах, оклеил их зеленым ковралом. Передвижной подиум появился и у мемориального стола, который украшает нишу: за этим столом Чехов написал «Даму с собачкой», «Три сестры» и «Вишневый сад»… Пяти минут хватает, чтобы раздвинуть выгородки по углам и превратить экспозиционное помещение в зал для концерта или спектакля. Кстати,  мемориальный стол-ветеран  иногда снова служит святому искусству. В 2003 году  в зале игралась «Чайка» из театра «Омнимбус» (Златоуст): Констатин Треплев  выходил на публику с подлинным чеховским ружьем и писал за подлинным чеховским столом. Думаю, впечатления у актера и у публики остались на всю жизнь…
   Ну, а с художником Гореликом мы схватывались чуть ли не до драки.  Неужели  в общении музея и оформителя это норма?
    Розенблюм как раз и выступал на тему  таких взаимоотношений… По его мнению, музейщики должны представить научную концепцию экспозиции – и отойти в сторону. Далее – якобы  дело только художника. В разговоре признал, что еще ни разу не имел дела с  настоящей концепцией… При обсуждении мемориальной экспозиции музея Лермонтова в Тарханах  очень верно указал на недочеты,  прежде всего в самой  и д е о л о г и и  музея. Ведь именно здесь, в Тарханах,  в детские годы была  заложена  жизненная драма поэта и человека Лермонтова – трагический разрыв с родителями…  Идея драматизма судьбы  поэта  н и к а к   не заложена в экспозиции…
    Я крепко задумался… Отражена ли в нашей экспозиции личная драма Чехова, которого болезнь загнала в провинциальную Ялту, на этот «чертов остров», в эту «теплую Сибирь»? Очень  точно она отражена  у самого писателя: дерево засохло, но стоит и качается вместе с другими деревьями… Мемориальная экспозиция  - подлинная обстановка  Белой дачи -  была канонизирована  Марией Павловной  сразу после смерти Чехова. Она отражена в тысячах фотографий, воспоминаний, в путеводителях. Тут – если даже очень хочется - ничего изменить нельзя. Даже аляповатый застекленный ящик для пальмовой ветви, врученной драматургу во время знаменитых гастролей МХТ, не тронуть, не подвинуть…  Разве что в комнатах нижнего этажа, где обстановка воссоздавалась на период  1904 года. К примеру,  на обеденном столе поместить  одинокий  столовый прибор… рядом поставить  пару пузырьков  с лекарствами… В сущности, писатель жил в Ялте один… На это еще Максим Горький обратил внимание.
    А вернее всего - отразить  личную драму  Чехова в будущей экспозиции на даче «Омюр»: именно тут  осенью 1898 года у больного писателя созрело решение  вить новое семейное гнездо именно в Ялте … Тут тепло и близко к России…
    Профессиональное обсуждение экспозиции  музея Лермонтова  для меня было чрезвычайно поучительно. Тут  создана стильная экспозиция в барском доме, насыщенная техническими средствами экспозиция в  людской,  в конторе, в домовой церкви Марии Магдалины. Но чувствуется провинциальный недостаток вкуса и меры.  В церкви воссоздали аляповатый иконостас, навешали икон – православные и староверские вперемешку… В барском доме рядом со старинным треугольным роялем («флигелем») -  современная витрина с раскрытой книжкой… Совмещение мемориальности с  элемантами  литературной экспозиции  возможно в рамках стилизации – не иначе. Это особый вид экспозиции,  где типовая мебель и предметы быта включаются  в общий интерьер без претензий на мемориальность – как намек на  колорит эпохи, места, события…
     Апрельские дни в Тарханах стояли теплые, солнечные… Так хорошо на просторном лугу  перед барским домом,  в по-зимнему голых еще аллеях, ведущих к тихим прудам. Помню, как в детстве  отец возил нас в Болдино – мы купались там в точно таких же прудах, даже ловили карасей, связав майки в виде сачка… Сейчас в Болдинском музее  - Геннадий Иванович Золотухин, высокий, со светлой головой. Он тоже участвует в совещании. Со смехом  вспомнили  мой странный приезд  в Болдино  из Арзамаса. Подружились…
    В центре села Лермонтовское в строительных лесах стоит церковь; возле нее  расположилась часовня – семейная усыпальница Столыпиных, предков Михаила Юрьевича по женской линии.  К часовне ведет дорожка, мощеная красным кирпичом. Низкую чугунную ограду только что покрасили в черное; люди, которые в душе уже  предчувствуют потрясение встречи с прахом великого поэта,  не замечают, как краска мажет плащи и пальто. По фризу часовни выведено: «Смертию смерть поправ…». В душе пелись именно эти слова: «сущим во гробех живот даровав…». В центре часовни – черного мрамора надгробие  над могилой Лермонтова. Рядом – плиты, под которыми покоятся родители, бабушка  Арсеньева… Густая толпа  внимает экскурсоводам, склоняется над плитами. Не сразу понял я, что за странная очередь вьется вокруг  надгробия:  люди спускаются вниз, ко гробу Поэта… Крутым винтом уходит во тьму  каменная лестница. Ступеней не видно, только шорох одежды и прерывистое дыханье. Вот за головой идущего впереди  качнулся отблеск свечей.
    За невысокой  оградой стоит темный продолговатый ящик. В изголовье и  в ногах  потрескивают свечи, отбрасывая на  своды  большие тени.  Ящик темен, чувствуется  его свинцовая тяжесть. Жирно отсвечивают места, где металл потерся от бесчисленных прикосновений… Две дамы громко обмениваются впечатлениями… Хотелось коснуться  гроба, но что-то  удержало руку… Я дотронулся до  холодной и шершавой  стены склепа, постоял мгновенье  и,  неловко поклонившись, стал подниматься. Стукнулся головой о низкий выступ…
     Здесь, перед гробом, где лежит Он, прочь ушло все: привычка  анализировать ощущения,  фиксировать  душевное состояние и мысли… Голы мы перед тобой, о свинцовый рентген,  и поистине жалок скелет нашего бытия в невидимом  излучении  Гения. Думаем ли мы о загробном царстве,  где, возможно, обретается поэт? Вряд ли, ибо загробное царство – наша память, где великие покойники говорят,  спорят с царями,  жгут в  отчаянии письма  любимых и тысячи раз умирают под беззвучными выстрелами… По странности  бытия  в Элизиуме памяти   окажутся рядом и Михаил Юрьевич Лермонтов, и начальник Управления культуры г. Пензы с таким неинтеллигентным лицом… Это он, конечно, велел «освежить» оградку черной краской… Тут, в общежитии памяти,  и совсем неизвестный человек, чье печальное лицо отпечаталось на  сетчатке, когда входили в часовню, и   крикливые птичьи  голоса женщин, спорящих у гроба,  и тихий голос экскурсовода, читающего  «Молитву» Лермонтова:

В минуту  жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненья далеко –
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
       
    Сейчас, в Ялте, глядя на  зеленый холм Могаби,  дорого все это вспомнить… И как пронзительно точно было сказано К.Г.Паустовским  о  святых местах  отечественной культуры! Белая дача Чехова в Ялте, толстовская Ясная Поляна,  пушкинское Михайловское, лермонтовские Тарханы…