Горная страна -Хроники паломничества-

1.
«Здесь шум эпох склонился и затих,
Слова не нужны, мысли откровенны,
А кровь  стучит в виски, взрывая вены,
И Вечность обретает каждый Миг».

Никаких чудес я не ждал, шагая по раскаленной дороге с моими друзьями и наслаждаясь сеюминутными ощущениями, медленно потягивая полынное вино зноя. Прижмурившись от ярких лучей, весело сплевывал вязко-горькую кашицу плодов одичавших яблонь, стоящих вдоль дороги во множестве великом и устлавших травяной ковер россыпями желто-золотистых маленьких яблочек, которыми, даже не успев заметить как, были наполнены карманы и заняты руки, - уж больно аппетитно выглядели они.
-Да что вы в самом деле, - смеялся, глядя на нас, Проводник, - зачем так много?! – он то знал, что последует далее…
И действительно, не прошло и нескольких минут, как на обочину посыпался яблочный дождь, выныривая из темноты карманов на свет Божий и возвращаясь под сень своих родительниц. А мы долго еще смеялись, вспоминая сладкие мечты, охватившие нас от предвкушения праздника вкуса, но так обманувшие.
Это был первый урок, преподанный Горной Страной, показавшей как легко мы, порой, принимаем за действительность иллюзии, дурманящие сознание и уводящие  в сторону от Истины. А Проводник, родившийся здесь и с младых лет принявший ношу хранителя Горной Страны, поблескивая очками, искоса поглядывал, как бы говоря, - то ли еще будет, дайте срок…

Под звуки ветра там тихонечко поют
И в ухо шепчут трепетно-невнятно,
А тени кружат, кружат на краю,
А тени кружат, кружат на краю
Бесстрашно и легко
На фоне облаков,
Танцующих с Луной в венке из мяты.

Душистость трав струит из чащи лес,
Дурманя разум, окрыляя душу,
И тени вьются, вьются до небес,
И тени вьются, вьются до небес,
Врываяся во сны
Танцующей сосны,
Соединяя небо, воду, сушу.

Там, над скалой летят спокойно лета
И ворон хрипло разговор ведет,
А сквозь листву струится лучик света,
А сквозь листву струится лучик света,
Родник,  сверкая,
В  дымке тает
И жизни длится бесконечный лёт.

2.

«В тугом луче заката  отражалась
Лесная быль, свиваяся в кольцо,
И было видно лишь ее лицо,
Волос кудель. И нежная усталость
Играла на тончайших струнах душ.
Картины медленно пред взором проплывали,
Струилася в глазах вода живая,
И тихий шепот плелся: «Не нарушь,
Пригнись, сплети, прикрой, поправь, не выдай,
Увидишь если, не подай и виду,
Как будто это просто отблеск луж...»
И тихо губы обратив к водице,
Журчащей меж камней слегка,
Руками зачерпнувши облака,
Мы из горсти пытаемся напиться»

Что касается Проводника, то он был первым жителем Горной Страны, с которым мне довелось познакомиться. Глубокая грусть, постоянно прятавшаяся в его темных глазах, говорила о какой-то Тайне, хранящейся в нем. Эта тайна как бы наделяла его этаким ореолом,  заставляющем  светиться все, к чему бы он не прикасался. Но свет этот был чужим для обитателей Города, где мы с ним впервые встретились, и сам он выглядел несколько чужеродным элементом в окружающей действительности, не сильно конфликтуя с ней, но, в то же время, и не сливаясь. Спокойно, я бы сказал даже степенно, проходил он по городским улицам, грустно поглядывая из-под очков, как бы говоря: «Если б вы только знали…»

Когда закат играет на валторне,
А мертвый город
Тишиной распорот,
В развалинах змеею вьются черной
Ночные тени
В мираж ступени,
И чередой бредут по тропам горным
Под небом в пене.

А свежий ветер вздрагивает нервно
На лепестках и
Сдувает капли,
И в танце,  выгибаяся манерно,
Узор сплетают
И исчезают,
Стремительно испуганною серной
Мгновенно тают...

Иногда Проводник исчезал на несколько дней, а когда появлялся снова, то глаза его  были наполнены теплым светом и радостью. Как драгоценности, он доставал из бездонной сумки коробочки со слайдами, заговорчески перебирал, что-то бормоча про себя и, хитро посмеиваясь, показывал некоторые из них через одноглазое увеличительное устройство, заглянув в которое, я попадал в чарующий мир Горной Страны.

Слепят глаза лучи,
От камней отражаясь,
И ветер треплет спелый барбарис,
А в воздухе звучит ,
В безбрежности купаясь,
Зов иудея, обращенный вниз.

И чувствуя тропу,
Ступают ноги сами,
Не оставляя по следам следов;
Вплетаются в судьбу,
Сливаясь с облаками,
Реальности давно ушедших снов.

По склону меж стволов
Почти  неразличимый
Среди камней надгробий древних стон,
И вязь забытых слов –
То грустных, то учтивых,
Как легкий дым, ползет со всех сторон.

Но умирает звук
Бесследно, безнадежно,
Растаяв в знойных камнях до поры...
И, поборов испуг,
Глядит в глаза так нежно
Зеленый дух разлапистой горы.

Даже одним лишь глазом много удалось подсмотреть чудных видений таинственной Горной Страны, частички которой привозил Проводник в своих утонченных, изысканно выполненных фотослайдах, но даже в мыслях не появлялось, что встреча с ней не за горами, что скоро, очень скоро буду приглашен в заповедные места, хранителем которых он стал еще с юных лет. А пока, Проводник присматривался, прощупывал и испытывал, ибо открыть тайны Горной Страны невесть кому – это значит изменить не только ей, но и себе, что для истинного Хранителя хуже смерти.

3.

Рассказывают, что когда-то, очень давно, в яркий солнечный день философ Диоген бродил по городу с зажженным фонарем и бормотал: «Ищу человека…». Люди смотрели на него, пожимали плечами, говоря: «Да он ведь не в себе…». А Диоген так и не найдя среди жителей своего города ЧЕЛОВЕКА, удалился на берег моря, проведя остаток дней своих в бочке (а кто-то говорит, в пифосе).
Среди жителей Горной Страны тоже не просто найти человека и все-таки мне повезло, очевидно, чуть больше, чем древнему философу, на встречи, не частые, даже сказал бы, единичные, но запоминающиеся на всю жизнь.
Раннее утро в живописном ущелье. Первые лучи солнца лишь только намекают о своем присутствии, отражаясь от безмятежно-голубого неба и, заглядывая между ветвей кизилового чаира, под сенью которых мы провели ночь. Ресницы, отяжелевшие от росы, не хотели открываться, а тело еще сохраняло обрывки сна и нежилось в тепле спального мешка. Совсем незаметно в пробуждающееся сознание начал вплетаться тихий мелодичный звон колокольчиков, приобретая все больше и больше ощущение реальности.

Тень от горы, как тень креста,
Ползла к подножью,
Растворяясь,
И тихой дрожью,
Словно каясь,
Тек легкий ветер по листам.

Свисала грусть на ветвях гнезда,
Ложилась в тени,
Слезу роняя.
И птичье пенье,
Возникая,
На бледном небе стирало звезды.

А по ущелью, древней Корана,
Пел колокольчик,
Как в свите Пана,
И скалы молча,
В рваных ранах,
Вокруг всплывали из тумана.

Вставало Солнце, роняя краски,
В ветвях чаира, -
В кровавоцветьи,
Там песня Мира
Тысячелетья
Вилась меж камней, подобно сказке.

Змеей вплетаясь в лесные звуки
И повисая
В кустах кизила,
Она, играя,
Вдруг обронила
На ветви капли Христовой муки.

 Звон приближался и, наконец, материализовался  в стадо коз и овец, идущих по тропе вверх к перевалу. Вынырнув из спальника  и поставив на огонь чай, я с восторгом наблюдал за шествием, ощущая причастность к чему-то древнему, пришедшему из глубины тысячелетий, оказавшись как бы на перекрестке времен, а, может быть, и вне реки Времени.
-Доброе утро, - неожиданно раздался голос.
-Доброе утро, - автоматически ответил я, еще даже не осознав, кто эти слова произнес.
В этот момент из-за пышного кизилового куста появился сам владелец голоса, невысокий человек в простой крестьянской одежде с традиционной кепкой-шестиклинкой на голове и огромными маслинами выразительных глаз. Улыбка едва трогала его губы, а глаза смотрели очень добро, но немного грустно. Я  силился вспомнить, откуда мне знаком это взгляд, но размышлять было некогда, - Пастух стоял передо мной, как бы ожидая вопроса, который незамедлительно последовал.
-Извините, вы что-то не похожи на пастуха… Присаживайтесь.  Вам налить чаю? – я говорил все еще пытаясь вспомнить, где я видел эту тонкую грусть в глазах.
-Спасибо, не откажусь, - улыбнулся он в ответ, и присев на камень, спросил, - А почему вы решили, что я не пастух?
-Знаете ли, какое-то внутреннее чувство… Ваше лицо, выражение глаз… - я протянул кружку дымящегося чая, которую он взял двумя руками, охватив пальцами, будто греясь. – Даже не знаю, может я себе что-то напридумывал, но своим внутренним ощущениям привык доверяться.
-Вы в чем-то правы и не правы одновременно, - он, отпив глоток, встряхнул головой и продолжил, - когда я был мальчишкой и жил в соседнем селе, недалеко отсюда, в нескольких километрах, и мне очень нравилось наблюдать, как из-за белых скал ущелья выходит Луна. Особенно прекрасной была картина в полнолуние. Казалось, это будет длиться вечно, но пришли люди и вышвырнули нас всех вон из родных мест, как котят. Долго скитался я на чужбине, окончил университет, защитил диссертацию, преподавал, жил в достатке, но лик Луны, плывущей над Сюренем, постоянно приходил в мои сны. В холодном поту я пробуждался и видел чужие стены моего дома, а за окном пели сверчки на чужом языке. Когда же смог сюда вернуться, ощущения детства возвратились ко мне, сон стал глубоким и спокойным, Луна из него перекочевала на родное небо, а я снова и снова могу любоваться ее восходом и закатом и, как оказалось, большего мне и не нужно. – он снова улыбнулся, прикурил от уголька из костра, сладко затянулся горьковатым дымом. – Спасибо, что выслушали. Мне почему-то показалось, что именно вам я должен был все это рассказать…
Меня как обожгло, так вот почему в этот вечер светила Луна, огромная и ясноликая. Когда она взошла над ущельем, стало светло, как днем, а хор сверчков плыл вверх по лунному свету, торжественным гимном Горной Страны.
-Сегодня можешь потушить ФОНАРЬ, - сказала мне она.

Мне часто снится полная луна
Над белыми обрывами  Сюреня,
И профиль быстроногого оленя
Рисует на кизильниках она.

Звучат копыта звонко и легко,
Спускаются к земле поближе звезды
И несколько случайных облаков
Во сне беспечном хмурят брови грозно.
 
И я мечусь, как загнанный кабан,
В реальность сна то веря, то не веря,
Но тонкий нюх испуганного зверя
Мне говорит, что это все обман.

Туман сознанья, разума и чувств,
Разлившийся в глухой души ложбине.
И слышу шепот онемевших уст:
«Все это снится только на чужбине...»

Татарин старый как наворожил,
Рассказывая мне под леса сенью,
Что снилось полнолуние Сюреня
Ему, пока он на чужбине жил.

4.

О, Господи! Избави мя от бед
И протяни ко мне свою десницу,
Чтобы я мог тихонько приклониться
И ощутить  в себе незримый свет:
Тот свет,  который часто людям снится
На склоне лет...

В тот день ребята не на шутку расшалились. Видимо, причиной послужил короткий, но сильный грозовой дождь, который неожиданно хлынул из, тихо подкравшейся, огромной тучи с темно-серым вздутым брюхом. Ворча и громыхая, она развалилась над плоской вершиной столовой горы, залпами обстреливая ее молниями и поливая дождем, крупные капли которого с такой силой били по земле и камням, что рассыпались на множество мелких капелек, превращались в пыль, плывущую над раскаленной землей теплой дымкой. Все живое попряталось в норы и многочисленные пещеры, оставшиеся здесь с давних пор.

Когда забьются  облака
В раскатах грома,
И капли оросят слегка
Траву и кроны,
Из недр земли польется ввысь
Простая песня, -
То тронет дудочку  Флейтист
И звук воскреснет.
Сплетясь со струями дождя
И блеском молний
Он, за собою уводя,
Надеждой полнит,
Вьет в поднебесной высоте
Мелодий косы
И оседают на кресте
То кровь, то росы.

Вечером, после дождя, нашу пещеру посещали то видения, то люди, а потому уснуть было невозможно, да и не очень-то хотелось. Сидя у костра под необычайно звездным небом, мы плели узор беседы далеко за гранями реальности, пили чай, приправленный дикой грушей и барбарисом, время от времени, безобидно подшучивая над мистическими рассказами Проводника. А он в этот вечер был в ударе! Из него так и лились повествования, связанные с историей этих мест, легенды, сказки… Особенно большое внимание он уделил духам, чем растревожил и без того буйное воображение Художника, который вдруг взревел не своим голосом:
-Дух Мангупа,  выходи-и-и!!!
-Ты меня звал или мне только послышалось? – раздался глухой голос из недр горы.
-Кто ты? – растерянно как-то спросил Художник, поводя глазами по темным провалам пещер вокруг.
-А кого ты звал? – последовал ответ. Голос слышался откуда-то из-за кромки обрыва, из пропасти, а посему в его реальность было трудно поверить.
И все же  Художник не сдавался и уже несколько тише, даже может быть, робко спросил:
-А где ты? Можно к тебе?
-Заходи, если не боишься, - последовал ответ.
И уже через несколько мгновений тень Художника растворилась за обрывом, а спустя некоторое время, он уже звал нас к себе:
-Ребята, сюда – здесь классная пещера, а в ней живет человек…

О, Господи!  Вздохнуть дай и уйти,
Из Вечности плетя узор молитвы,
По лезвию сверкающему бритвы
И терниям, цветущим на Пути.
На берегу, где слышны звуки Битвы
Горят цветы...

5.

На шею флейту он надел
И повернулся,
За ним пещеры черный зев
Чуть усмехнулся;
На небе огненный цветок
Пылал в зените
И протянулись на Восток
От Солнца нити.
И растекалось по камням
От зноя Время,
И рассыпало по ветвям
Святое семя...

Рассвет в Горной Стране почти всегда похож на молитву: медленно и торжественно он выплывает из темноты ночи, вначале  еле заметными силуэтами гор на фоне чуть посветлевшего неба, затем легкими облачками, ежеминутно меняющими цвет и очертания, и, наконец,  растопыренными пальцами лучей из-за горного хребта. А миг, когда показывается само Солнце, не возможно ни с чем сравнить по торжественности.

Мангуп. Рассвет. Тугая тишина
Ползет меж камней, связывая миги.
Уходят в никуда все мысли, книги,
Накатывает теплая волна.

В тенях таится ночь и запах листьев
Щекочет ноздри знойной сушью дня
И отблески небесного огня
Раскрашивают небо легкой кистью.
 
Еще мгновенье улетает вдаль,
Не прерывая утреннего зова,
И горная гряда поднять уже готова
Над светлым ликом тонкую вуаль.

В то утро вместе с рассветом из пещеры выбрался человек довольно странного вида:  потертые шорты, великоватая майка-тельняшка на худощавом теле, замызганная шляпа военного образца,  редкая темно-русая бородка и, при всем при этом, дорогие очки в золотой оправе и флейта из красного дерева на черном шелковом шнурке. Застенчиво улыбаясь, он представился. Мы тоже. Но до сих пор не затихают споры, как его зовут, так как одним послышалось – Андрей, другим – Петр, впрочем, что касается меня, это не столь важно, оба имени принадлежат апостолам, один из которых тоже бродил по Горной Стране в новозаветские времена. Так мы его и прозвали – Апостол.
Легкий ветерок теребил душистые полусухие цветы над обрывом, на котором, свесив ноги в пропасть, мы с Апостолом вели нескончаемую беседу. Ящерицы, сновавшие вокруг, настолько игнорировали наше присутствие, что порой взбегали то на нашу руку, то на бедро и, почувствовав под собой живое тело, соскальзывали и снова исчезали в скалистых расщелинах. Только одна,  покрытая коричневым загаром от жгучего солнца, бушующего над Горной Страной, остановилась возле нас, присела на задних лапках, опершись на длинный хвост, и начала прислушиваться к беседе.

-Кто вас отправил в дальний путь?
-Наверное надежда...
-Найти стремитесь жизни суть?
-Хотят того невежды...
-Вас манят струи чистых вод?
-Конечно манят...
-Избрали крышей звездный свод?
-Нет, свод в тумане...
-Но что-то видите на нем?
-Одни химеры...
-Внутри клокочет все огнем?
-Все чувства серы...
-Тогда зачем весь этот Путь?
-Но в нем основа...
-Быть может лучше повернуть?
-Начнете снова...

Мы спускались вниз, в долину по Великому Белому Пути. Легкая белесая пыль поднималась из-под наших ног и тут же оседала, придавленная жгучими солнечными лучами. А вверху, на скале, нависающей над пещерой, долго еще виднелась высокая худощавая фигура Апостола и слышались звуки его волшебной флейты…

6.

Бредем, бредем к святым местам,
Сбивая ноги;
Бормочем: «Те не имут срам,
Чья суть в дороге»,
И выжигает на плечах
Нам Солнце Знаки,
Сжимаем посохи в руках –
Весь Путь во мраке.


Трудно сказать, когда по настоящему я осознал, что совершаю паломничество, поскольку  сначала Горная Страна проявляла лишь внешние свои  стороны: прекрасные пейзажи с белыми,  поросшими лесом,  горами на фоне бездонного неба, прозрачные быстрые реки, вырывающиеся из тесных ущелий в плодородные долины, экзотические ягоды и фрукты, запахи, звуки, ощущения. В этом было что-то языческое – сочное, вкусное и для языка, и для глаз, бьющее радостным родником жизни, Бытия.

На фоне желтоватых скал,
Среди камней под шум потока,
Игриво поправляя локон,
Как королевы входят в зал,
Сияя в блеске Солнца ока,
Плывут наяды на свой бал.

Алмазы водопадных брызг
Тела их рядят в ожерелья
И, песней  первозданной,  визг
Летит вдоль узкого ущелья.

Легки движенья стройных ног,
Глаза безоблачно-лучисты,
И старый Пан – звериный бог
Сидит, застывший, свесив кисти.

Молчит, молчит его свирель,
Боясь разрушить это чудо,
И молчаливых камней груды,
Оживши, выползли на мель;
И в струях засверкала всюду,
Резвясь и радуясь, форель.

Но постепенно чувства насытились блеском алмазных граней Горной Страны и начали воспринимать более тонкие и сложноулавливаемые нюансы, влекущие в места древние и наполненные духом подвижников, молившихся там за все человечество. Проходя по горным тропам, проложенным тысячелетия назад, при внимательном взгляде, можно было заметить следы труда человеческого: ступени,  полустертые бесчисленными ступнями проходящих здесь, отверстия в скале, служившие креплением  для жердей навеса, правильной формы, прямоугольные углубления – пустые гробницы почивших здесь ченцов. И, вдруг, - вход в пещеру, казалось бы маленькую снаружи, но внутри, неожиданно, просторную с множеством залов, один из которых  оказывается храмом. Закрываешь глаза и всем телом ощущаешь вибрации, впитанные и сохраненные камнем – уж больно намоленные там места.

Молитвы звук так прост и юродив,
Лампада светит в каменном притворе.
Лишь лес и горы в этом разговоре
С Создателем вплетают свой мотив.
Стоят у входа стражи-валуны,
Мирская суета таится в мраке,
И призрачно мерцает свет Луны,
Рисуя на камнях кресты и знаки.
Плывет молитва к звездному шатру
И исчезает, не успев родиться,
В ночной тиши далекий голос птицы
Взывает к долгожданному утру.
И морщат скалы лобные черты,
Прочерченные тенями столетий,
Ладонями прижав к себе кусты,
Вдыхают полной грудью свежий ветер.

Очевидно, в один из таких моментов я и понял, что Горная Страна преподнесла нам очередной урок, незаметно и бережно, как истинный Учитель, превратив обычный поход за красочными впечатлениями в паломничество к Древним Святыням…


7.
И, надкусив познанья горький плод,
Молитвой разгоняя тьмы бездонность,
Мы погрузили лица в ласку вод
Источников, не ощутив холодность.

-Вам велел кланяться Петр Алексеевич, - неожиданно услышал я, с трудом отрывая губы от прозрачной струи Святого источника, бьющего из подножия скалы возле монастыря. Передо мной, склонившись в поклоне, стоял человек, серьезно глядя в мое лицо и это не оставляло сомнения, что обращаются именно ко мне. Растерянно улыбаясь я произнес:
-Спасибо,  кланяйтесь от меня Петру Алексеевичу…
Он оживился, закивал головой и, набрав полное ведро воды, начал взбираться по каменным ступеням, ведущих в монастырский храм и к верхнему ярусу искусственных пещер, в которых вершат затворничество не многочисленные монахи.
Я огляделся, - вокруг сновало великое множество людей, щелкали фотоаппараты, мигали красными глазками видеокамеры. По дороге к монастырю не прерывалось шевствие: экскурсанты и паломники шли вперемешку вереницей пестрой и многоязычной, и тут же смешивались с толпой галдящих, торгующих, пьющих и обливающихся потом. Почему этот человек выбрал из толпы именно меня?  Ведь вокруг столько людей!
Присев на каменный парапет, я наблюдал, как лавируя среди толпы, он поднимался, ловко перекидывая ведро из руки в руку, порой, перепрыгивая через ступеньку, смешно косолапя ногами в стоптанных ботинках без шнурков, и нес мой поклон неведомому Петру Алексеевичу. Вот, наконец, он исчез в проходе белоснежной часовни с золотым верхом, как растворился, а я все смотрел и смотрел, пытаясь проникнуть взглядом сквозь толщу камня, где по лабиринтам, вырубленным в недрах горы, весело шаркая старыми ботинками, идет мой вестник, чтобы, поклонившись, сказать:
-Петр Алексеевич, вам велели кланяться…
И вдруг, меня захлестнула теплая волна,  нежная и благостная, а внутри зазвучала музыка, возникающая из тишины, растущая и ширящаяся, она захватывала всю мою сущность и возносила   над муравьиной суетой монастырского двора. Радостно было осознавать,  что где-то в толще горы, в сумрачной келье, освещенной лишь светом масляной лампадки, под иконами склонился святый старец, Петр Алексеевич, в тихой молитве за всех живущих.  И меня помянул,  тоже…

Дурманил цвет душицы на полянах,
И обжигал звенящий лета зной;
Мы тихо говорили меж собой
О людях разных мест, о дальних странах...

Светилось понимание в глазах,
Слова свободно составлялись в речи
И, словно реки, лились в берегах,
А сосны зажигали тихо свечи.

И вторил разговору нежный звон
Цикад, кузнечиков и птичье щебетанье;
В значимость фраз вплеталось Мирозданье
И шепот листьев плыл со всех сторон.

Понятно было все в полутонах,
Замешанных на истинах печальных,
И скорбно на Пути стоял монах,
Жилец времен ушедших в лета, - давних...

А день кипел безудержным ручьем,
Сплетая ветви груши и кизила,
И, улыбнувшись, Вечность расстелила
Дорогу, по которой мы пойдем.

8.

Хвоща ресницы – дым зеленокудрый,
Качает легкокрылый ветерок;
И рябь на глади, словно мудрый
Изборожден морщинами пророк.

В тот день мои часы остановились. В этом не было ничего странного, так как батарейки электронных часов в конце концов разряжаются и требуют замены, а эти часы, не снимая, я уже носил около двух лет. Для порядка, я пощелкал по ним пальцем, потряс и оставил в покое, а сам отправился испить чудодейственной воды и свершить омовение у источника, откуда уже слышались страстные возгласы моих друзей, обливающихся ледяной водой. Уже не первый раз мы приходили к этому источнику, бьющему из горы не иссякаемой мощной струей, такой сильной и полноводной, что две глубокие впадины живописного урочища, расположенного почти на перевале, образовали два озера, по цвету близких к нефриту, заросших по берегам мятой, душицей и прочим разнотравьем. Эти озера, напоминающие глаза, что смотрят в синее горное небо, завораживали, заставляли сердца сжиматься от  чувства восхищения, подобное тому, которое мы испытываем, глядя в   бурные воды  бескрайнего океана.

Два глаза, две зелено-синих чаши
На высоте летящего стрижа,
Заглянуть в них так хочется, но страшно,
Как провести по лезвию ножа.

Там тонет небо, лес и запах мяты,
А в глубине мерцающий нефрит,
Лишь изредка клочками белой ваты
В них облако пушистое парит.

Две чаши, два зелено-синих глаза,
Два изумруда чистых и святых
На светлом лике у Кафка-Багаза
Урочища среди лесов густых.

В воде змея парит над глубиною,
В извивах тела затаивши яд,
Так виделось, наверное, и Ною,
Когда он из Ковчега бросил взгляд.

Долго еще, возвратившись от источника, сидели мы на берегу озера, наблюдая за лягушками, распластавшимися на поверхности возле берега, как вдруг,  из водорослей, островком разросшихся посередине, выплыла огромная пятнистая темно-зеленая щука. Мелкие рыбешки брызнули в разные стороны, а лягушки в ужасе полезли на берег – уж больно страшное чудовище появилось в открытых водах озера. А щука медленно и величественно парила в прозрачной воде над глубиной, двигаясь по дуге вокруг зеленого островка, не обращая внимания на суету, царящую вокруг по поводу ее появления. Трудно сказать, как долго продолжалось это подводное действо, казалось вечность, но вот, рыбина в последний раз взмахнула хвостом и исчезла в подводных зарослях, как не бывало. Я взглянул на часы, - экран вновь мерцал цифрами и точками, часы шли, как ни в чем ни бывало, единственно вызывало сомнение время, показываемое ими. Спросив, который час, я убедился что сомнения мои не напрасны, часы указывали ровно на один час назад. Ровно на один час. Меня осенило, значит Горная Страна живет совсем в другом временном измерении, в ином его течении, а мы, как видно, оказались в точке перехода, на перекрестке   потоков  времени нашего и времени Горной Страны. Облегченно вздохнув от осознанного, я начал укладывать рюкзак…


9.

Не оскверни прозрачных вод:
Не прикасайся к ним руками,
Целуй их жадными губами,
Прогнувшись как небесный свод.
Не оскверни прозрачных вод –
Лишь прикоснися к ним губами.


После многочисленных головокружительных виражей, автобус, пыхтя и взревая, наконец-то выехал на довольно большую площадь, почти в центре горного селения. Солнце уже цеплялось за верхушки, окрашивая деревья и дома в теплые цвета, переходящие в пурпурные внутри длинных теней, отбрасываемых всеми, даже слегка возвышающимися над землей, предметами, а лес, виднеющийся вдали за селением, начал приобретать оттенки фиолетового.
Чужие редко забирались в этот глухой уголок Горной Страны, поэтому, из-за низких заборов нас провожали взглядами местные жители, в основном, старики.
-Матушка, - обратился я к одиноко стоящей у калитки старушке, - позвольте набрать воды.
-Пожалуйте, пожалуйте, - засуетилась она, отворяя щеколду калитки и указывая рукой на водопроводный кран в глубине двора.
Отведав воды из крана, я удивленно воскликнул:
-Бог мой! Матушка, у вас в кране родниковая вода? Быть этого не может!
-Может, сынок, еще как может, - засмеялась старушка добрым, чуть с трещинкой, смехом, - наш водопровод подключен прямехонько к источнику. Я так привыкла к своей воде, что если еду куда-нибудь, обязательно беру с собой бутылку. Поверите, ну не могу я пить никакую другую воду! – она смотрела на меня и на ее маленьком личике улыбалась каждая морщинка, а глаза блестели очень живо и молодо.
«Наверное, это в ее глазах искрится родниковая вода», - подумал я, любуясь светящимся старушечьим  ликом.
-Всегда вам рада, заходите еще, - журчал ее голос, когда мы уже уходили, нагруженные пластиковыми бутылками с холодной прозрачной водой, и в этом журчании мне слышались голоса, которыми в разных местах, языком бегущей воды, беседовала с нами Горная Страна, восклицая:
-Всегда вам рады… всегда вам рады… всегда вам рады…

Не оскверни шорох листвы
Ненужным словом или звуком.
В беседе с елью, дубом, буком
Молчи. Молчи до хрипоты.
Не оскверни шорох листвы –
Внимай всем телом тихим звукам.

Не оскверни величья гор
Гордыней, жестом или позой;
И только восхищенья слезы
Пусть завершат ваш давний спор.
Не оскверни величья гор –
Не говори ты с ними прозой.

Не оскверни песню небес,
Их переменчивость и радость;
И снизойдет на душу святость,
Органом грянет песню лес.
Не оскверни песню небес –
Пей в ней сверкающую радость.


10.

Мой милый Боже, подскажи,
Какой тропой идти к вершине.
Быть может, там лишь миражи
Слагают эту книгу-жизнь,
И горы горбят свои спины.

Весь день в небе бушевало Солнце, обрушивая на землю волны зноя, проникающие даже в глубокую лесную тень. Но, в отличии от морских волн, накатывающихся и отступающих, с каждой новой волной зной становился все сильнее и гуще. Стихли птицы, прячась в густых кронах, даже кузнечики и те стрекотали как-то нехотя и приглушенно. Только цикады оглушительно звенели из кудрявых кизиловых кустов, радуясь пышущему жару, а к вечеру затихли и они, утомленные, но довольные своим трудовым днем.

На соснах настроены струны
Эоловых арф
И искрами светятся в юных
Беспечных глазах.
Плывут над мохнатой вершиной
Со звоном лучи,
Мелодией древнего Крыма
Там Вечность звучит.

Когда мы поднялись по крутой и сильно заросшей тропе на вершину горы, бывшей когда-то  крепостью, и вышли к обрыву, изъеденному сплошь и рядом пещерами, то наконец-то лица наши ощутили первые дуновения ветерка. Расположившись в тени старой одичавшей груши, мы какое-то время наслаждались легкой прохладой им приносимой со стороны далекого моря. Однако, оттуда же в нашем направлении двигались клубы облаков, очень похожих на дождевые, но казавшиеся такими далекими и безопасными, что на них не стоило даже обращать внимание.
Как всегда в горах, ночь обрушилась на нас почти мгновенно, накрыв  покрывалом темноты окрестности, да так плотно, что не возможно было разглядеть собственную руку, и только вспышки далеких зарниц со стороны, откуда двигались облака, которые мы видели при свете заходящего солнца, время от времени, вырывали из темноты очертания хребтов и извивы лесистых долин, змеями ползущих между плоскими вершинами близлежащих горных массивов. Не смотря на это, спать мы улеглись под открытым небом, лишь поверх спальников набросив тонкую полиэтиленовую пленку.
В полночь разыгрался ветер. Он рвал кроны деревьев над нами, свистел и завывал, шлепая по лицам оборванными листьями и каплями воды. Казалось, шел дождь, но  взгляд на небо убеждал в том, что дождя не может быть, ибо над нами оно было чистое и светили звезды, хотя вокруг клубились облака, особенно хорошо видимые в свете ярких молний.
Долго еще вокруг вершины происходило сражение в небесах, но Горная Страна стойко охраняла место ночлега своих гостей, ведь гость на Востоке понятие святое и обидеть его – бесчестие для хозяина. Мы лежали и дивились гостеприимству прекрасной Горной Страны и, засыпая, счастливо улыбались…

Разрезан цикадами полог
Мерцающий дня
И мечется весело сполох
И грохот огня,
Рисуя на скалах фигуры
И лики святых,
Раскатисто в вязь партитуры
Вплетают свой стих.

Мой милый Боже, подскажи,
Как сохранить наш Мир звенящий.
Вокруг мелькают миражи,
Похожие на коллажи
И в прошлом, да и в настоящем...


11.

Каждая новая встреча с Горной Страной никогда не была похожа на предыдущие. Естественно, это  связано с множеством причин: немаловажное значение имеет время года, пропорциональное соотношение солнца и влаги, постоянно изменяющееся даже в период одного сезона, создают все новые  и новые картины,  то яркие и праздничные, то в приглушенно-пастельных тонах, и то и грозно-величественные, но всякий раз не повторяющиеся и прекрасные.
Когда, после долгого перехода по лесу, мы вышли к перевалу, небо было затянуто густыми серыми облаками и слышались отдаленные раскаты грома, однако, глаза привыкшие к глубокой тени и сумраку лесных чащоб, никак не отреагировали на эти перемены, а все так же безмятежно смотрели на окружающий мир, будто ничего не произошло. Остановившись на широкой тропе, долго еще мы любовались огромной виноградной улиткой, ползущей наискосок, спокойно и торжественно  поводившей по сторонам рожками-усиками и оставлявшей за собой блестящий след, да такой четкий, что можно было проследить весь ее путь, терявшийся лишь где-то в густых зарослях кустов и травы за пределами тропы.

Нахмурил брови перевал,
Рванул порывом ветра кроны
И солнца проглотил корону
Сердитых туч свинцовый вал.

На миг затихло все вокруг,
И даже птичье щебетанье,
Увязнув в дебрях Мирозданья,
Не завораживало слух.

Лишь виноградная улитка
Неспешно по тропе ползла,
За нею след тянулся липкий,
Сверкая отсветом улыбки,
Как крошки битого стекла.

Гроза грянула над нами неожиданно и привела в некоторое замешательство. Хлынул дождь и одновременно ударил такой оглушительный гром, прозвучавший почти одновременно со вспышкой молнии, что невольно головы втянулись в плечи и появилось желание стать маленьким-маленьким и забиться под какой-нибудь листочек, где тихо и незаметно переждать этот небесный шквал огня и воды. Казалось, по нас бьет артиллерия всех калибров, грохоча, взрываясь россыпью шрапнели, оглушительно стреляя прямо над ухом, отчего в ушах пошел звон и  даже позакладывало. Но минутная растерянность быстро прошла и, тесно сбившись в кучу под большим тентом из полиэтилена, мы уже весело смеялись над шутками Горной Страны, таким образом развлекавшей нас.
- Что за жизнь без приключений, - сказал Проводник, сидя на рюкзаке, как курица на насесте, накрыв его своим прозрачным розовым плащом. И, посмеиваясь, добавил, - Вы знаете, что такое приключение? Это та же неприятность, но со счастливым окончанием… - В этот момент над нашими головами снова пронесся грозовой раскат, и такой сильный, чтоПроводник, засмеявшись, добавил, - Вот видите, и Горная Страна со мной согласна!

И вдруг, над самой головою,
Взорвался молний яркий свет
И зазвучал тотчас в ответ
Раскат грозы, гремя и воя.

Шквал ветра, листьев и воды
В лицо ударил, ослепляя,
И в грозных вспышках догорая,
Пылали  наших ног следы.

А полосатая улитка
Ползла спокойно по тропе.
И струи, словно струны скрипки,
Вплетались в сумрак леса зыбкий
И рассыпались на листве.


12.

А тропа шепчет, - не останавливайтесь, вперед: выше и выше.
И, вдруг, как в замедленном кино, из зеленого полумрака
выплывают с обеих сторон двурогие камни.
Их правильные формы намекают на искусственное происхождение,
а приглядевшись, можно различить на торцах красивую вязь ветхого иврита.
Да, это караимское кладбище, затерявшееся в лесах и веках.
Его вечный покой нарушается лишь скрипом деревьев,
легким щебетом птиц да шорохом шагов редких людей,
часто даже не замечающих разбросанные по склонам надгробья.
Вечный покой вам, жившие здесь и здесь же почившие...

Ущелье. С двух сторон толпятся валуны
Под скалами в потеках и разводах
И отражаются в зелено-тихих водах
Реки, разлившейся под пение зурны,
Узор плетущей из мелодий давних,
Ветвей и облаков, и уханья совы,
Запястий тонких рук, волос и глаз миндальных,
Из запахов эпох, духов, сухой травы;
Мелодия плывет все дальше, незаметней
Между стволов и скал, вдоль вьющейся тропы,
Где кружат листья, сорванные ветром
И выемки в камнях хранят стопы
Бесчисленных людей, прошедших здесь когда-то:
Крестьянина, священника, солдата
Иль просто человека без судьбы, -
Бродяги нищего, но и его стопы
Хранит тропа и бережно, и свято.

Здесь пристальней посмотрим на тропу:
То тут, то там, меж каменных обломков,
Змеистых корней перепутал ловко
С камнями и землей зелено-синий лес
На склонах под горой, скрывая свод небес
Густыми кронами, повитыми веревкой
Лиан, поросших сказочным вьюнком
И шестью вздыбившимся мхом.

Но вот мелодия, затихшая меж веток,
Уже звучит печально и светло,
Плывет туман, прозрачно-сиз и терпок,
И в Лету опускается весло
Мозолистой рукою вечного Харона,
А солнца царская горящая корона
Померкла в небесах, как будто занесло
Его за горизонт и льются капли звона
Серебряных лучей неведомо откуда
И сердце замирает в жажде чуда.

Но следуйте за мной, тропой между деревьев,
Все выше к небесам, подальше от сует,
Где эхо между скал бормочет, словно бред,
Слова чужих молитв – то тюрков, то евреев,
Где призрачна межвременья река
И старые надгробия, как чёлны,
Несутся сквозь вселенной тьму и волны,
Оставив за кормой года, века.

Цепляются  за ноги колючки можжевельника, как будто предостерегая, будьте осторожны, не поддавайтесь чарам этих мест. Но уже поздно, мы давно очарованы величественными камнями Княжества Феодоро и манит нас старая тропа вверх, между деревьями и камнями, застывшими в призрачно-голубоватой дымке. До сих пор не растаял в воздухе крик караима, звучавший каждое утро много веков подряд, зовущий из долины работников в город, как тогда казалось, незыблемый и вечный. По сей день один из мысов Мангупа зовется Мысом Зовущего Иудея.


3.

Ветер, ветер
           шевелит
Неподвижность глаз,
В свои сети,
           как магнит,
Завлекая нас.
Разбиваясь о скалу,
Превращается в золу
Память о былых веках,
Промелькнувших в одночас.

Великое счастье получать подарки, тем более нежданно негаданно, а уж если он упал прямо с неба, то чувствуешь себя именинником. Поэтому, когда к моим ногам упало перышко из крыла пролетавшей мимо сойки, душу охватило радостное волнение. Аккуратно держа в руках, я долго и внимательно его разглядывал: у основания бело-серый пушок с рыжинкой плавно переходил в темно-серый, затем черная полоса, четкая и яркая, соседствовала с голубой цвета небесной лазури и дальше попеременно – черная, голубая, черная, голубая…  Бережно положив перышко под пластик в окошке бумажника, я уселся на обочине дороги, ведущей на гору к Мертвому Городу, и принялся наблюдать за суетой птичьего царства в лесу, окружающем гору. В начале были слышны лишь писк, щебет и крики, затем в ветвях стали различимы и сами участники действа: вот по веткам перескакивает маленькая птичка, похожая на воробья, но с белыми озерками на крылышках, она скачет и попискивает тоненько и жалобно; а вот стайка дроздов, перелетающих  с дерева на дерево, стремительно парят и в унисон взмахивают крыльями. А это сойка, та самая, что подарила мне перышко, птица презабавная и весьма воровитая, она  незаметно подкралась и уселась на нижней ветке, прямо надо мной, свесившись головой вниз и глядя одним глазом на меня, а вторым высматривая, что плохо лежит. Однако, ничего примечательного не увидев, сойка, громко вскрикнув, перелетела на другое дерево, где начала раскачиваться на тонкой ветке, как на качелях. Видимо, так же  она раскачивалась на ветках Горной Страны и сто, и тысячу лет назад, засматриваясь то на блестящие доспехи воинов, то на сверкающие драгоценности в чалме какого-то паши, а то на блеснувшие из-под занавески паланкина, грустно-озорные глазки юной ханской жены.

Лица, лица
          чередой
Уплывают вдаль,
То царица,
          то герой –
Вечная  печаль.
Все смешалось, все плывет:
Река Времени не ждет,
Увлекая за собою,
Превращая царства в марь.

Вдруг, появилась еще одна сойка, смешно раскачиваясь, выбежала из зарослей на поляну, вскрикнула, как от неожиданности, и взлетела на ветку соседнего дерева. Оглядевшись, заверещала громко и пронзительно, на что первая ответила не менее оглушительной террадой  и начался долгий и шумный разговор встретившихся на перекрестке кумушек. Затем к ним присоединились еще и еще, и скоро уже вся поляна трещала, ойкала, ахала и не переставая болтала, обсуждая новости дня, года, века…

Небо, небо
            на заре,
Флейты  нежный звук.
Боже, мне бы
            в той игре
Быть хоть тенью рук.
Этот чудный перебор
Снов о песнях древних гор
Меж камней  легко скользит,
Улетая на простор.

Горы, горы
           вновь и вновь
шорохи и свет.
И сквозь поры
           течет кровь
Много тысяч лет.
Расплескавшись по кустам
Каплями и тут, и там
Дальше, дальше всё течет,
Радугой меняя цвет.

14.

В слепящем зное катит Солнце
По белым колеям дорог,
Лишь старый иудейский Бог
Глядит в закрытое оконце.
Он не решается войти
В храм, что оставлен даже нищим,
А ветр гудит, как над кладбищем
И пылью порошит пути.

Бродя по Горной Стране, долго мы обходили стороной место, где расположен Мертвый Город. Видимо, внутреннее чувство подсказывало, что мы еще не готовы к этой встрече. И вот, после многих скитаний по сказочным местам, когда яд, впрыснутый в вены Горной Страной, уже разошелся по всему телу и в нашей жизни пролегла временная черта – до знакомства с Горной Страной и после, наконец-то решились войти в него.
Когда уже шла подготовка к подъему по крутой тропе, ведущей к крепостным воротам, раздалось хриплое воронье карканье. Я огляделся и нигде не увидел ворон, а карканье, даже скорее не карканье, а такое своеобразное хрюканье, продолжало звучать, причем, явно в два голоса. Еще раз внимательно осмотревшись, я увидел две черные точки на скале по другую сторону ущелья – это два ворона, усевшись над обрывом оглашали окрестности многозначительными криками.

Хрип ворона слышится над головою,
Свидетеля многих событий и судеб,
Но мудрости следуя, он их не судит,
Лишь взглядом проводит, туманным от зноя.

И с вороном ворон, усевшись удобно
На скалах высоких, ведут разговор;
А ветра порывы швыряют в простор
Их мудрости вечной бесценные зерна.


Теряясь в догадках, что же означают эти крики, я не заметил, что наши ноги уже ступили на каменную дорогу, с колеями, выбитыми колесами бесчисленных повозок, проезжавших здесь на протяжении многих и многих веков, а по сторонам высились остатки домов, оград и две почти уцелевших храмовых постройки. Войдя во двор, мощеный большими плитами, я никак не мог отделаться от ощущения, что там кто-то есть. Чтобы убедиться, я обошел храм вокруг, заглядывая во все уголки, но кроме клумбы цветов да щебечущих птиц на черепичной крыше и перекрытиях внутри галереи, ничего не обнаружил. Однако, ощущения чьего-то присутствия не оставляло меня ни на миг, тогда, подойдя к узкому окошку, с вставленными цветными стеклами, заглянул внутрь заброшенного храма и онемел, - два огромных глаза смотрели на меня строго и, в то же время, ласково, они как бы говорили со мной:
-Ну вот, наконец-то ты пришел… - раздался тихий голос.
-Но  долго шел… - пробормотал я.
-Это не важно, главное – шел… - голос был тихий и мягкий, но что самое поразительное, его легкие  раскаты звучали отовсюду и эхом отражались от скалистых стен ущелья…

В слепящем зное катит Солнце
По белым колеям дорог,
И старый иудейский Бог
Глядит  сквозь пыльное оконце.
Касаясь губ твоих и глаз
Шершавой ласковой рукою,
Он поднимает над тобою
Души сверкающий алмаз...



15.

Родник поет беспечно и легко,
В тиши рисуя времени узоры,
И океан небес без берегов,
Из-под бровей пушистых облаков,
Ему бросает ласковые взоры

Миновав урочище с двумя сине-зелеными озерами и выйдя на перевал, мы свернули налево, углубившись в густые заросли можжевельника, кизила и орешника, где почти сразу же обнаружили древнюю тропу, бегущую по дуге получаши, образованной белоснежными скалами, которые полукругом охватывают долину, в основном, поросшую лесом, прорезанную насквозь петляющей дорогой и большими полянами – полями пшеницы и табака. И хотя тропой давно не пользовались, за многие века по ней прошли столько людей, что она сохранилась почти в первозданном виде, как будто лес, по привычке, не решался вести на нее наступление и обходил стороной своей буйной растительностью. Правда, очевидно, чтобы привлечь внимание, кое-где за ноги цеплялись то корявые кусты терновника, то длинные, покрытые острыми колючками, лозы ежевики, соблазнявшей крупными черно-синими ягодами, по вкусу напоминавшие смесь малины и земляники с кислинкой смородины. Казалось, конца этим зарослям не будет, да еще из глубоких царапин на посеченных колючками ногах уже не проступала, а текла кровь, каплями падая на листья придорожных кустов, перекликаясь с алыми ягодами кизила.. Но вот, небольшой подъем, пара ступенек и заросли расступились, перед нами – о, чудо – взметнулась ввысь белая стена, у основания испещренная темнеющими входами в пещеры старинного монастыря.
О, эти древние монастыри, разбросанные по живописнейшим уголкам Горной Страны, притаившиеся под каменными карнизами, скрывающиеся в глухих зарослях на плоских вершинах столовых гор, заброшенные и забытые людьми, но продолжающие нести свою нелегкую ношу, напоминая о Пути человеческом и его святых подвижниках. Вот входим в пещерный храм, останавливаемся перед вырубленным в скале алтарем и захлестывают меня воспоминания, сохранившиеся где-то в глубине подсознания, доставшиеся от прошлых жизней.

Чуть слышно в темноте поет родник
О чем-то бесконечно отдаленном;
Быть может о монахе, что приник
К его прохладе ликом раскаленным,
Чтоб потушить желаний тяжкий бред
Томящегося тела в сне иллюзий,
Которые душевный застят Свет
И пребывают с Вечной Тьмой в союзе.
А может быть о том, как старый волк
В последние минуты своей жизни
Приполз к воде и сделал лишь глоток,
Сам по себе вот так свершивши тризну.

Мрак, оттесняемый слабым светом лампадок и свечей в руках, обступает со всех сторон, тяжелый и угрожающий; лишь из большого зала, что находится по соседству, иногда проблескивают огоньки свечей, проходящих там людей. Лик Спасителя, оживающий в мерцающем свет, колеблющихся на фитильках кусочков пламени, смотрит мне в глаза сурово и проникновенно, Он притягивает мой взгляд, не позволяя ни на миг оторваться.
- Страшно, небось, блуждать во Мраке? – от звука Его голоса становится легко и благостно.
- Что Ты имеешь в виду, когда говоришь о Мраке? – спрашиваю едва слышно, но, кажется, мой голос гремит и эхом несется по темным залам.
- Ты сам знаешь, что Я имею в виду… - смеется Он раскатисто.
-
Родник поет чуть слышно в темноте,
Щекой склонясь на каменные глыбы;
Плывут столетья мимо в суете –
Кресты распятий и безумье дыбы,
Безудержность летящих вдаль коней,
Вой труб, переполняющих долину,
И танец безмятежных голубей
На выступе скалы, прогнувшей спину.


16.

Ясное солнце сжимало  нежными объятиями, замершую в истоме, землю. Его лучи заглядывали в каждый, даже самый укромный, уголок, весело прыгая по листве кустарника и траве, сплошь расцвеченной разными по форме и размерам цветами, что разнообразило узоры, и без того ярких ковров полян и лужаек. И не смотря на совершенно безоблачное летнее небо, Горная Страна на сей раз встретила нас не палящим зноем, характерным для этого времени года, а пушистым легким теплом, почти одинаковым и в тенях, и на открытых местах. Вода из Святого источника  приятно булькала в кармане рюкзака за спиной, создавая некий ритмический рисунок, гармонично сочетающийся с мерной поступью подъема по тропе. Оставив в стороне Мертвый Город, после еще одного небольшого подъема, мы уже шли по сосновому редколесью на просторном плато, где едва видимая тропа петляла между группами сосен и торчащими из земли бело-серыми камнями, выходящих из-под тонкого слоя почвы известково-сланцевых пород.
На одной из полян решили сделать привал, уж больно покойно и затишно было здесь.  После нехитрой трапезы, откинувшись на мягкий травяной ковер, я не заметил, как сладко задремал.

Мне снился красочный обрыв,
Тропа Мангупа, мелколесье
И дерева, что в поднебесье
Вершины тянут, камни скрыв,
И ночи покрывало бесье
На шелесте вороньих крыл.

Мне снился белых скал туман,
Глаза слепящий до испуга,
И запах жухнущего луга,
И дух ушедших в лета стран,
Народы чьи не знали плуга,
Из книг читали лишь Коран.

Мне снилась ласка чистых рек,
Картавый рокот водопадов
И блеск давно зарытых кладов,
Никем не найденных вовек,
И терпкость ягод, как награда,
И глас вершин:  Се – человек...

Сон длился не долго и пробуждение было легким и незаметным. Звуки леса крадучись вошли в сознание и воспринимались, не отстранено, как бы извне, а этакой внутренней составляющей  меня самого. Усталость, уже несколько лет давившая плечи и сковывающая не только движения, но и мысли, куда-то исчезла – взгляд был ясным, мысли кристальными, а тело послушным и легким. Я ощущал себя маленькой сверкающей частицей  волшебной Горной Страны. Это чувство было новым, но очень четким и приятным, оно звучал внутри тихой музыкой, волнами проходящей через сознание и плывущей между сизо-голубоватыми лапами сосен в даль, к далеким хребтам и долинам, ожидающим нас и припасшим для нас великое множество чудес. Много позже, вспоминая этот день и привал на ласковой сосновой поляне, я понял, что именно тогда и пролегла в судьбе моей черта между  жизнью до встречи с Горной Страной и после…

17.
Сколько раз ни пытался предугадать, что нас ждет за следующим поворотом – все было тщетно; сюрпризы, преподносимые Горной Страной своим любимцам, отличались необычностью и непредсказуемостью, но, самое главное, всегда были наполнены добротой, юмором и любовью. Даже суровые испытания, порой, подбрасываемые нам для разнообразия, как правило, заканчивались нежной улыбкой и легким смешком, как бы говорилось: "Ну как я вас..." Но это было крайне редко, а в основном,  она баловала нас, как любящая мать балует своих детей: то вдруг выведет по глубокому ущелью к кизиловому кусту с абсолютно спелыми ягодами (которые должны были созреть где-то месяца через три), то, в момент, когда от жары уже плавятся мозги и ноги отказываются идти, мы натыкаемся на потрясающую по красоте кристальную речную заводь, в которой за считанные минуты смывается усталость и ты снова готов идти и идти. Хоть на край Света.

Прозрачных заводей немое торжество,
Незамутненность,
И в воздухе орлиное перо,
Как предрешенность.
Бурлят и скачут струи по камням
И белопенно
Жемчужно-чистые стекают по телам
К ногам Вселенной.

А вкус и запах ягод на кустах
Так тонок,
Он тает на обветренных устах
И в кронах,
Но сфинкса тень на выжженной траве
Неотвратимо
Плывет по затихающей листве
Стеною дыма.

А Горная Страна вела дальше, приглашая и маня, проводя крутыми зигзагами между валунами и деревьями, вдруг выталкивала на бараний лоб горы, как шерстью поросший кудрявыми зарослями можжевельника, откуда открывались виды на необозримые просторы = в разные стороны расползались, заросшие лесом долины, подернутые дымкой, отчего кажущиеся голубыми, а за долинами высились гряды гор, как бы наползающие друг на друга и, порой, почти неотличимые по цвету от небес, разве чуть-чуть темнее, но такие же легкие и прозрачные; иногда, на дне долины, среди зелени леса блестела река, чьи воды, бегущие по камням, переливались всеми цветами радуги. А для отдыха нам всегда находились живописные поляны у источника, вода в которых была под стать окружающему ландшафту и наполняла  благоговением и восторгом.

Прохлада родника звенит в тени,
Как слезы,
На небе загораются огни –
То звезды,
И рогом месяц чертит на скале
Морщины,
И горы нежат в синей глубине
Крутые спины.

18.

Закаты в Горной Стране всегда отличались поразительной красотой и неповторимостью. Этот тихий переход от бушующего дня к беспечно-спокойной ночи заставляли каждый раз с новой силой ощутить неотвратимость течения времени  и, оттого, еще большую красоту данного его отрезка.
В тот раз, после длинного перехода сквозь вязкий дневной зной под палящим солнцем, от которого не спасали маленькие сосенки и колючий кустарник мелколесья, где пролегал наш путь, в конце дня мы вышли в большую долину, с рекой бежавшей по ее краю, у подножья пологой горной гряды, сплошь поросшей густым лесом; а сама долина была вся засажена ровными рядами фруктовых деревьев, упорядоченность которых вступало в контраст с валом лесных зарослей по склонам, в общем создавая весьма живописную картину. Низкое солнце, красным шаром висящее над горными вершинами и утратившее свой дневной жар, создавало длинные глубокие тени, расцвечивая все вокруг оттенками пурпурного и фиолетового. Дух захватывало от восторга, когда мы шли вдоль склона, медленно поднимаясь все выше и выше, держась древней тропы, ведущей в ущелье.

Мы шли по профилю небес,
Стухая, тени лиловели,
Плясали под цикад оркестр
Отроги гор, надев ливреи.
И ветр иссушенные лица
Ласкал неистово и страстно;
Такое может только сниться, -
Мы понимали это ясно.

Закат был терпок, как миндаль
И расцветал в нем жухлый лист,
Прозрачно-искристый хрусталь
Прохлады тек на барбарис.
А ноги путались в траве,
Шуршащей шелковым теплом,
На древней вьющейся тропе,
Пропахшей козьим молоком.

И Горная Страна, как вечно юная кокетка, каждый миг меняла наряды. Уже почти исчезли оттенки пурпура, зелень леса лишь угадывалась на верхушках еще освещенных веток, а фиолетовый уже выползал из теней и разливался даже на полянах, не в силах пока потушить только яркое разноцветье горящих то тут, то там цветов. Прохладный ветерок легко стекал со склонов, освежая разгоряченные тела и наполняя легкие озоном и ароматами леса,  ставшими в конце дня необычайно насыщенными. Овечье блеяние из селения, приютившегося на склоне, прямо у входа в ущелье, будило восприятие непрерывности жизни поколений от далекого прошлого до настоящего, создавая ощущение нашей к тому причастности. Очевидно, таким образом Горная Страна приобщала нас к своим Вечным Тайнам.
Едва миновав селение, мы уже вошли в глубокую тень ущелья, освещаемого только светлым небом, отражающим лучи, спрятавшегося за гору, Солнца. Из глубины ущелья пахнуло студеной прохладой, холодком пробежавшей по спинам, взмокшим под тяжелыми рюкзаками, заставившей всех поежиться. Но, как лошади, почуявшие дом, мы ускорили шаг, так как уже входили в кизиловый чаир, на поляне которого нас ждал отдых под чарующим звездным небом и ужин, приготовленный на костре, только мысль о котором вызывала радостное оживление и сладострастные шутки моих спутников. А ущелье уже заливалось темнотою…

Но тени поглощали лес,
Рисуя по обрывам марь,
И баловень ущелий, - бес,
Плутал тропинки, как и в старь.
И распахнув объятья крон,
Кизильник задрожал листом,
Отвесив до земли поклон,
Шепнул на ухо, что влюблен.

Последний розоватый луч
Скользнул по лицам и кустам,
И в темноте журчащий ключ
Слал приглашенье в гости нам.
И разомкнув усталость век,
Внимали звукам древних месс.
Пронзило душу, что во век
Нам не покинуть этих мест...

19.

Кто бы мог подумать, что в эту ночь к нам явится призрак. Среди жителей Горной Страны существует два варианта легенды  о призраке, блуждающем в этих местах. В одной рассказывается о пастухе, пасшим когда-то здесь  овец и укрывавшим их от непогоды в глубокой эоловой пещере,  а после смерти, не смогшим расстаться со своей отарой и бродящем по горным тропам, как бы в поисках своих  заблудших овец. А в другой, - о разбойнике, закопавшем где-то поблизости награбленные сокровища и стерегущим их, особенно по ночам. Нам больше как-то понравилась первая версия, о пастухе, поэтому, зная о возможности мыслей реализоваться в мыслеформы, вне сомнений, мы имели дело с пастухом, а разбойник обходил нас десятой дорогой, вычеркнутый нашим сознанием из окружающего  мира.
Ночь опустилась на вершину горного массива, почти у самого основания которой, на уступе, притаилась пещера, практически не видимая с большой поляны, поросшей редкими кустами терновника и сухопарыми, узловатыми деревьями одичавшей груши. Когда-то весь этот массив принадлежал большому и богатому монастырю, густо населенному, представлявшему из себя, по сути, целый город с окрестными селениями, садами и полями, однако, со временем, монастырь был разрушен, местность обезлюдела, заросла деревьями и кустарником и воцарился над всем лес, густой и почти непроходимый, лишь кое-где обнажающий каменную кладку фундамента или пещерный провал выдолбленного в скале хозяйственного помещения под когда-то стоящим сверху домом; но лучше всего сохранились фруктовые деревья, они выстояли под натиском леса, правда, вернувшись в первоначальное дикое состояние, их плоды стали маленькие и сморщенные, а по вкусу больше похожие на несъедобную волчью ягоду,  нежели на сочные и сладкие плоды их колерованных собратьев. И все-таки приятно было сорвать с лесного дерева несколько маленьких яблочек и грушек, мелко нарезать их и засыпать в кипящий на костре чай, приобретающий от этого пряный запах, не сравнимый ни с какими искусственными ароматами, созданными лучшими кулинарами для услаждения извращенных цивилизацией рецепторов рафинированных снобов.
А ночь над нами ткала узоры из звезд, зубчатых контуров леса на вершинах и буйных фантазий, плодящихся в наших головах. Попивая чай, мы сидели у самого входа в пещеру, подкидывая в костерок мелкие веточки сушняка, тут же вспыхивающие ярким пламенем, которое выхватывало из темноты лица, ближайшие ветки деревьев и каменные уступы стен пещеры, мягко уходящих в полную черноту глубины и от этого кажущейся бездонной.

Блеск пламени из звездной высоты
На гребни скал отбрасывает блики,
Высвечивая личины и лики,
И знаки магии, узоры и кресты.

Стучит усталый посох по камням
Во тьме ночной настойчиво и грозно,
И отражает звуки купол звездный,
Швыряя их к змеящимся корням.

Над пропастью, как тень, излом сосны,
Плывущей в танце странном и печальном,
И вторящей свирели звукам дальним
Дрожащим шорохом игольчатой листвы.

Из темноты сова пугает лес,
А лес в ответ щетинит грозно спину
Громадою, которую не сдвинуть
И дышит мириадами чудес.

Спать улеглись поздно и, поэтому, сразу уснули спокойным сном счастливых людей, которым нет необходимости просыпаться по звонку будильника. Среди ночи я проснулся от звука голосов, переговаривались, лежащие с краю:
-Перестань стучать, - говорил один.
-А я не стучу, - отвечал ему другой, а через  некоторое время смеясь, - да не хватай меня за руки, в самом то деле. Ну что, убедился, я здесь ни при чем – ручки то вот они…
-А кто же тогда стучит? – растерянно вопрошал первый.
-Черный пастух!  - прозвучало в ответ.
Я прислушался. Где-то на тропе, ведущей от поляны к пещере, слышались глухие удары посоха о камень, кто-то явно шел по тропе, постепенно приближаясь. Мы замерли, внимательно вглядываясь в зияющий зев пещерного входа, ожидая увидеть ночного гостя на фоне звездного неба, раскинувшего свой блистающий шатер над Горной Страной. Но сколько мы не таращились, ничего видно не было, кроме мерцающих огромных звезд; а шаги приблизившись, стали удаляться в направлении козьей тропы, теряющейся среди обрывов, там, где люди обычно не ходят. Долго еще мы тихо лежали и прислушивались к звукам ночи, пока сон не смежил наши веки. Но до сих пор, время от времени, мы спрашиваем у Проводника:
-Так все-таки что же это было?
-Да что вы, в самом деле, такие неверующие, - хитро посмеивается он в ответ, - я же вам уже говорил – Черный пастух…

Чертит по небу стрелы звездопад,
Из тайн сшивая ночи покрывало;
И тишина уселась в кресло зала –
И увертюрой брызнул хор цикад.

И нежно гладя каменный обвал,
Из-за изгибов дальних черных кряжей,
Серебряною пряжкой древних стражей,
Луна являет миру свой овал.

     20.

Рокот воды, бегущей меж огромными валунами и  перепрыгивающей через камни поменьше, создавал впечатление чьих-то голосов, причем, звуки отражались эхом и множились, наполняя ущелье бормотаньем и всхлипываниями. Рассказывали, из-за странных звуков, это место называли Шайтановым ущельем и, после наступления темноты, никто не решался ходить сюда. Впрочем, положа руку на сердце, следует сказать, что если отбросить в сторону дурную славу ущелья, идти через него ночью, даже с хорошим фонарем, занятие малоприятное и не безопасное, поскольку темнота, разливающаяся под кронами леса, бывает настолько густая, что невозможно разглядеть собственную руку, не говоря уже о тропе и препятствиях на пути. Поэтому, когда впервые ночь застала нас в ущелье у берега реки, мы уютно расположились на небольшой поляне, террасой возвышавшейся над руслом, метра на два выше уровня бегущей воды, на случай сильного дождя, дабы обезопасить стоянку от бурного и опасного паводка. Небольшой костер освещал поляну мягким мерцающим светом, вырывая из темноты нижние части древесных стволов так, что казалось будто вершины деревьев и не существуют, полностью растворившись во тьме.

Священны чары колдовства
Алмазной ночи,
Когда слегка шумит листва
И тайны прочит.
А по урочищу плывет,
Прозрачно-светел,
Лесной таинственный народ.
А может ветер…

Треск веток слышен на тропе,
Шаги и шорох,
И пробирается к реке
Видений ворох.
С ветвей слетает жухлый лист –
Подарок леса
И флейту опустил Флейтист –
Ночной повеса.

Губами жаркими к воде
Он припадает
И по курчавой бороде
Вода стекает.
Мерцает небо в вышине
И звездный иней
Блестит на трепетной сосне
В извивах линий.

Наконец, тихий разговор затих и, задумавшись каждый о своем, мы сидели, глядя на танцующее пламя и слушая шум реки, изменившийся с приходом ночи. Если днем река рокотала достаточно отчетливо и несколько грозно, то в ночной тишине, особенной по глубине, звучание приобрело более глухой и ворчливый характер, напоминающий одновременный разговор чем-то не довольных стариков, которые бубнили себе под нос, совершенно не заботясь, слышит ли их кто-нибудь.
Спустившись к реке, я присел на большой каменной глыбе, лежащей почти посередине, разбивая своим мощным торсом течение надвое. Здесь деревья не заслоняли небо, усеянное крупными звездами, а, поэтому, в темноте белели камни, наваленные по всему руслу в хаотическом беспорядке, в звездном сиянии поблескивала вода, выделяясь особенно на перекатах и стремнинах, а в небольших заводях, где течение замедлялось, она, будучи кристально чистой, практически не была видна, разве что камни на дне выглядели чуть более темными, чем лежащие над водой. А вот бормотанье здесь, посередине,  заглушало все остальные звуки так, что не слышно было шума ветра в листьях деревьев, крика ночных птиц, не долетал звук голосов беседующих у костра моих друзей. Меня охватило чувство одиночества, даже сказал бы, чувство затерянности во Вселенной. Не отрываясь, я смотрел на поток воды, все более и более сливаясь с нею воедино, пока, подхваченный ее стремительным течением не полетел в зияющую черноту ущелья на звуки, зовущих из темноты голосов…
Когда я пришел в себя, почувствовал легкую дрожь – то ли от студеного ветерка, время от времени проносившегося по ущелью, то ли от прохладного камня, уже полностью отдавшего ночи жар пылкого дня, то ли от ледяного холода, захлестнувшего меня и увлекшего за собой потока воды, - не знаю, но быстро взобравшись по корням на террасу, присел к костру и долго отогревался, пытаясь унять дрожь, не оставлявшую меня и пробегавшую по телу легкими волнами и мелкими мурашками. Так до конца и не согревшись, забрался в спальный мешок и, вытянувшись во весь рост, посмотрел вверх. Теплая волна нахлынула на меня и растопила без остатка внутренний лед: вверху, прямо над местом нашего ночлега, в полной темноте древесных крон,  зияла прогалина в форме креста, сквозь которую на нас лился ясный звездный свет, лаская и согревая. Блаженно улыбнувшись, я повернулся на бок, свернувшись калачиком и, по-детски, положив под щеку ладошку, сладко уснул…

       21.
Весь день на струнах водопадов
Играет золото лучей,
Плывут торжественным парадом
Сплетенья духов и людей,
Как в зеркалах, в струях потоков
Мелькают волосы, тела –
То там наяда проплыла,
То феи леса русый локон,
А между ними, как стрела,
Форель, сверкнув пятнистым боком.

Бывает так, живешь и не догадываешься, что не пройдет и несколько дней, как спокойная, размеренная жизнь резко окончится и завертит тебя водоворот событий, неожиданных и удивительных, которые, как казалось, никогда не могли с тобой произойти, так не соответствуют они ни характеру твоему, ни образу мысли, а то, вдруг, среди бурных волн Бытия, бросающих твой челн, как скорлупку, из стороны в сторону, из-за грозных туч выглянет солнце, ветер стихнет и тебя окружат тишина и покой, сравнимые разве что только с райскими кущами, во всяком случае, как мы себе их представляем.
Именно такие чувства я испытал, вырвавшись из городской суеты и оказавшись на берегу одной из самых живописных рек Горной Страны, несущейся по дну лесистого ущелья и наполняющей его то нежным рокотом, то журчанием, а порой, и оглушительным грохотом, падающей с высоты воды, причем, с такой силой, что даже камни средней величины не могут устоять под ее натиском и, перекатываясь, обрушиваются  с уступа вслед за водою.
Солнце, улыбаясь, смотрело в ущелье, проникая в самые глухие уголки его, резвясь золотыми искорками в стремительных водных струях и проявляя все богатства красок, буйствующей там, растительности. Ящерицами распластавшись на огромных  светло-серых валунах, лежали мы, сладко прижмурив глаза, и слушали голоса леса и воды. Как ни странно, но эти звуки не нарушали тишины, царившей в наших душах, они, как бы, окружали нас, гладили и ласкали, но не вторгались во внутрь, оберегая покой и незамутненность душевного состояния. Время от времени, соскользнув с валуна, мы погружались в прозрачную ледяную воду зеленовато-голубой заводи, с восторгом  вздымая мириады алмазных брызг, переливающихся всеми цветами  и с шумом обрушивающихся на близлежащие камни, и снова, растянувшись на горячих камнях, лежали, впитывая солнечные лучи и ароматный воздух ущелья.
День был в разгаре, когда  я вдруг услышал звонкий смех и вскрикивания. Приподнявшись на руках и взглянув поверх камней вниз по течению реки, откуда слышались голоса, я увидел стайку юных девушек, резвившихся на камнях вокруг большой голубой заводи: они прыгали в воду, поднимая брызги, от которых подруги визжали и хохотали одновременно; их розовые тела мерцали в солнечных лучах, подобные перламутру, а русые волосы, легкие и пушистые, образовывали вокруг голов светящиеся короны, совершенно не теряя от воды, намочившей их, первозданной шелковистости. Исчезло ощущение реальности, на моих глазах разыгрывалась мистерия, Великая Мистерия Горной Страны, с настоящими феями, нимфами и фавнами. Тихонько окликнув моих друзей, молча, кивком головы, я указал на действо, - их глаза загорелись и мы вместе продолжали смотреть спектакль…

Но вдруг, раздвинувши завесу
Каскадов струй и пенных брызг,
Она выходит, как из леса,
Под треск цикад  и звонкий визг,
Вся в первозданном одеянье,
Чиста, стройна, всегда юна,
И с нею только лишь Луна
Сравнится может по сиянью.
Со всеми равно холодна,
Блестя на солнце каждой гранью.

Ступает гордо и легко,
И лоб щекочет русый локон,
А взгляд блуждает далеко
И полнится истомой око.
Вот рушится каменей ограда
И старый фавн забыл свирель, -
Когда из водных струй на мель
Ступает нимфа водопада,
Оставив мягкую постель
И мхов пушистую усладу...

Когда солнце, налюбовавшись зрелищем, покинуло ущелье, скрывшись за верхушками деревьев, юные прелестницы, перелетая с камня на камень, со смехом и визгом исчезли в мгновение ока, но их голоса еще долго звенели, постепенно затихая и превращаясь в далекое эхо.