По законам иного правосудия

Все современные персонажи рассказа вымышлены и не имеют к реальности  никакого отношения; (за исключением тех недостатков, которые бывают у людей подобного сорта).
Город Орск и Оренбургская степь фигурируют в рассказе только потому, что некогда в этих краях обитали кочевые ирано-говорящие племена сарматов и, так называемых, иных скифов.
Исторические персонажи рассказа так же вымышлены и являются плодом воображения автора.





Из поучения Владимира Мономаха своим детям:
«А вот как я трудился, охотясь: коней диких ловил я своими руками в пущах и на  равнинах и связывал их живых. Два тура метали меня рогами вместе с конём, один олень меня бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник прокусил, лютый зверь вскочил мне на бёдра и коня со мной опрокинул, и Бог сохранил меня невредимым. И с коня я падал много раз, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои в юности повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей».



1



Уральская степь ещё не проснулась после короткой июльской ночи, когда в небе над одиноким курганом, недалеко от современного города Орска, промелькнула гигантская тень призрачного оленя и показался дым.

Поднимаясь вверх мощными толчками, почти не отклоняясь вправо или влево, дым этот становился всё сильнее и сильнее и нарастал с каждой минутой. Одна удивительная особенность была у этого дыма, чадившего с неимоверной силой: он поднимался ввысь большими густыми кольцами, будто бы нарочно созданными чьей-то невидимой рукою. Сначала поднялось вверх одно большое кольцо, затем второе, затем третье, четвёртое и т.д. Когда же подул злой северный ветер, кольца смешались и потемнели. Через несколько минут они стали иссиня-чёрными, а минут через двадцать – бурыми; внутри колец засверкали мириады ярких бледно-зелёных искр.

Чем дальше эти искры уносились вверх от кургана, тем больше становились их размеры, тем ярче разгорался их слабый зеленоватый огонь. В дыму смешавшихся от ветра колец раздавались странные клокочущие звуки; внутри всё время шипело и посвистывало. Человеческий голос слышался в этих жутких непонятных звуках.

Вдруг всякий звук затих, и наступила гробовая тишина. Из дыма и искр мало-помалу начала образовывалась та мощная, «взрывоопасная смесь», потусторонняя энергия которой была готова вот-вот взорваться.   
Когда «сила кипения» достигла определённого накала – искры превратились в огромный огненный шар и взорвались. На мгновение небо осветила яркая вспышка неземного света и всё погрузилось во тьму – не было видно ни кургана, ни неба, ни земли, не было видно ничего, чтобы могло указать на их присутствие; казалось, что кто-то, или что-то творит в воздухе нечто страшное и зловещее, нечто несущее живому смерть.
Постепенно густая мгла рассеялась, и над могильным холмом появился мерцающий, зеленоватый свет. Курган  заметно изменился и приподнялся вверх,  раздался вширь и приобрёл более резкие и отчётливые очертания, более царственную «осанку». Пейзаж вокруг кургана принял нереальный замогильный облик, сделался более блеклым, более безжизненным. Изменилась даже температура воздуха, понизившись на несколько градусов. 

Минуло совсем немного времени и в небе над «подросшей» усыпальницей начались новые метаморфозы…
Чёрный дымок, вырвавшись изнутри одиноко стоящего забытого кургана, принял образ ветерка и понёс холодную струю воздуха над безбрежными полями и равнинами. Прошло несколько минут, и лёгкий ветерок задел верхушки небольших степных осин, росших в беспорядке недалеко от маленькой пересохшей речушки, пронёсся над безбрежным ковром из густых трав, от чего травы эти тут же заколыхались, опустился на дно глубокого оврага и поднялся ввысь. 

Когда же он поднялся ввысь  –  то почернел до неузнаваемости; иссиня-чёрные, густые струи дымно-буйного вещества, превратились в стремительный ветер, сделались вихрем, несущем в себе силу иного мира или иной стихии. Вместо того чтобы разгонять тучи, он напротив собирал их в одном месте и группировал над могильным курганом. В недрах катящихся над степью туч то и дело загорались яркие сполохи,  в травах качающихся от буйных ветров, время от времени вспыхивали утренние росы. Над курганом тёмные вихри  закручивались в спирали и всё быстрее и быстрее поднимались к верху. Одна из сторон древней усыпальницы,  буквально рассыпалась по частям и улетала в небо. Серые туманы ползли к её подножию, и растекались по траве, ровными концентрическими кругами.
Разразилась гроза, и засверкали молнии  –  будто бы огненные стрелы ударяли они в вершину зловещего кургана, озаряя его ослепительным, неземным светом.

Вот на окраине небольшого степного островка-бора мелькнула чья-то тень, и показался олень; следом за ним послышался гул мощных моторов и вспыхнули фары, преследовавших его автомашин. В свете горящих огней были видны огромные, ветвистые рога и мокрая от дождя шкура, гордо изогнутая шея и задранный кверху хвост. Степной красавец высоко вскидывал копыта и браво перепрыгивал через степные кочки. С каждой секундой он бежал всё быстрее и быстрее, а по временам вдруг подпрыгивал высоко вверх и словно бы взлетал над землёю, поджав под себя ноги и запрокинув голову. Когда он так делал, то казалось, что его рога отливают золотом, а шерсть на спине  –  золотится.

В тоже время, глядя на это, могло показаться и то, что шерсть у него не золотистая, а серовато-пепельная, тогда как рога на нём какие-то блекло-серебристые или, если так можно выразиться, бледно-лунные. В предутренней полутьме, в неверном, предрассветном сумраке (когда дивный чудо-олень ускользал от света озарявших его фар), они ярко мерцали то «золотым», то «серебряным» светом, и, казались преследовавшим его охотникам ещё более манящими и привлекательными, ещё более желанными. Помыслить о том, что таких рогов попросту не может быть, попробовать понять, что свет от подобных рогов не может сиять просто так, без веских на то причин, охотникам в ревущих машинах даже не пришло в голову. Весь необычайный удивительный облик дивного чудо-оленя, весь его вид и все его действия, его переливающаяся золотым и пепельным цветом шкура и «горящие» рога, не возымели на охотников никакого действия. Наглядно-явственно и зримо-вещественно, ярко-подчёркнуто, высветилось для них то, что отмечено неотвратимым роком…

Как только в предрассветной полутьме сверкала молния и гремел гром, как тотчас же становились отчётливо видны четыре больших, грязных джипа, идущих на значительном друг от друга удалении.
Мимо проносились кусты и травы, повсюду шёл колкий, промозглый дождь, а в первом джипе были открыты все боковые стёкла, и раздвинут люк; вся машина буквально струилась мокрыми, сырыми испарениями, пуская в противоположную от себя сторону, целый шлейф грязных брызг. Из-под колёс автомобиля комьями летела сырая грязь, а в двух других машинах, (с открытыми кузовами и разноцветными мигалками), люди толпились прямо в кузовах и были подвержены всем превратностям непогоды. Здесь торчит одинокий куст, там притаился незаметный откос или яма; резко, неожиданно, откуда-то из промозглой полутьмы, вдруг появляется маленькая роща или, того хуже, целый бор. Как же люди не боятся попасть в переплёт и не думают о своей безопасности? Как же им не страшно в этом кромешном аду? Ведь вся поверхность степи испещрена глубокими оврагами и усеяна холмами, ведь здесь повсюду подстерегает опасность.

Но нет, люди, находящиеся в кабине лидирующей машины, (а именно в кабине ещё пока новенького, чёрного внедорожника «Лэнд Крузер»), мало обращают на это внимание и, судя по всему, являются любителями, а не настоящими охотниками. Все они вооружены автоматами «Калашникова» и имеют неплохой огневой запас, состоящий из трёх-четырёх магазинов с патронами. Двое из них в испуге держатся за наддверные ручки, а один, напротив, высунулся из окна джипа чуть ли не на половину. Он с ненавистью бросает в догоняющих банки из-под пива и пластиковые баклажки и громко ругается, одаривая преследователей чистейшим, отборным матом.

В двух других машинах (идущих за Лэнд Крузером следом) так же царили крик и матерщина, но кричали и матерились только двое; все остальные (которых было не менее пяти), вели себя тихо и смирно. Они так же были вооружены автоматами «Калашникова», но походили на охотников ещё меньше, чем парни из «передового» автомобиля Лэнд Крузер. Достаточно было взглянуть хотя бы на одного из них, чтобы понять, какие же это были «охотники»…
Самым последним где-то позади двух «широких» джипов Чероки, мчался пятнистый «Уазик» с жёлтыми фарами. 

В другой бы раз и в других обстоятельствах, водитель, управлявший данным транспортным средством, вёл бы себя ни столь дерзко как сейчас и держался бы точно за машиной своего шефа, то есть за одной из автомашин Чероки.

Теперь же, «благодаря» сильному дождю и плохой видимости и, что самое главное самодурству его шефа, понять, где же внедорожник босса, а где  –  нет, он попросту не мог. Он был совершенно сбит с толку и порой вёл себя абсолютно неадекватно: он то сильно отставал от основной группы, то, наоборот, зачем-то пытался обойти все машины сразу; из-за чего всякая погоня за оленем тотчас же прекращалась и начиналась «гонка со смертью», похожая на какую-то дикую «свистопляску».

Будучи не в состоянии уступить оленя один другому, «возницы» «современных колесниц» постоянно мешали друг другу, и, тем самым, затягивали окончание погони до неопределённого времени. В такие моменты казалось, что их совершенно не интересует  олень, и всё их внимание сосредоточено на гонках за ускользающим лидером…
Кто же были эти «отважные», столь «неустрашимые» охотники, что так неистово преследовали это благородное, почти сказочное животное?   
О, это были «Великие люди»! «Хозяева жизни»! «Цари природы»! – Главный прокурор небольшого приуральского городка Трусов Ефим Маратович; зам. начальника  областной милиции Нелюбов Олег Павлович; генеральный директор игровой империи «Скиф» – Енин Семён Семёнович. Не просто там тебе, какие-то работяги или обычные труженики, не просто там тебе, какая-то шушера, живущая на одну зарплату. У каждого свой джип и своя «придворная свита», у каждого свой «вес» и положение в обществе. Впечатляет один «послужной список» бывшего бандита и уголовника по-кличке Чёрт  –  Енина Семён Семёныча: рэкет, разбой, похищение людей и вымогательство, отмывание денег, торговля наркотиками и так далее и тому подобное. В юные лета  –  сбор дани с ларьков и торговых точек, крышевание местных мини-рынков и банальный мордобой; в более зрелом возрасте  –  дела покруче и «посолиднее»  –  как у настоящего Чёрта, а не у мелкого чертёнка…

Под стать своему пахану и его легализовавшиеся отморозки: все в золотых цепях, в спортивных костюмах и бриты на лысо. Все похожи друг на друга, словно родные братья, и, кажется, ни чем не отличаются друг от друга. Ребята-милиционеры едут в камуфляжной форме, в чёрных беретах или в пятнистых кепках; кто-то напялил на себя лёгкую «разгрузку» на голое тело, а кто-то надел на руки обрезанные перчатки. Товарищ прокурор и господин «большой» начальник нарядились в «натовский» камуфляж и похожи на американских рейнджеров; бывший уголовный авторитет  по-кличке Чёрт  –  облачился в спортивный костюм. Ни какого порядка или дисциплины у «хозяев жизни» нет, да и быть не может. Ни какой техники безопасности при обращении с оружием –  даже не наблюдается. У каждого кроме автомата убойный карабин с оптическим прицелом. Товарищ прокурор пьян, а господин «большой» начальник   –  в подпитии; бывший уголовный авторитет  –  укурен вдрызг…

Всякое стайное животное (будь то волк или шакал либо гадкая гиена) охотится по законам стаи, чётко зная свою роль и своё место во время охоты, ту определённую функцию, которая отведена ему в зверином обществе. Кто-то загоняет добычу, кто-то отсекает жертву от основной группы, а кто-то  –  атакует и перегрызает горло, наносит решающий удар. Никто ни кому не мешает и каждый делает своё дело…

–   Куда ты прёшь, баран! Куда ты лезешь!  –  кричал своему другу Трусову Ефиму Маратовичу разгорячившийся Чёрт, в приступе охотничьего азарта. Его «широкий» джип нёсся вровень с автомобилем Трусова Ефим Маратович, и Ефим Маратович в бешенстве грозил ему кулаком. Состязание двух автомашин «Чероки» становилось смертельно опасным. Чёрт уже не контролировал себя, а у Трусова вдруг проснулась небывалая смелость. Пребывая в бурном всезатмевающем экстатическом возбуждении, Трусов Ефим Маратович уже не мог остановиться и унять свою дурость, его безрассудство могло дорого обойтись как ему самому, так и его подчинённым, речь шал о их жизни и смерти. Литр водки сильно ударил ему в голову, и, милиционеры, работавшие у него в качестве телохранителей (хотя подобное и недопустимо в сферах прокуратуры), попросту не знали, что им делать, проявляя крайнюю безалаберность.

Не отставал от своих коллег «по-оружию» и «большой» начальник Нелюбов Олег Павлович; он так же осыпал товарища прокурора и господина Енина десятками ругательств, но в отличие от них, тащился сейчас на своём джипе где-то сзади, чуть впереди пятнистой машины сопровождения. На этом этапе преследования удача повернулась к нему «задом», а к машинам бывшего бандита и прокурора  –  передом. Сумев-таки обойти своего прямого конкурента с двух сторон, открытые джипы Чероки, едва не отправили находившихся в нём людей на тот свет, и, к великой скорби Олега Павловича, вышли на лидирующие позиции. Для последнего это было сродни оскорблению мундира, и подобный расклад его ни как не устраивал.

Тем не менее, в пылу погони всё очень часто меняется  –  сейчас ты идёшь первым, а уже через мгновение становишься последним  –  и рассчитывать на то, что тебя оставят в покое, по крайней мере, глупо. В таких ситуациях чувство опасности притупляется, а чувство нездорового азарта, чувство животной страсти и инстинкт охотника, напротив, обостряются с неимоверной силой. Честно говоря, понять, как эти ошалевшие от погони охотники вообще рассчитывали поймать убегающего от них оленя, было невозможно: с такими выкрутасами они перевернулись бы в машине или перестреляли бы друг друга из автоматов «Калашникова» и охотничьих карабинов. С такой «организацией» и распределением ролей, они угробили бы сами себя. Жаль, что в эту минуту вокруг не было ни одного зверя и ни одной птицы (разумные животные давно попрятались по своим норам, едва почуяв приближение урагана), они бы вдоволь посмеялись над глупыми охотниками, будь у них такая возможность. Впрочем, что касается одного из них, а именно прекрасного, благородного оленя с чудесными рогами, то его смех, казалось, слышался в ушах всех без исключения преследователей.

Неожиданно автомобиль прокурора бесцеремонно перегородил путь «транспортному средству» Чёрта, и подрезал его джип у самого «носа». Из-за этого джип авторитета резко затормозил и пошёл юзом. Сметливый начальник Олег Павлович не замедлил воспользоваться представившейся ему возможностью и приказал шофёру прибавить газу. На какое-то время лидерство его автомобиля стало единоличным, а расстояние между ним и злополучным оленем заметно сократилось.

Увы, но лидерство его продлилось недолго.
Нагло убрав со своего пути помятый джип Марата Ефимовича, «рулевой» Чёрта быстро нагнал «зарвавшегося наглеца», и сделал с его «Лэнд Крузером» тоже самое, что и с машиной прокурора  –  сильно исцарапанный и потрёпанный с левой стороны «крузак» зам. начальника милиции,  выбыл из погони на неопределённое время. Теперь Енин стал единоличным лидером «гонки», оставив далеко позади себя и главного прокурора и ретивого зам. начальника. Продолжение обещало быть ещё более интересным.

Пока помятые и замызганные грязью джипы Олега Нелюбова и Ефима Маратовича  ещё только показались вдали, сверкая фарами, «широкий» джип Чёрта, почти нагнал неуловимого оленя, «зайдя ему в тыл» и «выйдя» на удобную позицию для стрельбы. Оставалось ещё чуть-чуть и олень – подстрелен!
 –   Ну, давай! Ещё ближе! – орал на своего шофёра обезумевший от погони Енин Семён Семёнович, стуча по крыше кабины. –  Он мой! Он мой, коня ему в дышло и «контрольный» в затылок!  – неслось из открытого кузова джипа, перекрывая шум дождя и мотора.

Убивать из карабина с оптическим прицелом – было не интересно, хотелось наехать на зверюгу колёсами, переломать ему ноги, дать по рогам, хотелось издурачиться над ним по-полной! Чтобы сполна отплатить за все те долгие часы погони, которые провёл он, Енин Семён Семёнович, гоняясь за неуловимым великаном, по всей Оренбургской степи. И хрен с ним этим с джипом, если он и так уже не похож сам на себя, превратившись в консервную банку на колёсиках с помятым бампером, поцарапанным передком и заляпанным грязью лобовым стеклом! Плевать на него с самой высокой колокольни! Не далее как два часа назад этот чёртов олень выскочил прямо под колёса джипа и чуть не убил всех находящихся в нём людей – благо, что водитель был трезв и каким-то чудом ушёл в сторону! А так, ещё немного – и конец! Охота для них на этом была бы закончена…

Вдруг олень кинулся куда-то в другую сторону, на миг всё кругом потемнело, ветер утих, проливной дождь сменился на моросящий, а когда мгла над степью рассеялась, все охотники увидели, что олень бежит к сияющему холму, по туманному ковыльному полю. Он то пропадал у них из виду, то появлялся вновь. В отблесках сверкающих над усыпальницей огней были видны лишь его прекрасные манящие рога. Когда же он приблизился к кургану и неземной свет языческой усыпальницы залил его ярким зеленоватым пламенем, скрыться от назойливых охотников не было никакой возможности. Золоторогий великан медленно поднялся на холм, совершенно открывшись для смертоносных пуль диких охотников…

В тот час, когда первая молния словно бы пронзила огненной стрелой зловещую усыпальницу древнего человека, а пространство над одиноким курганом медленно начало преображаться, где-то неподалёку от этих мест, показались тени ещё одной группы охотников, едва различимой в отблесках далёких зарниц и в свете загорающихся молний. Приближался канун древнего языческого торжества в честь бога грозы и бурь Перуна, и сакральные проходы, существующие в Уральской степи с глубокой древности, понемногу начали открываться. Казалось, что тени загадочных охотников  в несколько раз превосходят тени обычного человека и что передвигаются они на больших, огромных конях. Ещё казалось, что тени эти так же преследуют оленя и ведут его к одинокому кургану. В воздухе стояла густая, водянистая пыль, а сама атмосфера вокруг зловещей усыпальницы древнего человека, была напитана сыростью и влагой.

Если бы нам довелось взглянуть на наш собственный мир глазами неизвестных нам охотников, оказаться в их теле, примерить на себе их шкуру, то зрелище, которое бы открылось нам в тот же миг, не отличалось бы богатством цветов и красок, было бы тусклым, печальным, зловещим. Мы бы увидели огромного, прямо-таки гигантского оленя чудовищного облика и угрожающего вида, тяжело перебирающего уродливыми ногами с глубокими язвами. Мы бы увидели его ужасные глаза и уши, его раздувшуюся плоть и облезлую шерсть, торчащую в разные стороны большими бурыми клочками. Мы бы увидели настоящего монстра отвратительной, квадратной формы.   

Его большая тёмная фигура уныло бы ковыляла по безжизненной, мутной степи на фоне поднимающихся к верху смерчей и вихрей, на фоне струящихся по земле и небу воздушных потоков. Его большая чёрная голова казалась бы нам страшной «башкой», мало похожей на голову оленя. Его глаза были бы наполнены  серой жидкостью. Его тело было бы раздуто как пивной бурдюк. На первый взгляд можно было бы подумать, что это была уродливая, отвратительная подделка на степного красавца, его чёрная карикатура.

На самом же деле – то была его потусторонняя Навья тень, его призрачное отражение, следовавшее за своим телом по ту сторону Яви. Говоря иначе, это был тот же самый олень, но в своей иной, мрачно-теневой ипостаси, всегда более тёмной, нежели сам первоисточник и всегда более отвратительной, чем «вариант номер один».  Подобный олень (или даже группа оленей) с одной стороны покрытый золотом, а с другой серебром, был обнаружен в Филипповском кургане Бурлинского района Уральской области, во время раскопок 1987-89 годов. Здесь же, можно сказать у самого города Орска, этот загадочный, амбивалентный чудо-олень оказался не деревянным, а вполне реальным, сотканным из плоти и крови, но «по образу и подобию» иного,  недружелюбного нашему времени и пространству, мира.
Увы, но к этому времени, слияние двух различных, лежащих параллельно друг другу миров (или же Яви и Нави), перешло из разряда фантастики в плоскость реальности и затронуло практически всю прилегающую к древнему кургану степь.

В обычное время (или же в обычные дни) оба этих мира остаются отделёнными друг от друга, и практически не контактируют между собою. В сакральные же дни (ещё до наступления того или иного древнего, языческого праздника), незримая магическая перегородка, которая отделяет оба этих мира один от другого, раздвигается, миры начинают сообщаться друг с другом, и происходит смешение. Явь налагается на Навь или же, наоборот, Навь налагается на Явь; чаще всего  –  второе.

Обычно слияние двух миров происходит достаточно незаметно и безо всяких «спецэффектов»; на этот же раз, всё произошло чрезвычайно броско и с «помпой».
Сначала Навь выбросила в нашу Явь бесчисленный каскад потусторонних, обрамлённых клубами кольцеобразного дыма, искр, пробив для этой цели вершину древнего кургана. Затем этот мрачный, вредоносный нашей действительности тёмный мир, который древние славяне называли Навью, устроил в небе над степью «феерическое светопреставление», с притягиванием «здешних» туч и грозы. Потом он раскрыл одну из сторон усыпальницы. Затем потянул к себе росы и туманы; а под конец,  полностью завоевал весь этот край на многие километры вокруг и вывел на «здешнюю сцену» животное, которое никогда бы не встретилось в нашей природе, не случись этой ночью то, что только что случилось. Более того, этот же самый тёмный, потусторонний мир  соединил наше время и пространство с далёкой скифо-сарматской эпохой и повлёк наших людей в глубокую скифо-сарматскую древность, во времена буйных кочевников, в тот век, путь через который лежал через холодные просторы мира мёртвых или же навий, через мутную Навь. Иными словами, Навь пропустила современных нам людей через себя и столкнула их с тем, чего они никогда ранее не видели, а именно  –  с тем дивным, «двуликим» оленем, у которого был странный, не совсем обычный, вид, и неправдоподобная внешность. Ибо олень этот был и вправду чудесен: тень его была отделена от тела, а тело было отделено от тени, хотя и то и другое составляли между собою две незримо связанные друг с другом половины.

Первая из этих половин (или же «золотая»), манила за собой «буйных» охотников из нашего с вами столетия, а вторая (или же «серебряная»)  –  вела им навстречу  охотников из глубокой, языческой древности, из времён четвёртого века до Р.Х. 





2



–  Попался! – только и успел гадко хмыкнуть один из диких охотников Ефим Маратович, едва оставшись на ногах, ибо в этот момент, как будто по мановению волшебной палочки, джип его резко затормозил и так же резко остановился, зарывшись колёсами в землю. Другие джипы, и даже те из них, что находились на значительном расстоянии отсюда, проделали то же самое – колёса у этих джипов словно бы по команде перестали крутиться, а моторы – будто бы разом прекратили работать. Наступила кульминационная минута охоты: олень стоял как на ладони, убегать он, кажется, никуда не собирался, а никто, кроме водителей ничего не понял; охотники приготовились стрелять.

Вдруг раздалось шипение, (или нет, даже не шипение, а какой-то ужасно отвратительный свист), туман над травой колыхнулся, и сероватая дымка застлала собой и холм, и степь, и животное, которое по-прежнему не собиралось никуда убегать. Тяжёлая красная стрела с чёрным оперением, как бы на секунду повисла в воздухе, вырвавшись из поднявшегося над курганом тумана, и, сверкнув над головами изумлённых охотников огненной змеёй, со страшным свистом влетела в землю позади пятнистого джипа охраны.
То, что случилось дальше, не приснится и в самом страшном сне…

Туман над степью мало-помалу развеялся и, развернувшись лавой по всему полю, со страшными криками и воем помчалось на охотников с боевыми знамёнами, боевыми значками и боевыми копьями, конное воинство каких-то нереальных, потусторонних воинов глубокой древности. Были видны высокие чешуйчатые шапки и, украшенные медными бляхами и звериным орнаментом, замшевые кафтаны, широкие кожаные штаны и свирепые лица. Призраки неслись на встречу людям, держа в руках щиты, стрелы и обложенные костью и золотом луки. Что-то сумрачное чудилось в  их затуманенных глазах  и   неправдоподобно бледных, словно бы восковых лицах, что-то тёмное было во всём их зловещем облике. 

Вместе с тем, странный вид этого дикого воинства был странен ещё и потому, что всадники этого воинства светились каким-то внеземным, сверхъестественным светом иного мира, каким-то тускло-зелёным блеском, не похожим ни на что виданное охотниками ранее. Свет этот исходил и от их коней, и от их одежд, и от их мёртвых тел, словно бы покрытых неживой, мёртвой влагой, напоминавшей росу или же испарину.

В свете исходящего от них свечения вскоре стали различимы длинные косматые волосы и спутанные, нечесаные бороды, бледные безжизненные глаза, запёкшиеся на воинском уборе пятна крови и рваные дыры, которые остаются только от удара копьём, стрелой или топором. Из-за того, что пыль, летящая из-под конских копыт, поднималась кверху густыми плотными клубами, воинские доспехи всадников, их одежда и лица были покрыты пылью и грязью; от каждого исходил сладковато-приторный, тошнотворный запах. На их рваных потемневших от времени знамёнах, были видны страшные птицы и крылатые грифоны; кому-то из охотников показалось, что вышитые звери на их одеяниях будто бы зашевелились и ожили, будто бы защёлкали зубами и оскалили клыки…

–   Да, что вы смотрите на них! Стреляйте! – вдруг истошно завопил самый храбрый из храбрых, Енин Семён Семёнович, и, моментально вскинув свой «АКС», с силой надавил на спусковой крючок автомата. Раздался щелчок, второй, третий, но никаких выстрелов почему-то не последовало – все автоматы (как у Чёрта, так и у остальных) словно бы отказались палить по приближающимся к ним призракам…

Когда явное уходит из нашего времени во времена древних людей, (а уходит оно через Навь или мир мёртвых), законы наших дней перестают действовать по законам Яви, а законы Нави, напротив, приобретают особую силу и могущество. 

Нет, не « послушались»  современные «Калашниковы» своих хозяев в эпоху кочевых племён и не стали работать по необъяснимым для них причинам. Машины охотников не захотели ехать, а их мобильные телефоны превратились в никчемный мусор. Осталось выкинуть  их  под копыта страшных коней, туда, где им  и было самое место…

 
Вот сверкающие всадники разом осадили своих коней в метре от охотников, и не спеша,  взяли вояк в кольцо. Их раздутые, распухшие тела распирали воинскую одежду и медную броню, их раны кровоточили, их лица были свирепы. Они выглядели ещё ужаснее вблизи от живого человека. Да и их лошади, эти украшенные золотом и медью зловонные чудовища, покрытые мёртвой влагой, так же  не внушали ничего кроме отвращения и страха. 

Один из отважных храбрецов – Трусов Ефим Маратович – повалился ниц на дно кузова, спрятался под вонючий кусок брезента, и накрыл голову руками. Его охранники свалились тут же, в кузове, но в отличие от своего хозяина не прятались под брезент и не накрывали головы руками: они находились в полулежачей-полусидячей позе и с ужасом  таращились на витязей. Дикий страх читался в их округлившихся от ужаса глазах, в их нелепых, глуповатых позах, в их, окаменевших от шока лицах. Каждый из них не знал, что будет дальше, и каждый боялся чего-то ещё более ужасного.

Меж тем с другими смельчаками, в этот момент, творилось примерно тоже самое. Так, Нелюбов Олег Павлович, спрятался за спины своих здоровенных охранников, прижавших его к джипу, из которого они выскочили, и глядел на призраков испуганными, затравленными глазами. Пока охотники стояли молча и не двигались – сохраняли тишину и не двигались воины; лица их выражали явное безразличие к людям и казались брезгливо-пренебрежительными. Они не видели в них никакой опасности и оставались неподвижными до самого последнего момента.

Буря разразилась после того, как Енин-Чёрт, перепугавшийся поначалу из-за отказа машин ехать, а автоматов стрелять, решил попросту накатить на витязей и разом поставить их на место.
–  Ну, вы чё арлекины, попутали карнавал с маскарадом?! – нагло загнусил он, поминутно сплёвывая и держа пальцы веером. – Вы чё, совсем страх потеряли! Да вы кто такие – бараны что ли?! Проблем хотите?! Щас получите! Где Дикий?! Дикий где, спрашиваю?! Иди сюда!

Дикий не заставил себя долго ждать.
–  Ну, блин ратиборы вы попали! – громко, так, чтобы самому не было страшно, рявкнул бритый детина с золотой фиксой во рту, с килограммовой печаткой на пальце и с пудовой цепью на шее. – Конец вам богатыри настал: вы меня разозлили!

Нельзя сказать с уверенностью поняли ли «богатыри» буквальное значение его дерзких слов, но вот смысл его беспредельных речей, их наглость и нахальство – они, конечно же, разобрали.

Один из скифов, (а это были именно скифы, или, точнее, так называемые иные скифы, обитавшие когда-то в Оренбургских степях до самой Средней волги), медленно выехал из рядов конного воинства, неторопясь подъехал к насторожившемуся Дикому, и, ни слова не говоря, со всего маха, рубанул его своей боевой секирой прямо промеж глаз.

–  Ой! – только и успел ойкнуть Дикий, буквально раскалываясь на две половинки, причём одна из его половинок (допустим, левая) была абсолютно идентична правой. Такой удар мог нанести только очень сильный и опытный воин, только самый умелый боец выдержавший не одну битву. Кровь «золотозубого» залила морду и копыта его коня, обагрила его правую руку, бороду и усы; все, что осталось от Дикого валялось теперь в луже крови, в виде страшной, уродливой массы. 

– Где вы буйные северные ветры?! – вдруг страшно заорал на своём  древнем языке один из многих и многих сотен скифов; (как видно это был их военный предводитель или даже – царь, потому как его высокая загнутая шапка, его боевой убор, его пояс и даже штаны, – словом весь он, – буквально сверкали ярким, золотым пламенем). – Слетайтесь сюда со всех сторон, впереди крылатого воинства! Несите к нам жизненную силу анху! Пора уже и кровь пить, на ковыльных полях степного  царства! Настала наша минута!

И сказав это, свирепый скифский царь вдруг весь затрясся на коне, вдруг потемнел лицом, левая рука его дёрнулась, правая – скрючилась, конь под ним задрожал, также поддавшись какому-то странному, непонятному превращению, – и вот распухшее мёртвое лицо царя неожиданно прояснилось, приобрело светлые, живые черты. Вкусив, свежей человеческой крови, окропив свои руки кровью врага, царь скифов (впрочем, как и всё его воинство) чудесным образом превратился из страшного неживого мертвеца в живого человека, ожил вопреки всем известным нам законам природы, на беду современным охотникам. Он стал живее всех живых. Холм над ковыльной травой сделался в несколько раз больше и выше. Закат над бескрайней степью, словно бы поджёг горизонт. Тучи придвинулись ближе. Молнии в их чреве засверкали в два раза быстрее и сделались змеевидны. Зверообразные значки заиграли золотом. Знамёна заколыхались. На одном, в свете восходящего солнца, показался скрученный в спираль барс; на другом – грифон; на третьем – крылатый змей или дракон. Показались шитые волки, медведи и соколы. Что-то хищное, зверское появилось в облике всех без исключения скифов: из мёртвых они сделались живыми, из людей будто бы стали  хищниками. Чудный олень, стоявший на вершине холма, также стал ещё выше и красивее, стал светлее на фоне потемневших вдруг охотников нашего века. Он смотрел на них большими печальными глазами, в золотистых зрачках которых отражались и убегающий Олег Павлович, и опешивший Семён Семёнович, и удирающий Ефим Маратович, сделавшийся особенно чёрным, особенно мрачным.
 
Да и какие это теперь были Ефим Маратович, Олег Павлович и Семён Семёнович?! Едва с войском скифов начались все эти странные сверхъестественные превращения, как Ефим Маратович, всё это время неподвижно лежавший на дне кузова, кинулся вместе со своими присными из джипа и помчался, куда глаза глядят. Олег Павлович и его охранники бросились следом за ним, а вот Чёрта и его отморозков дружинники царя взяли на аркан, свалили в пыль, и потащили по степи к кургану. Дикая облавная охота началась! 

Не обделив своим вниманием  рассеявшихся по степи трусливых дружков Чёрта, скифы, тем не менее, дали им убежать подальше, и начали преследование лишь после того, как каждый из беглецов скрылся из виду. Догонять пришлось не долго, и вскоре началась самая забавная из всех виданных когда-то охот.

Итак, смысл ритуальной облавной охоты кочевых воинов-скифов заключался не в том, чтобы убить как можно больше зверей (в данном случае двуногих), а в том, чтобы подранить зверя тупой стрелой, поднять его за загривок, схватить, скрутить, обездвижить голыми руками. Надо было заарканить матёрого хищника, справиться с ним без всякого оружия. Тут каждый мог полагаться только на себя, каждый мог рассчитывать только на свои силы. Не дай Бог с тобой что-то случится: по суровым законам степной охоты, по негласному правилу истинных бойцов, никто не поможет тебе в твоём поединке со зверем, никто не окажет тебе помощи. Ибо ты сам должен сразить в бою своего лютого противника, ибо только ты можешь одолеть его в смертельном поединке. Таков закон охоты…
 
В одно мгновение все двуногие звери оказались пойманы, обездвижены и связаны, как бараны. Олег Павлович был схвачен скифским всадником за шиворот, подброшен над землей, словно трусливый заяц, и отстёган по бокам и спине плёткой. Какой-то из его охранников был загрызен заживо; а Трусов Ефим Маратович – оказался пойман другим скифским всадником, подобно тому, как рипейский грифон или же коршун когтит сверху свою добычу.

Коренастый скифский воин – косматый, бородатый, неистовый – напрыгнул на него с верху, схватил руками и ногами за шею и живот, и мгновенно лишил его сознания укусив за плечё и ухо. Выглядело это очень красиво и эффектно.

 


3



Когда Трусов Ефим Маратович пришёл в себя и разомкнул веки, первое что он увидел, была угрюмая морда, словно бы улыбающегося медведя. Морда эта дёрнула правой ноздрёй, брезгливо фыркнула и куда-то исчезла, будто бы растворившись в нахлынувшем откуда-то багровом свете и неистовом шуме. На смену ей тут же начали возникать неясные силуэты множества коней и быков, появились большие кибитки и повозки, показались огромные, ярко разукрашенные шатры, какие-то деревянные стены, какие-то земляные валы, какие-то каменные изваяния, и множество людей, людей и людей. Пала с глаз Ефима Маратовича мутная пелена и он увидел, что находится в окружении степняков на большой утоптанной площади, где-то в центре их кочевого становища, размеры которого показались Ефиму Маратовичу просто колоссальными.   

Собственно это было даже не становище, а царская ставка, родовое гнездо, представлявшее из себя нечто среднее между оседлым городищем и кочевым станом, нечто более постоянное, в отличие от подвижных степных кочевий. За высокими валами скрывались долговременные жилища приближённых особ и шатры великих жриц, ютились мастерские свободных кузнецов, ювелиров и оружейников, а на высоком, насыпном холме, в окружении деревянных стен, стоял большой царский шатёр, к которому вела своеобразная бревенчатая лестница. Она была сделана из кедровых стволов, что говорило о несомненном богатстве сарматской царицы, и являлась её гордостью. Да, кстати, здесь надо отметить, что так называемые иные скифы, возглавляемые воинственным царём Арготом, находились не у себя в кочевье, а в гостях у сарматской царицы Сарины, которая славилась своей мудростью, необычайной щедростью и сказочными богатствами. Ведь не даром же она каждый год отправляла по три, по четыре каравана в страну саков, к массагетам, к согдам, а то и к персам, получая оттуда ковры, драгоценную посуду, бусы из цветного стекла, а из Южной Сибири – прекрасный кедр, из которого и была сделана её знаменитая деревянная лестница. Ведь не даром же на эту лестницу клали войлочные ковры и узорчатые ахеменидские покрывала. Дорога от этой лестницы, минуя большие дубовые ворота, вела прямо к лобному месту и охранялась отборной стражей  состоявшей из амазонок и лучших сарматских воителей. Вокруг располагались разноцветные шатры благородных вождей, отмеченных высотой происхождения, а за тыном, двумя войлочными кольцами, пестрели перевозные юрты рядовых бойцов и свободных общинников. Другими словами ставка царственной амазонки являлась и её столицей, стольным градом заволжских сарматов признававших над собой власть царицы Сарины и первенство её древнего рода над другими сарматскими родами. Повсюду были видны родовые бунчуки, с развевавшимися на них конскими хвостами; то тут, то там мелькали псы кочевников; то тут, то там горели высокие костры. Вечерело. Над степью вновь собрались грозовые тучи. 

«Куда ж это я? – мелькнул в мозгу у Ефима Маратовича первый вопрос, такой  же ломанный и неопределённый,  как и его теперешнее состояние,  –  Хари уже улыбаются… Приходят и уходят, гадкие, как из тумана… Может это «белочка», или сон, какой дурацкий… Или ещё что? Может всё-таки сон? А»? – с тоской подумал он, решив взглянуть на всё трезвым взглядом. Он широко раскрыл глаза, «настроил резкость», и увидел, стоящего на задних лапах медведя, которого удерживали на цепях четыре скифских воина. Пена текла из оскаленной пасти зверя.
Прошла секунда, и Ефим Маратович как ошпаренный вскочил на ноги, явно намереваясь пуститься наутёк. Медведь встрепенулся, и подался вперёд… 

Всю свою жизнь, с самого детства, медведь жил в дремучем лесу далеко от  степей Южного Урала и никогда не нападал на людей. В один день, в канун древнего языческого праздника Великой Охоты всех Охот, он почему-то покинул свои заповедные дремучие леса и отправился на юго-восток в привольные Оренбургские степи. Здесь он повстречал людей (или, точнее, люди встретили его), и был пойман ими на аркан, потому как  задумал напасть на их лошадей и полакомиться кониной.

Как можно догадаться – людьми оказались иные скифы, а конями – их боевые скакуны. Скифы быстро скрутили изголодавшегося мишутку и были очень довольны тем, что им довелось поймать в степи заблудшего царя лесов.
Ловля была произведена очень умело, с большим искусством, на потеху царю и на беду Ефиму Маратовичу. 

Всю свою жизнь, с самого детства, Ефим Маратович не любил животных. Когда он подрос – то стал охотиться вместе со своим отцом, братом, другом Олегом и тремя дядьями. Убивал он сначала тех, которые уже были подранены; да и как убивал?  –  просто расстреливал в упор, с близкого расстояния, после того, как зверь уже был беспомощен и умирал. К волкам и более крупным хищникам он поначалу даже не подходил: каждому в их посёлке было известно, что он боится собак, диких зверей и особенно волков. Однако, достижения современной техники, его высокое служебное положение и оберегающие его охранники, позволили ему охотиться на всех подряд без риска для жизни. 

Более всего он любил убивать хищных зверей сидя на специально оборудованной для этих целей охотничьей вышке. Хотя отстреливать зверьё из кузова джипа, на огромной скорости, ему нравилось ни чуть не меньше. Это забавляло его и веселило.
Вот так пальнёшь в шею летящему на всём скаку сайгаку, или всадишь ему пулю в глаз, или прострелишь ноги, чтобы упал, кувыркнулся по земле несколько раз, – и чувствуешь, что ты хозяин природы, что ты – король зверей. Сильный ты есть человек, смельчак, победитель всех и вся.

Вот только на этот раз всё было совершенно по-другому – царём зверей, охотником, был большой бурый медведь, а его добычей – Трусов Ефим Маратович.


Дело в том, что иные скифы вместе со своим царём Арготом, решили устроить для царицы заволжских сарматов Сарины, к которой они прибыли в гости, потешную охоту-поединок человека со зверем. Кругом стояли скифы вперемешку с сарматами, многие из них сидели на конях или в повозках, многие восседали на войлочных коврах, держа в руках кубки, многие ели конину, баранину и хлеб. Стариков среди них почему-то совсем не было видно, а юноши сарматов держались рядом с женщинами. Сарина, вместе с Арготом, располагались на возвышенности под балдахином, в окружении многочисленных жриц-амазонок и сарматских телохранителей.

Телохранителей было человек четыреста – ни меньше. Все как на подбор одного роста, все примерно одного возраста, все одной комплекции. Они стояли позади своей царицы окуриваемые дымом четырёх костров и совершенно ничего не ели и не пили. Видно им хватало того конопляного дыма, который овевал их с ног до головы.

В отличие от остальных дружинников царицы Сарины, эти, как поговаривали мудрые люди, обладали свирепостью северных грифонов и силой буйных аримаспов.  С такими бойцами не связывались даже лучшие воины Великой Орды массагетов и скифов царских, даже дикие исседоны, известные своей свирепостью и силой. Таких боялись.

Впечатлял один воинский наряд мечников-телохранителей. Он состоял из чешуйчатых бронзовых пластин, которые  покрывали своей бронёй их длинные, до самых колен кафтаны; из чёрных конских хвостов, которые развевались над их шлемами; из бронзовых и медных поясов, которые были украшены золотыми бляхами и имели причудливые пряжки. Он состоял из красных плащей и защищённых чешуйчатыми пластинами кожаных штанов. Мечи воины-телохранители держали обнажёнными, как на войне. Их безбородые, бледные лица смотрели на перепуганного Ефима Маратовича с презрительной усмешкой. Было в них, что-то буйное, что-то присущее лишь хищным зверям или стервятникам…

Дернувшись было в сторону, с взъерошенными от ужаса волосами, Трусов Ефим Маратович наткнулся на невысокую деревянную изгородь кольцом опоясывающую лобное место, однако не смог перескочить через неё, захныкал, и, упав ничком на землю, решил притвориться мёртвым. Медведь подошёл к нему, понюхал и с глухим ворчанием, будто бы обидевшись на человека за его трусость, повернулся к царю с царицей, и направился к ним.   

–  Тьфу, ты! – в сердцах сплюнул царь скифов Аргот, выразив, таким образом, своё презрение к трусу. Он встал, подошёл к ограде, что отделяла скифов и сарматов от зверя и Ефима Маратовича, легко перескочил через неё, и быстро оказался рядом с притворщиком, держа в правой руке свой короткий, железный меч, с обычной, деревянной рукоятью. В это время четверо из его людей натянули железные цепи потуже, и до поры до времени удерживали медведя на расстоянии, прижав последнего к деревянной изгороди.

–  Возьми мой меч, трус! – грозно рявкнул свирепый Аргот, бросив острый акинак к лицу Ефима Маратовича. – Дерись, женщина! Воины смотрят на тебя!
Само собой разумеется, что Ефим Маратович не понял ни слова из сказанного ему скифом, понял он лишь то, что ему нужно брать меч и сражаться – может быть с медведем, а может и с этим большим, угрюмым воином.

– Нет, нет, нет! – накрыв голову руками, в ужасе завопил Ефим Маратович, не осмеливаясь даже взглянуть на скифа. Рот его почернел от пыли; ухо, левая щека и шея посинели от кровоподтёков, рана на шее – кровоточила.

– Где, правда.… Где конец моим мучениям?! – в страхе бормотал он, может быть уже и не осознавая того, что несёт. – Когда же закончится весь этот кошмар!.. Здесь что-то не то – это попросту кто-то подшутил надо мною!...

– Хватит скулить, прыщ! – пнув бедолагу ногой, злобно заревел на него царь Аргот. – Вставай, заяц! Поднимайся на ноги!
Однако валяться в пыли и хныкать «зайцу», видимо нравилось больше, чем вставать и брать в руки оружие.

–  Ой, ой, ой! – ещё жалобнее застонал тот, отмахиваясь от царя рукою.

– Нет, это не мужчина! – раздались со всех сторон грозные выкрики степняков, раздосадованных трусостью Ефима Маратовича. Какой же это воин, если в его жилах течёт сырая вода, а не кровь. Вот и грозная царица Сарина, эта ещё молодая, но уже потрёпанная жизнью женщина, с узкими, опухшими от обильных возлияний, глазами, с одутловатым лицом и двойным подбородком, решительно осудила трусливое поведение пленника. Она поднялась со своего места и взмахнула тяжёлым кубком вина. Скифская шапка на её голове сдвинулась на бок, платок, покрывавший волосы и шею, сверкнул десятком золотых бляшек, золотые браслеты и ожерелья – зазвенели, скальпы на её широком, женском поясе – всколыхнулись. На кого она была похожа в этот момент? Она была похожа на гневную прародительницу скифов Табити. Даже её испитое лицо в этот миг было прекрасно и благородно, как в былые времена.
 
– Так его не поднимешь, – страшно прорычала царица, глядя на пленника презрительным взглядом. – Здесь нужен другой способ! Кто его знает?! – вдруг хитро ухмыльнувшись, уже более спокойно спросила она.
  –  Только мудрый Бабай! – махнув куда-то в сторону северо-востока, ответил ей кто-то из скифов.
 
 –   А вот и нет! – игриво возразила ему царица, в шутку погрозив наглецу пальцем. – Есть кое-кто и поумнее! Кто это? – вновь повторила свой вопрос Сарина, имея ввиду свою царственную персону.

Воцарилась долгая пауза. Все молчали.
  –   Дайте ему «Саны»! – наконец радостно заявила царица, имея ввиду, конечно же, хмельной напиток скифов, который назывался у них «Сана». – Сана заставит его драться!
И сказав это, она запрокинула голову назад, закатила глаза, и разразилась долгим истерическим смехом.

Когда воины Аргота и её меченосцы увидели, как она смеётся, а что главное – услышали её голос, то и они тоже буквально покатились от смеха, заразив хохотом всех, кто находились рядом. Засмеялись даже те, кто не знали причин столь бурного веселья. Они дали толчок «цепной реакции», и весь огромный стан кочевников словно бы взорвался от дикого, безудержного смеха… 

Минуло чуть менее получаса, (или и того меньше) и разгорячённый хмельным напитком Трусов Ефим Маратович, вооружившись мечём, с криком бросился на медведя. 
Как видно, он намеревался расправиться с ним в одно мгновение, желая продырявить медвежью шкуру в одночасье, ибо всевозбуждающая Сана пробудила в нём дух охотника и воина. Он выкрикнул, что-то вроде – «умри» и даже подпрыгнул, желая сверху поразить медведя, однако медведь почему-то не стал дожидаться его ударов и сам перешёл в контратаку. 
 
Свалив не в меру разбушевавшегося вояку одним взмахом лапы, рассвирепевший медведь моментально сломал ему хребет и терзал теперь за шею. Точнее – он рвал его за горло и тряс что есть мочи, поднявшись на задние лапы; бездыханное тело Ефима Маратовича болталось из стороны в сторону, как набитый соломой мешок.

Наконец он упал на землю, дёрнул ногой, и затих. Обезображенный труп Ефима Маратовича стал трофеем бурого медведя.
Тем временем короткая июльская ночь накрыла уставшую за день степь тёмно-синем покрывалом, и шумное становище сарматов медленно погрузилась в сон.