Прощальное

Нине Михайловне Кристенсен (Максимовой),
проводнику русской культуры в Австралии,
человеку светлого ума и редкой душевной красоты.



Вот и не стало Нины Михайловны.

И знал-то её без году неделю, встречался всего раза три. Всё больше по телефону разговаривали, да и то беседа вдруг прерывалась мягким, но решительным «ой, меня Клем зовёт. Вы уж меня извините, позвоните попозже».

Почему же так грустно?

Ведь и жизнь она прожила, дай Бог каждому. Долгую, интересную, богатую событиями, встречами... Была окружена любовью и уважением многих людей.

Так, в чём же дело? Почему так до боли щемит сердце?
Как-будто потерял очень близкого человека. Чувство, сравнимое с печалью по ушедшим родителям.

Может быть, мой возраст сказывается? Ведь с возрастом смерть уже не пугает своей тёмной тайной так, как это было в юности, но, когда на кладбище близких людей становится больше, чем в жизни, каждая утрата переживается глубже.

Нет, пожалуй. Дело не только в возрасте.

Осиротевший номер телефона в записной книжке. Неужели больше никогда не услышу её неповторимое певучее «алё-ё-ёу»?

Этот чудный голос с проникающими до сердца интонациями. Бывало, поговоришь с ней – и будто прогулялся по залитой солнцем берёзовой роще. На душе становится светло и прозрачно.

О чём разговаривали? Да вроде бы ни о чём уж очень серьёзном, фундаментальном. Так, о том, о сём. О премудростях переводческого искусства, о литературных секретах. Как-то рассказала о своей жизни, о петербугском детстве, юности, о Царском Селе, о Харбине, о своих родителях. Маму называла только как «моя мамочка». Рассказывала интересно, живо, так что возникало ощущение, что всё это видишь собственными глазами. Запиши, слегка обработай – и получилась бы чудесная повесть «Нина».

Не успел собраться.

Если о чём и жалею, что не приехал в Австралию раньше, так о том, что общение с Ниной Михайловной оказалось таким коротким.

Этот незабываемый голос, не изменившийся даже в последние дни её жизни, когда она уже всё знала. Приближающуюся кончину воспринимала спокойно, говорила об этом как о будничном событии.

А вот нет её – и ползёт откуда-то изнутри глухая тревога.
Как же теперь без неё противостоять этой всевыхолащивающей суете, этой мелкой изнурительной толкотне, громко именуемой борьбой за сушествование? Как подняться над всей этой серостью, где взять силы, чтоб хоть в чём-то, как-то оставаться добрым?

О доброте. Доброта бывает разная. Одна происходит из сердоболия, другая – из принципа, третья – от веры в Бога...

А есть ещё доброта как потребность души. Доброта в чистом виде, доброта сама по себе. Это о Нине Михайловне. Она делала добро так же, как дышала. Творила добро своим существованием. Кажется, она никогда не задумывалась, стоит или не стоит кому-либо делать добро. Получалось само собой, просто, ненавязчиво, человечно.

Однажды в беседе она вспомнила слова русского художника Брюллова, сказавшего, что талант – это «чуть-чуть». Чуть-чуть недотянул, чуть-чуть перетянул – и уже звучит фальшиво.

Сама Нина Михайловна обострённо ощущала это «чуть-чуть» во всём. Особенно во взаимоотношениях с людьми. У неё был истинный, большой талант общения. А это – часть самого важного и редкого человеческого таланта – таланта любить людей.

Всем нутром она не переносила даже малейшего намёка на агрессию. «Когда вы просто что-то описываете, у вас хорошо получается, по-доброму, с юмором, а как переходите на сатиру, мне кажется, что это уже не вы». Это она о моих рассказах.

Совершенно честная, совершенно чистая в помыслах и делах. Святая, но ничего неземного. Могла и подшутить, и ущипнуть, но по-человечески тепло, мило, обаятельно. Вся она была здесь, на нашей грешной земле, среди людей. Человек среди людей.

«Нина Михайловна, а вы религиозны?» - позволяю себе не совсем тактичное любопытство. Отвечает просто, не меняя тона: «Не могу сказать, что уж очень... но хорошо помню, как мы с мамочкой ходили в церковь по религиозным праздникам. С тех пор православие у меня связано с чем-то светлым и праздничным. В церковь хожу редко, не молюсь... Но недавно была в церкви и поставила свечки за упокой родителей и, вы знаете, я испытала очень приятное чувство».

Не абстрактная идея, кем-то когда-то внушённая, не мода или, ещё хуже, корысть, а  просто чувство. Интимное, глубокое, искреннее. Может быть, это и есть истинное религиозное чувство?

Вся русская-русская, вобравшая в себя всё лучшее, что есть в великой русской культуре. И никакого высокомерия, никакой кичливость, никакой так называемой «патриотической» ограниченности по типу «моё – значит лучшее». Открытая для всех, независимо от цвета кожи или прочих демаркационных признаков. Самая что ни на есть русская черта.

До последних дней сохраняла живой интерес к людям. Из беседы за неделю до смерти. Я рассказывал ей о поездке в Америку, восторгался музеем «Метрополитен» в Нью-Йорке, коллекцией картин импрессионистов...

«А меня больше люди интересуют. Какие там люди?» - спрашивает Нина Михайловна.
Действительно, какие там люди? Ничего определённого ответить не смог. К сожалению.
А ведь люди – это же главное.

Зелёный луч уже ушедшей цивилизации, когда жили красивые люди, для которых понятие чести не было пустым звуком, когда честность, порядочность и искренность не считались признаком глупости.

Последний блесток Золотого и Серебрянного веков русской литературы и поэзии, культуры и высочайшей духовности.

Последнее эхо эпохи от Пушкина до Блока и Цветаевой.

Всё. Этого уже больше не будет. Волшебные сны не повторяются.

Похороны состоялись в ясный солнечный день. На уютном кладбище Элтама громко пели птицы.

Прощайте, Нина Михайловна.

И простите нас.




Справка:
Нина Михайловна Кристенсен (23.12.1911 - 8.8.2001) родилась в Санкт-Петербурге в семье морского капитана, который во время Гражданской войны помогал Белой армии Колчака. В 1917 году семья эмигрировала в Харбин, а затем в Австралию.

Нина Михайловна – основательница первого в Австралии отделения русского языка и литературы при Королевском Университете Мельбурна.

Она никогда не порывала связей с Россией, поддерживая, по мере возможностей, связи со такими деятелями искусства, как Растропович, Рихтер, Смоктуновский и другие. А с семьёй Чуковских она дружила на протяжении многих лет. Лидия Корнеевна Чуковская была её близкой подругой, и когда Чуковскую исключали из Союза писателей СССР, она была в платье, одолженном у Нины Михайловны.

Она покоряла людей своим обаянием с первого слова. Как вспоминает Том Готт, известный переводчик с русского на английский, ученик Нины Михайловны, его решение изучать русский язык возникло после того, как он случайно услышал русскую речь Нины Михайловны. Он пишет: «Нежный женский голос как-будто летит куда-то. Этот голос, это непонятное мне слово... – и я сразу влюбился в русскую речь, в русский язык...»

История любви Нины и Клема Кристенсен достойна отдельной повести. Клем был журналистом, книжным издателем и писал чудесные стихи, большинство из которых он посвятил Нине. Когда её похоронили, он долго сидел в коляске, - ходить он уже не мог, - перед свежей могилой своей спутницы. Он ушёл вслед за ней через короткое время, завещав себя кремировать и развеять прах над могилой Нины Михайловны.
Его завещание было исполнено.



Опубликовано в русскоязычных изданиях Австралии - "Вестник" (Мельбурн), "Жемчужина" (Брисбен) и сборнике воспоминаний о Нине Михайловне.