Шальная троица. Часть 7. В плену

 
 Часть 7.  В плену

 Юлька смотрела на красную тряпку, прикрывающую окно, и мысли ее были только об одном, как дотянуться до нее и сорвать, чтобы воздух проник в пропахшую щами и чесноком комнату. Но руки, плетьми лежащие поверх колкого одеяла, не хотели шевелиться, хоть плачь.

 Она попробовала зацепиться за прутья кровати ногой, но стоило ей  пошевелиться, как перед глазами начинали мелькать черные мушки. Они то кружили над головой, то салютом разлетались в разные стороны, то мелкой крупой рассыпались по беленому потолку. Устав бороться, Юлька закрыла глаза и незаметно для себя задремала.

 Проснулась она ближе к вечеру. В комнате горел тусклый рассеянный свет, и был он такой противный и липкий, что ее затошнило. Она приподняла голову от подушки.

 На диванчике напротив нее сидел рыжеволосый человек огромного роста. Он, не моргая,смотрел поверх ее головы и шумно отхлебывал из металлической кружки. Рыжая борода его, покрытая мелкими стружками, поднималась и опускалась в такт раскачивающейся ноге, обутой в высокие черные валенки.    

- Ну, что очухалась, мать,  –  увидев, что Юлька пришла в себя, просипел он, поставив кружку на стол.

 Юлька не могла произнести ни одного слова и в ужасе откатилась к стене.

- Оглохла что ли? - повторил он, пробуравив ее пуговками глазами.
- А вы кто? - проблеяла Юлька, стараясь на него не смотреть.
- Как это кто? Мужик твой! - поднявшись с дивана, прогремел великан. - Неужто не узнаешь?

Юлька не в силах была поверить в услышанное. Она закрыла глаза и сделала вид, что потеряла сознание.

Мужик громко высморкался и, крякнув, направился к ней.

– Ничего, шишка на лбу рассосется, признаешь, - крякнул он, сорвав с нее одеяло, и слащаво зачавкал. - А не рассосется, и бог с ней... главное, были бы руки да ноги целы, да еще кое-что… а, Машка, правильно я говорю?

У Юльки из глаз брызнули слезы.

- Ладно, позже поговорим, - недовольно засопел великан. – Пойду самовар замучу. Помнишь про чай с шишечками, зазноба, или тоже забыла?
 
Юлька ничего не помнила ни о чаепитиях, ни о шишечках, ни о самоваре. Ее трясло, как в лютый мороз.

— А может, самогоночки? — вдруг оживился мужик, — хотя нет, тебе сейчас самогонку нельзя, - он ударил кулаком по стене. - А все упрямство твое! Говорил же: "Не стой под сосной. А ты чего? Вот и вдарило тебя по башке. Ох, Маруся, Маруся, бить тебя некому… Ну, ничего, выздоровеешь, я с тобой по-другому поговорю.

Юлька старалась не слушать, что говорит ей этот пропахший щами и чесноком человек. Но гнусавый голос, пробиваясь сквозь пелену сознания, настойчиво лез в гудевшую голову.

— Да ты не горюй, —  продолжал гнуть свое великан, — совсем дурочкой не останешься. Тормозить слегка будешь, но это не беда. Главное, чтоб в другом месте не тормозила. А как расчухаешься — дочку себе родим, а потом сыночка, наследника. И будет у нас с тобой все чин чинарем. В общем, давай, подымайся, зазноба, да побыстрей. Детей контрапупить будем.

***
 Юлькино сознание наотрез отказывалось принимать образ жизни, навязываемый ей бородатым мужиком по имени Коля. Она ни за что не хотела верить, что эта противная рожа — ее муж, и что это избушка в лесу — ее дом, и что зовут ее Машка и что она всю жизнь ходила в туалет под сосну.

 Нутро ее сопротивлялось всему, что ее окружало, а в голове временами, особенно по вечерам, происходили странные метаморфозы, приводящие ее в состояние, близкое к помешательству. То вдруг всплывет странная фраза на непонятном ей языке, то ребенок заплачет, то собаки залают… Юлька закрывалась с головой одеялом, затыкала уши руками, но это не помогало. Звуки, концентрируясь в мозгу, звучали все чаще и настойчивее. Она сидела, уткнувшись головою в колени, пытаясь сложить разбросанные в подсознании кусочки, но картина каждый раз рассыпалась на одном и том же месте — на темной лестнице, на грязном полу.

 Кольке очень не нравилось Юлькино поведение. Не того он ждал, когда подвязывался в это дело. Ведь ему обещали, что она будет покорной женой, и нарожает ему кучу детей. И еще дом отдать обещали. Неужели опять обманули? И что теперь делать? И главное, как усмирить непокорную бабу?

Не придумав ничего нового, Колька решил действовать проверенным методом: он начал потихоньку ее поколачивать, но не сильно, так сказать для науки. А чтобы не расслаблялась, заставлял  работать и за себя и за того парня.

Самым трудным для Юльки было таскать воду из родника. Находился он почти в километре от избушки, да и ведра сами по себе были тяжелые. Когда из бочки начинало хлестать, Колька разрешал ей отдохнуть, пока не находилась другая работа. А работа в доме была всегда – это и уборка, и готовка, и стирка, и штопка его застиранных вонючих носков и еще много разного, чего она никогда раньше не делала.   

— Ну, подожди, я за тебя возьмусь, – грозился Колька, - вот только с делами управлюсь, отдеру тебя по всем правилам, суку. В ногах у меня будешь валяться, пощады просить. Я мужик в самом соку, мне баба нужна, а не колоша безмолвная. Заставлю тебя суку орать, отработаешь денежки.

 Юлька сжималась в комок, представляя на себе волосатое чудовище, и мечтала о том, чтобы дела у него никогда не закончились.
 
Но однажды произошло то, чего она боялась больше всего. Как-то утром, собравшись в лес за дровами, Колька приказал ей садиться в телегу. По его довольному лицу, было понятно, что он задумал плохое.
 
Юлька попыталась убежать, но ворота были закрыты на засов, а забор был слишком высокий. Тогда она решила биться с бугаем до последнего. Схватив грабли, она набычившись, пошла на него.   

- С чего это, ты, вдруг, осмелела?! – захохотал Колька, ударив хлыстом по ноге.
- А с того, что жить тебе неделю осталось неделю, - крикнула она, подняв грабли над головой. 
- С чего это ты взяла?!  - ухмыльнулся он, захлопав глазами.
- С того, что печенка у тебя, как у дохлой собаки, и поджелудочная, и сердце ни к черту... - Юлька и сама не знала, почему она это говорит, но остановиться не могла. Из нее перло, как из фонтана «Дружба народов»  в летний день, а медицинские термины сыпались, как горох из мешка. –   А еще глаукома созрела...
   
 У Кольки от злости затряслась нижняя губа, а глаза, как у быка, налились кровью. Он выбил у нее грабли и, схватив за шкирку, повалил землю.

— Да ты никак созрела, красотка?  - рычал он, дыша нее перегаром. - Давно бы так, а то придумала про какую-то главукому. – Он впился ей зубами в плечо. — Может,  ребеночка сразу сообразим? А? Машка? — подмяв ее под себя, пыхтел он, стаскивая с себя брюки… — Сейчас, сука, сейчас, я тебе покажу, что такое настоящий мужик.

Юлька колотила его по спине, голове, кусалась, брыкалась, но силы оставалось все меньше. Еще минута, и она не сможет сопротивляться. Собрав остатки сил, она вцепилась зубами в лохматое ухо. Колька завыл и, вскочив на ноги,  поскакал в дом. 

 Юлька одернула задранную до шеи юбку и, убедившись, что все остальное на месте, рванула к воротам.
 
Она бежала в сторону леса, не разбирая дороги, и думала лишь о том, чтобы Колька не догнал ее. Лучше она утонет в болоте, умрет с голоду, или ее сожрут волки, чем достанется это недочеловеку.


***

Колька перехватил ее на опушке.

- Далеко собралась, красотка? - хохотнул он, присев на пенек.

 Юлька подняла с земли увесистую корягу и, прицелившись, бросила ему в голову.  Колька, не ожидавший от нее такой прыти, как подрубленный, рухнул на землю. Кровь тонкими ручейками потекла по узкому лбу… 

Юлька сидела на земле, глядя на красные ручейки, стекающие у него со лба, и не чувствовала ни жалости, ни сожаления, ни злобы. Она понимала, что надо бежать, но у нее совсем не было сил. И если бы не жаба, выпрыгнувшая из-за куста, она бы наверное никуда не побежала. Вскочив на ноги, она перепрыгнула через распластанное на земле тело, и рванула в сторону просеки.

Пробежав довольно приличное расстояние, Юлька остановилась. «А, если она его убила? Может, вернуться? Проверить? - ее грызли сомнения. - Какой-никакой, а все-таки человек». Взвесив все «за» и «против», она с тяжелым сердцем повернула назад. 


***
— Ну, ты, и дура, Машка! — раздался из-за кустов Колькин голос. — Думаешь, спряталась в малиннике, тебя и не слышно? – он швырнул в кусты еловою шишку.

 Шишка, пролетев у Юльки над головой, воткнулась в сосну и со стуком упала на землю.

 Она зажала рот кулаком и, опустившись на корточки, уткнулась головой в колени.

– Пусть думает, что это мышь в кустах шебуршит.
– Не выйдешь, значит?! – не успокаивался Колька, продолжая швырять в нее шишки. - Что ж, дело хозяйское.  Деньги за тебя я все равно получил… Так что можешь бежать… А деньги, Машка, большие. Подумай. Как барыня жить будешь, - он подошел к малиннику,  - ну подумай сама, что тебе в городе? Пыль, маята, да копеечная зарплата. А здесь — свобода, птички поют и мужик под боком, - хохотнул он, - помнишь, как в песне поется? Женское счастье — был бы милый рядом, ну а больше, вроде как — ничего не надо…  Чего молчишь? Не согласная, значит?! Что же, было б предложено, - он закинул за плечи рюкзак. - Желаю тебе легкой смертушки. Беги, но помни - болота кругом. Так, что до города тебе все равно не добраться. Будешь тонуть – не зови. Не приду. Слышь, Мань, последний раз  спрашиваю?

Но Юлька не слышала, что говорит ей Колька. Она уже была далеко от него и возвращаться не собиралась.