Тайны мэйн-дринк. 3 гл
11 февраля 1981. среда.
Раньше Антон не подозревал о существовании в городе столь странного места, и, наверное, не узнал бы никогда, если бы не странная выходка Эла, старшего из трёх братьев Стоевских: в начале декабря тот неожиданно, без видимых причин, ушёл из дома, бросив институт и жену Риту. Последние полгода с Леонидом явно творилось что-то неладное: он был весь на нервах, взрывался по любому поводу, а к концу ноября на него страшно стало смотреть.
Стоевскому-младшему потребовался целый месяц, чтобы, не посвящая родителей, выяснить, где скрывается брат, но, когда в зимние каникулы расследование привело его к будке сторожа на заброшенной стройке, оказалось поздно: об отшельнической жизни Эла свидетельствовали только горы окурков и исписанные стихами обои. Так совпало, что в тот самый день Леонид вернулся к жене. Но радоваться Антону пришлось недолго: буквально через два дня брат снова исчез. На этот раз, по сведениям Риты, в дебрях Красноканавского района, где найти человека труднее, чем незапиленный «Stormbringer» на барахолке. Но Стоевский-младший был на редкость упорным малым, вдобавок, очень любил брата, и потому, посердившись на него пару недель, продолжил поиски.
Законов, в смысле принятых государством, обязательных для исполнения нормативных актов, на Мэйн-Дринк не существовало. Причина была одна: несмотря на все усилия, в этом районе не получалось их исполнение обеспечить. Ничто не могло сломить волю «канавичей» и уложить в приемлемое русло их причудливую жизнь. Феномен сложился в незапамятные времена, без особых изменений пережил крушение царизма, другие социальные катаклизмы и успешно здравствовал поныне. В последнее время стал упорно набирать силу слух, что территорию облюбовали для своих экспериментов знаменитые неопознанные объекты.
До недавнего времени городские власти всерьёз опасались, что зараза может перекинуться в нагорную часть, да ещё, не дай Бог, проникнет в её святыню – местный Акрополь на Дятловой горе. Злые языки и так уж предсказывали его неминуемое падение, ссылаясь на роковое значение неприличного жеста гранитного хулигана и лётчика Валерки Чкалова, царящего над всем городом и всеми начинаниями его руководителей. Но время шло, руководство здравствовало, начинания успешно завершались, и стало ясно, что страхи были сильно преувеличены: язва Красноканавского нигилизма оказалась доброкачественной и не спешила выбрасывать метастазы.
Кроме того, любые меры по оздоровлению нравственности местного населения, даже самые крутые, показали полное отсутствие результатов. И тогда власти плюнули на своевольный, полный необъяснимых явлений район. Лишь постарались, по возможности, изолировать его от «здоровой» части города высокими заборами, плохими дорогами и усиленными нарядами народной милиции.
Да, законы на Мэйн-Дринк не приживались. Аборигены руководствовались в повседневной жизни лишь несколькими простыми обычаями, которые возникли как-то стихийно, сами собой, но соблюдались весьма строго. Главным из них было табу на выход из дома до без пяти одиннадцать. Просыпаться и начинать жить раньше этого срока считалось здесь верхом неприличия, даже прямым вызовом обществу.
Одним из редчайших исключений из этого правила являлись Дворник Был и его супруга, тётя Фру. По местным понятиям семья Дворников вставала невероятно рано, когда многие ещё не ложились – в шесть утра. Все знали об этом, не одобряли, но прощали, признавая серьёзной причину. Да и происходили эти нарушения в семейном кругу, не принародно.
В прошлом, когда между супругами не существовало конкретной договорённости о временных рамках, конфликт был ещё более нелеп и трагичен. Ни один из них не хотел уступить первенства, и в семье шла бескомпромиссная борьба, зачастую с кровопролитием. Был с женой вскакивали с постели ни свет, ни заря, опасаясь оказаться вторым, то есть последним. Дошло до того, что они, вообще, перестали спать по ночам и дремали урывками днём, чтобы с вечера караулить момент слабости соперника.
И тогда, измученные до предела, Дворники сели за кухонный стол и договорились вставать не раньше шести утра: времени начала работы местного радиовещания. С этого дня они хотя бы получили шанс не загнуться от бессонницы.
Жили Дворники в служебной квартире, сплошь заставленной лопатами, скребками, вёдрами, мётлами, пачками рукавиц и тому подобным. Инструмент занимал практически всю площадь жилища, не говоря уж о кладовой, ванной и туалете. Хозяев и прежде не подозревали в тяготении к излишнему комфорту, но то, зачем они перетаскали орудия труда со склада в квартиру, не поддавалось объяснению. Тем более что за уборкой улицы, и даже своего двора, их ни разу не заставали. ЖЭК, кстати, выдавал им зарплату. Небольшую, но регулярно. За что? Возможно, за то, что Был, будучи малограмотным, подписывал ведомости, не читая.
Одним словом, в огромной комнате из мебели убирался только диван с иезуитским названием «Юность», почему-то «полуторный», словно половое созревание подразумевает некое неслыханное извращение. Ни Был, ни его супруга, если учесть их комплекции, «половины» никак не напоминали. Особенно, тётя Фру.
К дивану от входа и из кухни вели узкие, неожиданно прерывающиеся и заводящие в тупики, тропы. Гости, возжелавшие вдруг опробовать «Юность», никогда не отправлялись в путь одни. Без опытного проводника был серьёзный риск заблудиться, попасть под обвал или стать жертвой нападения странных мерзких животных, расплодившихся в квартире в большом количестве.
Приятно отличалась от остальных помещений кухня. Она была большой и уютной. Здесь поддерживали чистоту и периодически смахивали паутину. Посредине стоял крепкий стол. Мешки с солью, щётки и совки оставляли много свободного пространства, где убирались ещё три табуретки. Вообще-то, Дворники предпочитали проводить время у друзей, но, если они всё же решались принять гостей, то делали это только на кухне.
Квартира размещалась в полуподвальном этаже, и солнце никогда не проникало в узкие окна, покрытые снаружи толстым слоем грязи по причине бесконечного хождения по тротуару неаккуратных пешеходов. Солнечный свет, как упоминалось, Дворникам не был нужен: его заменяло радио.
В это утро Был начал просыпаться задолго до первой радиоволны. Ощущая невыносимую головную боль и не чувствуя из-за гробовой тишины момента времени, он с ужасом понял, что вот-вот может умереть. Если немедленно не примет спасительную микстуру, благоразумно оставленную на кухонном столе с вечера. Впервые, за последние две недели, Был решился на вероломство. Он осторожно спустил с Юности ноги и, не оглядываясь, заспешил туда, где среди вчерашних объедков сверкал гранями полный по рубчик приз. Дворник постепенно набирал скорость, аккуратно преодолевая узкие участки и повороты. На финишной прямой он уже летел так, словно за спиной выросли крылья. При его возрасте и комплекции это могло показаться чудом.
Был, притормаживая, преодолел последние метры, повалился на табурет и залпом осушил стакан. Волна облегчения начала медленно разливаться по телу. Увы, к ней уже примешалась горечь: звуки из комнаты свидетельствовали, что вероломство обнаружено. Громко сопя и гремя вёдрами, возмездие приближалось. Тоска сжала сфинктер Была. Крылья сморщились и опали, как сухие листья. Спинной мозг тщетно пытался мобилизовать скрытые резервы организма.
Всё негодование, всю справедливую ярость вложила тётя Фру в карательное движение своего кулака. Сгоряча ей показалось мало, но, глянув на жалкую, распластанную на полу, фигуру, она сдержалась и только плюнула с отвращением на потёртое трико мужа. Потом в пустой стакан. В принципе, Дворник был готов к такому исходу изначально: ценность приза окупала любые жертвы. Ничто, ни какие силы в мире, уже не могли лишить его лавров победителя. Даже насильственная смерть. Он закатил глаза и умер.
Учитывая обычную парадоксальность местного бытия, не стоит удивляться, что спустя всего пять часов этот труженик коммунальной сферы, заслышав склянки, воскрес и, воспользовавшись потерей бдительности супруги, улизнул на улицу.
Фил и Педро отсутствовали недолго. Материализовались они так же неожиданно, как и исчезли, но уже с тяжёлыми, оттопыренными карманами, после чего двинулись к дому Доктора. Антон, приготовившийся их терпеливо дожидаться и отошедший к ближайшему забору, успел лишь расстегнуть зиппер на брюках. Чтобы не отстать, ему пришлось форсировать процедуру.
Дворник Был, оказавшийся к этому моменту вблизи данной точки местности, ничуть не удивился. Будучи старожилом, он привык ко всяким фокусам здешнего пространства. Троица, за которой он внимательно наблюдал сквозь щель в заборе, задержалась у дверей в подъезд, задрала к небу головы и проводила глазами удаляющийся на юг воробьиный клин. После чего скрылась в темноте парадного. Грозная фигура Доктора Макса в неподвижно-задумчивой позе застыла у окна второго этажа. На холодном стекле выделялись два белых кружка: большой -- притиснутого лба и маленький – носа.
Док был самой популярной личностью на Мэйн-Дринк. Его жильё с давних времён, с тех пор, как он поступил учиться в мединститут и спровадил своих, выживших от беспрерывной пьянки из ума, родителей в дурдом, стало центром общения для всех жаждущих. Здесь постоянно торчало множество гостей, самых разных, поголовно Макса боготворивших.
Но, вот, парадокс: при такой открытости к народу, Доктор обладал очень скрытным характером. Случалось, ни с того, ни с сего, выставлял всю публику за дверь и надолго запирался в квартире. Или помногу дней где-то пропадал. Самые отчаянные головы предполагали, что на работе. Говорили даже, что он пишет «докторскую», но говорили смущённо, понимая, что морозят ерунду. У подъезда Доктора иногда парковались солидные, чёрные машины, и тогда на крыльце возникала табличка: «Извините, у нас учёт». Всё остальное время друзья и почитатели держали Макса в плотном кольце.
Злые языки утверждали, что доктором Доктор ещё не был, домучивал какой-то «интер в натуре», но, фактически, это не имело значения: умением излечивать болезни он уже вполне тянул на академика. Спорить с Доком, исключая отчаянного Ибрагима, не решался никто. Речь Макса, полная различных многобуквенных слов, делала ему легенды по всей округе. Послушать замысловатый научный трёп, да заодно пройти курс терапии, притаскивались ажно из близлежащих сёл. А земляки приходили полечиться к нему запросто, особенно, если перед этим хозяин намекал на удачно проведённую операцию.
При всей неординарности, Док держался с людьми очень просто и здорово умел выслушивать народ. Его манера смотреть на собеседника отсутствующим взглядом располагала сразу. Любой без опаски раскрывал ему душу, видя, что его не слушают с пониманием и сочувствием. Макс никого никогда не осуждал и, казалось, заранее знал всё, что ему хотят рассказать. Очень редко на его бесстрастном лице появлялась искра интереса и тут же угасала.
Было у Дока ещё одно достоинство: спокойствие при любых обстоятельствах. Он ни разу не полез в бутылку даже после значительных количеств выпитого. И, вообще, похоже, не пьянел. С женщинами этот признанный лидер Мэйн-Дринк, да и всего района Красных Канав, был очень обходителен: обходил их за версту. Поголовное большинство местных дам, несмотря на некрасивость и прыщавость лица их кумира, с удовольствием пожертвовали бы ради него собой, стоило б Максу потерять бдительность хоть на секунду, но он был начеку всегда.
А ещё Доктор умел делать чудеса. Множество очевидцев шёпотом сообщали, как он в их присутствии творил с людьми невероятные вещи: в два счёта мог превратить их во что угодно. Фил, например, клялся и давал на обрезание палец, что видел, как Макс превратил полудурка Кащея в главного в стране секретаря. В состоянии транса этот дебил выдал настолько достоверный образ, что мороз бежал по кожам очевидцев. Причём Кащей высветил такие подробности личной жизни трижды героя, которые вряд ли знали даже Пельше с Громыко. А под конец, якобы, Кащей, не прочитавший за свою жизнь ни одной книжки, начал абзацами цитировать «Малую Землю».
В 11-11 в дверь Доктора постучали, отчего она распахнулась. Три посетителя ввалились в прихожую и несмело заглянули в гостиную, являвшуюся одновременно кухней, а при необходимости и спальней. В квартире Макса только рабочий кабинет размещался обособлено, в другой комнате, поменьше. Туда доступ землякам был всегда закрыт.
Хозяин мельком глянул в сторону Фила и Педро. На новичка-подростка он вообще не обратил внимания. Из-за спин вошедшей троицы выглянуло широкое красное лицо Дворника с умоляющими глазами.
– Ну-с, и что у нас на завтрак, господа, – вяло спросил Макс, но стёкла очков выдали: блеснули-таки из-под высоченного лба интересом.
– Да опять антиматерию завезли, – с готовностью отозвался Педро.
– Что ж, располагайтесь. К вечеру будут кой-какие поручения.
В дальнем углу комнаты за ширмой скрипнули пружины раскладушки. Томно потягиваясь, оттуда выплыла Мис-Мэм, независимая и состоятельная, по канавским меркам, дама. Деньги у неё водились, потому что она часто работала, и не где-нибудь, а в привокзальном кафе «Антиной». Вообще-то, официальное имя ей давалось Мисс-Мембрану, но местное общество привыкло всё упрощать.
Фил и Педро отшатнулись, не веря своему зрительному чувству: пару минут назад они видели Мембрану дремавшей у входа в магазин на площади Марата. Даже невозмутимый хозяин удивлённо поднял густую бровь: на ночь он сам запирал входную дверь и отпер её только что. Странности пространства обычно не заходили так далеко.
Деловито застёгивая на ходу некоторые детали своего туалета, Мис-Мэм профессиональным жестом извлекла бутылки из карманов вошедших, успев дважды ущипнуть за щёку Антона. Из старинного Максова буфета она достала стаканы, луковицу, горбушку ржаного, крем-брюлле-по-лионски, и домовито расставила всё это на столе.
Гипнотические фокусы Доктора померкли. Присутствующие восхищенно хлопали глазами. Не дрогнул лишь старина Педро, знавший о районе всё. Он сразу предположил в генеалогическом древе Мис-Мэм наличие сучка с одним из местных магов. Немного размыслив, пока откупоривалась первая бутыль, он установил, что этим кудесником мог являться только дед Егор. В своё время тот демонстрировал поразительные вещи, постоянно умудряясь покидать местное отделение милиции с целыми рёбрами и даже с деньгами в кармане.
Все поохали и заняли места вокруг гостеприимного стола. Антон, практически не отрываясь, смотрел на хозяина, с явным намерением перехватить его взгляд. В нём он узнал давнего приятеля пропавшего брата, Макса Курмана. Несколько раз Стоевский даже открывал рот, чтобы что-то сказать, но тот упорно его не замечал, и Антон тушевался.
Вскоре, после выпитых натощак двух стаканов странной, сильно креплёной жидкости, он перестал поедать Доктора глазами. Его пришлось утащить за ширму и уложить на раскладушку. Несмотря на практически бессознательное состояние, юноша мёртвой хваткой прижимал к себе отцовскую тетрадь.
РЕТРОСПЕКЦИЯ I: 6-й класс.
Ноябрь 1967
Шумная толпа школьников вывалилась из класса и, ликуя, покатилась вниз по лестнице. Обычно Лёня немного презирал своих товарищей за бестолковую суетливость и неспешно покидал урок последним, но сегодня он полировал перила вместе со всеми.
В раздевалке он сразу отыскал Максима по блеску очков и протиснулся к нему сквозь галдящую и пихачую толпу.
– Я сегодня не с тобой, – виноватым голосом сказал он другу. – Извини, Макс, дела.
Максим внимательно посмотрел в зрачки товарища и, похоже, внутренне обиделся.
– Зря. Мне сегодня целую пачку «Казбека» притаранили. Может, подождут твои «дела»?
Он перешёл в их «элитную» школу из какого-то заречного, богом забытого, района только с этого года. Принёс документы сам, сам и убеждал директора, что было совсем не просто: давние традиции школы не позволяли принимать учеников из сомнительных семей. Перевод всё же состоялся потому, что Максим Курман имел неукротимый напор, страсть к учёбе и был круглым отличником.
– Нет, Макс. Надо. Топай один.
– Ого! Как в песне? «Нас на что-то променял»? Смотри, Ромео, пожалеешь.
Отговаривать и упрашивать Макс не терпел, его слушались и так. Даже порой учителя. Сперва холёные детишки «непростых» родителей попробовали смеяться над толстеньким прыщавым очкариком из грязного гетто, но как-то очень быстро заткнулись. А потом их мнение в корне поменялось: они усиленно стали искать с новичком дружбы, но безрезультатно – Макс был не отходчив на обиды. Он как выбрал в приятели Стоевского, так и дружил только с ним.
Леонид, чувствуя себя отчего-то последним предателем, молча хлопнул друга по плечу, и нырнул в лабиринт платяных шкафчиков. Найдя свой, он быстро напялил пальто и в толпе одноклассников вышел на школьный двор. Здесь он задержался, чтобы получше завязать шнурок. Макс, не заметив его, прошествовал мимо. Сердце томилось ожиданием, страхом, неизвестностью и стучало громче обычного. Параллельный «А» тоже покинул школу в полном составе, а Рита всё не выходила. Леонид забеспокоился, что её проглядел.
Двор опустел. Только на крыльце стояла и не уходила маленькая розовощёкая Лиза Лепёхина из пятого «В». Она изучала Доску почётных выпускников и не смотрела в его сторону, но Лёнька догадывался, отчего она не спешит домой: из-за него. Лепёхина взялась чуть не каждый день преследовать Стоевского до самого дома. Вчера, например, он видел краем глаза, как она разругалась со своей мамашей, прикатившей за дочкой на расфуфыренной «волжанке», и не поехала. Навязчивость Лизы раздражала.
Лёня так и стоял в дурацкой позе, согнувшись над ботинком, когда к нему вразвалочку подвалил некий переросток в огромных кедах и со здоровенными кулачищами. С недавних пор он претендовал на роль грозы школьного двора. Леонид про этого недоумка от ребят уже слышал, но сам ещё не встречал. Откуда он являлся оставалось загадкой – ни в сороковой, ни в одной из соседних школ, он не учился, – но все знали его впечатляющее прозвище: Кащей. За спиной Кащея маячили и развязно ржали ещё два подшпанка в блестящих кепках из кожзаменителя.
Переросток встал, подбоченясь, вплотную, почти прижав свой тощий живот к волнующейся груди быстро выпрямившегося шестиклассника, и колючими зрачками уставился с высоты своего роста на его переносицу.
– Ну, чё, сопля уша-астая, – своеобразно растягивая слова, процедил он сквозь жёлтые зубы. – Ждёшь?
Холодные стальные пальцы сильнее сжали сердце Леонида. Оно сорвалось и покатилось куда-то вниз живота. Невидимый смычок противно заиграл на жилах под коленками. Лёнька выпрямился и с вызовом, который нелегко дался, посмотрел на Кащея снизу вверх. Тот не мигал жёлто-чёрными, змеиными без ресниц глазками. Тонкие и скользкие, как глисты, губы, к которым приклеился жёваный окурок папиросы, растянулись в издевательской ухмылке. Потянуло помойкой.
– Зря ждёшь. Сёдня наша очередь твою мочалку пощупать. Ща Худой её в раздевалке подготовит, мы и пойдём. Хошь посмотреть?
Леонида от напряжения сотрясла дрожь. Ему захотелось плакать от ненависти к этой гнусной роже, и было страшно. Глюкоза бешено горела в крови и выделяла под пиджачок столько тепловой энергии, что хватило бы товарняк отопить. Мокрая рубашка прилипла к спине.
– Дебил ты… – дрожащим голосом сказал Лёня.
Просвистел кулак с зажатой железякой. Стало темно.
Свидетельство о публикации №209093000498